Акрофобия. Часть VI - VII

Реальность рябила тысячью цветов и миллионом оттенков. Зернистая гладь постепенно превращалась в туман, а за ней разворачивалось бесконечное цветочное поле. Дивные фиалки, белоголовые ромашки, вперемешку с пожолклыми колосьями пшеницы. Солнце отражалось на них блеском, голубизна неба слишком ярко, кислотно била по глазам. Он никогда ранее не видел мир таким... естественным.

 Но в местном пейзаже кое-чего недоставало. Парень знал о замкнутости локации, о ее ограниченности. Бескрайняя клетка, сворачивающаяся в сферу своими краями. Из нее невозможно было сбежать, весь мир был соткан из живого солнца, волнистых цветов и недостижимого горизонта. И сколько бы Эйс не пытался принюхаться, он не мог уловить и намека на запах. Сколько бы не смотрел на свет, стоило отвести побелевший взгляд, как на нем не оставалось ни следа, ни намека на воздействие, никаких мушек, черных точек или слепых зон. Как бы ярко и сочно не выглядело поле, на нем не выступало ни капли пота, потому что воздух... воздух оставался нормальной температуры. А ветерок был столь ограничен, что качал лишь разноцветные головки, ласкал щеки, тело, но не заставлял покачиваться ни один черный волосок на голове.

 А потом по земле прошла вибрация. Парень инстинктивно дотянулся до мечей за спиной, блеснуло оружие — старинные мечи, коих полно на складе Ниер-Винд, более или менее подходящие под длину его руки. Вдоль поля, едва заметно раздвигая колосья, ползло задеревеневшее щупальце, и он непременно не заметил бы его, если бы не знал. Оно всегда появлялось. В разных местах, из разных переплетений цветов на скрюченных объединенных стеблях, и торчащими по отдельности белоснежными шипами, такими молочными, что могли бы сойти за кости.

 Его не отвлек внезапно налетевший, искусственный запах голубых роз, расцветших прямо на едва заметной тропе. Он лишь провернул в руках оружие и пошел полукругом, отмечая еще одно щупальце.

 Из какой эпохи не был бы этот амфозорб, он представлял собою реликт прошлого, оставшийся в нескольких единичных экземплярах. До невозможности красивых, и смертоносных.

 Куст чересчур напыжился, Эйс замер с отведенными за спину клинками и тут же отскочил — в его прежнее место вертикально врезалось сразу два отростка. Шипение. Корневище бывшего минуту назад растения вырвалось из-под земли и раскрыло ужасно темную пасть. Парень закружился с оружием, отсек слишком наглые корни и нырнул перекатом под удар щупальца. В пространстве заплясали волны из зелени, и вот уже цветы приобрели формы глаз, настырно вылезающих из орбит. Они захлестнули его с двух сторон, смели с дороги в заросли высокой травы и прибили сверху. Парень выдохнул до хрипа, но тут же схватил выпущенный из руки клинок, саданул вслепую. Скрежет о кость, вокруг груди увилось пару крупных корней, рядом расцвело.

 Нет... Меч из правой вылетел, потерялся в пшенице. Нет... Он перехватил левый обеими и со всей силы перерубил гнилые деревяшки. От роз разило смертью. Его сбросило на траву, тело рухнуло на колени.

 “Не сдавайся!” По спине огрело никак бревном, кубарем швырнув вперед, ближе к твари. Эйс сгруппировался и слишком уж поздно поставил защиту... Сомкнулось у него на поясе, погрузив все, что выше, в полнейший мрак и безысходность. Сознание наполнила пустота, окунула с головой в безымянный поток, рвущийся прочь из сего мира, прочь из дивных садов с неестественным ветром и негреющим солнцем. В ледяное безразличие смерти...

 А потом зазвучал треск лопающегося стекла, и тело с разгона вышвырнуло прямиком на острые осколки в холодном коридоре. Зрение водило хоровод, каждая клетка тела оживала по-своему, приводя в движение остальные, до тех пор, пока реальность не приняла его обратно.

 Темный и страшный коридор с галереей из живых картин. Фиолетовое свечение. У стены послышалось:

— Ты ни хрена не внимаешь моим советам. Еще пару смертей, и ты неделю будешь пускать слюни у себя в комнате.

 Эйс отдышался, приподнялся на колени и бросил взгляд назад. Туда, где разбитая грань жидкого зеркала снова по кусочкам собиралась в единую гладь, с застывшим внутри реликтом. Прямо перед ним показались невысокие сапожки и полы плаща:

— Забавляешься? — холодно спросила Элизабет. — Эти зеркала — не шутки. Они могут убить, могут не выпустить из своих объятий. И с каждым твоим поражением, они будут становиться все сильнее.

— Тогда почему я не умираю? — поднял на нее взгляд Эйсон.

 Девушка развела руками:

— Потому что ты не веришь в смерть. А я не даю ему удержать тебя настолько, чтобы поверил. Клянусь, Эйс, в следующий раз я не буду разбивать это чертово зеркало, только чтобы бой перестал быть для тебя забавой. Нет... Нет, ты ведь и вправду умрешь. А как показать по-другому, я не знаю.

— Лиз... — парень поднялся. — Что я не так делаю? Я стараюсь изо всех сил, оно слишком мощное. Я не успеваю. Я сто раз зарисовывал его на бумаге с разных сторон, пытался отмечать слабые места, мои наброски впору занести в отдельный справочник, но...

— Потому что это не дрянная драка с глупым человеком! — перебила девушка. — Это чудовище, оно непредсказуемо, с ним не получится заучить ситуации, что ты настырно продолжаешь делать, вопреки моим словам! Ты не ведешь отряд на штурм крепости, это не стратегия. Тебе нужна тактика! Встретишься в бою с доселе неизвестным — тоже будешь рисовать и выдумывать подход? Ускоряй восприятие, — шикнула она. — Не души новые рефлексы. Пустотник дал тебе возможности, Рейя укрепила связи, я научила этим пользоваться. Так почему же ты не пользуешься, черт возьми? Замедли время в своих глазах, взвесь движения. Когда же ты поймешь, что мало просто махать клинком?

 Девушка прикрыла глаза рукой и отошла к подоконнику. Лицо странно скривилось, и Эйс бы непременно подумал, что от досады, если бы не видел это выражение ранее и неоднократно. Она с минуту глядела на собственное отражение в заледеневшем окне, под слабым свечением живых зеркал блестела ее заколка. Потом Элизабет ослабленно вздохнула. Эйс потянулся за спину. Нет клинков... Это была лишь защитная проекция, созданная сознанием в ответ на опасность чуждой обстановки.

— Я попробую еще раз...

— Нет, — прервала она. — Это окончательно выбьет тебе мозги.

— Я хочу исправить ошибки, — растерянно буркнул он.

— Ничего ты уже не исправишь. Пока не научишься думать иначе.

***

По двору гулял холод, переваливая снежные облачка с места на место. Пустая крепость могла имитировать голоса завыванием ветра, скрипеть, заменять своим гулом укоры немой совести. Парень вышел из-под острой крыши входа в главный корпус, и не спеша двинулся по неопрятному и столь же пустынному дворику. Рядом покачивались алые треугольные флажки, из конюшни доносилось приглушенное ржание и похрапывание, где-то за стенами ругался Дескол... Все до жути знакомо и теперь уже до боли привычно. Но к Ниер-Винд нельзя было привыкнуть, он менялся с каждым днем, на каждом рассвете и закате. Из него убывали странные люди, и не менее странные — возвращались из вылазок. Хранимые секреты не предавались огласке, а он никогда не задавал вопросы знакомым. Знал, не ответят. Каждое утро за окном были разные горы, плавающие образы, творимые аномальными температурами и несуществующими кусками пространства. Каждый вечер свистели разные птицы, выли разные... нет, Эйс был готов поклясться, что это не животные. Золотые огоньки на темном своде туманных скал зажигались случайно, и кружили, медленно ползали вокруг утесов — адепты-ауриты щупали местность на наличие непустых жизней.

 Он добрел до стенки башни у тренировочной площадки и с силой врезал по ней кулаком. Прямиком в неглубокую вмятину искрошенного старого камня. Ветхий, некогда ремонтируемый известью, он явно не терпел издевательств и осыпал под ноги белую стружку. Немного. В месте, куда бил Эйсон, уже почти не осталось покрытия — лишь кривой черный камень, как и на остальных стенах. Усыпанный сухими, не столь давними капельками крови.

 Еще удар. Три, четыре... Ритмично. Не сбавляя силы. Потом чередование с колкими ударами напряженных пальцев, самыми кончиками. Привычно синие, избитые. Сейчас Эйс убивал двух зайцев: гасил излишки негативных эмоций с помощью боли, и укреплял руки. Если регулярно сбивать костяшки, они срастутся. Деформируются. Укрепятся. Последняя фаланга каждого пальца может скрывать внутренний костяной коготь. С такой костью, тонкой в конце, и уплотненно крепкой, тычок в сплетение нервов может парализовать, даже убить. Удар уплотненными костяшками может выбивать суставы, лопать кожу... Давление образуется не только силой, но и площадью, к которой она приложена. Парень помнил академию, хоть теперь и смутно. Но он понимал, что это не главное. Это лишь способ, подкинутый Аланом и одобренный учителем, избавляющий от лишних мыслей, и приносящий хоть какую-то пользу.

 Куда проще отучить ребенка ходить под себя, чем поменять устоявшееся мышление. Лиз просто говорить. То, что он о ней слышал, походило на легенды о закаленной стали. Парень, девушка, какая разница... Но она с детства такая. С самого детства. Нет, он бы не смог чувствовать, жить, ощущать моменты, как она. Уж легче спрыгнуть с той высокой башни, со стянутым туманом шпилем. Удар, вдох, удар... Семнадцать, восемнадцать...

 Войдовское ремесло — это не только бой. Но учили именно ему. Чего только стоит боевая схема войдов с делением тела на уровни от нуля до десяти. Алан неоднократно указывал ему цели на манекене или живых противниках с ее помощью: 10г — бей в глаза, девятка — шея, 8с — плечевой сустав, семерка — цель в руки ниже локтя. 6р — слабое место на ребрах, 6к — ключицы. Давай, ударь в пятерку — солнечное сплетение. Четверка, которую упоминала Лиз в переулке Еренала означала таз, тройка — пах, двойка — бедра, единица — колено с голенью, нулевка — стопы. С помощью цифр с добавлением единичных букв бойцы могли быстро указать любое место на теле противника, не тратя на это лишнее время.

 Все, что пытались внушить, помимо умений защищаться — размытые россказни о балансе, подкрепляемые удачными метафорами, сравнениями, и прочим бредом. Пускай хоть один из них скажет, в чем состоит замысел. И все же, он научился здесь тому, чему не смог за все время в академии. Вместо сухих теорий, его пичкали пониманием, ощущением ситуаций и неоспоримым, запретным знанием об устройстве мира, истоках, природе магии и мутаций, об ответвлениях, старинных цивилизациях и их наследии, о том, что лежало в корне — о пустоте. Кровь на пальцах. Двадцать девять, тридцать.

 А может это была ошибка... Сумбурное решение, подталкиваемое безысходностью? Что, если это не та судьба, о которой стоит мечтать, не тот путь. Эйс часто думал об этом, и столь же часто топил мысли в боли или за мутной призмой алкоголя. Но уже не мог остановиться. Либо ты приспосабливаешься, либо погибаешь. Один из двух исходов, Эйс, один из двух... Сорок четыре, сорок пять.

 “Хочешь умереть?” А что есть смерть? Что есть истина? Блеск клинка, или стрельба из пистолетов? Он хотел силы, достаточной для управления событиями, но чем дальше, тем меньшим он мог управлять. Даже при контроле над самим собой вопрос вставал ребром. У войда нет души. Есть лишь холодное и липкое пятно, что ее заменяет. Кажется, у него постепенно не оставалось и того. В академии все было просто. В Еренале было еще проще — шумные залы, ставки и разбитые рожи. И это была не та цель, за которой стоило бы идти. Как и биомеханика была не той наукой, которая могла бы помогать многим, лишившимся самого ценного. Корчащиеся на койках тела, сжимающие резиновые кляпы в зубах при соединении протезов, механические глаза, отражающие мир в черно-белом спектре. Помочь им, создать иллюзию помощи, облегчения, заменить то, что не вернуть. Страх. Страх оказаться одним из них. Страх исчезнуть, ничего не совершив. Девяносто девять, сто.

 Парень отнял изрядно покрасневшую конечность и отер кровоточащие ссадины о старую тренировочную куртку. Боли он не чувствовал. Знал, как разрываются нервы, как гудут мышцы, но ни единый импульс не вырвался наружу. Если это не тот путь, по которому стоит идти, то который мог быть более верным? Всюду безвольные марионетки, на поводу у системы. Патрули, регулярная армия, закрытые города и осевшие ремесленники, неужто фанатики имеют более насыщенную жизнь? Да они и гроша не стоят... И, если потребуется перешагнуть через остальных, и через себя, стать безымянным кусочком легенды, он был готов пожертвовать большим ради малого, нежели остаться ни с чем. А для этого стоило перевернуть ход мыслей.

 Башня с качающимся флажком. Пустынная чаша. Эйс поставил одну ногу на торчащую наружу отвесную балку, перегнулся через проем в стенке и глянул вниз. Земля завертелась, заставила отступить. Кусочки прошлого, собираемые в печальный опыт. Взрывы, накрененная поверхность... Эйс помотал головой, снова глянул вниз. Беловатая картинка пустого дворища, на сей раз — четкая.

— Клюет? — мужской голос за спиной.

 Парень отпрянул и холодно обернулся. В нем не играло ничего, что могло бы выражать хоть каплю приветливости. Алан приподнял подбородок и развел руками:

— Втупился в этот двор, как тот баран.

— Что-то случилось?

— Ничего. Ты летишь с катушек, опаздываешь на тренировки. Тебя приходится искать на вершинах башен. Как себя вижу. Думаешь, какой несчастный, — фыркнул Алан, — здесь тебе не место, бла-бла-бла, маразм да и только?

 Эйс смолчал, посмотрел в сторону.

— Забей. Сказки в сторону, — буркнул собеседник. — Здесь не цитадель добра, и населяют ее не феи, что, кстати, весьма паршиво. Она хочет, чтобы ты сделал нечто невозможное, верно?

 Он взглянул в глаза охотника и не выдержал взгляда, изрек:

— Очень даже возможное, Алан.

— Тогда в чем проблема?

— Во мне. Я — корень всех проблем. Пытаюсь заставить себя думать иначе, и постоянно спотыкаюсь о собственный опыт.

— Тихо, — отрезал мужчина. Он тоже подошел к краю, посмотрел вниз. Затем поджег сигарету и выпустил облачко дыма. Кажется, на лице заиграла легкая улыбка. — Вместо того, чтобы думать со своей позиции, прими то, что она хочет тебе показать. Прими. А потом уже соображай.

— Даже если это игра со смертью?

 Алан молча затянулся дымом. Эйс тоже затих. Мясник, убитый им в канализации, искусственная жизнь. Разделываемые тушки крыс в лачуге алхимика, последние вздохи двух парней с арены, которых вывезли в леса за город... Никто из них не хотел умирать.

— Ты не изменишь того, кем являешься. Ни один пустотник не заменит в тебе человеческую натуру, — взвесил Акквист. — И Лиз этого не скажет. Потому что боится человека внутри себя. Скрывает это. Отрицает. Она гонится за ветром, который у тебя в руках. Понимаешь?

— Вы все говорите об одном и том же...

— Ты не машина для убийств, Эйсон, — похолодел Алан. — Прежде всего, войд обязан думать. Взвешивать шаги. Пусть это придворная интрига, заигрывание с девчонкой, или ошалевший вельиортис... Не рубить, а думать. Знать, где находится слабое место, или осторожно прощупывать, пока не найдешь.

— Ты говорил с ней, — утвердил Эйс, ковыряя сапогом камень. — Я думаю... Уже думаю, видишь?

— И как выводы?

— Перестроить мышление. И опустошить себя.

— Ошибка, — отмахнулся Алан. — Плохо слушаешь.

— А что тогда?

 Алан сделал последнюю глубокую затяжку и выбросил окурок за стену, ткнул парня пальцем в грудь:

— Это — твоя жизнь. Твои взгляды, ценности, твоя мотивация. Оборви с этим связь, и у тебя не будет цели, за которую стоит сражаться. Нужно думать, а не загонять себя. Все куда проще, чем тебе кажется.

 Эйс стоял пару секунд, потом слабо кивнул. Пускай будет так.

— У тебя пять минут на сбор. Идем выслеживать стаю волков.

— Только животные?

— Возьми серебряные пули, — кисло усмехнулся охотник.