О чуткости

Он не сразу понял, что после стольких часов движения звуки вновь пропали. Исчезли. Каждую форточку закрыли, каждую дверь. Всё лишнее унесли, пропали сами. Внимательный взгляд их почти всех обнаруживал поодаль, спрятавшихся за стенами стеклянными. Насекомое с баллонами, так любящее его кошмарить. Многорукое шерстяное чудовище, бурлящее. Металлический экзоскелет, который он впервой видел… и синяя медуза в хитине, чьё сияние шло в ответ на их разговоры, без голоса. Четыре…

Его поили, но не помогло. Голова ныла, раскалывалась, всё плыло. Взгляд упал. Перед ним всё тот же широкий металлический стол, полный ножей, скальпелей, ножниц, кусачек, игол. Даже пила. Только чаще стали, заточенными, как в первый день, в который его закинули в центр помещения и привязали к стулу, сплавленному с полом. Только он едва вымыт; размазан в кровавых следах под его тенью.

Лампы стали ярче, чище в свете; сильнее режут глаза, которые и кошмарили периодически, вскрикивая требования и обвинения разноголосые. Но сейчас свет их падал на появившийся ещё один стул, на четырёх убогих ножках. Он стоял рядом со столом начищенным до блеска, такой же металлический. На полу следы. Тяжёлый. Его тащили. Эхо треска доносилось тогда по всему помещению, и после этого последнего раздирающего шума всё было… спокойно.  

Вакуум не казался столь бездушным в своей тишине и пустоте. 

Каждая секунда тянулась. Одна казалась часом.

Шелест. Скрип. По стенам пронеслась тень. 

То, что впустило уличный гомон на мгновение, заполонивший всё; дуновение свежего сырого воздуха, приправленного холодом, а не замшелой плесенью. Единственного мгновение перед громогласным затишьем и шорохом точного шага.

Ериц поднял взгляд. В его сторону медленно шла тонкая высокая фигура. Медленно, размеренно, являя постепенно чёткости своих черт. И то, что одеяния светлые были скорее униформой, ведь было лишь два цвета: грубый голубой да мягкий розовый. Последними и бинты на открытых частях, за исключением лица — единственной открытой части в её образе. На голове волосы белые, короткие, из которых возвышались небольшие рожки острые. Голубые, как и большие глаза, подведённые чёрным на белом лице. И чем дольше Ериц в них смотрел, тем сильнее его что-то душило. 

Он чувствовал отголоски той лихорадки; холод и жар сплелись. Хотелось бежать, но прутья вцепились в кожу пуще. Всего одна попытка дёрнуться. 

Кап-кап. Кап. 

Он не отводил взгляда от неё. Ни одной эмоции. 

Он не мог понять, моргает ли она; казалось, вечно смотрит. Иль может, это мешает свет, так перекрывший её кукольный вид? Фарфоровая кукла с острыми ушами и горбинкой на носу. В прохладном помещении нет пара от её дыхания. А было ли оно? Как только его уши не пытались прислушаться, но он не слышал.

Она оглядела помещение. Взяла руками стул и пнула перед Ерицем. Эхом грохот, скрип. Дрогнули стёкла. Ериц дёрнулся, а барабанным перепонкам стало больнее.

Поднял глаза на этот злополучный стул. Спинкой к нему, и она, бледная, этот стул оседлала, облокотившись рукой и смотря, долго, пристально. 

Ериц молчал. Костяшки пальцев сжимались, разнося по телу боль, добавляя полу красноты. Он их отпустил и дрогнул, услышав её голос: 

— Так ты причина?..

Не низкий, но достаточно тяжёлый и властный. Не свойственной столь тонкой фигуре. Тонкой. Он знал толщину её бинтов и видел, во сколько раз сложены. Даже через помутнение в глазах и сознании Ериц складывал два и два. 

И молчал. 

Как и она, рассматривая его. Двигались лишь её глаза, в которых он не находил зрачков. Это лишь более тёмные пятна от голубого цвета. Света? Он щурился. Ему казалось, что её глаза засияли на какой-то момент. Ериц выдохнул, отгоняя грёзы, стараясь успокоиться.

Вновь с болью дёрнулся на шум. Она поднялась, подошла уверенно к столу. В её грубых от бинтов руках заплясали-заблестели крупные кусачки, уже ему так знакомые. Бледная подошла к нему, обходя, плавно скользя. Он опустил взгляд. Её ноги тоже в бинтах, тихо шаркающих за нею. Она наступала на его кровь и пачкала пол размеренным шагом. 

Он дёрнулся от блеска, когда острие мигнуло рядом с глазами. Замерло, чтобы он увидел. 

— Ты знаешь, что они могут, — утверждала она, словно эти звёздные недели всё время была рядом. — Заточенное лезвие и не нужен сильный хват, чтобы избавить от лишних пальцев. 

Ериц отвернулся. Она убрала от него орудие. Стоя позади, дыша в спину и говоря так, что по коже шёл холод гораздо кусачее того, который был в помещении; как шла, так она и размеренно произнесла:

— Да если и не сразу… Как долго буду ковыряться, откусывая фаланги? 

Он услышал, как стукнули лезвия. Даже не смотрел на её тень, закрывал глаза, отворачивался. По привычке его большие пальцы пробежались по стальным. Три-пять, пять-пять. 

Щелчок. Яркий. Ещё один, ещё. Боль подобная им. Его глаза распахнулись, когда он смог вздохнуть. 

Кап-кап. Кап. 

Бледная леди без имени обошла Ерица, вернулась на своё место, закинув руку на спинку стула и наблюдая как тот себя оглядывает. В воздухе сильнее запахло кровью, когда он отцепил от своего тела один оборот колючей проволоки. И ещё один, и ещё, царапая освобождающиеся руки, окропляя и без того заляпанные одежду и пол. 

Кап-кап-кап.

Это была та боль, которую он ещё мог терпеть. 

Когда с треском стальные нити упали на пол, Ериц смотрел только на свои руки, покрытые рубцами с засохшей и свежей кровью; она капала и осыпалась, пачкая его окружение. Он старался двигать пальцами, но на левой насчитал лишь три меж затянувшейся как несколько дней раны, из которой выступали обломанные кости. Вся ладонь синее чем он сам, горела кисть от нанесённой гематомы. Одной из многих. 

Ноги всё ещё окутаны проволокой. Ериц смирился, что ими не стоит двигать.

Он поднял взгляд на безымянную. Блеск кусаче мерк по сравнению со значком на её жилетке; серебро, лепестки.  

— Вопросы стандартные. Какие были, — она качает головой из стороны в сторону на каждое словосочетание, словно скучая. Затем перечислила: — Кто с тобой были, выжившие, что уцелело, что было, затем хронологию. Или в порядке любом. Но всё. 

Слушая её, он потирал рукой запястье, размазывая по блеклой голубоватой коже красные следы. Дышал, медленно, пробуя плоским носом сырой воздух, так сильно царапающий его сухое горло. На языке оставался металлический привкус. Со вдохом Ериц приподнял трясущиеся руки. 

Его жесты были словами того, кто плохо выговаривает буквы; того, кто проглатывает окончания. 

Когда он замирал от недостатка пальцев, вздрагивал и смотрел на кукольное лицо, то она просто мотала рукой, с тем произнося: «‎Дальше». Тогда Ериц кивал, сглатывал и продолжал слагать ответы.