Глава 27. План

Было трудно подобрать слова, и я замолчала, собираясь с мыслями и сдерживая эмоции. Макс продолжал сжимать мою ладонь — это придало мне уверенности и сил. Воспоминания того дня возвращались неохотно, с натугой, но вскоре безжалостно захлестнули меня. Перед глазами возникла картина давно минувших лет.

В тот день я снова не вернулась домой вовремя. Уже давно перевалило за полночь, когда я тихонько пробралась в квартиру, сняла босоножки и прошмыгнула в ванную. Свет не включала, чтобы не разбудить бабку, действуя на ощупь. Пахло чем-то странным, вязким, но я не поняла, что это. Подошла к раковине, чтобы вымыть руки и умыться, но за что-то зацепилась. В ванне кто-то лежал. Поводив руками, я поняла, что это мама — почему-то очень холодная и молчаливая. Обычно она сразу начинала ворчать, а то и кричать, если ей что-то не нравилось или было неудобно. Но сидеть в темноте, в давно остывшей воде — это явно выходило за привычные рамки.

— Мама? — позвала я, но она не откликнулась. — Ма-ам?

Я испугалась, попятилась и, выскочив из ванной, щёлкнула выключателем. Яркий свет ослепил, перед глазами вспыхнули красные полосы и кляксы, но даже когда я проморгалась, они не исчезли. Пятна были повсюду: на стенах, потолке, полу, зеркале… Ванна была наполнена доверху красной водой, и там лежала мать. Посиневшая кисть свисала с бортика — именно за неё я и зацепилась, когда зашла, — и на ней было несколько глубоких порезов — от запястья до сгиба локтя тянулись неестественно тёмные полосы, на кончиках пальцев застыли густые капли крови. Но самым страшным было лицо. Чёрные провалы глазниц, заострённые скулы. На синюшных губах застыла зловещая ухмылка, похожая на оскал. Словно кровавая баронесса, она возлежала в бассейне из крови девственниц.

Я орала, не в силах отвести от неё взгляда. Запрокинув голову, демоница — а это была уже не моя мать — сидела и ухмылялась мёртвой улыбкой. Когда воздух в лёгких закончился, я уцепилась в косы, будто хотела их выдрать с корнями, и тут заметила, что мои руки почти по локоть в крови, во рту ощущался металлический привкус.

И я снова закричала. Так, как никогда в жизни, даже на вдохе кричала и билась в истерике, а она всё так же смотрела на меня, улыбалась и протягивала окровавленную руку, будто звала с собой. Последнее, что я помнила, это истерические вопли бабки. Она трясла меня и без остановки повторяла: «Что ты натворила? Что ты натворила?!»

— Кристина! Кристиночка, милая, успокойся! Всё хорошо, ты в безопасности… — Меня кто-то прижимал к себе, всё сильнее и крепче, делая больно, не давая вздохнуть и тем самым вынуждая вынырнуть из страшных воспоминаний и вернуться в реальный мир. Глаза заливали слезы, а во рту стоял привкус крови — видимо, в истерике прокусила язык или губу. — Кристина, Кристина, Кристина…

Даже моя лучшая подруга Вика, моя вечная спутница и поддержка со времён школы, избегала этой темы. Мы обе боялись говорить об этом. Я страшилась тех образов, которые возникали в голове, едва начинала вспоминать события того дня.

Пришло время освободиться от этого груза.

Я уткнулась лицом в плечо Максима и рыдала до тех пор, пока не осталось сил. А он обнимал меня, гладил по спине, голове, словно маленького ребёнка. Я и правда почувствовала себя в безопасности и могла ему рассказать обо всем на свете. Пусть сегодняшний вечер откровений поставит точку в этой страшной истории.

— Она покончила с собой. — Я наконец почувствовала, что действительно перестала себя винить в смерти мамы. — Она порезала вены в ванне. Кровь была повсюду, в том числе на потолке — видимо, она забавлялась в своём безумии и, пока умирала, разбрызгивала её вокруг. В ванной комнате было темно, и я не знала, что там кто-то находится, а потому успела вся перепачкаться, прежде чем что-то поняла. А когда всё увидела… чуть не сошла с ума. Мне было всего пятнадцать — глупый, никем не любимый ребёнок. Я орала от ужаса. Отчаянно желая, чтобы кто-то пришёл и спас меня, но, когда бабка прибежала на мой крик… её горе было безутешно и требовало выхода. И она ополчилась на меня, обвинив во всем. Она кричала, что это я убила мать, что такие люди, как я, засоряют общество и никому не нужны, что я мусор. Что мне нельзя появляться на людях, что в любом месте я буду лишняя и создам проблемы. Говорила и многое другое. Это ранило меня, причиняло боль, но я терпела. Я приняла вину. С тех пор я замкнулась. С горем пополам закончила школу. Бабка выдала мне ключ от своей старой однушки и ультимативно велела собрать вещи и проваливать: «Видеть тебя не могу. Уходи». И я ушла. Каким-то чудом окончила первый курс университета, перешла на заочное, но начались реальные проблемы со здоровьем. Я справлялась всё хуже. Всё это время за мной присматривала Вика — моя лучшая и единственная подруга, самый родной для меня человек. Лишь благодаря ей я жива до сих пор. Моя болезнь прогрессировала, и вскоре я уже совсем не выходила на улицу — фобии захватили меня полностью, а чувство вины стало абсолютным. Мусору не место среди людей. Я причиняю всем только боль. Я мешаю. Поэтому лучшим решение стало самоустраниться и больше не мозолить глаза другим. А потом подруга уехала, а я влипла в эту историю. Дальше ты знаешь…

К концу рассказа я заметила, что совсем успокоилась. Даже всхлипывать перестала. И, как оказалось, уже давно сижу на коленях у Максима и обнимаю его. Мне стало неловко, но, немного поёрзав, не стала ничего менять — лишь положила голову ему на плечо.

— Бедная моя девочка. — Макс крепче прижал меня и поцеловал в висок, а затем прошептал: — Я и не думал, что тебе пришлось столько пережить. Когда я увидел тебя впервые, ты действительно выглядела как испуганный оленёнок, но со временем твой взгляд менялся. Ты будто становилась другим человеком и…

— Мне и правда стало лучше. Спасибо, что выслушал. — Я искренне улыбнулась, чувствуя теперь себя намного уверенней, будто скинула с плеч непосильную ношу, даже спина выпрямилась.

— Вот именно об этом я и говорю. — Макс вдруг перехватил пальцами мой подбородок, чуть приподнял и пристально посмотрел в глаза: — Когда ты улыбаешься, ты такая красивая…

В его взгляде было столько тепла и восторга, что я на миг растерялась. Восторга? От меня? Это же каким хорошим актёром он должен быть, если притворяется. Я сомневалась, что могла по-настоящему понравиться такому парню, но в его сильных объятьях чувствовала себя спокойно и в безопасности. И начинала верить, что теперь мы со всем справимся.

Мы всё смотрели друг на друга, молча, едва дыша, пока я машинально не облизнула пересохшие губы. Взгляд Макса переместился на них, он будто чего-то ждал. А мне просто было непривычно хорошо и уютно. И ещё хотелось, чтобы это чувство стало сильнее и оставалось со мной как можно дольше. Я набралась смелости, сжала пальцы на плечах Макса, потянулась к нему губами. Сама.

Несколько мгновений неловкости, а потом всё встало на свои места. Поцелуй был долгим, сладким и таким нежным, что я совсем растаяла, поплыла. Все беды и печали рассеялись, и мне показалось, что даже я имею право на кусочек счастья. Вскоре, когда поцелуи и объятия Макса стали настойчивее, я совсем потеряла голову. Когда он подхватил меня на руки и отнёс в спальню, и не подумала сопротивляться. У меня только промелькнула нелепая мысль: «Виктория ни за что не поверит!»

***

— Жан, я нашёл посылку.

В трубке сдавленно кашлянуло, а потом донёсся хриплый спросонья голос:

— Где она? Ты её открывал?

— Да.

— Какого черта, Макс? — Жан разозлился и не скрывал этого. — Я не просил инспектировать содержимое. Это уже не твоя забота.

— Да уже каждая собака в городе знает о деньгах, не нужно делать из этого целое событие.

Получилось грубовато, Макс специально хамил, но Жан совершенно не обратил внимания на провокацию.

— Как любопытно. Сделка была на два миллиона. Неужто ты их нашёл? Или, может, прикарманил немножко?

Теперь провоцировал Жан, прощупывая почву: а не рискнёт ли пацан забрать себе часть денег или, не дай бог, всё?! Многие и за меньшую сумму предавали самых родных и близких, а тут — целое состояние.

Макс позволил себе слегка ехидный тон:

— Именно. Полная сумка зелёненьких. Два лимончика. Пачка к пачке.

Пыхтение в телефоне притихло. Макс подышал на озябшие пальцы и ухмыльнулся, представляя, как Жан пытается справиться с одышкой и тахикардией. Как бы инфаркт не случился от таких новостей!

— Так что прикажете делать?

— Ты сейчас где? Где… — Жан замялся, — где сумка?

— В надёжном месте.

— Не играй со мной, мальчишка!

— И в мыслях не было. — «Дяденька», — скривился Макс про себя. — Но вы же не думаете, что я буду с ней носиться по городу как угорелый? Тем более у нас была сделка: я охмуряю курьершу, нахожу сумку и доставляю её вам. А вы…

— Я знаю, какой был уговор, и его исполню. Я всегда держу своё слово. Но есть одна проблема…

Жан нервничал, и от накативших новостей у него сто процентов подскочило давление. Это тебе не просто долгожданное повышение по службе, после которого опять придётся подстраиваться под новое начальство, заново учиться лебезить и подлизываться. Шутка ли, два миллиона долларов — можно вообще не работать!

Макс будто воочию увидел, как кровь прилила к лицу жадного полицейского, как выступил пот и как он промакивает лоб большим клетчатым платком. Но теперь это неважно. Сегодня, ни свет ни заря Жан позвонил ему, испортил настроение после прекрасно проведённой ночи, и Максу в срочном порядке пришлось принимать решение. После того, как на почту пришла геолокация с адресом матери и сестрёнки, его сердце оборвалось. Место казалось таким надёжным, но теперь он полностью на крючке. Все планы разрушены. Спасти семью можно, только отдав деньги или прикончив самого Жана. Но Макс был уверен, что старый засранец подстраховался на случай таких вот… поворотов.

— Какая проблема?

— Курьер.

— Эта девчонка — не курьер. Она оказалась замешана случайно и ничего не знает.

— Она знает тебя. А ещё видела деньги. Этого достаточно, чтобы считать её опасной.

— Хотите избавиться от неё?

В трубке опять возникла пауза, но, очевидно, Жан смог взять эмоции под контроль и теперь лихорадочно просчитывал варианты наиболее выгодного для себя решения.

— Как знать… Просто привези ее ко мне, а там будет видно.

— Как скажете. И, надеюсь, к нашему приезду вы выполните свою часть сделки.

***

Всё утро с моего лица не сходила глупая улыбка. Впрочем, Макс тоже выглядел хоть и встревоженным, но постоянно возвращался к мечтательному выражению. Примерно к обеду мы собрались и выехали на встречу с полицейским.

Максим не доверял ему, но вкратце рассказал мне об утреннем звонке, о том, что его семья теперь в ещё большей опасности, и нужно отдать деньги. Он явно не хотел действовать по чужой указке, но я настояла, что семья важнее, а эти деньги всё равно не наши. Пусть лучше этот Жан разбирается с бандитами.

Мы собрали вещи, проверили сумку с деньгами, и отправились к байку. Ночью ударил мороз и мотоцикл пришлось долго прогревать, чтобы он наконец завёлся. Я зябко куталась в новоукраденное пальто и страдала от отсутствия угрызений совести — я стала воровкой, а меня это не волнует!

На улице, несмотря на холод, было ясно, воздух кристально чист и свеж, а на деревьях чирикали озябшие птички. К сожалению, любоваться природой было некогда, и вскоре мы мчались по шоссе на другой конец города — в полицейский участок, где нас ждал Жан.

Я мечтала, чтобы это всё поскорей закончилось, мы избавились от денег, от всех хвостов и всех проблем, и просто мирно жили дальше. Желательно хорошо, спокойно и счастливо. Мысли скакали с одной темы на другую, возвращаясь то к прошлой ночи и вызывая теплоту в районе сердца, то к предстоящим событиям, от которых становилось тошно.

Максим молчал, и по мере приближения к цели его спина становилась всё напряжённей. Я крепче его обняла, в попытке поддержать.

— Всё будет хорошо, — шепнула я. Макс меня не услышал и не обернулся, пристально глядя на дорогу.

Мы ехали довольно долго, я успела продрогнуть, но наконец остановились у какого-то обветшалого здания, где был припаркован старенький джип. Я слезла с байка и принялась разминать ноги — с непривычки всё болело, даже спина. Максим быстро взглянул на меня, схватил за запястье, второй рукой перехватил сумку и грубо потащил за собой.

— Макс! Что происходит?

Он ничего не ответил. Глаза его холодно смотрели на стоящего около джипа мужчину, по направлению к которому мы шли. Мужчина улыбался.

— Это же не полицейский участок, Макс?

— Ну ты же не дура, — громко ответил он. — Сама видишь.

Я сделала попытку вырваться, но проще было отгрызть себе руку, чем освободиться от цепкой хватки.

Макс и Жан сдержанно кивнули друг другу. С обречённым видом я наблюдала, как полицейский, взяв сумку, раскрыл её, достал пачки со дна: одну, другую, третью. Разорвал одну, вытянул пару купюр, рассовал по карманам, криво улыбаясь. Завершив осмотр, удовлетворённо хмыкнул и положил сумку в багажник джипа. Потом достал из салона папку и ноутбук.

— Смотри, — подозвал Жан Макса, и тот сделал пару шагов, с силой дёрнув меня за собой. Я поникла и молча потащилась следом, уже всхлипывая.

Жан ввёл пароль в ноутбуке, что-то напечатал и показал.

— База чиста, — доложил он и вручил Максиму пухленькую папку с бумагами, — больше на них ничего нет. Ты — мне, я — тебе. Всё, как договаривались. А теперь свободен.

Я переводила взгляд с одного на другого, но Макс смотрел только на Жана. Он подтолкнул меня к нему, развернулся, сел на байк и уехал, ни разу не оглянувшись.

— Максим? — позвала я в пустоту.

— Уехал твой хахаль. Не расстраивайся, барышня, теперь всё будет хорошо. Мы решим эту проблему.

— Какую? — Я повернулась к полицейскому, чувствуя, как на щеке замерзает мокрая дорожка от слезы. Машинально смахнула ее, пока она не превратилась в лёд. Жан снисходительно улыбнулся в ответ.

— Не прикидывайся, иначе я действительно подумаю, что ты дура. Садись в машину, у меня к тебе пара вопросов. Очень надеюсь, что ты будешь предельно откровенна, иначе… — Он многообещающе замолчал.

Шатаясь, я побрела к машине и села на переднее сиденье. Полицейский покопошился в багажнике несколько минут, затем сел за руль, шустро вырулил на шоссе и направился куда-то за город.

— Ну, рассказывай, что знаешь, — подтолкнул он меня к разговору, счастливо улыбаясь. Наверное, мысленно уже тратил деньги.

Я молчала.

— Давай-давай. У нас полно времени. Я знаю, что ты известная молчунья, но тебе наверняка известно многое. Что бы ни говорил мальчишка, ты знаешь намного больше. Как ты стала курьером, и где должна была проводиться сделка?

Я даже не подняла головы — сидела, смотрела на озябшие кончики пальцев.

— Молчишь? Радуйся, я сегодня в прекрасном расположении духа, иначе ты быстро бы стала разговорчивей. Тогда, может, скажешь, что было в посылке?

— Можно мне… воды… — Мне казалось, что я уже справилась со своими страхами и не стану впадать в оцепенение. Но я переоценила себя.

Жан покосился с сомнением, нахмурил брови. Наклонился и достал из бардачка бутылочку с минералкой. В бардачке матово блеснула рукоять пистолета. Заметив мой испуганный взгляд, Жан бросил бутылку мне на колени и потянулся за оружием. Повертел его перед моим носом и засунул за пояс.

— Так и будешь молчать? — гаркнул он на меня, я икнула от страха и сделала глоток ледяной воды, раскашлялась. Легче не стало, но я выиграла ещё несколько мгновений.

Когда машина резко остановилась, я в страхе вжалась в сиденье. От резкого толчка бутылка вылетела из ослабших пальцев, ударилась о приборную панель и, отскочив, упала на Жана, обливая его чуть ли не с головы до ног.

— Вот же ж!..

Он выскочил из машины, принялся отряхивать капли и промакивать пальто платком, не переставая ругаться. Подошёл с моей стороны, открыл дверь и с силой вытащил меня на улицу. Я не сопротивлялась, тряпичной куклой обвисая в его руках. Кажется, я сильно переоценила свои возможности.

Вокруг потрескивал мороз, земля под ногами была сухая, твёрдая, редко усыпанная пожухлыми осенними листьями и мелкими веточками. Деревья высились над нами, пытаясь заслонить небо почерневшими голыми ветками. Где-то каркала ворона, нагоняя мрачности.

Вокруг ни души.

Именно в такие места маньяки привозят своих жертв. В места, где никто не услышит мольбы о помощи или выстрелы. Места, где никто не будет искать закопанный труп. Я закрыла глаза и прислушалась, в надежде, что услышу звук мотоцикла или чьи-то голоса.

Но… хуже планов, разваливающихся с самого начала, могут быть только планы, гладко идущие почти до самого конца.