Маргинал

14 пустых водочных бутылок по 0,5 покойно лежали на полу трупами причудливых стеклянных зверьков, которых я семь дней кряду вылавливал по всей квартире, многажды сворачивал и прикручивал им жестяные головы и пил, пил, пил их прозрачно-проклятую и отвратно-горькую кровь; никак не мог насытиться ею, хотя она превращала меня в сумасшедшее чудище с мозгами набекрень, плещущимися в чёрной гнили безудержной злобы из гремучей смеси мнительности, мелочной мстительности, неуверенности, страха, трусости, крайнего недовольства собой и своей жизнью. И, конечно, одиночества и невостребованности.

И эта неистовая злоба фантастического размаха и абсурдности обрушивалась на знакомых мне женщин. Автоматными очередями из десятков электронных фраз я хлестал в них феерически грязными и обидными ругательствами, первыми, что взбредут в мою захваченную алкогольным чудищем головешку. И ничем не обоснованными в реальной жизни. Я звонил им и ревел в трубку, словно обезумевший мамонт, не в силах произнести ни слова. Становился отъявленным социопатом, причём в отношении именно тех женщин, которые мне наиболее интересны.

В общем, страшнющая свинья, страшнющая. Страшенная образина. Гойевский Сатурн с перекошенной гримасой. Мужчины же меня никогда не интересовали даже как друзья. Скучнейший народ за редким исключением. С женщинами как-то повеселей. У них абстрактное мышление более развито. Более гибкое. И это при их-то практичности. Мне бы так. У меня вот развито, а толку?

Сердце моё во время пьяных припадков чернеет и усыхает. Вены его становятся сухими, грубыми, царапающимися стеблями. А ведь трезвый я, в сущности, интересный, остроумный собеседник. Словно то чудище по исчезновению водки из организма, как игрушка из арсенала ребёнка, складывается в прочный железный ящик, затем вдавливается в него крышкой, стягиваемой цепями, всё это скрепляется нерушимыми замками, и в завершение ящик выбрасывается в самые глубины ада, который наравне с раем, как известно, находится в каждом из нас, и, как известно, сколь часто мы теряем рай, столь же часто ад уверенным шагом идёт рядом с нами, держит нас за руку и ласково заглядывает нам в глаза. Всё очень просто. Свет и тьма. Тьма и свет. Впрочем, сбрендившему в своей бесцельной ярости монстру удаётся иногда приподнять крышку на совсем крохотную щёлку и вновь попытаться овладеть мною, пускай и на короткий период, одним только кошмарным своим гипнотизирующим жёлто-желчным взглядом со змеиным зрачком. Такой вот личный ящик Пандоры, ключом к которому служит водка. Каждый глоток её проворачивает со скрипом тот ключ в одном из неуязвимых замков. И дремлющее чудище начинает беспокойно ворочаться…

Бог ты мой, Господи, и все твои святые угодники, охраните меня, Люцифер, дьявол меня дери со всеми твоими приспешниками, я выпил за семь дней семь литров водки… Никогда такого не было и вдруг опять. И ни разу не вырвало, и голова не болит. А это, между прочим, серьёзная причина для беспокойства, но многие кретины бы гордились этим обстоятельством, мол, какой у меня выдающийся и крепкий организм. Наоборот! Защита организма исчерпала себя. Её больше нет… Стены разрушены, мосты опущены, замок оголён, защитники окончательно вымотались, опустили руки и разжали ладони, с лязгом уронив оружие наземь. Захватчики в виде гигантских прозрачных пиявок толпой беспрепятственно лезут внутрь, брызжут коричневым ядом и, разбрызгивая его повсюду, весело хохочут и издеваются над защитниками, всячески унижая их. От этого яда всё окисляется, пузырится, морщится, лиловеет, сереет, чернеет, расползается на трещины и покрывается какой-то сухой горбатой коркой синюшно-зеленоватых тонов гнили в пушистых наростах отвратительной плесени. Всё застывает и лишается жизни.

А ведь я уже лишился расположения одного очень близкого мне человека, родственной души, с которым тесно общался на протяжении десяти лет. Лишился из-за этого чудища, из-за своих запоев. Конечно, после этих запоев я словно расцветаю, рождаюсь заново, после ада возношусь в рай, снова чувствую вкус к жизни, - и вкус первобытный! - сердце моё наливается соком и издаёт благородный стук, кровь быстра и горяча. Я с ходу выдумываю изобретательные фразы, мысль играет и творит. Глаза искрят, из ноздрей - пламя, из ушей - дым. Я вновь могу писать. Живу сам и дарю жизнь словам.

Слова - главное для меня. Когда я не пил три месяца, я не прочитал за эти три месяца ни строчки, не написал ни строчки, я перестал чувствовать живость слова, я утратил интерес к нему. Вечером бездумно смотрел фильмы, чисто для сна, бездумно слушал музыку. Голова моя обернулась сосудом, наполненным вакуумом. Я был жив, я был мёртв. Идеальный болванчик.

Все так и норовят заставить нас что-то сделать, приучить нас, приручить, изменить, не спрашивая, а хотим ли мы этого сами? Или из собственной выгоды, или из лучших побуждений, тут без разницы. А, к чему переливать из пустого в порожнее! Всё это старо как мир. Люби тех, кто любит тебя, будь равнодушен к тем, кто равнодушен к тебе. Казалось бы, всё просто. Хорошо, ну а как определить, где настоящая любовь, а где настоящее равнодушие? Бог ты мой, в ответах на эти вопросы кроется вся трагедия отношений, хотя бы потому, что никаких конкретных ответов нет и быть не может, иначе к каждому человеку прилагалась бы инструкция по использованию, которую он тут же бы уничтожал после тщательнейшего изучения.

Или всё должно происходить спонтанно? Но зачастую сами же влюблённые, когда пройдёт горячая пора безудержной страсти, но всё ещё души не чая, в первых же рядах приступят к перекрашиванию любовника на свой лад, улучшая его. И бывает, тот подчиняется… Некоторым удаётся побороть свой эгоизм и пожертвовать частицей себя ради другого. Некоторые такие слюнтяи. Дурачки, вас же за это разлюбят и станут относиться как к домашнему зверьку. Впрочем, кому-то милее прирученные. Да и то верно. Жить рядом с диким зверем человеку едва ли выносимо. Поцеловала бы девушка возлюбленного, зная, что он превратится в дикого зверя? Удивительно двуликая метафора. Так пускай же отныне дикие звери живут с дикими зверьми! Но дикость тогда ещё долго не исчезнет, а зверство будет процветать. Остаётся диким зверям эволюционировать в людей. А это ужасно несправедливо и невыносимо трудно. Порою невозможно и ненужно. Дикому зверю и человеку разумному есть что сказать друг другу, есть о чём напомнить. Они как две стороны одной медали. Чёрт возьми, они нужны друг другу. Они просто обязаны выживать и контактировать.

Кстати, к концу запоя меня уволили. Вернее, на следующий день. Но мне нужен был этот день катастрофически. Я физически не мог встать, тело дрожало, мышцы сводило судорогой. Но что заведующей было нужно? Моё тело, которое дрожало, мои мышцы, которые сводило судорогой, и моя работоспособность, которой у меня совсем не было в связи с тем, что первое дрожало, а второе сводило. Моя личность, внутренняя свобода, мой внутренний мир ей не нужны. Они ей вообще ни к чему. Это всё вообще мало кому нужно, даже их обладателям. А мне вот нужны. Мне моя личность дорога как память, а свобода необходима как воздух. Без неё я начинаю задыхаться, озлобляюсь, впадаю в угрюмость, тупею и спиваюсь.

Так если моя личность никому не нужна, кроме меня самого, какого чёрта тогда я не имею права выбирать себя, свою свободу? Хотя бы иногда вытаскивать себя за волосы из болота. Пускай и ненадолго. Пусть даже сперва углубившись в болото с головой, едва не задохнувшись в премерзкой жиже. Или просто вытянуть шею и осмотреться - уже хорошо. После попросить закурить… Но чем сложнее задача, тем она интересней. Уйти в запой может всякий алкаш, а вот выйти в нужный момент, балансируя на самой грани, - это надо уметь. Такие запои - искусство смерти, после которой воскресаешь, обновлённый и просветлённый. Снова чувствуешь, снова мыслишь. Смотришь на мир едва ли не глазами ребёнка, впервые омытого в бане.

Ну что поделать, если я хочу жить как мне нравится, делать, что мне хочется, что мне интересно. Я быстро охладевал к любой работе, за которую мне платили. Но поначалу всегда стараюсь внушить себе, что это и есть моё призвание, и с рвением приступаю к своим обязанностям. Да та же заведующая постоянно ворчала на меня за мою медлительность, потому что, спустя полгода, я уже, как раненый зверь, угодивший в капкан, хотел выть от безысходности. Да я не жалею об увольнении. Не на своём я месте был, особой пользы не приносил. Кого другого возьмут, так всяко лучше меня справляться будет. Тратишь энергию на совершенно никчёмные обязанности, а на действительно важные вещи собираешь поскрёбыши вдохновения со всего организма, которых часто не хватает. Начинаешь лениться, рассеиваться и опять же уходишь в запой. А за работу, мне нравящуюся, к сожалению, мне не платят. Хотя здесь-то стараюсь так, что к вечеру мозги из ушей расплавленным базальтом текут. Стараюсь не хуже заведующей в её магазине. Она-то как раз на своём месте и зарплату получает. Вкалывает как проклятая. От такой неопределённости порою приходишь в некое оцепенение. И без того зыбкий смысл жизни уходит из-под ног как… как… как на разлитом растительном масле, поскальзываешься на этом чёртовом смысле жизни и ухаешь головой в очередной запой, извлекаешь из адовых глубин свой персональный ящик Пандоры и ворочаешь ключом в нерушимых замках.

Ай, считайте всё это слабоволием, слабохарактерностью, слабоумием. Дело ваше. Я же считаю это двойственным отношением к жизни, множеством неразрешённых противоречий и постоянных сомнений. И уж мне лучше вашего знать. Бог его знает, зачем всё это мне. Но вот же.

Я ни к чему не призываю. Это всё весьма личное. Попытка разобраться в себе, быть честным с самим собой, а это уже духовный подвиг. Люди часто принимают сугубо личное за какие-то призывы и масштабные явления едва ли не глобального охвата. Будто они роботы, которые только и ждут массовой команды к действию, а понятие "личное" им совершенно чуждо и непонятно. Если подумать, именно такой побочный эффект и вызывает умелец, сумевший высказать самое сокровенное и волнительное и доказавший тем - доказавший в очередной раз, - что в людях всё-таки есть что-то общее. И этого общего немало. Так же как и эгоизма, поэтому люди и принимают личное за нечто плакатное и масштабное. Это если личное резонирует с духом времени.

Но довольно рефлексировать вслух. Рано или поздно, но покидать постель надо (Делаю попо на раз, два, три. Раз. Два. Три! Попо!), и жить дальше, вновь и вновь воскресая из тьмы и зелёной дымки забытья. Надо. Всякий раз как я довожу себя до последней черты, это слово служит своеобразным пружинистым щитом, с неимоверной силой отталкивающим меня от пропасти. Оно бьёт в мозг раскалённым добела железом и заставляет активизироваться. Но до того спасительного мига я либо во тьме, либо как рыба, выброшенная на берег своей же средой. Очумевшую рыбёху ещё окатывают капли родной воды, ещё не отошла она от шока и не принялась задыхаться. Рыбка, рыбка, где твоя улыбка? Чего грустишь, родная? А ну улыбайся, паскуда. Над моей пропастью крутятся лопасти…

Такого рода соображения приходят на ум, когда я разговариваю вслух с самим собой. А делаю я это часто. Не с кем поговорить, нет достойных собеседников. А если и есть, то они, чего нельзя сказать обо мне самом, отнюдь, постоянно заняты, иначе кой чёрт они были бы достойными. Вот и приходится с самим собой. Так легче думается. А ведь мою постель от постели соседей отделяет только стена. Стена Преткновения, как называю её я. Между прочим, им там всё прекрасно слышно. Представляю, как они занимаются любовью под моё сатанинское бормотание. И, будучи людьми деликатными, в отличие от меня с моим бормотанием, стараются делать это потише. И это ещё не все оттенки наших славных соседских отношений, нет! Чем тише они стараются любить, тем громче я бормочу, пока не дохожу до бодрого звучания дикторского уровня громкости. И тогда уже обитатели застенья, плюнув на всё, продолжают своё увлекательное занятие без лишней скромности. А капелла безумия и а капелла любви. Друг за друга, если надо, вступим в драку и умрём, и за это нам награда - вместе весело живём! Я, конечно, мог бы придвинуть свою постель к противоположной стене, но соседи могут сделать то же самое. Мы все находимся в равных условиях. Но они не делают этого. Меня же, в принципе, всё устраивает. Бормотать без слушателей уныло.

Но соседи молчат. Пока ещё.

В своём детстве я жил в другой квартире, обложенной другими соседями. И играл на скрипке. В основном, депрессивные мелодии, что резонировало с моим детством. И сначала соседи тоже молчали, но, знаете, не прошло и года, как один из них, тот, что справа, тоже заиграл на скрипке, и, вы представляете, тоже депрессивные мелодии! Начал подыгрывать мне. Из нас бы получился отличный дуэт депрессивных скрипачей, если бы соседа не увезли в сумасшедший дом. Уж не знаю, чего это ему вздумалось сойти с ума на самом трамплине своей музыкальной карьеры, неуклюже взлетев с которого на пару метров ввысь, мой партнёр по музыкальному бизнесу тяжело ухнул на фоне заката прямиком в зловонную лужу, будто дохлая жирная жаба. Скрипку, поди, поломал. Чёрт его знает, что на уме у этих соседей, вечно другим жизнь портачат. Как собаки на сене, ей-богу. Сами не живут и другим не дают.

А по поводу нынешних соседей, - конечно, я не уверен в этом, - как подозреваю, они меня побаиваются. Ну они же все приличные, правильные. Вот и боятся всего неприличного и неправильного, как линейка кривой пилы, как интеллигент гопоты. Но они-то не интеллигенты, а я не гопота.

Господи, как же всё болит, будто всё разъехалось в разные стороны - печень на юг, почки на север, сердце на восток, кишки на запад, и всё болтается-трясётся на тонких нитках. Голова, однако, не болит. Водку я пил отменную. Не преувеличивая, скажу, лучшую из всех водок, что мне доводилось пить. Лучше и представить не могу. Запаха почти нет, горечь едва-едва ощущается. Стопка легко запивается парой мелких глотков воды. Пьётся, как приличный виски. И цена хороша. 0,5 - 276 рублей. На косарь закупаю два литра и я свободен, словно птица в небесах.

Ну и брюхо у меня нынче. Не брюхо, а неумолимо нарастающий сальный капитал. Инвестиционная подушка. Жиросасто! Волосасто! Ничего уже и не видать почти за таким пузованом. Подобного императора жира можно пользовать как оружие психологического воздействия. Хлоп ладонью, хлоп. Хлопок одной ладонью. Как желе трясётся мой император.

А ляжки, ляжки-то! Ох ты ж, батюшки-светы, святая богородица, да что же это с вами, сердешные мои ляжищи, а? Неужто за запой исхудали, миленькие мои? Надо же как… А я ведь так горжусь вашими формами, а также количеством волос на квадратный метр кожи… Проклятье. Ну-ка, а если поёрзать? Да нет, не похудели. Фух. Аж в пот бросило. В липкий. Да и с чего бы вам, родимым, худеть, ежели в водке так много, до бесстыдного много калорий. Дьявольски много.

Допетрились бы изготовители водок выпускать их в разнообразных сортах, где один сорт, допустим, с белком, другой сорт, значится, с кальцием, третий с клетчаткой и витамином С, а четвёртый вообще с комплексом активных минералов, так люди одной водкой бы питались. И добавки бы просили со слезою на глазах и дрожащими лапёнками. Выступает с трибуны политик, в одной руке полный стакан, в другой - полная бутылка. И кричит политик, жестикулируя: «За Россию, господа!». И прям из горла бульк-бульк. И толпа, вздымая вверх руки с полными стаканами и пустые бутылки в воздух бросая, тоже: «Ура! За Расею, за её! Всё праль гришь! Ставлю на красное, господа!». А там, надо сказать, таакие господааа… в метро по спине пройдут и не поморщатся.

Нет, ну до чего всё-таки отвратно мужское тело. Женское ещё ничего так, вполне можно стерпеть, а вот мужское - отстой полнейший. Точно взяли урода из кунсткамеры, увеличили его десятка в два раза и местами волос налепили наугад. Не, не у всех, конечно. Но я за всех и не говорю. Не люблю. И за себя говорить не позволяю.

С каким же неестественным для меня трудолюбием удалось одеться. Именно удалось. Можно сказать, звёзды сошлись особым образом. Впору медаль давать за такое героическое одевание. А ведь самое жуткое ещё впереди… Так, и кто этот стервец, что на тапке да на моём изорвал ремешок кожаный?.. Эх, дотянуться бы до него, до тапка-то… Несомненно, орудовали зубами… Экий укус зверский. А ведь в квартире окромя меня никого не водится. Даже жутко стало. В груди похолодело. Птичка что ль какая залетала? Ты гляди, как одичала. Почти как я. Тапки уж рвёт. Может, витаминов каких в организме не хватает? Или тоже в запой ушла? К врачу бы слетала. В диспансер.

Ладно, у меня запасные есть. Главное, чтоб до меня зубастая птичка не добралась. У меня-то в организме витаминов, примерно, как в резиновом тапке. Так, два шага по направлению к двери… Ох, какая же на редкость твёрдая стена попалась на моём извилистом пути и какое же нежное у меня мужское плечо. Такое ощущение, что вся мякоть плеч с годами, обернувшись жирком, сползла в живот, которому тоже вечно что-то не нравится, вечно он дуется, бурчит, мой император, мой мерзавец. Неблагодарный! Кормишь его, поишь…

Великолепная по своей густоте вездесущая липкость пола - это ещё ладно, это ещё ничего. Подошвы отдираются со звуком разлепляемых липучек, но ведь отдираются же (Могло быть и хуже! Хуже всегда может быть!). Но скажите мне, что за отчаянный дикарь господствовал в зале?! - мысленно вопросил я сам себя риторически и с немым изумлением оглядел большую комнату, превращённую в страшенный свинарник.

Вот работа, вот это труд! Подкошенный стол с выбитой основой зверски сложили домиком, будто приготовили для разжигания ритуального кострища с принесением незыблемых человеческих жертв, желательно, юных и невинных, во славу чего-то там. (Во славу чего найдётся всегда, лишь бы жертвы были, а жертвы будут, не волнуйтесь!) А я бы не удивился этому, ей-богу, не удивился! Пол усеян водочными бутылками целыми и водочной бутылкою разбитой, а также разбитой керамической кружкой белого цвета и дочиста обглоданными скелетами рыб с бошками, глядящими черноглазо и задумчиво; лежащей на боку 1,5-литровой банкой с красными помидорами и заляпанной кровью продырявленной крышкой; бесчисленными жёлто-синими фантиками от конфет; мокрыми комками бумажных полотенец и чьими-то втоптанными кишками, превращёнными в бурое размазанное пятно. Стоит ещё настоятельно упомянуть клавиатуру с вырванными клавишами и мышку с оторванным проводом. Ну и так, по мелочи: тарелка с сырой печенью, несколько вилок с окровавленными зубцами, ломти подового хлеба в разорванном пакете, крышки и крышечки там всякие, куски гаденькие, кусочки мерзопакостные, финтифлюшки непонятные. И почему-то катушка ниток с иголкой. Скажу вам по секрету и своему скромному опыту, что после литра водки, выпитой натощак, сырая печёнка делается особливо вкусной.

Похоже, тут бесновались вусмерть обдолбанные лилипуты. И они же столкнулись с шальной стаей копчёной рыбы, одолели её в неравном бою и пожрали. При повторном взгляде на окровавленную банку с помидорами осколки воспоминаний сверкнули в сознании и тут же растворились в и без того захламленном подсознании. Я медленно поднял правую руку к глазам. Если тут и бесновался обдолбанный лилипут, то только я. Основание большого пальца украшали свежие, едва затянувшиеся шрамы в венцах красно-розовых вздутостей, лохмотьях кожи и с двумя торчащими вросшими волосками. Я-то думал, у меня сердце болит, а это палец болит. Никогда не вырезайте в жестяной крышке дыру, а снимайте крышку полностью. А если уж вырезали, не суйте в банку руку. Лучше приобретите какой-нибудь помидорный магнит, который, между прочим, давно пора изобрести.

Странно одно. Пил один, а вилок ровно три штуки. Какой я, однако, во хмелю жадный до печени. Каких только страстей о себе не узнаешь с бодуна. Недолго думая, я поднял тарелку, сграбастал с неё печень своею дланью загребущей и пожрал ту печень, как Сатурн своего сына. Давясь от жадности. Пучить глаза и гримасничать, однако, не стал. Возраст не тот. Сатурн-то постарше моего будет намного. Вот что значит, раньше срока психа из психушки выпустить, недолеченного.

И всё это надо как-то убирать… Теперь у меня реально разболелось сердце. А ведь только недавно собственноручно мною нанятая уборщица собственноручно убралась по всей моей квартире за… - внимание! - почти четыре тысячи. Че-ты-ре ты-ся-чи! Как в унитаз спустил. Собственноручно. Кстати, зайдя в сортир, обнаружил, что и новёхонькое сливное устройство в белоснежном и пригожем бачке сломано. Но, к собственному своему изумлению, я его починил. Как и стол, к вторичному своему изумлению. Иногда я сам себя боюсь, но обычно просто опасаюсь и в общении соблюдаю строгую дистанцию. Субординацию, так сказать. К себе я отношусь с изрядной долей горького уважения.

Я небогат, но сам в квартире не убираюсь. Из принципиальных соображений. Из высокоморальных. Уборка не входит в мой список желаемых занятий. А что делает из нас культурных существ? Высокоморальные принципы. То-то же. Но за всё надо платить. Это быдлу лишь бы стыбрить чего, лишь бы урвать на халяву. Но я-то не быдло, уборщиц на халяву воровать не умею.

Знаете, я в быту совершенно беспомощный, я бы даже сказал, беззащитный. Быт частенько берёт меня голыми руками за горло. И ладно бы просто брал, так ещё и сжимает, зараза. Я тогда задыхаться начинаю и открываю окно. Вот давеча решил я себе сварить макарон. А кастрюля-то у меня одна осталась. Последняя. Вторую я выбросил после того, как в ней около шести часов варилась курица, пока я безмятежно спал и видел сны о чём-то светлом и прекрасном. По результату кура облачилась в чёрное хрустящее платье, подолом которого прочно срослась с кастрюльным днищем.

Вполне вероятно, эта кура являлась при жизни прожжённой блядью и блудила направо и налево, не разбирая петухов, и теперь мало того что должна была быть заслуженно сварена в кипятке, так ещё как следует пропечена (редактор LibreOffice предложил заменить слово “пропечена” на “пропатчена”) до костей и стопроцентной сухости в раскалённой камере. А столь крепкий сон - нарочно для этого - наслали на меня добрые ангелы, как я и старался со светлой грустью в голосе объяснить соседу, разбудившему меня усиленным и настойчивым стуком в дверь. Его прихожую и комнату, видите ли, заволокло дымом, и он, видите ли, испугался и собрался вызывать пожарных. Тогда я, осознав, что ангелы, творящие загробную справедливость, не производят на соседа должного впечатления, резко охладел, а, охладевши, хотел довольно скупо ему заметить, что если всякий малохольный дурак станет от скуки по ночам вызывать пожарных по всякой ерунде, так из этого ничего хорошего не выйдет. Например, из-за его нелепых капризов где-нибудь рискует взаправду сгореть дом, и на сей раз могут пострадать не только мёртвые голосистые потаскухи. Однако я не стал растрачивать свой дар красноречия на какого-то недоноска. Пробормотав, что всё в порядке, я поскорее закрылся от этого недотёпы дверью.

Ох уж эти соседи.

Но вернёмся к последней кастрюле. В ней ещё оставалась кофейная гуща. Не так чтобы мало и не так чтобы много. Говорю «ещё», поскольку я до того момента надеялся, что этот отстой сам как-нибудь испарится, оставив кастрюлю как бы вымытой. Так вот, набрал я воды, налил подсолнечного масла и сварил макароны с остатками кофе. Я масла подливаю, чтобы макароны не подгорели. Но они всё равно пригорают. И пригорая, угорают надо мной. Или угорая, пригорают. Повторяю, в быту я человек совершенно беспомощный, оттого и неприхотливый.

Проверил, работает ли комп. Работает, но только системник. Клава и мыша не работали. Да и как им работать-то с вырванными клавишами и проводами? И чем они мне не угодили… Но главное, системник работает. Если бы я его залил, как предыдущий пивом, я бы тут же повесился. 72 штуки цена моего системника.

Но великолепный в своём роде бардак в зале - ещё не самое жуткое. Самое жуткое начнётся сейчас… Где телефон? Вот телефон. А в телефоне том запечатлена вся история чудовищных алкобезумных переписок представительниц слабого пола с представителем слабого потолка. Документально. Не пропущено ни единого слова. Читайте и улыбайтесь. Читайте и наслаждайтесь, господа. Я бы, конечно, мог сказать, что бес попутал, но мелок бес для таких замесов и масштабов, ох, мелок. Господи, какая же изумительнейшая я всё-таки сволочь. Какая я удивительнейшая свинья. Подлец, подонок. Пёс паршивый. Мудак одним словом. Швырнуть меня в дробилку для камня, чтоб кости трещали, чтоб вылез я в виде окровавленного мешка. И всех делов.

Так, чаты с Брюнеткой и Философом удаляю сразу. Если я начну их читать, то я всё-таки повешусь без малейших колебаний, использовав вместо табуретки системник за 72 штуки. Хотя нет, поколеблюсь малость. На верёвке. Тудым-сюдым. Тудым-сюдым. Тик-так. Тик-так. И системник, опрокинутый набок, таки залью напоследок.

Теперь извинения. Сначала Брюнетке, всё равно теперь напишет года через два. Так в прошлый раз было. Ну и ладно. Вновь её сиськи уплыли прямиком из-под моих худосочных, трясущихся от вожделения голубовенозных ручонок с похотливо протянутыми пальцами с грязными и обломанными ногтями. Третий цикл встреч с Брюнеткой завершён. Надеюсь, завершающий. Вода, огонь и медные трубы. Три в одном. На сей раз я и не расстроился. Вовсе не расстроился. Совсем не расстроился. Карма у меня хреноваста, это да. Это всё запои, они, они. Зелёный ящик с алкочудищем из глубин персонального ада. Даю вам тысячу рублей, и мы не открываем этот ящик! Или: вы пропьёте тысячу рублей, и мы откроем этот ящик!

Кто-то когда-то в одном пьяном вертепе однажды сказал мне командным голосом из глубин табачного дыма: «Паапрашу моих сисек своими грязными лапами не касаться!». На что я с хладнокровным напором ответил: «Как не касаться, когда касаться! Это же хрустальная мечта моего детства! Потерянный в глубоком младенчестве рай.» И, протянув руку сквозь табачный дым на звук голоса, так титьку сжал, что… Но досада оказалась в том, что сия фраза предназначалась не мне, и женщину, подавшую данную реплику неосмотрительно громко, крепко приняло за груди двое мужчин разом, в том числе и я. И эти двое мужчин, полезши к ней целоваться сквозь густой махровый дым и пьяный угар, с деревянным стуком поцеловались лбами, как если ударить полым деревянным шаром, обитым сукном, о точно такой же шар. Нелепо, смешно, безрассудно, волшебно… Генеральша Попова, не? Не помню, хоть тресни, хоть убей, не помню. Надо с бухлом завязывать, истинно говорю себе, надо. Ведь личность моя - это память моя. Но опять же, далась мне эта генеральша, будь она хоть ефрейторша. Да и правда, чего генеральша забыла в пьяных вертепах? Хоть бы и Попова, хоть бы и Сисько. Всех генеральш помнить, так о лейтенантихах забудешь. А ведь, скажу я вам по чесноку, иная лейтенантиха десяти генеральш стоит.

Теперь Философ. Написав ей извинения, я всё-таки решил повеситься, с чистой зефирной совестью и свинцовым грязным телом. Но сообразив, что имею все шансы вновь попасть в ад, из которого надысь кое-как выкарабкался, передумал, тем более Философ ответила почти сразу. Она приняла извинения, а вчера, оказывается, даже заочно отозвала заявление из полиции, в котором фигурировал я, исключительно как сексуальный маньяк (то есть моя личность в этом заявлении была раскрыта лишь с одной стороны, с тёмной, субъективно и предвзято), преследующий её по всему интернету и угрожающий неистовой мастурбацией под её окнами, под которыми, между прочим, растут кусты чудесной розовой сирени ("Белой, вообще-то!", - ремарка от Философа), осквернения коих допускать ей бы не хотелось. После такого отчаянного надругательства сирень станет пробуждать у неё неприятные и совершенно ей ненужные воспоминания, а также бередить старые раны и сыпать на них соль. Философ может начать злоупотреблять, впасть в депрессию и так далее. Вполне её понимаю, 20 лет - возраст чуткий, возраст нежный, гордость запредельная, эго зашкаливает. Весь мир у твоих ног. Лет в 35, когда все вышеперечисленные страсти, набушевавшись, смирно улеглись бы, она бы только поглумилась надо мной. Что сейчас я и делаю.

У нас состоялся замечательный по своей длине и наполнению разговор, завершившийся в четыре утра. Длился он часов семь. В разговоре с Философом меня смущало одно - её вежливость. Как по мне, вежливый человек очень скользкий. Никогда не поймёшь, то ли правду говорит, то ли врёт и отделаться хочет. Вежливость как бы смягчает и подрумянивает углы и шероховатости личности. Мне, как заядлому параноику, врачи категорически запрещают общаться с вежливыми людьми. Что у них в действительности на уме, один бог ведает. Да и тот вежливо хранит молчание. Вечное.

Философ поведала, что считает лошадь тупой. Не конкретно какую-то, а вообще, в целом. Гадит, жрёт, ржёт и спит. Ну как лошадь тупая? С точки зрения её, Философа, тупая. У неё, Философа, есть выписка из зачётки, медалька, аттестат. А лошадь дрянь, жрёт и срёт, где ни попадя. Весьма откровенный и милый эгоцентризм для представительницы философии. Ну, лошадь ещё могла бы поспорить, кто таки ест дрянь, жуя аттестат Философа.

Хорошо, тогда бог скажет Философу, а сможешь ли ты создать свою реальность? Нет, не сможешь. А дальше либо бог хороший, либо не очень. Хороший скажет, ну не можешь ты реальность создать, у тебя роль другая, я понимаю, а потому тупой тебя не считаю и люблю тебя. А злому - ему всё едино, у него все по умолчанию ничтожества тупые, что Философ, что лошадь, что другие боги. Злые боги сами не свои до массовых жертвоприношений и обожают пирамиды со ступенями и площадкой на самом верху, обильно залитые кровью. И девственниц чтоб побольше. И конфет.

Главное, конечно, конфеты, но бог, хоть и злой, он не дурак. Если требовать одни конфеты, тебя, в конце концов, перестанут воспринимать всерьёз. Над тобой посмеются и забудут тебя, а для бога забытье страшнее смерти. Вот и приходиться на себя наговаривать и кровь проливать понапрасну. А всё ради власти. И конфет. Это как в магазине на кассе спросить два лотерейных билета… Ну и ещё пачку презервативов. Они мне как бы и вовсе ни к чему, но раз уж я купил лотерейные билеты, то почему бы и не взять. Ну не говорить же, что папе покупаешь! Вот записка от папы, если не верите. С печатью. Срочно!

Только вот и ни к чему Философу свой мир создавать. Она прагматик. И хороший бог это понимает и учитывает. Ей важно выгодно взаимодействовать уже с тем, что создано. Но тут Философ дала осечку. Называть лошадей тупыми оказалось для неё очень невыгодным предприятием. Ещё жалуется, чего её лошади преследуют, и она от них в палатках прячется. Высокомерие Философа, её ахиллесова пята, сыграло с ней злую шутку: как-то по пьяни из-за самых добрых побуждений, дабы отгородить от своего чудища, я заблокировал её, так она почувствовала себя оплёванной. Сперва-наперво. Другого-то ей ничего в голову не пришло. Памятное столкновение представителей двух цивилизаций произошло на Фтористой площади в Панаберге, где Философ соизволила шляться со своим дружком. Ну и наткнулись они там на кучку лошадей, назначенных для увеселений туристов (уж не знаю, для каких, мне то неведомо). Философ и давай распространяться о своей неприязни к лошадям. Одна-де лошадь слушала-слушала её, ушами прядя и фыркая недовольно, и вдруг с места сошла и направилась к Философу с её дружком. Те, конечно, струхнули и дёру дали. В палатки удрапали, в которых благополучно и схоронились. А лошадь, я уверен, всего лишь хотела культурно поговорить с ними о Боге, природе вселенной и ничтожной роли человека во всей этой кутерьме. А то и дать ответ на главный вопрос жизни, вселенной и всего такого. Однако Философ, скорая на словесную расправу перед немым созданием, увидев, что ей приготовили достойный ответ, поспешила ретироваться. Вот так и была опозорена наша цивилизация в глазах другой цивилизации. Не впервой, надо сказать, не впервой. Вот до чего людей философия доводит. С ними поговорить хотят. Или морду набить.

А я бы тоже её преследовал, если бы она меня тупым назвала. И палатки бы те разбросал, в отличие от лошади, ибо умом не блещу. Зато у меня сердце большое, как глаз гигантского кальмара, и впечатлительное. Я один раз батарею вырвал. Просто так. Чувства меня распирали. А если бы батарея назвала меня при этом тупым, я даже не знаю, чтобы с ней было. И пускай тогда у этой батареи были бы дипломы, выписки из аттестатов, медальки всякие, справки от центрального отопления, что она, батарея, умнее лично меня, она для меня батареей бы и осталась. Хотя согласен с Философом, все мы немного лошади. Мне вот тоже лишь бы пожрать, поржать и погадить. Вполне вероятно, во мне притаился конь, наряду с чудищем из зелёной коробки. Все повадки на морду.

Хорошо. Одно то, что я сумел сравнить себя с конём, уже делает меня умнее коня, но, может, и лошади проводят какие-то параллели, они же нам ничего не говорят. Те из редких лошадей, с которыми состыковывала меня судьба, так смотрели на меня, если я травил в компании несмешные анекдоты, что я сразу понимал - анекдоты несмешные. Совсем несмешные. А один пони, стоило мне подойти к нему и погладить, сразу же, без лишних экивоков, своё копыто мне на ногу уронил… со всей силы. Лягнул пребольно и морду скорчил брезгливую. Он как бы хотел этим сказать, что не считает меня достаточно не чмом, чтобы я находился рядом с ним. На него ведь и другие лошади смотрят. Вон, уже тихонько ржут над ним. Он и разозлился. Молодой попался, высокомерный.

Да и вообще, сомневаюсь, что по-настоящему Философ считает лошадей тупыми. В разговорах люди вообще редко стремятся к истине. Им важнее себя показать. Вот Философу приятно демонстрировать своё умеренное высокомерие. И я великодушно прощаю ей её маленькие слабости... Впрочем, человек она неплохой, с работой вскоре помогла (составила два резюме, а это ещё уметь надо), денег хотела дать на продукты и нарколога. Чёрт его знает, что из этого выйдет. Ну, с работой, резюме (с наркологом-то понятно всё). Это же тесты, собеседования. Звонки частые, а я не люблю такого. А там и стрессы недалеко, депрессии, запои опять же. Может, ну её, эту работу? Жаль, в современных условиях цивилизации без денег не прожить. Доразвивались, мать твою.

Ещё недельки две, пожалуй, повкушаю сладкий вкус свободы, напишу рассказ, а потом вернусь в родные пенаты разнорабочих, от которых требуется только грубая физическая сила. Как от тупых коней. Не, ну гадить я буду строго в отведённых для этого местах. Только представить того, кто не просто гадит, а гадит строго. И дрянь есть не буду. От вариантов Философа тоже не отказываюсь. Отработаю их как смогу. Но всё это, признаться, такую тоску на меня наводит. Спасибо Философу за помощь, но она какая-то механическая, бездушная. Минимум внимания ко мне. Нет, чтобы звонить мне ежедневно, разговаривать со мной часов по 5-6, слать утешительные дары, договариваться о встречах с работодателем, проходить за меня собеседования, тесты. И даже иногда ходить за меня на работу. Нет, тоскливо живётся на белом свете, одиноко. Никому-то я не нужен.

Закрыв тему лошадей, мы категорически решили, что у меня высокий уровень внутренней свободы (вот потому с наркологом бы ничего и не вышло, - я бы просто к нему не ходил). Допустим. При высоком уровне внутренней свободы стремишься к тому, чтобы как можно больше отхапать свободы внешней, искупаться в ней, как в солнечных ваннах. Когда во мне зажигается творческое пламя, когда оно начинает подогревать меня изнутри, щекотать мой мозг, как жар от угольной котельной расползается по трубам и греет дома, уровень моей внутренней свободы достигает критической отметки (шарик на верхнем конце стеклянной трубки либерального термометра, оборудованного звоночком, заливается красным - дзззиииииннннннь!!!), и я обретаю максимально возможную внешнюю свободу. Отстраняюсь от всех обстоятельств и людей, от всего, от чего только можно отстраниться. Целиком ухожу в себя, в свой мир. Закрой за мной дверь, я ухожу.

Но за всё приходиться расплачиваться. Моё творческое пламя заодно опаляет и моё материальное положение. У меня почти никогда нет денег, а если и есть, то жалкий минимум, крохи, как-будто у меня двое или даже трое детей. А жена на сносях. И любовница на сносях. И старшая дочка на сносях. И сын простудился. И как мне жить благополучно с этим высоким уровнем свободы? Есть ли на это ответ у философии, у которой, похоже, ни на что нет ответа? Впрочем, дело философии учить думать и мыслить. Я вот хотел бы ежемесячно получать приличные деньги. И я даже знаю как! Нужно вкалывать! Без выходных! Но для этого надо понизить этот свой уровень внутренней свободы и залить расплавленным металлом источник творческого пламени. Но ничего я не хочу понижать, а уж тем более заливать. Вот не хочу, и всё тут. Получается, что люди со средним или пониженным уровнем внутренней свободы, либо без творческого запала, легче адаптируются и возлагают на себя необходимые, пусть и неинтересные им обязанности. Из этого можно сделать определённые выводы, но торопиться с ними не следует. Я же сделаю такой: не особо-то мне и хочется побольше денег. Собственно, ничего мне не хочется, кроме свободы и возможности делать то, что хочется. Ха!

Обезьяна обрела сознание, стала называться человеком и ушла в отрыв от природы. Вернее сказать, достаточно развила сознание. А вот мне мало одного сознания, я хочу ещё и свободы, внутренней, внешней, и чем больше, тем лучше. И желательно, не частями, а целиком и сразу. Как человек преодолел обезьянью ступень, так и я всю свою жизнь преодолеваю ступень человечью, прекрасно отдавая себе отчёт в том, что в жизни у меня это не получится, а что ждёт меня после смерти, я попросту не знаю. Я даже не знаю, как преодолеть в себе человека. И вообще, есть ли в этом смысл, есть ли ещё более высокая ступень, как музыка стоит выше слов? Но сперва расправиться бы с дикой обезьяной и навсегда похоронить чудище в зелёном ящике. И хочу ли я, чтобы сильные мира сего состояли из таких как я? Боже упаси, сохрани и помилуй нас, Господи! Лучше уж из лошадей. У них глаза разумней, пусть без дипломов и выписок. Срите где хотите, только порядок наведите.

А ведь Философ нашла своё призвание. Ей мил и люб её филфак, она его весь исфотографировала страстно. Она живёт и дышит своей учёбой, полна сил, полна энергии, которых хватает и на учёбу, и на работу, и на собственное творчество. Она как белка в колесе. Только эта белка крутит колесо с такой отдачей, что колесо срывается с установки, разламывает клетку и катится дальше, навстречу солнцу просвещения.

Ну а со мной-то что не так? Всё, на что меня хватает, так это бесцельные шатания, умоброжения, чтиво и писанина. И запои. Теперь ещё вернулись приступы головокружения и физической слабости. Пишу всего по нескольку часов в день, но в эти часы достигаю максимальной концентрации, что изнуряет меня совершенно. С непривычки. Давно не писал я так самоотверженно. В таком состоянии я настолько сосредоточен, что меня может испугать и маленькая девочка, подойди она запросто сзади и ткни своим пальчиком мне в щёку (я пишу в ближайшем кафе). Я тогда вскочу и завизжу как полоумный. Стул опрокину, сам грохнусь на пол и буду по нему кататься. Потом, конечно, успокоюсь, встану, отряхнусь, причешусь и, как ни в чём не бывало, вернусь к своему занятию. Главное, сохранять невозмутимость. И пока я свободен, пока я могу наслаждаться литературой сколь угодно, а не выкраивать ей позорные и жалкие временные отрезки, я счастлив. Вот он, мой рай!

Может, я инфантильный, недоразвитый, ущербный? А может. То, что ущербный для общества и для себя, это наверняка. Для общества бесполезен, для себя тем более. Писать пишу, а дальше-то что? Дальше необходимо лезть наверх, опутывать себя колючей проволокой полезных связей, посещать бестолковые литературные вечера, тонко льстить, высказывать заинтересованность и держать руку на пульсе. Рекламировать! Пробиваться! Но ко всей этой сутолоке я совершенно равнодушен. Здесь-то силы меня и покидают. Мне интересно читать и писать. И всё. Этим и буду заниматься до самых седин. И более не думать, дабы не порождать внутренний конфликт, которых у меня и так навалом. Живу как могу. Хочется быть честным с самим собой. И по возможности, с другими.

И совсем я не замкнутый человек, наоборот, в отличие от многих, всегда открыт для общения! Но общаться с кем-либо редко хочется. Почти никогда. Философ любит себя (предполагаю, ей очень важно доказывать свою умность), а я? Не сказать, что люблю себя, но и не сказать, что ненавижу, как-то отстранённо моё к себе отношение. Нет во мне любви и ненависти нет. Я пуст. Пустота внутри окрашивает всё в пустоту снаружи. И из пустоты, как оказалось, можно построить клетку. Кто-то сказал, что такое ощущение пустоты на самом деле ощущение заполненности. Наверное, не знаю. Юмором вот спасаюсь, а доказывать никому ничего не хочу.

Чтение книг и писательство - это не фанатизм, как предположила Философ, имея в виду, что я много трачу на это времени, и больше ничем не интересуюсь. Пример фанатизма, это когда человек, увлечённый музыкой, собирается купить виниловый проигрыватель, мол, на виниле звук более натуральный, более живой. Ну-ну. Сейчас куча всяких фильтров и форматов, какой хочешь, такой и делай себе звук. Если и будет разница, то микроскопическая. Уху без разницы такая разница.

Интересуюсь, конечно, но циклично, периодически. Литература, скорее, остаток, полученный путём исключения. К женщинам особо не тянет (точнее, тянет к одной, но её не тянет ко мне по причине моих запоев, к которым очень даже тянет меня), денег зарабатывать не умею, во власти не нуждаюсь. Не амбициозен. Были по молодости и амбиции, и высокомерие было, но всё как-то сдулось в воздух. Осталась пустота. И литература. Тут уж у кого что прижилось и к кому что прикипело. Я не могу сейчас вдруг начать петь или ни с того ни с сего устремиться к власти. Я слишком стар для этого дерьма и вообще всяческих перемен.

Философ говорит, я интересный собеседник. Может, и правда, интересный. Впрочем, не она одна говорит мне это. Только вот задавала тон и темы для разговора именно Философ, а я больше слушал её, скромно комментировал и шутил. Я дал ей выговориться и выслушал её, вот и всё. Это как поднести зеркало к человеку, дать ему насмотреться в своё отражение, и лишь иногда комментировать всё то, что ему хочется в связи с этим высказать. Как-то так.

Напоследок поговорили о домашних питомцах вообще и их сексуальных проблемах в частности. Философ рассказала, что у неё пара пуделей-лесбиянок. Они с утра когтями задних лап ласково гладят ей ноздри. Вероятно, с утра пораньше совершают попытки зарыть свою хозяйку. Весёлые пуделихи используют для секса шерстяные носки. И мне даже довелось пообщаться с одной из них. Умная собака, знает слова «джээ» и «баамнгзз». И звонить умеет. Правда, воспитание никудышное. Стоило мне ответить, как тут же начала на меня гавкать. Ну кто ж так знакомится?

У моей знакомой кот по утрам трахает плед. Не самое плохое начало дня, не самое. Думаю посоветовать моему приятелю, который хочет взять себе домашнее животное, приобрести парочку псов - яростных гомиков. Ну и пояс верности для верности, чтобы спалось крепче, а не в полглаза.

До кучи рассказал о видеоролике, в котором славный пёсик вцепился зубами петуху в хвост и потащил его в свою будку, несмотря на отчаянное сопротивление гордой птицы. Оказавшись в своей будке наедине с жертвой, пёсик предпринял попытки трахнуть петуха, но возмущённый петух, маша красными крылами, с трудом вырвался из объятий славного пёсика и бежал из собачьего рассадника содомизма. Но пёсик до последнего, чисто на характере, молча и угрюмо волок петуха за хвост назад, в свою будку. На счастье петуха, который едва не стал петухом в квадрате, у пёсика-шалунишки не хватило силёнок. А ведь какой интеллигентный пёсик попался. Не на улице, не на глазах у всего честного народа, а в отдельном помещении, в интимном полумраке. В тесноте, так сказать, да не в обиде. Но что-то петуху пришлось не по нраву. Что-то пошло не так. Думаю, пёсику надо было сперва зажечь свечи, пшена насыпать и вход в будку занавесочкой культурно прикрыть. Ну, чтоб всё как у людей. А прежде попрактиковаться на курах. Может, даже и понравилось бы. Ох уж эти любители. Всё им неймётся, лишь бы побыстрее, абы как, тяп-ляп, на авось и кого попало, так сказать, как бог на душу положит. Вот раньше насиловали, так насиловали! Страстно! Искренне! Благородно. Душу вкладывали. А нынче что? Тьфу! Не изнасилования, а так, трепыхания какие-то, робкие поползновения, бледные тени гигантов прошлого. Смотреть стыдно. Измельчал народец. Петуха, и того не смог. Пёс!

На том мы с Философом и распрощались. У меня уже пальцы от усталости слипались. А ведь завтра меня ждёт адова уборка. Денег на уборщицу больше нет.

Утро. 15-46. Три дня спустя после разговора с Философом. С натянутым и изнурительным, с фальшивым и ломким трудолюбием я собрал бутылки в пакет, положив тем самым начало грандиозной уборке без участия специально обученных людей, а также положив ей конец на сегодня. Грандиозную уборку необходимо растягивать на несколько дней, заниматься ею потихоньку, спонтанно, а то ещё начнётся моральное перенапряжение, и самый смак не прочувствуется. Всё пойдёт насмарку, в памяти не отложится, никаких выводов не выведешь. Пока сплю в маленькой комнате, в большой ночевать возможности нет. И желания, что характерно. Да, я пьяная свинья, да, я сенсей по созданию свинарников, но дальше заходить не хочу. Всё хорошо в меру.

В меру будь ты человеком, в меру будь ты и свиньёй. Немного лошади добавить, щепотку дикой обезьяны, но алкочудище в любых дозах к употреблению отныне запрещено, иначе все составляющие выходят из-под моего контроля. Всё тщательно перемешать. Всего понемногу для понимания других. Удивительное желание для человека, которым сам себя-то не понимает. Каков нахал, а? Хотелось бы вылезти из тесного плена эгоцентризма и эгоизма, который представляется мне в виде мирно дремлющей в своей конуре славной собачки. Ужасно несчастной мне представляется эта тварь, раз уж до петухов дошло. Поворачиваться задом к этому славному пёсику лучше не надо. Нет, совсем этот стержень ломать не свет, чего в крайности впадать?

Тут следует соблюдать максимальную осторожность. Вон, Н.В.Г. захотел стать лучше и начал писать скучно, о хороших людях. Есть перестал, впадал в молитвы денно и нощно, исхудал стремительно, ослаб и вскорости помер. Вот до чего человека онанизм доводит, как написал потом кто-то кому-то в письме по сему поводу. Не надо в крайности бросаться, не надо. А то бросишься в крайность, а она течением своим подхватит, да как расквасит башкой о прибрежное скальное образование. И путём нехитрого разложения растворишься ты в крайности.

Теперь выход наружу. Открой мне дверь, я выхожу из себя. А где дверь? Где-то в прихожей стояла, как солдат на посту. Подать мне дверь на выход! А ботинки где? Где-то в комнатах, на батареях водились, как мартышки на лианах. Подать мне ботинки! Вот ботинки. Сухие и чёрствые, как моё состояние. Теперь сесть на стул и обуться… А!.. Ох… Вот те раз, со стула упал. Надо же. Вот те два, поднялся. Надо же. До этого я падал со стула в ноябре 2017-го. Я тогда правое ухо отбил. На гирю упал. И долго лежал, вспоминая, зачем я сел на стул, и неторопливо размышляя, есть ли смысл подниматься с такой координацией? И не говорите, тяжёлый выдался год.

Мой император сегодня не в духе, пучится, шнурки завязать мешает. Ещё бы, на бёдра мне возлёг, в грудную клетку упёрся, и всё ему мало. И стул не в духе. Взял, ножку себе сломал, меня на пол уронил. Сговорились что ли… Впрочем, подозревать свой живот в сговоре со стулом может лишь человек с весьма необычной картиной мира.

Покидаю спасительную капсулу.

Да что же это такое?! Стоит мне повернуть ключ в замке, открыть дверь и сунуть ногу за порог, как тут же, этажом ниже или выше, также открывается дверь, кто-то выходит, раздаются голоса и происходят прочие ужасы! Как вот сейчас. Я юркнул обратно в квартиру и прикрыл дверь, пережидая и переживая страшное волнение и ожидая, пока пришельцы не рассосутся из подъезда. Или стоит мне выйти из квартиры, как пиликает домофон, и в подъезд мгновенно кто-то врывается. Точно все они в сговоре и все они поочерёдно ждут моего намерения покинуть квартиру, ждут, заранее обняв горячими пальцами холодную ручку входной двери с предварительно отпертым замком. Словно я, открывая свою дверь, запускаю таинственный механизм, который заставляет зайти в подъезд или выйти из квартиры ещё кого-нибудь! Словно имеется некая закономерность, которую изучают на уроках физики, которые я прогуливал при первой же возможности. А я этого, страсть, не люблю. Предпочитаю покидать дом без свидетелей. Уж не знаю почему, но таков мой каприз. Меня незнакомые тяготят. Как и большинство знакомых. Да, я ксенофоб и мизантроп, но очень общительный и дружелюбный.

А что нам приготовил уважаемый господин Железный Рот? Как обычно, ничего хорошего. Ай, никакой он не уважаемый и вовсе не господин. О, мой бог, а почему вместо обыкновенных шести тысяч мне прислали за квартиру необыкновенные девять тысяч?! А, проклятое отопление. Дьявол их всех разорви на куски вместе с их отоплением. Придётся оплату за хату в этом месяце отложить. Увы, в своих расчётах я исходил из шести тысяч. Заплачу сейчас - подвергнусь неоправданному риску помереть с голоду, а тогда я совсем не смогу платить за квартиру. Не лучше ли не заплатить за месяц, а потом опять платить, чем заплатить за месяц, а после уже никогда не платить по причине своей кончины.

Открываю шлюз, выхожу в открытый космос. С похмелья ощущаю себя на улице чёрным муравьём, которого угораздило свалиться с листка возле муравейника рыжих. Рассчитываю каждое движение, озираюсь. Взгляд испуганный. Я среди чужих! Я в беде! Я в смертельной опасности! Кончив озираться, гляжу в землю. Щетина седая. Всё как полагается. Впрочем, для невольного десантника-муравья, оказавшегося на вражеской земле, седая щетина, бодун и испуганный взгляд - условия для выживания вовсе не обязательные.

Ну и погодка. Пасмурно, зябко, сыро. Валит мокрый и крупный снег. Небо плотное, тучнисто-серое. Холодный ветер резкими набросами обдувает лицо. Ноги съезжают с утоптанного и вязнут в рыхлой каше снега с водяной подливкой. А ботинки у меня летние, между прочим. Лепота.

Впитав гнусные уличные условия, брезгливо поджал губы. Это выражение я подсмотрел у того пони. У нас с ним линия рта одинаковая. Зато во дворе красивые машины собрались. Я люблю разглядывать красивые машины. Они меня настраивают на лирический лад (я называю это настроение «Man of mistery»). Вон, жёлтая, будто её банановой глазурью покрыли. Светло-зелёную выкрасили соком салата. А эта чёрная, будто её ночью покрасили. А вон синяя, словно её синей краской залили. Быть может, даже автомобильной. Кстати, о домашних питомцах. Помните, рыбок следует красить корабельной краской, а попугаев - авиационной. И не перепутайте, иначе рыбки взлетят, а попугаи пойдут ко дну.

Вот старый знакомый сидит. Ногой ухо чешет. Я его неделю назад колбасой кормил. Пьяный был. Я, а не пёс. Я, когда пьяный, всех-всех колбасами кормлю. Как-то увидел, одна женщина на скамейке скорбно сидит. Подошёл - спит. Я колбасу извлёк из пакета и ей в рот начал совать. Подумал, от голода ослабла, мне ведь саму голодать приходилось. Подумал, проснётся, а во рту колбаса! Люблю людям приятное делать. А она тоже пьяная оказалась. И от моих тычков повалилась со скамейки. Помню, я тогда страшно испугался, что убил женщину колбасой, и поскорее покинул место происшествия. Потом очень переживал, что колбасу от страха выронил. Думал, по отпечаткам пальцев вычислят. Но на следующий день, когда за водкой пошёл, увидел её в добром здравии. Женщину, а не колбасу. Она за пивом направлялась уверенной походкой матроса. Я за ней в очереди стоял. Она на меня косилась неодобрительно. Видать, вспомнить что-то силилась.

А про колбасу мне поведали следующее. Сначала её хотела унести довольно крупная ворона с вполне понятным намерением не спеша отобедать на высоте берёзы, в брошенном гнезде. Но чутка не успела. Колбасу у неё в последний момент, когда солидная чёрная птица, поудобнее перехватив добычу когтями и расправив крылья, уже оторвалась от земли, отобрал рыжий, с белыми разводами по спине, желтоглазый кот с на редкость глумливой и паскудной мордой. Я неоднократно наблюдал этого субъекта во дворе. Взяв короткий разбег, паскудный котяра сиганул так неестественно высоко, что и рослому человеку на голову мог бы легко запрыгнуть. Или даже перепрыгнуть, как прыгун с шестом перепрыгивает планку. Отрастив себе крылья с помощью колбасного запаха, кот воспарил над грешною землёю и устремился вперёд, направив подёргивающиеся белые усы и трепещущий розовый нос в строго заданном направлении.

Воткнув когти между упитанным колбасным телом в облегающем оболочечном комбинезоне и джутовым шпагатом, туго натянутым вдоль и поперёк этого тела, так, словно от этого зависела его жизнь, а она и зависела, кот, поняв на какой дикой он находится высоте, истошно взвыл, бешено заработал задними лапами, словно ехал на одноколёсном велосипеде, и весьма подвижным, активно качающимся грузом повис на колбасе. Для вороны одна колбаса уже являлась нешуточным испытанием пределов её выносливости. Добавление почти пятака килограммов чрезвычайно живого и отчаянно дрыгающегося кота вывело птицу за пределы её возможностей, как в открытый космос без скафандра. Кота ворона вынести уже не смогла, но на излёте сумела подняться на несколько метров вверх и столько же пролететь, когда вознесшийся на доселе недоступные высоты (как ни странно, выражения «с высоты кошачьего полёта» в русском языке не существует) кот от страха решил забраться вороне на спину, как на единственную твердь в радиусе метров где-то десяти. Начал кот восхождение на птицу с того, что, пустив мышечную волну по телу, подтянулся и вцепился когтями ей в лапы, словно набором миниатюрных серпов. Встреться ворона в этот момент с котом взглядом, она увидела бы в нём столько муки и ужаса, столько вселенского одиночества и боли, что от жалости поделилась бы с ним колбасой. Но ворона не встретилась с ним взглядом, а вместо этого сама ощутила боль, и не душевную, а вполне себе физическую, и не от раздирающих её внутренних противоречий (отпускать колбасу или не отпускать и, прицепив к себе якорь жадности, падать вместе с колбасой), а от раздирающих её кошачьих когтей. Надсадно каркнув (а может, и надсадно пукнув), ворона таки разжала пальцы и выпустила колбасу вместе с повисшим на ней котом. Кот, скользнув напоследок растопыренными когтями по твёрдой и кожистой вороньей ноге, судорожно обхватил продукт питания, как родную дочь, и вне себя от счастья полетел на землю со страшной высоты.

При этом его тело медленно и уверенно, с чувством собственного достоинства и превосходства, крутилось вокруг своей оси, будто кот только тем и занимался целыми днями, что падал со страшной высоты. И падение с летящей вороны для него было сущим пустяком, ведь он падал также с вингсьютов, аэростатов, вертолётов, самолётов, вылетал из иллюминаторов стартующих космических ракет, а однажды его выбросили из окошка космической станции. Тут, конечно, коту пришлось постараться упасть на Землю, но громадный опыт в падениях помог ему благополучно вернуться на родную планету. Недаром этого кота отовсюду выбрасывали, недаром, недаром у него такая паскудная и глумливая морда и слегка сумасшедший взгляд.

Бутерброд падает маслом вниз, коты приземляются на лапы. Наш кот приколбасился на колбасу, которая бомбическим снарядом с почти неуловимым и кратким хрустом врезалась в огромный сугроб, пробила тонкий наст и вместе с котом скрылась в снежном холме. Драматическая пауза, напряжённое ожидание, вероятная гибель главного героя. Накал страстей!.. Можно снова дышать. Кот, как ни в чём ни бывало, вылез из сугроба, отряхнулся и, сунув голову в образованную нору, зубами выволок вожделенную колбасу. Да, на улицах пропитание даётся потом и кровью. Аплодисменты немногочисленных очевидцев кот гордо проигнорировал и попёр колбасу по направлению к дыре родного подвала. Но вдруг зловещая тень истребителем пролетела под кошачьими лапами. Возвратившаяся ворона, совершив пикирование, свирепо и жутко долбанула кота клювом по плешивой его башке. Кот, поливая сердце кровью, бросил колбасу, вяло перевернулся через голову и ватно повалился на бок. Было затих, но вскочил, тряхнул башкой, подпрыгнув, развернулся, собрался в комок, пригнулся, сгорбился, вздыбился, испустил первоклассное шипение (детям, которые не выговаривают букву «ф», необходимо два раза в день драться с котами), взвыл и умело отвесил бархатно-когтистую пощёчину вновь напавшей и, вконец, забуревшей вороне. От такой веской оплеухи уже теперь птица, удивлённо мигнув своими чёрными глазёнками, коротко качнула маленькой чёрной головкой с полированным клювом, будто в чём-то категорически не соглашаясь с котом, потеряла управление, зацепила крылом скамейку и, проделав ряд несложных акробатических движений, ухнула в слякотную чачу.

Пока ворона и кот принимали самое активное участие в генеральном сражении, к колбасе, оставленной без надзора, прихрамывая на заднюю правую ногу, приблизился мой усатый знакомый, страстный, надо сказать, любитель мясных изделий. До этого мгновения старый пёс наблюдал разворачивающуюся перед ним воздушную баталию с весьма флегматичным видом. А когда кот стремительно полетел с колбасою вниз, широко раскрыл пасть и с лязгающим присвистом зевнул, показав складчатый бледно-розовый язык в пятнах, обмякший на клыках. Подумаешь, лениво подумал, наверное, он, мой папа два раза на самолёте летал в багажном отделении, а один раз плавал на лодке по озеру. Собачьи коричневые глаза были спокойны как вечность.

И вот настала звёздная минута хромого пса. Он  хладнокровно подобрал исковерканную и измождённую колбасу и тут же, на месте, с чавканьем сожрал, выплюнув невкусные верёвочки и плёнку. Облизался и пошёл восвояси. После этого дворового инцидента рыжего кота я больше не видел. Колбаса, кстати, была батоном «Докторской». 500 грамм. Оставишь вот так колбасу на улице, а потом коты пропадают. А тебе и невдомёк.

Одна старушенция с соседнего подъезда сказала мне как-то, ты ведь трезвый такой хороший, зачем вот пьёшь? Да откуда она знает, какой я трезвый? Она меня и трезвым-то никогда не видела.

Мой путь пролегал сквозь весь наш Гробывский посёлок к автобусной остановке. Философ сказала, мне без клавиатуры и мышки кранты. Я работу не смогу отыскать. Естественно, кранты, как я в игры-то играть буду?! Я и в ОС зайти не могу. Пароль мне чем набирать? Пальцем в телик тыкать? Какая, нафиг, работа, у меня вторая «Борода» не пройдена! По седьмому разу.

Многие замечают мне, что мои мысли зачастую скачут с кочки на кочку. Это так кажется, просто я соображаю быстрее многих.

Хорошо, кастрюлю я не вымыл от кофе, а с кофейным отстоем макарошки сварил, но причём здесь беспомощность-то? Это всё моя вечная апатия. Безразличие ко всему. Меланхолия, тоска беспричинная. По крайне мере, видимых причин я не вижу. Я могу и в кружку из-под киселя, залепленную ярко-малиновой плёнкой, того же самого кофе налить. И размешать тщательно. Это от свинства, но само свинство от тотального и всепоглощающего равнодушия ко всему. Оттого и шучу постоянно и всенепременно. Хоть какое-то развлечение. Чтобы уж совсем в болоте не утопнуть. Ведь можно так себя подавить, что с моста под поезд шагнёшь отстранённо. Мало того, атмосферное давление давит, кровяное давление давит, газы давят, жидкости всякие давят, еда давит, люди давят, обстоятельства, так ещё и сам на себя давишь. Скучно жить на белом свете, когда ко всему безразличен. Вот и пью от скуки. Кто-то скажет, самое страшное - это равнодушие! Наверное, отвечу я равнодушно. Право, смешно укорять равнодушного человека в равнодушии.

Но хватит на сегодня пить, хватит! Меня уже блевать не тянет, сколько бы я не выпил - печень сдалась и готова приступить к набуханию, по примеру почек по весне, от яда, которым брызжут в неё многочисленные прозрачные пиявки! Подумать, так это ведь не я алкоголик, это мой мозг алкоголик. Я - это моё сознание, а мозг мой - мой инструмент. И у этого инструмента, замечу я вслух, весьма скотские наклонности.

Мозг хранит данные, контролирует тело, процессы всякие осуществляет, это чрезвычайно развитый инструмент, а потому с претензиями, как и многое чрезмерно развитое (и многое неразвитое, между прочим), оттого капризничает и одеяло на себя тянет. Наконец-то, я понял, отчего постоянно просыпаюсь с голыми ногами! В пользу этого говорит, что сознание, то есть я, ставит перед мозгом задачи, спрашивает его, а он уже, по мере своих запасов и навыков, выдаёт мне, сознанию, ответ, но сам процесс поиска ответа мы проконтролировать не можем. Это всё происходит будто бы само собой. Мы не можем просканировать свой мозг сознательно, вплоть до мельчайших деталей, узнать, что там вообще творится. Также как и заглянуть внутрь своего организма. Это прерогатива того же мозга. Всё, что мы можем, так это увеличить настойчивость запросов, чтобы мозг пошевеливался.

Вышколить мозг, держать его в узде, как умную, но своенравную лошадь, и есть задача сознания. По отношению к сознанию мозг, наверное, будет чем-то вроде искусственного интеллекта по отношению к человеку. Мозг охоч до лени, падок на сладкое и сам не свой от всего, что доставляет удовольствие. А водка доставляет. И ещё как доставляет! Водка даёт абсолютную свободу мозгу. Сознание теряет над ним всяческий контроль, как пьяный мозг теряет контроль над телом. Но какое пьяному мозгу дело до тела и до сознания? Ему хорошо, он счастлив, весел и беспечен! Он свободен ото всех оков! В моём случае, на свободу вырывается зловещее и отвратительное чудище из зелёного ящика моей личной Пандоры, которое по трезвости я, сознание, успешно сдерживаю цепями и нерушимыми замками, ибо понимаю, что такое плохо. Вот интересное противоречие, жутко эгоистичный мозг при критической ситуации сперва-наперво будет беспокоиться о своём выживании, но в обычной жизни, если пустить его на вольные хлеба, кажется, сделает всё для того, чтобы побыстрее сдохнуть. Гляньте-ка, какая пакость вырисовывается. Ну как пакость, любому хочется, чтобы от него отстали и его не напрягали… Отлично развитый инстинкт смерти, все дела.

В этом и заключается, как по мне, вся свобода выбора, а может и природа внутренних противоречий. Борьба между зазнавшимся кретином-мозгом, возомнившим себя чем-то более чем он есть, и сознанием, от которого требуется для победы воля и, собственно, осознание своих действий. Я и ты такие разные, но горячей дружбой связаны мы с тобой! Вот она, борьба с самим собой во всей своей красе и по сути своей. Вот он, способ утопить свой личный ад ещё глубже и отыскать свой личный рай настолько, насколько это вообще возможно. Ничего хорошего не выйдет, если будешь позволять другим помыкать собой. А это так унизительно, позволять своему инструменту помыкать собой.

Приучишь мозг к водке, он и будет её у тебя, у сознания, клянчить и доводить похлеще голодного младенца, у которого, вдобавок, режутся зубы. Однако, этого младенца поить явно не стоит. Пущай орёт. Понимание этих вещей делает борьбу легче, рассеивает мрак неизвестности и показывает лицо противника, внешность которого, признаться, весьма неприглядна: вода, жир, белки, соли. Гадость да и только. Точно омерзительный, оборзевший паразит-пришелец из иных миров. Поселился в моей голове, так сказать, занял капитанский мостик и раскомандовался: «Сладкого мне! Водки мне!» Да, архи, архиважно оказаться сильнее своего мозга, сделать его своим инструментом, а не наоборот. Отношения сознания со своим мозгом должны быть, как у умелого слесаря с плоскогубцами и газовым ключом, хотя, конечно, ни плоскогубцы, ни газовый ключ не претендуют ни на контроль над сознанием слесаря, ни на мировое господство. И не требуют у слесаря водки всякий раз, как он открывает свой чемоданчик.

Ну ладно, свинство от равнодушия, от равнодушия скука, от скуки пьянство. Следовательно, надо чем-то себя занимать, значительно и подолгу, чтоб к вечеру котелок как железный был, чтобы тот пришелец принимал кипячёные бани, исходил паром и растекался капроном. Вот и добрались до репки. До корня проблемы, до её решения. Конечно, я и без того это прекрасно знал, просто разложил по полочкам и увидел картину в деталях и целиком, что, кстати, далеко не каждый способен сделать. Потому нечего удивляться, что книги с примитивным содержанием вдруг становятся бестселлерами. Да, ничего нового, зато разложено по полочкам и разжёвано.

Надо больше читать и писать, раз дела литературные мне более всего по нраву, а не бездельничать. Ох уж эти сказочники, лишь бы им попи…здельничать. Мозг, инструмент свой, загружу по полной, перестанет он беситься, и водку требовать у него уже никакого жира не хватит. Будет он безмолвствовать. Жирное безмолвие. Коли больной сыт, так и врачу легче.

Господи, какой же я сейчас счастливый. Пишу сколько хочу, читаю сколько хочу, просыпаюсь и ложусь спать когда хочу. Не пью и намерен твёрдо и дальше не пить. И никаких надо. Об одном тебя прошу, Господи, дай мне дней таких побольше. Что молчишь, боже милосердный, хоть бы знак какой подал. Взглянем на небо. Нет, не падает с неба никаких шляп. Да уж, поможет он, держи карман шире. Скорее, Чип и Дейл поспешат на помощь… В жизни я, скорее, Дейл, чем Чип. Совершенно несерьёзное отношение. Я слишком много дурачусь, но это у меня выходит лучше всего.

Нет, в таких делах никому нет помощников. Но, пожалуйста, выбираясь из одного вязкого болота, будь так любезен не угодить в другое. Эх, душа моя-душонка, страна тысячи мрачных поганых болот и нескольких чистых крохотных озерцов.

А чё это за ханыги? Видела бы Немисандра эти рожи (это та, к которой меня тянет, но её ко мне не тянет… Ну, помните, да?) У неё язык бы не повернулся назвать меня алкоголиком. У одного морда в мелкую багряную сетку мертвеного отлива, будто на неё колготки натянули, снятые с разлагающейся ноги сатанинской любовницы. У второго в правом глазу, возле лимба роговицы, Луной возле Земли, впечаталась чёткая лилово-красная монетка. Прям в глаза бросается. Чтобы раздобыть такое количество лопнувших сосудов, необходимо недельки две гряду водку кружками хлестать. Догадку мою подтверждали растрескавшиеся лиловые губы и коричневые отрепья по всей круглой, отёкшей, прыщеватой харе нездорового серо-мучнистого цвета. Харю венчал уродливый ёжик. Эту харю будто лошадь прожевала. Да, права Философ, иногда лошади действительно жуют всякую дрянь.

Стоят, руками машут, горлопанят вовсю осипшими голосами, разевая кривые рты.

Куда уж мне со своими детскими семью литрами за семь дней… Нет, за такие сомнительные достижения в Союз Алкоголиков меня не примут. Посмеются разве. Ещё года три эти шаткие солдатики оловянного алкоголизма в таком режиме просуществуют, и их родственникам придётся нанимать специального человека, чтобы ходил за ними с пакетом и совком, если родственники, конечно, не захотят схлопотать штраф. А потом ещё чуть-чуть, и после своей смерти эта незабвенная парочка окажется в тех самых зелёных сундуках, укутанных цепями, защёлкнутыми на нерушимые замки.

Терпеть не могу пьяниц.

Я миновал вышеописанных, обошёл автобусную остановку с ободранной синей спиной, дошагал до мусорного контейнера, бросил в него два пакета с мусором. Предпочитаю выходить из дома, когда дел накопится достаточно, чтобы за один присест со всеми разобраться. Вернулся к остановке уже напрямую, не соприкасаясь с хануриками. Надел наушники. Может, музыка поднимет настроение, пока автобуса жду. Эх, энергетика бы испить. В ларьке вкусный продаётся. Но как в него попасть? Пойду напрямую, так эти могут подумать, что я испугался. Ну не обходить же остановку, чтобы нарочно мимо них пройти. Вот тебе и вся отстранённость.

Пока я предавался внезапному приступу мнительности, до меня донёсся едва слышный голос. Он кричал: «Стразл! Стразл! Стразл!» Чего?! Наконец я догадался вынуть наушники. Один из забулдыг, сетчатый, приближался ко мне. Сейчас я узнал его. Это был Шхима. Я с ним лет семь назад работал на базе, на какой, кстати, и Стразл работал. Правда, недолго. Он вообще везде работал недолго.

Когда Шхима, пьяно улыбаясь и маша рукой, добрался до меня через густую снежную завесу, меня уже распирала злость. Ненавижу, когда меня с кем-то путают, ох, ненавижу!! Схватил Шхиму за грудки и так его затряс, так шваркнул о боковину остановки, что у него, поди, в башке серебристые ливни полились и тучи золотистых звёзд засверкали. Правда, сам поскользнулся, едва на землю не фигагнулся. И ему в опаршивленную водкой харю прорычал: «Какой я тебе Стразл, ослина ты гнусная?!»

Шхима оторопел, лицо его толсто отслоилось непроходимой тупостью. Дебил-дебилушка, глаза пустые-пустые. Мне аж страшно стало. Шхима замямлил:

- Чего ты дерёшься, я думал, Стразл. Сквозь снег показалось. А это ты.

- А это я, - передразнил я его. - Нету Стразла, понимаешь ты? Вот уж полгода как сгинул Стразлёнок.

- Да ты гонишь! - в глазах ни проблеска.

Одна чернота. У вороны в глазах поболее живости.

- Бухать надо по мальку. Полгода назад Стразл уехал в Мич, а обратно не приехал.

- Я думал, он к своим медведям вернулся, - сказал Шхима.

- В пизду он вернулся, он и знать не знал, где их пещера.

- А ты откуда знаешь?

- А оттуда. Мозги от спирта усохли? Он на моём этаже жил, напротив меня, общались часто.

- А чего Стразл в Миче забыл?

- Сказал, собирается фотки сделать и продать их, я его ещё предупредил, чтобы не дурил, гиблое же место.

Стразлу я симпатизировал. Видел в нём родственную душу. Тоже ведь метался меж мирами, ощущал себя лишним и чужим. Кем-то вроде запасного игрока. Сиди и не рыпайся, пока не понадобишься. Если понадобишься. Литература тянет меня к моему солнцу просвещения, а водка впивается в печень когтями и рвёт её вниз, туда, где боль, забвение и слабоумие. Пополнять ряды ханурей и обитателей зелёных ящиков… Правда, порой Стразл такое заливал, хоть стой, хоть падай. Прибавить его специфический сленг: «киты», «стройстолеты», «суперовчарня»… Или это от медвежьего воспитания восприятие всего человеческого искривлено. Я не всегда и понимал-то, что он говорил. Да как ему вообще удалось выжить среди медведей, да ещё алкоголиков?! Но Стразл как-то учил меня медвежьему языку. Звучало убедительно. Рычательно. А если они вдвоём с Финчей, так будто два пациента психбольницы. На своём языке разговаривали, особенном. Я так понял, Финча шибко ни с кем не сходился, а как Стразл с Бибири вернулся, так пиявкой к нему прилип… И паука его знал. Забавный малый. И как Стразл с таким чудищем в одной квартире уживался? Я бы уснуть от страха не смог. Потом все куда-то разом подевались: Стразл, Финча, паук, Брыдла эта. Но Брыдлу в зоопарк забрали. Остальные просто исчезли. И Архив, кстати, помер. Тоже был яркий представитель окружения Стразла.

Стразла медведи воспитали, а я чего? Я человек, воспитали меня люди. Я и сам, признаться, о Стразле позабыл совсем. Мне бы самому бухать помене. Надо бы к дядьке Вацлаву заскочить, о судьбе Стразла спросить. Они вроде как дела общие имели. Хотя вряд ли этот бандюган что-то расскажет. Я ему никто. Кто там ещё? Финча этот, лучший друг Стразла, так его тоже давненько не видать. Адрес его мне неизвестен. О Стразловых бабах не в курсе. О своей личной жизни он не трепался. А с его россказнями я не удивлюсь, если его инопланетяне похитили. Нет, кто в Мич уехал и не вернулся, того среди живых не ищи. Тут и думать нечего. Баста. И ни к какому Вацлаву ходить смысла нет.

О, фиолетовую улитку куда-то перевозят. В Гробыве только один такой фиолетовый фургончик гоняет по дорогам, фирменный. За рулём бегемотик. Едет-едет, песенки поёт. На боку жёлтый кружок с фиолетовым силуэтом улитки. В руке нарисованной улитки нарисованный зелёный флажок. К ней ли сходить? А, пустое, как сказала бы Немисандра.

«Пиво будешь?» - с пьяной щедростью предложил Шхима и кончиками указательного и среднего постучал по туго набитому чёрно-матерчатому рюкзаку. Лицо блаженного идиота источает благую радость, как солнце лучи, будто панацею от всех бед преподносит мне и спасает меня от меня самого. Не, спасибо, лимит исчерпан. И тут до меня допёрло. А ведь это испытание божие производства дьяволова. Made in Hell под контролем Господа нашего, Бога всевидящего. Ну нет у него лишних шляп в гардеробе, чтобы мне с небес швырять и знаки подавать всякие. Я же Шхиму бухим никогда не видел. А тут, смотри-ка, стоило мне всерьёз с пьянством завязать и квартиру впервые после десятидневного запоя покинуть, а такое образовалось. Тут как тут Шхима со своим приятелем, пьянююющиеее… И мне лукаво предлагают.

Разберёмся. Приятель Шхимы, имя его Нэдля, ещё немного потрепался и свалил. Шхима - парень нормальный, а этот мудачок мне сразу не понравился. Что-то подлое в его роже таится, пустое, мёртвое. Такой шваркнет, а через день руку пожмёт и денег в долг попросит. Человек-дрянь. Шхима пожаловался на PC-игру. Игра требовала звуковой драйвер. Я ему посоветовал через интернет скачать. Шхима упросил меня пойти к нему домой и помочь. Я знал, что не смогу помочь, но пошёл. Предчувствие было. Шхима ещё водки взял.

По дороге начал грузить своей работой. Директор козёл, и т. д. Мне сделалось тоскливо и скучно. Вот чего Шхима-то пьёт? Он же и пьяный о работе своей забыть не может. Я вот пью, потому что мои интересы не совпадают с тем, за что мне платят деньги. А Шхима, видимо, пьёт оттого, что у него интересов вовсе никаких. С таким о свободе не поговоришь.

Вдруг Шхима встал, точно грудью и лбом куда ткнулся, на меня вытаращился и спрашивает обалдело: «А ты в курсе, что от “Имеки” ничего не осталось?!» Охренеть. Так спросил, будто я с утра до ночи за фуру директорову от волнения ногти на ногах грызу у всех подряд. Врезалась в «Брамаз», поведал Шхима, от «Брамаза» тоже ничего не осталось.

- Ну а от людей осталось чего?

- Осталось. У Гудлана и Мойры головы в крови, о лобовуху ударились. У Мойры нога убита. Ты прикинь, приходят они на базу, к директору, Гудлан в крови, Мойра в крови, директор в крови…

- А директор чего?

- Ну он же директор! Хочешь посмеяться?

- Хочу.

- Знаешь, чего директор спросил у них сразу?

- Предвкушаю смешное…

- Он спросил, товар развезли?

- Ну а чего ему спрашивать? Он же директор, прагматик.

В подобном роде мы с ним говорили до прихода к нему домой. Шли мы минут 15, и всё это время Шхима настырно называл директора козлом и с самого начала описывал аварию. Раз пятьдесят уточнял, не хочу ли я посмеяться. Я, может, и хотел бы, но было совсем не смешно.

Жил Шхима в деревянном доме, на втором этаже.

Лестничная клетка оказалась завешана фотографиями людей, в рамках и под стеклом. «Это кто?» - спрашиваю. «Это великие нашего дома», - объяснил Шхима. Судя по количеству фото, в этом доме жили одни великие люди. На втором этаже, и правда, над фотками имелась надпись крупными сиреневыми буквами: «ВЕЛИКИЕ НАШЕГО ДОМА». Там и фото Шхимы имелось.

Оказавшись в своей комнате, Шхима открыл тему баллонов с газом.

- Шхима, а на сколько хватает нормального баллона с газом?

- Нормального баллона с газом хватает на нормальное время, - сообщил мне Шхима.

Остроумно, ничего не скажешь. Спросил у него пожрать. Два дня не евши. Шхима ушёл на кухню, и я услышал одну его фразу, особенно громкую: «Два дня не ел». Вот дурень. Да и я хорош тоже, мог бы просто спросить перекусить. Бабушка вынесла нам шницелей и внимательно на меня посмотрела, точно не решаясь что-то сказать. Я поел. Посмотрел комп. Как выяснилось, инет не подключен. Шхима достал водку. Выпили. Всего выпили по три стопки. Шхима повалился в кресло и был совсем пьяный. Водка оказалась противной. Вонючая, а вкус такой, что самое оно говном закусывать. Я Шхиме сообщил об этом. Шхима заявил, что водка эта самая лучшая, его дядя всегда берёт эту водку и ему советует всегда её брать.

- Дурак твоя дядя, – сказал я и назвал свою водку.

- Твоя водка - это спирт, разбавленный водой, – авторитетно сообщил Шхима.

Хм, сия фраза заставила меня вновь призадуматься об интеллекте Шхимы. Даром что пьяный. А его водка, интересно, что? Вода, разбавленная спиртом?

С ним было скучно, он нёс околесицу, да и по трезвости он не особо интересный собеседник. Я спросил его, сколько пропил? Из сорока тысяч отпускных у него осталось пять тысяч. Сказал, за три дня выпил пять кейсов пива. Видать, не один пил, а кто-то за его счёт жадно хлебал. Добрый, но глупый. Однако мне хотелось выпить ещё. Слаб человек, а дьявол хитёр. Но мои мольбы не остались без ответа, Господь Бог оказал посильную помощь, ниспослав мне бабушку Шхимы. Бабушка зашла в комнату и, немного постояв, сказала, что Шхиме пора спать. Я и сам видел, что ему пора. И сказал ему об этом. С бабушкой мы уговорили Шхиму, что ему действительно пора. Шхима хотел дать мне бутылку пива на опохмел.

- Господь с тобой, Шхима, какой опохмел? Я три стопки всего выпил, себе лучше оставь, тебе назавтра нужнее - после такой-то гадости. Дядю будешь вспоминать с любовью и нежностью.

В прихожей бабушка сказала мне, что этот Нэдля постоянно к Шхиме ходит и постоянно врёт.

- Наверное, - сказал я.

- Завтра придёт, - сказала бабушка, - так я его не пущу.

- И не пускайте, - сказал я и, попрощавшись, покинул жилище Шхимы.

Крепко засел во мне дьявол, потому что на подходе к магазину я подумал: «Ещё что ль водки взять?» Недопил. Тоже ведь пограничное состояние. И бабушки-то рядом больше нет… Потерянный рай и ад, что ласково смотрит на нас. Свет и тьма. Хаос и порядок. Ад, тьма, хаос - штуки естественные, усилий для их существования прилагать не нужно. А вот для рая, света и порядка необходимы усилия, сдержанность, дисциплина. Для каждого уготован персональный ад и уготован персональный рай. У каждого есть право на выбор. Да вознаградятся каждому его усилия и слабости!

Вперёд же, к солнцу просвещения! Это трудно, но так интересно и так весело. Купил бутылку водки. Выхожу из магазина. И такая на меня злость напала на себя самого за свою слабохарактерность, бултыхания бесконечные, сомнения. Аж задрожал весь, едва язык не прикусил, стиснув зубы. На бутылку посмотрел, криво усмехнулся и играючи подкинул бутылочку в руке. Отвёл руку чутка назад, развернулся и ка-а-ак жахнул бутыльком в дверной проём магазина. Даже показалось, что бутылка моей злостью налилась и засветилась кроваво-красным, мрачно и грозно. И полетела мрачная и грозная бутылка в дверной проём именно тогда, когда из магазина выходил достопочтенный мужчина в очках. В момент соприкосновения его лба с бутылкой процесс выхода из магазина полностью остановился.

Стоп! Стоп-кадр! Да, может, в реальности Бога Бог он, но это мой рассказ, здесь моя реальность, и бог в ней я. Рассмотрим же мужчину. Возраст ближе к пятидесяти. Рост средний, аккуратное брюшко. Чёрная академическая бородка, золотые очки, лицо заядлого интеллигента. Коричневая старенькая кожанка, серые отутюженные брюки, чёрные начищенные ботинки. Замерший мужчина со смешанными чувствами воззрился на меня, словно узнал во мне знакомого, который живёт у чёрта на куличках и которого никак не ожидал здесь встретить. И мало не ожидал, так ведь ещё и должен ему немалую сумму денег.

Но перемотаем время назад. Да, перемотаем! Я знаю, ошибок не исправить, слов не вернуть, но это там, во внешнем мире, а это мой мир, моя реальность, здесь я Господь Бог! Итак, бутылка снова у меня. Уважаемый, пятьтесь со сцены! Назад, в магазин! Ну же! Теперь вперёд! Идите, мужчина, проходите мимо! И… размах, бросок, удар! Бутылка водки сминается зелёной стеной. Сосуд забвенья взрывается искристым облаком стеклянных кусков и брызг. Сверкает, крошится, плещет-брызжет прозрачным, как родник, содержимым на стену. Вырастает и мгновенно липнет к стене огромная тёмная клякса. Подтёки водки вперемешку с черепками занавесом падают на расколотый кафель.

Я иду домой, в свою спасительную капсулу.