О чистоте мотивов

Все звуки чисты. Шумы шагов, гул разговоров, пищание роботов. Со всех сторон светло, и белые помещения впадают в белые коридоры. Стерильность. 

Абсолютно живое даже то, что таким не могло бы являться. Подвижное, естественное. И растения, пусть и не цветущие, не находились за стеклом: стояли в больших горшках иль целых островках в полу. Их время от времени поливали приветливые боты, которые должны были следить за флорой корабля. 

Он стоит в светлых свободных халате и штанах перед большим стеклом, обращённым в никуда. Светлые крылья станции иногда мельтешили перед чёрным вакуумом и перекрывали дальние и близкие звёзды. Он может отдавать внимание им, не отвлекаясь на всё неудобное, неприятное. Или себе. 

Ериц проверяет руку, где заменой пальцам стали механизмы. Он их оставил чёрными, как пробивающимися через кожу, чьи края были уже искусственны. Чернотой были и связки, не сокрытые, переходящие стилем в пародию на микросхемы. Он не хотел скрывать свои потери и прошлое; не желал забывать и закрывать глаза. 

Уши его дёрнулись на привычный шорох той, кто была его ниже и бледнее. Он ответил тем, что встретил своим уставшим взглядом бледную личность. Ему давно назвали имя той, кто его вытащила в обмен на умолчание некоторых деталей. 

Ериц опустил голову. 

Она кивнула. 

Пустые глаза ожившей куклы ушли в ту зияющую темень. За её ушами шли две тонкие прядки, реагирующие на каждый поворот иль малейшее движение. Деталь, которая делала её живой. Так она и проследила за кораблём, белым и тонким, буквально “прошивающим” пространство на пути к одному из пяти крыльев. 

— Видишь? — задала вопрос она всё тем же голосом. — “Игла”. Важные крысы прозвали так не за схожесть с шитьём, а… вмешательство. Другие планеты как тела. Организация — антибиотик.  

Взгляд последовал за кораблём. Ериц давно не видел чего-то изящного, осторожного. В памяти всплывало как командование «‎Мегеры» распоряжалось с такими моделями, старалось сразу разрушить или захватить. В один звёздный день в шаттле действительно оказались эти обломки. Их строение не могли до конца понять, а продавать на сером рынке было рискованно из-за слуха, что даже там есть у “пострадавших” “свои”.

Карн посмотрел на правую руку. Даже убогий механизм на его предплечье сделали осторожным, плавным, по желанию стилизовали. По его желанию; и оставили часть шрамов, довольно крупных, нынче служивших напоминанием его глупости. Уголок его рта чуть двинулся. 

— Будешь пилотом, — как гром. 

Он дёрнулся. Широко раскрытые глаза устремились в сторону бледной, поднявшей руку для дополняющей её слова жестикуляции: 

— Идти тебе некуда, а мне в команду пригодился бы хороший пилот. 

Ериц встрепенулся, и она на него посмотрела. Следила за ещё дёргаными, но быстрыми движениями. За рисованными руками словами; за тем, как он всем телом оступался в своём рассказе, переминался с ноги на ногу, уводил взгляд. Его новый синтетический хвост изредка стучал в движении, когда разделённые мягкой поверхностью пластины сталкивались в крутых поворотах. Ериц не находил себе места, тяжело дышал. По шее тёк пот, оставляя после холод под золотыми волосами до лопаток.

— Да, и что? — кратко ответила она, немного хмурившись. Карн оцепенел, а она холодно продолжила: — Шаттл, конечно, разбился, но не вдребезги. Имей сравнение в нормальном смысле: их кораблик управляется командой, а не одним существом. 

У Ерица задёргались длинные брови. Они напоминали высохшие травы или пшеницу; золотистые, чьей рост покидал лицо на несколько сантиметров, а кончики розовели. Его как под ветер кинули, но это нервный тик. 

— Теперь ознакомишься с нашими картами и местной этикой, Ериц Карн.  

Он подошёл ближе, ярко взмахивал руками, так и не в силах сложить выводы. Все попытки начать возмущения разбивались о спокойную уверенность собеседницы. 

Не сразу он бросил эти жалкие попытки оправдаться. Покусывал губы, бегал взглядом, но всем телом приходил в покой. Смирение. Сглатывал, чувствуя, как отличается его тело теперь, и что на шее зияла пятном синтетика; чёрной обивкой. Он помнил, как красны были его руки, когда он услышал свой голос, раз в первый, раз в последний. И то, что ему пообещали больше его не делать.

— Думаю, тебе будет с кем балакать, — бледная протянула ему дневник, тёмный, из кожи. Карн его тотчас выхватил. — Твои кривые записки ушли в архивы, — и как предвидя его возмущения она продолжала: — часть данных я вышвырнула, так что будь добр ознакомиться со всей официальной херью, тебя касающейся, и ничего сверх этого не обозначать. 

Он кивнул. 

— Будешь меня слушать.

Она развернулась и целенаправленно последовала к одному из пяти коридоров. Приостановилась на мгновение и, не глядя на него, махнула рукой. 

Ерица больше ждать не пришлось.