О чёрствости
Воет ли ветер, или это следует воздух за чужими тяжёлыми шагами?
Кап. Кап. Кап.
Они раздражают слух.
И если не двигаться, то это будет единственным, что раздражает тело, ставшее целостным ноющим эпицентром. Шум помещения и других. "Других". Он насчитал троих, где двое всегда рядом. А шаги третьего были глухим эхом, мягкой поступью, вечно фоном. Третий общался иначе, но ему всегда отвечали. И от этого в голове застревал один вопрос: «Почему?..»
На цельное предложение уставшему мозгу не хватало сил.
Но слушать. Слушать, покуда глазам больно смотреть на направленный свет в мрачном помещений, что повиснул над ним. Слушать шаги. Шорохи. Шёпот.
Единение.
Он старался не дышать лишний раз, не сопеть, но это не было выходом — до того не контролируемое дыхание сейчас имело ритм или сбивалось.
Естественное электричество танцевало по телу.
Не двигаться.
Едва ли заметят те, кто стоят столь далеко, что хрящи и рёбра ушей его дёрнулись, дабы уловить их шептания. Может, они и не заметят то, как он пересчитывает пальцы за спиной, терпя боль, считая в голове: три-пять, пять-пять, три-пять, пять-пять. Замер. Это ускоряет капанье крови на пол.
Кап-кап. Кап-кап. Кап.
— Ничего так с него не вытянем! — низкое ворчание следовало за разными-разными шагами. Ему ответил голос, подобный звону:
— Так кончай его. Вытащим кости, как говорил.
— Да он часть экипажа! Не видел?! Он на руке «Юнону» носит! — голос превращался в бурление воды, словно она закипала. Носитель замирал, чтоб отдышаться и сделать свою речь понятной: — Эти поехавшие только на себе такие опыты ставят.
— В голову ему хочешь забраться? Забудь и отрежь руку, этого хватит долги погасить.
— Нам нужна информация о других гибридах! — ворчание.
— Какие варианты?! — шумы резкости, скрипов. — Может позвать эту…
— Заткнулся! — и с этим криком как шелестом дёрнулись. Звуки мычания, словно руками закрыли рот, максимально насильно то представлял их тайный слушатель. — Нельзя её имя говорить. Тут и без этого зеркал хватает…
Движение, недовольное. Те спорщики откликнулись на беззвучие ещё одного, шевельнулись с согласием. Тогда звонкий голос произнёс:
— Зови Рой. Пусть они сами решают, как связаться с ней.
И много быстрых шагов удалялось. Ериц следил исподлобья, как существо со множеством лап уходило, откидывая на него свои безобразные тени. И впервой стало тихо. По-настоящему тихо, что каждый звук за стенами, казалось, будет слышно. Казалось. Он не мог знать наверняка, что от него скрывалось. Это точно одна из планет с развитой цивилизацией, но “на низах”. Город, какой-то самый мрачный квартал и, видимо, подвал, от которого доносилось шлёпанье шагов.
Он так и не видел, кто третий. Не знал, что за Рой. Он знал многолапого, покинувшего их, что всегда держал в руках множество ножей. Ериц был рад не видеть его ближайшее время, но тень огорчения повисла над ним; он с трудом поднял голову.
— Глаза раскрыл? — заскрипел тот, сдерживая свои дрожащие руки. Он не сдерживался только в ругательствах, которыми часто осыпал привязанного.
Тонкая фигура в хитине, жвала выпячены, но тело в приборах. Где-то предварительно за стеклом закрыты провода и трубки. Слишком хорошего качества скрытая за тряпками уродливая синтетическая внешность, коль не слышны шумы баллонов за спиной.
Ериц сжал рёбра ушей, похожих на ракушки, и увёл взгляд, отвернул голову, терпя скрежет внутри себя, перебивающий скулёж суставов. Скулы и мышцы лица дрожали. Он сжимал зубы, дабы не показывать этого. Держался и от сильного дыхания, и так ухудшающего его состояние. Голубые глаза всё равно нашли то, чем разжечь ненависть и заставить лёгкие гонять холодный воздух по горячему лихорадящему телу.
Там, на столе неподалёку, лежал громадный металлический хвост. Как птички на жердочках держался основой, а рёбра и сегменты лежали иль повисли рядом. Разобран до основания оснований.
Ериц повернулся, следуя взглядом за шагами презревшего его. Заскользили тени. По другую сторону банки разнородные, ставшие препаратами. Контейнеры, гудящий холодильник, да часы, что тикали и били по ушам, стоило о них вспомнить.
Хлопок закрывшейся дверцы.
