В Хатане звонили в колокола. День сменял ночь, и звонари валились с ног от усталости, но все продолжался этот тяжелый, беспрерывный звон.
В столице закрыли ворота и барки на реке спустили яркие паруса.
В Хатан пришло поветрие.
Тяжелый шелк стяга над Ратушей обессилено обвис, блики солнца скользили по серому полотнищу. Взмывали, заслоняя солнце, испуганные голуби и снова тяжело осыпались в пыль. Забившись в узкую тень, вывалив, как флаги, розовые языки, тяжело дышали от жары бездомные псы. Прошла, позвякивая крюками, похоронная команда. Над далеким кварталом взметнулось дымно-оранжевое пламя.
Несмотря на жару, окна во втором ярусе Ратуши — окна со свинцовыми переплетами и мелкими стеклами — были захлопнуты наглухо. В трещинах старого стекла золотом сияло солнце. Проникая сквозь пыль, ложилось бледными квадратами на плиты, на стол, заваленный книгами и свитками. Тут же стояли блюда с остатками еды, тлела сальная свеча. Стулья были в беспорядке сдвинуты и частью опрокинуты, словно из залы совершалось поспешное бегство. По углям в очаге, занимающем торцовую стену, пробегали искры. Воздух был спертый, душный. Со стен усмехались крылатые люди в синих, белых и ярко-алых одеждах. Трое живых людей рядом с ними казались совсем маленькими.
— Хель, ты должна уехать.
Она упрямо помотала головой.
— Хель, скоро может быть уже поздно. Может, поздно уже сейчас.
— Я не для того закрывала город, чтобы нарушать собственные приказы.
Лонк, когда-то прислужник ее отца, а теперь хатанский бургомистр, ожесточенно поскреб рыжую бороду:
— Упрямая дурочка. Думаешь, мы не справимся?
Хозяйка отвернулась к окну.
— Хотела бы я знать... — пробормотала она, упираясь лбом в стекло. — Хотела бы я знать, откуда пошла зараза.
— Завезли купцы, — хмыкнул Саент. — Предосенний торг...
Она задумчиво посмотрела на старого друга. Неужели наместничество в болотном Бивресте так затемняет разум? И все же среди всего плохого — хорошо, что он приехал. Саент — человек надежный.
— Объяснение для дураков. Я говорила с соглядатаями. Купцы приехали седьмицу тому, все здоровые.
— Подъезжали еще...
— Здоровее нас с вами.
(Собеседники Хели были, скромно сказать, не маленькие.) Лонк хмыкнул.
— А ведь ты права, Хозяйка, — помрачнел Саент. — Я расспрашивал тоже.
Он хлопнул тяжелой ладонью по столу. Над фолиантами взвилось облачко пыли.
— Поветрие началось в казармах.
— Надо проверить девиц из Веселой Слободы.
— Надо вызвать войска из пригородов.
— Нет.
— Тогда мы скоро останемся без армии.
— Народ рвется из города. До открытого бунта пока не дошло...
— Ночью выловили троих.
— Солдаты валятся с ног.
— Укоротите стражи.
Хель села, отодвинув тяжелый стул, положила голову на скрещенные ладони.
— В городе хлеба на три дня.
— Откройте амбары. Выдавайте даром, но поровну.
— И все же, Хель, — Саент положил ей руку на плечо. — Уезжай. Двуречье не выстоит без тебя.
— Да обойдется без меня Двуречье!
Она подняла на Саента усталые карие глаза:
— Говорят, женщины заболевают реже.
— Увезем тебя силой.
— Попробуйте.
Драпировка качнулась от внезапного сквозняка. Два стражника в бахтерцах швырнули на пол комок лохмотьев — то, что было некогда человеком. Тот с усилием вскинул залитое кровью лицо.
— Кто это?!
В ответ один из стражников выставил на пол шкатулку:
— Он рассыпал в Кузнечной слободе это.
Саент оказался быстрее, подхватил шкатулку очажными щипцами и швырнул в огонь.
— Крикните сменщиков и — в баню! Ни с кем не говорить, ни до чего не дотрагиваться; одежду и латы в огонь.
— А как...
Саент зашипел так, что испуганный латник отскочил.
— Лонк, огня! — Хель тоже догадалась, в чем дело. — Прокали пол по их следу и отправь лекарок в предместье. И десяток воинов. Пусть запечатают колодцы. Кто ты?!
Человек сплюнул кровавый сгусток.
— Храмовник, — пробормотал Саент. — Слуга Щита. Так вот откуда у морны ноги растут. Что скажешь?
Служитель Предка молчал.
— Тебя будут пытать.
— Пусть.
— Ты знаешь, как остановить заразу.
— Мне все равно.
— Да-а... — протянула Хель. — Вы искусны в предохранении от болезней. Саент, воинов в Храм. Не выпускать никого.
Храмовник вдруг вскочил, метнулся к Хели и схватил ее за руки.
— Будь проклята, ведьма! Тень Щита на тебе!
Хель с усилием стряхнула его руки. На храмовника медведем воссел вернувшийся Лонк. Тот брызгал слюной, бился:
— Я сдохну, но утащу тебя с собой!! Тебя, ведьма! И тебя! Всех! Как я вас ненавижу...
Саент пнул носком сапога бездыханное тело:
— В обмороке... Раздевайся, Хозяйка. Все в огонь.
Кинул на каменный пол в середине покоя все дрова. Недовольный, прибавил, разбив о край стола, несколько стульев, швырнул в общую кучу груду бумаг, поджег от очага. И вместе с Хелью и Лонком вошел в огненное кольцо.
Храмовник от жара очнулся, стал извиваться и стонать, Саент оглушил его снова.
Хель прибила ладонями затлевшие волосы и даже не почувствовала боли. Горький дым раздирал горло и наворачивал слезы на глаза. Огонь прыгал в опасной близости от тел.
Саент сильно сжал ее руку:
— Девонька, терпи...
Хель сидела, накрывшись чистой рубашкой, у стола. Груду головешек с середины комнаты убрали, и о ней напоминали только едкий запах и черное пятно копоти да слезящиеся глаза. Несколько ожогов смазали маслом и перевязали.
— Даст Милосердная, обойдется. Тебе бы в постель, Хозяйка.
Хель дернула плечом.
— К тебе шествие.
— Смеешься...
— За разбой, учиненный в Храме.
Хель подскочила.
Саент ухмыльнулся.
— Я их затолкал в отстойник. По нарушению указа о сборищах. О храмовниках дознание ведется.
— Если что — сразу ко мне. И глашатаев на все перекрестки. Пусть не рядятся невинными.
— Сделано.
Саент посмотрел на нее с любовью. Всю бы кровь отдал по капле, чтобы с девочкой не случилось худого. И так сколько пережила... Ну, время покажет.
Как же им не хватало этого времени!
— От Антонии хартия. И Райнара.
Хель улыбнулась, вспоминая корявые строчки сына. Скучает, любит. Счастье, нет малыша в этой заверти.
— Спасибо, Саент.
— Не за что, Хель.
Они переглянулись, улыбнувшись друг другу.
Весть о морне застала Мэя на охоте. Бледный, как крашенина, гонец бухнулся в ноги владетельного бургомистра, с трудом выталкивая из горла слова. Мэй побледнел не меньше гонца и погнал лошадь в город. Когда ее уводили от крыльца, лошадь хромала и с губ падала кровавая пена.
Следующие три часа ратуша и общинные амбары напоминали свепет с забравшимся внутрь медведем. Заполошно гремели колокола. Гонцы на свежих конях помчались дальше, на Эрнар и Резну, а на Хатан потянулся обоз с мясом и зерном в окружении дюжей ландейлской гвардии. Мэй с небольшой свитой вырвался вперед. Каждый из всадников вел с собой двух поводных коней. Ехали без остановки днем и ночью, еще с ними мчалась половина ландейлских лекарей.
Что могли сделать они — убаюкать больного, облегчить страдания... а верного лекарства от морны не было. Только время.
В храмах молились Милосердной.
Блаженные на папертях кричали о ведьмовстве Хозяйки.
О разбое в Храме.
В подвалах Ратуши пытали храмовников.
На улицах горели костры.
Вилась пыль.
Время жатвы, время предосенних торгов.
Плакали женщины, и набат заглушал их плач.
Конники мчались в дорожной пыли, блестели подковы.
Хатан был подобен перебродившему вину, готовому выбить днище у бочки. Недоставало малого.
Гэльда с войском не впустили в Хатан, и он стоял под стенами. Как в осаду.
А как же рвались за стены жители!
Пехотинцы Гэльда поймали уже семерых. Пропусти — и на Двуречье ляжет серое крыло.
Гэльд получил три коротких письма от Хели. Потом послания иссякли.
— Пи-ить...
Матэ угадал по губам. Поднес долбленку. Вода полилась с краешка губ на подбородок. Шея слабо дернулась.
— Хе-ель... Боль-но...
Мальчик умирал, и Матэ ничего не мог для него сделать. Веки восковой бледности, серый узор на щеках. В коротком стоне выдал он свою тайну, и Матэ хотелось заплакать. От морны не было лекарства. По крайней мере, он не знал.
Паренек-мечник опять прошептал что-то, и Матэ склонился ниже, вслушиваясь в невнятный звук.
— Милый мальчик, как ты весел,
Как светла твоя улыбка...
Имрир подавился стоном. Матэ придержал его голову.
— Ты не знаешь, ты не знаешь,
что такое эта скрипка,
что такое древний ужас
зачинателя игры...
Воин дослушал до конца, и мороз пробежал по коже. Он думал, что последнее усилие исчерпает мальчика, и тот отойдет, но тот вдруг задышал ровно и спокойно. Заснул.