Сага о наследниках, или Письма мертвой королеве, часть 1

Асгард, Брейдаблик. 

«Жениться на скору руку – обречь себя на долгую муку». 

Бальдр сполна познал на своей шкуре верность этой поговорки. Самое досадное, что никто из друзей и сородичей просто-напросто не понял бы причин его недовольства. Они дружно посмеялись бы его жалобам, заявив, что любой мужчина мечтает заполучить в жены именно такую женщину. 

Ведь она была образцовой супругой. Идеальной. Восхитительной. С рождения ее готовили именно к этому – быть верной, мудрой, понимающей. 

 Косы цвета расплавленного золота, глаза небесной синевы, безупречная фигура и готовность стать надеждой и опорой тому, кого родня изберет ей в мужья. 

Асинья Нанна Непсдоттир, дева знатного и древнего рода. Назубок выучившая, какой надлежит быть супруге бога. Очаровательная, гостеприимная, деловитая Нанна. Рачительная хозяйка со связкой ключей на поясе, на десятый месяц после заключения брака с улыбкой предъявившая мужу голосистого наследника. 

Нет, сына Бальдр обожал. Мог возиться с ним дни напролет. Восхищенно созерцая, как младенец делает первые шаги и произносит первые слова, как беспомощное дитя превращается в мальчика с собственным характером и мнением. На несколько лет подрастающий сын наполнил жизнь Бальдра смыслом – но малыш не мог избавить своего отца от тягостных мыслей. От смутных мечтаний о том, как было бы славно, если б Форсети остался, а его мать куда-нибудь делась. Не умерла, нет-нет, ни в коем случае. Просто исчезла из Брейдаблика. Скажем, ее бы унесло штормовыми ветрами. Или она уехала погостить к родителям, да так там и осталась. Без нее в огромных чертогах стало бы куда спокойнее и уютнее. 

Всякий день Бальдр настойчиво твердил себе: его семейная жизнь прекрасна. Вдруг ему бы досталась в жены дева с неуживчивым и буйным нравом, как у Ран-Волны, или сварливая склочница наподобие Скади? Ран, повздорив со своим благоверным, великаном Эгиром, однажды швырнула ему в голову пивным котлом. Она попала точно в цель, и Эгир потом долго сетовал на неотвязный звон в ушах. Злоязыкая великанша Скади так изъязвила постоянными нападками добродушного Ньёрда, что морской хозяин в ярости выбросил вещи супруги за порог и сломал об колено ее драгоценные лыжи, плетеные из коры Иггдрасиля. 

«Да только, несмотря на шумные ссоры и размолвки, они остаются вместе, – некстати вмешивался здравый смысл. – Да ты глянь повнимательнее на них, когда они сидят бок о бок на пирах! Сколько бы Эгир не ругался с Ран, сколько бы Скади не грозилась уйти – они любят друг друга, вот в чем закавыка. Их громкие перепалки ровным счетом ничего не значат. Они нужны друг другу и отлично знают это. Ран не сможет жить без Эгира, Ньёрд смертно затоскует без Скади. А я – я хочу остаться один. Я разлюбил мою прелестную жену. Если вообще я когда-то любил Нанну. Как кораблю с пробитым бортом, мне была позарез нужна заплата для пробоины. Отец предусмотрительно свел меня с Нанной, я бездумно согласился на брак… и теперь не знаю, как быть».

 В случившемся не было вины Нанны. Смутный интерес и новизна схлынули, обнажилось дно с замшелыми камнями, между которыми шустро сновали крабы и выдували пузыри слизи ракушки-жемчужницы. Нанна старалась, старалась изо всех сил, не понимая тщетность своих усилий стать образцовой женой и матерью. 

«Если бы она хоть ненадолго оставила меня в покое… – грезил Бальдр, пропуская мимо ушей наставительные речи супруги. – Мне ничего от нее уже не надо, только пусть замолчит! Пусть живет своей жизнью и перестанет так настойчиво лезть в мою!»

Напрасно. Нанна твердо усвоила, что хорошая жена должна быть осведомлена о всех мелочах, происходящих с ее супругом. Бальдр ненавидел ложь, но милая женушка со своей заботливой подозрительностью не оставляла ему иного выхода. 

Взять хотя бы сегодняшнее утро, одно из множества.

– Ты уходишь? Скоро ли вернешься? Куда ты идешь, дорогой?

– К Браги. 

– Как замечательно. Передай Идунн мой поклон и проси заходить почаще. И скажи ей… Ах, что же я думала ей сказать? Ой, лучше я схожу с тобой, зачем тебе забивать голову женскими пустяками! Обожди немного, я сейчас буду готова!.. 

– Милая, прежде мне надо заглянуть к моим друзьям…

– Конечно-конечно. Не волнуйся, я найду, чем занять себя, пока вы будете беседовать. Я вам ничуть не помешаю. 

– Дорогая, если хочешь повидать Идунн, то ступай к ней прямо сейчас. Я закончу свои дела и присоединюсь к вам. 

– Женщине неприлично одной ходить в гости. 

– Эта традиция не распространяется на Браги и Идунн. В их дом можно приходить когда угодно и кому угодно. 

Нанна взмахивает длинными ресницами, кротко потупляет глаза:

– Я просто хотела прогуляться с тобой… 

– Прогуляемся потом.

– А почему не сейчас? 

– Потому что у меня есть свои дела!

– Прости, – Нанна смотрит умоляюще. – Не сердись. Хорошо, я останусь дома, а ты – ты ступай по своим делам, – но, стоит Бальдру сделать шаг к дверям, в спину прилетает отравленная стрела: – Но не позабудь, что обещал Форсети провести вечер с ним. Я-то переживу, а мальчик так обижается, когда ты забываешь данные обещания. 

– Я всегда выполняю обещанное! 

– Конечно, дорогой, – взгляд Нанны ясен и невинен, но там, на самой глубине синих омутов, нарезает круги что-то черное, хищное, готовое разить исподтишка. – Разве я спорю? Я просто говорю, что по дому дел невпроворот. Будь у нас девочка, все было бы проще, но мальчик нуждается в отцовском присмотре. Он еще мал, ему трудно понять, что отцу порой бывает не до него…

– Я скоро вернусь, – терпеливо повторяет Бальдр. Беззвучно кляня милую женушку последними словами – теперь и вправду придется тащиться к чертогам Браги. Предупреждать вдохновенного скальда и его подругу о том, что, если Нанна вздумает спросить, он гостил у них. Потому что Нанна непременно спросит. Нет, она всецело доверяет своему мужу… но любому слову мужчины должно сыскаться подтверждение. Так ей растолковала матушка, а достойная Неп дурочек не рожала. 

Нанна расставляет силки и натягивает повсюду тончайшие нити с колокольчиками. Стоит ему сделать неосторожное движение – и раздастся тихий, зловещий звон, а тонкие брови Нанны сойдутся на переносице. 

Бальдр выдумывает новые и новые причины отлучек из просторного, светлого, постылого дома. Он не в силах растолковать Нанне, что ему не нужно ни к Браги, ни к друзьям, ни на Поле Стрелков, ни в сады Фрейи. Место, куда его влечет – высокий утес над бескрайним морем. Бальдр сидит там, слушая шум волн и пытаясь понять, как же все так обернулось. Задаваясь вопросом, на кой предмет Нанне сдались бесконечные подвалы с запасами к зиме, штуки льна и холста, меха и сундуки с золотом и серебром. Нанна копит и копит, тщательно собирает монетку к монетке, шпыняет слуг, ведет учет, бегает по коридорам, звеня ключами. Если пророчества верны и Девять Миров все равно падут, она что, намерена прихватить накопленное добро с собой? 

Вот если бы она хоть раз пришла на пустынный берег. Села рядом, свесив ноги в бездну, клокочущую яростным прибоем. Заговорила о чем-нибудь, не касающемся дома, грядущего торжества у Одина, ярмарки в Альфхейме. Свежий ветер трепал бы ее косы, выдергивая из них вьющиеся прядки, и дергал за подол. Чайки кричали бы над их головами, а заходящее солнце чертило огненную дорогу по волнам. Может, им бы посчастливилось увидеть стаю косаток или кита. Мир так огромен, так удивителен, а Нанну ничего не интересует, ничто не занимает. Маленькой хлопотливой курочкой она бегает по дому или бесконечно обсуждает с подругами незначащие глупости. Она улыбается, но в ее улыбках совсем нет радости. Она всегда поступает так, как дОлжно поступать доброй жене. 

 В начале их супружества Бальдр честно пытался что-то изменить. Расспрашивал женатых друзей, прислушивался к болтовне девиц, собирающихся в доме Фрейи. Хотел, чтобы Нанна была счастлива с ним. Чтобы позабыла наставления матери, бабки и тетушек, перестала изображать хорошую жену и стала просто Нанной. 

Ничего не вышло. Наверное, он был недостаточно убедителен. Или не смог подобрать правильных слов, таких, чтобы Нанна ему поверила. 

Разойтись бы миром, но как? Нанна честна и чиста. Не изменяет, не убегает тайком из дома, не попрекает мужа за его спиной, не злословит, не ворчит. 

Просто она – не та.

Она – другая. Рядом с ней скучно и тоскливо. Бальдру все чаще хочется ответить на вежливые укоры Нанны резкостью. Просто чтобы узнать, вспылит молодая жена или сумеет удержать себя в руках. Нет, Нанна никогда не опустится до семейной склоки. Она не повысит голоса, не шмякнет тарелкой об пол, не будет кричать, что возьмет сына и уйдет к родителям. Нанна просто душу из него вытянет и на прялку намотает. 

Надо было внимательнее прислушиваться к словам матери. Когда велись переговоры с семьей Нанны о будущем браке и позже, когда шли приготовления к свадьбе, Фригг была совсем не радостна. Казалось, в кои веки она готова нарушить гюйс-обет, приоткрыв перед младшим сыном завесу над тайнами грядущего. Фригг повторяла, что жениться всегда успеется, что спешка в этом деле ни к чему – но Бальдр, ослепленный и оглушенный собственной болью, твердил, что хочет только одного, взять Нанну в супруги. А отец всячески поддерживал и укреплял его в этой мысли, твердя, что брак и молодая жена быстро выбьют из сыновьей головы юношеский вздор. 

– Стерпится – слюбится, – удрученно вздохнула тогда мудрая провидица Фригг, покровительница семейного очага. И вполголоса, чтобы не услышал любимый сынок, добавила: – Может быть. 

Не срослось. 

Бальдр вздохнул. Если б не сын… Если бы не сын, может, он и оставил Нанну. Вернул бы ее приданое, все, до последнего медяка, и щедро приплатил бы сверху. Пусть она и Форсети безбедно живут в Брейдаблике до конца дней своих. Пусть Нанна отыщет себе нового мужа, который станет с восторгом взирать на нее. Да только как в Асгарде посмотрят на того, кто ради своей блажи бросает жену с маленьким ребенком? Что скажут отец и мать? Что скажет огромное семейство Нанны во главе с асиньей Неп, женщиной строгих правил, железной рукой правящей своим многоголосым кланом?

Представив возможную стычку с грозной матушкой Нанны, Бальдр содрогнулся. 

Море яростно вгрызалось в скалы, протачивая глубокие пещеры в каменной тверди. 

Бредя в сумерках домой, Бальдр вспоминал, растравляя память. Вспоминал Ее. Ту единственную встречу в прошлом, когда и он, и Она были так молоды. Так невинны и неопытны. 

Юную деву впервые привезли к асгардскому двору. Пока ее отец договаривался с Одином, Тору и Бальдру поручили занимать гостью беседой. Ну, и присматривать за ней. Потому как гостья была весьма странной, и это еще мягко сказано. Тор косился на чужачку с неприязнью, без необходимости оглаживая рукоять висевшего на поясе Мьёльнира. Бальдр же был покорен и очарован Ее таинственной красотой. Тем, как отважно она пыталась скрыть свой страх перед грозными асами. Он был готов днями напролет вслушиваться в звуки ее голоса – хрипловатого, словно подернутого инеем, и вместе с тем невыразимо мелодичного. Бальдр утонул в омутах ее очей, прозрачно-зеленых, точно ягоды молодого винограда, просвеченные солнцем. Запутался в черных как ночь локонах, перехваченных кожаными ремешками. 

Юный ас влюбился с первого взгляда. Для него не имело значения ни ее имя, ни происхождение. Бесстрашный старший брат Тор содрогнулся, заметив на Ее тонких запястьях следы бурой коросты и иссиня-багровые пятна, что расползаются по осклизлым телам разлагающихся покойников, Бальдру было все едино. Он просто принял к сведению эту особенность девушки, и тут же позабыл о ней. Он хотел только одного: сидеть в цветущем саду под мирное жужжание пчел, говорить с Ней и смотреть на Нее. 

Но Ее увезли. По решению Одина юную деву увезли навсегда. Она отправилась навстречу судьбе в Нифльхейм, в мир скорбящих теней и блуждающих призраков. На ее черные косы возложили корону тусклого серебра с острыми шипами, до скончания веков замкнув деву в пределах царства мертвых. 

Хель – таково было ее имя. Хель, дочь хитроумного Локи и колдуньи Ангрбоды из леса Мюрквид. Хель Локисдоттир, печальная королева погибших душ. 

Бальдр нашел способ увидеться с Хель до ее отъезда. На окнах комнаты были решетки, но все же она сумела протиснуть тонкую кисть сквозь прутья и дотронуться кончиками пальцев до ладони Бальдра. Ее прикосновение обжигало холодом и огнем. Она словно пометила его своим знаком – до самой смерти, до конца времен, до наступления Рагнарёка. 

– Я напишу тебе, – обещала она. – Еще не знаю как, но я придумаю способ. Только ответь мне, пожалуйста. 

– Я буду ждать, – поклялся он. 

По воле Одина ни одно живое или некогда бывшее живым создание не могло покинуть пределов Хельхейма. Однако быстрая разумом Хель отыскала лазейку в законах и прислала в Асгард своего вестника – ястреба, мертвого, но оживленного ее волшебством. К лапе ястреба был прикручен кожаный тубус, а в тубусе лежало ее своеручное послание для Бальдра. 

К тому времени он успел многое разузнать о Хель. Говорили, дочка Локи обещает вырасти великой чародейкой – но ее душа не в ладах с разумом. Шептались, она выпала из чрева своей измученной родами матери мертвой. Три дня и три ночи ведьмы Мюрквида ворожили над трупиком новорождённой, принося жертвы и выпевая заклятья. В глухую ночь новолуния Хель сделала свой первый вдох и испустила первый крик, навек оставшись не живой и не мертвой. Болтали, что уже малым ребенком она возлюбила смерть превыше всего на свете. Странствуя с отцом и братьями по Девяти Мирам, девица убивала приглянувшихся ей людей ради развлечения. Выбирая лучших, любовно подбирая, как цветок к цветку. Хель обладала умением говорить с умершими и боялась живых. Она была чудовищем, чья сила возрастала день ото дня. Заточение в мире мертвых было единственным способом избавить Девять Миров от грозной колдуньи, не лишая Хель жизни. Один и Локи заключили сделку, во исполнение которой Хель ушла во тьму. 

Ее письмо было исполнено сдержанной печали. Она писала, что Нижний Мир не так уж страшен, как ей казалось. Ей дозволили взять с собой своего питомца, огромного пса Гарма. Теперь он будет сторожить мост через реку Гьёлль. Великанша Модгуд, здешняя хранительница, зверообразна ликом и не расстается с огромной дубиной, но вроде бы добра душой. Модгуд весьма обрадовалась тому, что Нифльхейм наконец получил законную правительницу, и обещала рассказать Хель, что тут и как. 

Бальдр ответил на письмо и с замиранием сердца стал дожидаться следующего. 

Года незаметно скользили мимо. Из подростка Бальдр стал юношей, а неизменный ястреб по-прежнему совершал долгие перелеты между Асгардом и Хельхеймом. Стопка писем в закрывающейся на секретный замок двергской работы шкатулке становилась все толще. Бальдр тщательно оберегал свою тайну – вряд ли отцу и матери пришлась бы по душе дружба между их ненаглядным сыном и отродьем Локи. Знакомцам и приятелям Бальдр тоже не доверился. Они бы в недоумении вытаращились на него, не в силах понять, как такое возможно – год за годом обмениваться посланиями с женщиной. Без надежды увидеться, зная, что им никогда не суждено встретиться. 

Перо скользило по пергаменту, Бальдр и Хель писали друг другу. Она упомянула о том, как бесцветен и уныл Хельхейм – Бальдр всякий раз старался как можно красочней описать ей Асгард и те дальние края, где ему доводилось побывать. Асинья Рута из свиты Фрейи умела рисовать – и по просьбе Бальдра охотно изображала виды Асгарда, животных и птиц. Бальдр вкладывал в письма яркие рисунки, засушенные листья и цветы, напоминая Хель о мире, который она потеряла. Хель рассказывала о своих подданных – в ее царство стекались души обычных людей, не воителей, павшие с оружием в руках уходили в Вальхаллу, к Одину. Она выяснила, что многие из призраков не теряют память о прошлой жизни, вполне сознают свое положение и даже здесь, в краю теней, умудряются вести некое подобие прежней жизни. Хель восхищало упрямство смертных. Она собрала себе маленький призрачный двор из бывших скальдов и рассказчиков, прекрасных дев и умерших мудрецов. Она продолжала учиться чародейству, упрямо стараясь не терять бодрости духа. Порой у нее случались скверные дни, и тогда строки ее писем переполняла удушливая, мертвенная тоска. Хель все душой стремилась обратно – к солнцу, звездам, гулу морского прибоя и пропахшим солью ветрам – но королева мира мертвых не в силах пересечь тонкий мост над темными волнами Гьёлль. 

Может, она плакала, выводя эти строки. А потом поскорее запечатывала послание и подбрасывала ястреба в мертвенный, стылый воздух, крича: «Лети, лети прочь отсюда!» 

Бальдр беспомощно скрежетал зубами. Она не заслужила такой участи. Но что он мог изменить? Хель – всего лишь игрушка в руках всемогущего Одина и своего отца, Хельхейм – ее тюрьма до скончания времен. Он мог только писать ей. Думать о том, какой она стала теперь. Остались ли ее косы такими же темными, а глаза – бездонными и прозрачно-зелеными? 

Ей он мог рассказать о чем угодно. Поделиться любым секретом своей жизни. Незаметно, исподволь Хель стала его лучшим другом. Старший братец Тор хмыкал, рассуждая о том, что Бальдр в своей правильности аж сияет как начищенный медный таз, и интересовался, когда же малец обзаведется подружкой. Бальдр воспитанно отмачивался, смакуя мысль о том, что у него давно уже есть девушка. Такая, какой не может похвалиться ни один парень в Девяти Мирах. Единственная. Удивительнейшая. Которая понимает его. С которой можно говорить обо всем на свете, а не только глупо хихикать, держась за руки, и творить вопиющие глупости, именуя их подвигами в ее честь. 

Бальдр не знал, как называется это новое чувство, которое он испытывает к Хель. Может, это и есть любовь? Но не оскорбится ли она, если он начнет писать ей о любви? Ведь они никогда не смогут быть вместе. Он – ас. Она – королева мира мертвых. 

Но как же ему хотелось ее увидеть. Она снилась ему ночами. Она была разной – печальной и грозной, задумчивой и разъярённой. Бальдр узнал, как она ворожит, заглядывая в толстую растрепанную книгу, как вершит суд над приходящими к ней душами, как одиноко бродит по пустынной равнине, утонувшей в сыром тумане. Он представлял ее всякой, но никогда – улыбающейся. А ведь у нее должна быть чудесная улыбка. Чуть смущенная и робкая. 

Невесть как Хель догадалась об обуревающих его чувствах. Ее письма стали пронзительно честными, обескураживающими, сводящими с ума. Она вторила его словам: нет, они должны вернуться к прежней дружбе, иначе они оба сойдут с ума, они не должны даже мечтать об этом, подобное невозможно. Родители строго накажут его, если узнают. Ей-то ничего, она сама себе хозяйка. Даже Всеотец не может без ее дозволения ступить на земли царства умерших. 

Бальдр держал в руках очередное письмо и видел струящиеся строчки невысказанного, недосказанного. Слышал ее умоляющий шепот: приди ко мне. Хотя бы раз. Один-единственный. Я задыхаюсь здесь. С каждым днем моя клетка становится теснее. 

Друзья и близкие в один голос твердили, якобы Бальдр унаследовал отцовскую рассудительность. 

Бальдр сел, заставил себя успокоиться и начал размышлять, каким образом добиться желаемого. Ему нужно повидать Хель. Письма – это одно. Живой человек – совсем другое. Может, если он встретится с ней, ему полегчает. Он поймет, что заблуждался. Что слишком увлекся песнями скальдов об одиноких девах, тоскующих в ожидании своего героя. 

Первое, что приходило на ум – Биврёст, Радужный мост, соединяющий миры Иггдрасиля. Стоящий на страже Хеймдалль, прежде чем открыть путь, пожелает узнать, куда это собрался младший из отпрысков Одина. Отвечать придется честно, а, услышав ответ, мрачный и не разумеющий шуток Хеймдалль либо сопроводит его прямиком к отцу для не слишком приятной вразумительной беседы, либо посоветует не маяться дурью и отправит восвояси. Владения Хель, скажет он, не лучшее место для прогулок, и будет совершенно прав. 

Биврёст недоступен. 

Что ж, попробуем зайти с другой стороны. Что делать, если вы желаете чинно-благородно прогуляться с милой девой под ручку, а не скрываться по кустам? Вы собираете имеющееся мужество и направляетесь прямиком к ее почтенным родителям. Льстите матушке, преданно взираете на батюшку и просите дозволения пригласить их драгоценную, обожаемую дочурку на прогулку. Соглашаясь прихватить заодно младшего братца, того еще шкодника, которого давно хворостиной по заднице не охаживали, болтливую тетушку с тремя ее подружками и дедушку-берсерка на покое вкупе с его креслом на колесиках и иззубренным в боях топором. Главное – вам разрешат повидаться с вашей ненаглядной! 

А кто у нас родители Хель – то бишь единственный имеющийся в наличии и пределах досягаемости родитель? 

Асгард, дом над Элигвар.

Локи Лаувейссона знали все, и Локи знал всех. Казалось, добрая половина насельников Девяти Миров ходит у него в должниках, а другая половина спит и видит, как бы оттяпать ему голову. Ну, или хотя бы выдрать язык раскаленными щипцами – может, хоть это вынудит его ненадолго заткнуться. Локи, ровесник и побратим Всеотца, Локи, отец чудовищ и бог обмана, Локи, к которому даже старость подступиться не смеет. Ётун, ни в чем не уступающий асам. Чародей, хитрец, лживый и изворотливый советник Одина. Тот, кто всегда отыщет неожиданный выход из затруднительного положения, смеющийся над опасностями и трудностями. 

Однако в последнее время Локи изрядно переменился. Начать с того, что он женился – к величайшему огорчению дам и дев Девяти Миров, лелеявших планы когда-нибудь прибрать это сомнительное сокровище в свои цепкие ручки. Да, у него скверная репутация и коварный нрав, но это ведь же Локи, единственный и неповторимый! Он мог позволить себе быть переборчивым в выборе подруги, однако внезапно для всех попросил руки Сигюн Гримсдоттир – девицы, род которой не мог похвалиться ни древностью, ни знатностью, ни богатством. По слухам, родня девы перепугалась до смерти и согласилась отдать дочь прежде, чем Локи договорил до конца свое предложение. Свадьбы с шумным застольем не было, церемонию провели быстро и скромно, после чего новоиспечённая парочка укатила к знакомцам Локи в Ванахейме. 

Вернувшись, Локи и Сигюн не пожелали согласится на щедрое предложение Одина занять прежние покои Локи в царском дворце, но затеяли ладить собственные хоромы. И довольно быстро выстроили дом, избрав уединенное место над водопадами одного из потоков Эливагар. 

Вместе со всеми Бальдр искренне недоумевал выбору Локи. Его избранницу трудно было назвать красивой – миловидная, не более того. Пухленькая, невысокая, рыжеватые волосы, серые глаза, белесые брови. Утиный носик в конопушках. Тихая, вряд ли отличающаяся острым умом и прозорливостью. Асинья Сигюн больше всего напоминала обычную смертную девицу из отдаленного захолустья. Что в ней могло привлечь внимание Локи? 

– Глупые вы все, – однажды заявила Фрейя, когда ее гости в сотый раз принялись перемывать косточки новобрачным. Вид у богини красоты при этом был весьма удрученный. Бальдр полагал, что Фрейя сама строила определенные планы в отношении Локи, ведь она столько лет была его близкой приятельницей. – Ну зачем Локи в доме вторая красавица и умница? Если ему приспичит увидеть что-то красивое, он может сколько угодно любоваться на свое отражение в зеркале. От женщины ему нужно совсем другое. Нет, вовсе даже не то, о чем размечталась Фулла. 

Пойманная на горячем красотка смутилась и залепетала, что, мол, вовсе ничего такого она не думала. Сидела себе тихонько, яблоки перебирала, чужую беседу слушала, ума-разума набиралась. 

– Думала-думала, – под общий смех махнула на подругу рукой Фрейя. – Так вот, Локи нет нужды ни в красотке, ни в гордячке, ни в воительнице-валькирии, ни в умелой чародейке. Таких он без труда сыщет и за порогом своего дома. Ему нужна… – богиня невесть почему вздохнула, – ему нужна такая женщина, у которой достанет терпения ждать его. А когда он все-таки вернется невесть из каких краев – сесть рядом, взять за руку и выслушать. Кто из вас – ну, кроме Браги и Бальдра – умеет слушать? Именно слушать, не перебивая, не скучая, не ерзая и не толкая рассказчика под локоть. Не маясь ожиданием, когда же можно будет вставить словечко о себе любимой. Которая из вас, милые девы, способна искренне улыбаться чужим шуткам, порой довольно злым? Понимать, прощать, заботиться – да не от случая к случаю, а всю жизнь? Вы же замуж стремитесь выскочить лишь ради того, чтобы покрасоваться на свадьбе, а потом хвастаться мужниными подарками. 

Удручённое молчание стало ответом богине. 

– Вот то-то же, – многозначительно заметила дочь Ньёрда. – Сигюн, конечно, не больно хороша собой, зато у нее есть то, чего не сыщется у большинства из вас. Локи давно к ней присматривался, еще с тех пор, как она девчонкой была. 

Бальдр запомнил этот разговор, и с той поры старался всячески выказать свое уважение хозяйке дома Лаувейсона. Жить с таким созданием, как Локи – это вам не против разъяренного великана с голыми руками выйти. 

Дом над водопадами встретил гостя перебранкой слуг во дворе, ржанием коней и лаем гончих псов. Обычная большая усадьба, шумная и многолюдная. Стайка пересмеивающихся девиц у колодца, звон молота в кузнице, горький запах дыма… и рябины у высокого крыльца. Прежде Бальдр их не замечал, но сегодня молодые деревца, осыпанные гроздьями созревающих ягод, прямо-таки прыгнули в глаза. 

Вот будет досадно, если он придет, а хозяин, как назло, уехал… Впрочем, тогда он сможет потолковать с Сигюн. Она ведь наверняка многое знает о дочери своего мужа. Вдруг присоветует что полезное? 

Вышедшая навстречу гостю Сигюн расплылась в улыбке, сказала, что Локи дома, и Бальдр пришел на удивление кстати – она как раз собиралась подавать на стол. Им будет очень приятно, если он отобедает с ними. Она пошла впереди гостя, показывая дорогу – маленькая, уютная, шелестящая множеством пестрых юбок. На поясе в такт мелким шагам Сигюн позванивала связка ключей, символ ее достоинства, знак госпожи дома. 

Бальдр невольно представил на ее месте Хель и отчетливо понял, что из дочери Локи такой хозяйки не выйдет. Хель должна стремительно вышагивать по гулким коридорам огромного замка, за ней будут вихрем стелиться черные шелка, а рядом бежать косматые свирепые псы Дикой Охоты. Если будет на то воля судьбы, он добудет ей такой замок. Стоящий на скале, с гордыми высокими башнями и мостом через глубокий ров. 

Явившийся на призывный голос жены в трапезную из внутренних покоев Локи взглянул на гостя с легким изумлением и рассеянно кивнул. Все в мире стареет и ветшает, даже ствол Иггдрасиля и правитель Асгарда, но Локи которое столетие оставался неизменным. Именно таким впервые увидел и запомнил бога огня на каком-то празднестве Бальдр-мальчишка – долговязого, легкого в кости, темноволосого, с глазами цвета ядовитой медянки и улыбкой, режущей как нож, облаченного в золотое, зеленое и черное. 

Асгард – что большая деревня. Все друг другу родичи по бабке жены или прадеду и все друг друга знают. Бальдр не раз встречал Локи на дворцовых торжествах и советах Одина, они раскланивались, как предписывал этикет, обменивались парой незначительных фраз и расходились. Все было правильно – ну какое дело одному из старейших обитателей Асгарда и побратиму Всеотца до одного из подрастающих младших царевичей? Вот Тор – другое дело. У Локи и Тора вечно были какие-то общие дела, совместные приключения, они постоянно ссорились и мирились. Локи при малейшей возможности подшучивал над Тором, Тор добродушно отругивался. При дворе с оглядкой и смешками перешептывались, мол, этим двоим давно пора обменяться кольцами да пожениться. 

Давняя дружба-вражда Тора и Локи дала трещину после того, как наследник Одина взял в супруги подругу детства, валькирию Сиф. Спустя малое время в жизни Локи появилась Сигюн. Невесть отчего Бальдр был пребывал в твердой уверенности: Локи привел в дом жену именно оттого, что Тор связал себя браком. Что-то сломалось между этими двумя, оборвалось, что-то, чему не было подходящего названия и о чем не стоило говорить вслух. 

– Мы, конечно, очень рады… но все-таки хотелось бы знать – чем обязаны такой чести? – поинтересовался Локи после первой перемены блюд и первой чаши меда. Сейчас, в своем собственном доме, он выглядел на удивление спокойным и умиротворённым. 

Бальдр мысленно попросил Браги, покровителя поэтов, даровать ему уверенности и красноречия, и решил сразу перейти к главному. К тому, что неотступно занимало все его мысли. Если речи молодого аса придутся Локи не по душе, что ж, незваному гостю сразу укажут на дверь. 

– Я… знаю, вам это покажется очень странным… я хотел бы поговорить о вашей дочери, – Бальдр понимал, что глупейшим образом то краснеет, то бледнеет, и вот-вот сломает зажатую в кулаке деревянную ложку. Точеная физиономия Локи осталась невозмутимой, лишь на миг приподнялась и опустилась левая бровь.

– О моей дочери, – раздумчиво протянул он. – За свою жизнь я настрогал изрядно детишек, однако дочь среди них только одна. Хель, что правит миром мертвых. Какое светлому асу и наследнику Всеотца может быть дело до ётунского отродья?

– Не называйте ее так! – взвился Бальдр… и неожиданно для себя выложил всю историю. Ту, что была его самой заветной тайной. С самого начала, с того дня, когда Локи привез дочь в Асгард, до последних писем Хели, проникнутых щемящей тоской одиночества. 

Локи слушал молча, не перебивая. Сигюн неслышной тенью ходила по чертогу, наполняя опустевшие чаши. Единственный раз она задержалась позади Локи, мимолетно опустив руку на плечо мужа. Локи дернулся, но женщину не оттолкнул и руку не скинул. 

– Пара молодых идиотов, – коротко и емко высказался Локи, когда Бальдр начал слегка заговариваться и заикаться. Сигюн предусмотрительно подсунула ему полную чашу, Бальдр выхлебал, даже не ощутив вкуса и не осознав, что пьет, эль или воду. – Как вы только умудрились сохранить свой секрет в этом логовище наушников и соглядатаев – ума не приложу. Вот оно, везение дураков во всей красе. И чего же ты хочешь, настырное дитя Одина? 

– Помогите мне увидеться с Хель, – взмолился Бальдр. – Хотя бы один раз!

– Это невозможно, – отрезал Локи.

– Но для вас нет ничего невозможного! Вы всегда нарушали любые законы, любые порядки! Ручаюсь, можете нарушить и этот!

– Послушай, мальчик, – Локи переплел пальцы, уложил на них острый подбородок. На «мальчика» Бальдр не обиделся – с высоты прожитых Локи зим он действительно был сопливым мальчишкой. Щенком, едва научившимся держаться на лапах, не падая. Спасибо на том, что его вообще согласились выслушать. – Да, обо мне рассказывают чистую правду – я терпеть не могу, когда мне указывают, как и что делать. И неважно, кто берется указывать – Один, Вёлунд или сам Сурт Огненный. Но что касается Хель и ее владений… Один согласился сохранить ей жизнь на одном условии – никто из живых, богов или смертных, не войдет в ее царство. Не одна душа не выйдет оттуда, покуда время не укусит само себя за хвост. Никто и никогда больше не увидит Хель, – она на мгновение зажмурился, а когда открыл глаза, их переполняла черная, удушливая тоска. – Думаешь, я позабыл о ней? С глаз долой, из сердца вон, так? Но, какая ни есть, Хель – мое дитя. Всякий день, всякую ночь я думаю, что с ней? Чем она стала – там, среди призраков, в мире, исполненном воспоминаний и несбывшихся чужих надежд? 

От шепчущего голоса и темного взгляда становилось жутко. В углах просторного чертога закопошились тени, неуловимые, исчезающие, стоило только впрямую глянуть на них. Пламя в светильниках вытянулось к потолку и, потрескивая, начало гаснуть. Под ногами прошелестел ледяной, стылый ветер. Хотелось вскочить, перевернув стол, и бежать, бежать отсюда без оглядки. 

– Локи, – тихо, но твердо окликнула Сигюн. 

Наваждение схлынуло. Локи потряс головой, круговым движением пальцев потер виски, отхлебнул из кубка. 

– Нет, нет и нет, – повторил он. – Эта сделка из тех, которые даже я не рискну нарушать. Дети… дети – это то немногое, что у меня осталось. Их не трогают, пока они не напоминают о себе. Пока сидят тихо и ни во что не встревают. Ведь даже ты наверняка слыхал, что такое мои детки.

Бальдр молча кивнул. Как не знать. Все в Асгарде слышали о грозном пророчестве старой вёльвы. 

– Но предположим, – Локи переглянулся с Сигюн, явно преисполнившейся сочувствия к Бальдру, – только предположим, что тебе удалось меня убедить. Мы доберемся до границ Нифльхеля… и что дальше? Мост через Гьёлль нам не перейти. Его вообще никому не перейти, только душам умерших смертных. Ни я, ни ты при всем желании за такую душу не сойдем, а ссориться с Модгуд и тягаться с ней в бою мне совершенно не хочется. 

– Но Хель могла бы выйти к другому концу моста, – робко заикнулся Бальдр. 

– И что? – Локи сумрачно вперился в молодого аса пристальным взором. – Вот она приходит. Вот торчишь ты, весь такой из себя, весна во плоти. Ты – тут, она – там. Тебе не попасть туда. Ей не выйти оттуда. Судя по твой жалостной висе, ты пришелся ей по душе. Ей и так нелегко приходится, моей бедной безумной девочке… так зачем лишний раз дразнить ее несбыточным? Ты ведь не сможешь всю оставшуюся жизнь сидеть на берегу Гьёлль и перекликаться с ней. Рано или поздно ты уйдешь, она останется. С разбитым сердцем, между прочим. Я не желаю ей такой участи. Я не поеду в Нифльхейм… и ты тоже, если и вправду желаешь ей добра. 

– Тогда я пойду к Всеотцу, – прежде этот выход казался Бальдру сущим безумием, но сейчас… Отчего бы и нет, ему ведь больше нечего терять! – И попрошу разрешения жениться на твоей дочери. 

Локи поперхнулся элем. Сигюн ойкнула и поднесла руку ко рту. Бальдр мог по праву гордиться тем, что совершил невозможное – поразил бога обмана. 

– Ты серьезно? – выкашлял Локи. 

– Более чем. Отец, матушка и братья давно наседают на меня с намеками, что пора выбирать невесту и засылать сватов. Вот я и отыскал ту девушку, которая мне по душе. 

– Ну что прикажешь с ним делать? – Локи обернулся, взывая к жене о помощи. – Убить сразу, чтобы не мучился? Превратить во что-нибудь тихое и безобидное? 

– Бальдр, то, о чем ты говоришь, невозможно, – развела руками Сигюн. – Твои родители никогда не дадут согласия на подобный брак. Ты – ас. Хель – великанша ётунской и тролльской кровей… 

– Йоред и Грида тоже были великаншами из Ётунхейма. Это не помешало моему отцу сделать им детей – которые сейчас признаны законными отпрысками и живут в Асгарде, – запальчиво напомнил Бальдр. Локи скривился, будто надкусил кислое яблоко:

– Один не заключал с этими дамами законных браков – это раз. Они не были полупомешанными чародейками, болтающими с мертвецами, и дочерями не самого любимого в Асгарде мужа женовидного – это два. И, мальчик мой, когда я называю Хель безрассудной, я знаю, о чем говорю. Она именно такова. Мой тебе совет, – голос Локи звучал сочувственно и проникновенно, – забудь все, как страшный сон. Не пиши ей больше. Отыщи себе хорошую, обычную девушку, тебе это не составит труда. Женись, заведи дом и детишек, сражайся с великанами или пробуждай мир к жизни… Выкини из головы любые мысли о Хель. Твое здоровье, Бальдр, – он как-то слишком быстро опрокинул кубок и добавил: – Не нужно больше говорить об этом. Мое решение пребудет неизменным. 

Оставалось только поблагодарить хозяев за радушие и убираться прочь. 

Бальдр все же обратился к отцу со своей просьбой. Он был готов к отцовскому гневу и материнским упрекам, к обидному смеху старшего брата и всеобщему недоумению, но исход его беседы с Одином вышел совсем другим. Мать всплакнула. Тор уважительно протянул: «Эк тебя…». Один холодно и спокойно растолковал сыну: подобное желание есть всего лишь блажь неопытного юнца. Видно, у Бальдра появилось слишком много свободного времени, которое он тратит на пустые мечтания. С этого дня Бальдру надлежит присоединиться к отряду Тора и вносить свой вклад в охрану границ Асгарда. Если Бальдр еще раз заикнется о своей ужасающей тяге к королеве мертвецов, он сполна познает всю тяжесть родительского гнева. 

Довершением бедствий стало послание от Хель. Коротенькое, в несколько слов. Хель благодарила за все и просила больше никогда не писать ей. Буквы казалась не написанными, но вырубленными ударами меча на пергаменте, так яростно Хель нажимала на перо. Должно быть, Локи каким-то образом известил дочь о беседе с Бальдром – и Хель решила положить конец юношеским привязанностям. 

Ястреб, несколько десятилетий преодолевавший путь из Асгарда в Нифльхейм, испустил протяжный клекот и упал замертво. Заклятие, наделившее птицу подобием жизни, развеялось. У ног Бальдра валялся неприглядный истлевший трупик с провалившимся глазницами и скрюченными когтями. Хель обрубила связующую нить, лишив Бальдра возможности отправить в Нифльхейм прощальное письмо. 

Было больно. Несколько месяцев или лет, Бальдр не помнил точно. Он брел сквозь жизнь, как сквозь болотные испарения, исполняя требуемые действия, улыбаясь, разговаривая, соглашаясь или возражая собеседникам. Все, что прежде составляло радость и смысл жизни, стало бесцветным, ненужным, излишним. Он продолжал писать Хели, складывая неотправленные послания в шкатулку, в компанию к тем письмам, что получил от нее. Иногда ему приходила на ум мысль спалить шкатулку. Пару раз Бальдр даже выносил ее из дома и обкладывал поленьями, но так и не смог довести замысел до конца. Мать смотрела на него сухими, требовательными глазами, но ни о чем не выспрашивала. Неугомонный братец Тор повсюду таскал за собой, не позволяя остаться в одиночестве, настойчиво знакомил с девушками Асгарда и Ванахейма, расписывал прелести супружества – пока Бальдр однажды не спросил у него, как поживает Локи. Тор осекся, глухо ругнулся, и отстал, больше не путаясь навязать Бальдру в подруги очередную милую деву. 

А потом возникли решительная асинья Неп и ее нежная дочурка Нанна. Вероятный брак устраивал все стороны, и Бальдр не стал упираться, лелея робкую надежду на то, что живая женщина рядом избавит его от глухой тоски по недосягаемой печальной королеве. 

Сыграли свадьбу. Родился сын. Легче не стало. 

Нанна не спала, когда Бальдр поздней ночью пришел домой. Встретила загулявшего супруга на пороге чашей подогретого вина и вежливым упреком в том, что Форсети извелся в ожидании отцовского возвращения. 

Бальдр мрачно глянул на верную и преданную супругу. Запустил чашей в стену и посоветовал Нанне поскорей внушить сыну мысль о том, что у родителей могут быть свои дела. Хотя Форсети наверняка все отлично понимает. Это его матери недостает ума. Ну да, откуда ему взяться-то, в куриной голове? 

Оскорбленная Нанна шарахнулась в сторону, нахмурилась и открыла прелестный ротик, но Бальдр вовремя захлопнул перед ней дверь. Завтра придется долго извиняться и вымаливать прощение. Но это будет завтра. 

Ночью ему пригрезилась Хель, чего уже давно не случалось. Закутанная в рваные покрывала, похожие на истлевшие погребальные саваны, она недвижно стояла посреди бескрайнего поля отгремевшей битвы. Мертвецы скалили гнилые зубы, шевелились, пытаясь встать. Воронья стая кружила над ней, надрывно каркая. Бальдр хотел увидеть ее лицо, но Хель так и не подняла головы, скрытой просторным капюшоном. 

Асгард, окраина подле Химинсбьерга.

На рассвете Бальдр предусмотрительно ускользнул из дома. Ему совершенно не хотелось выслушивать колкости Нанны. Он бесцельно шатался по округе, нигде подолгу не задерживаясь. Побывал на морском побережье, на большом торжище Асгарда, навестил Поле Лучников, посмотрел на состязания валькирий – и нигде не нашел ни подходящего собеседника, ни пристанища. 

К закату ноги сами вынесли его к всходу на Радужный Мост, к сияющим изнутри хрустальным стенам Химинсбьерга, обиталища Вечного Стража. Бальдр постоял на развилке – и решительно свернул вправо. Туда, где на приземистом холме основательно расположилась сложенная из огромных сосновых бревен изба в три сруба. Из труб валил черный дым, под навесом добротной коновязи фыркали уткнувшиеся мордами в мешки с ячменем кони и один вороной единорог. Чуть поодаль сверкали отполированной сталью и промасленной кожей устрашающего вида двухколесные повозки, украшенные черепами и перьями. Похоже, кто-то опять прорвался сюда Тайной Тропой, в обход Моста. 

За окнами надрывно ревела волынка, дополняемая медным голосом трубы и разухабистой мелодией рыля. Кто-то хохотал, да так громко и заливисто, что стены ощутимо содрогались, а кони ржали в ответ. 

Бальдр взирал на крепкие стены и высокое крыльцо с оторопью. Харчевня «Рагнарёк» пользовалась в Асгарде дурной славой, ибо ее хозяин охотно принимал на постой выходцев из всех Девяти Миров. Несмотря на ходившие о заведении пугающие слухи – а может, именно благодаря им – посетителей в трактире всегда было хоть отбавляй. Сюда заглядывали даже эйнхерии с валькириями – при условии, что начальство не прознает – и всякий из асов хоть раз, да наведывался сюда. Здесь варили отличный эль, здесь всегда можно было нарваться на опасное приключение или найти отличную компанию. «Рагнарёк», пусть и стоял на землях Асгарда, жил по собственным законам – эдакое маленькое государство в государстве.

Бальдр, наверное, был единственным, кто никогда не приходил сюда. Но вот настал и его черед искать забвения под сводами таверны «Рагнарёк». 

У входа была вкопана корабельная мачта с приколоченным к ней великаньим щитом. На щите размашисто начертали предостережение всякому, кто по глупости вздумает обнажить в этом доме оружие или пустить в ход боевую магию. Драки на кулачках, потасовки стенка на стенку и с помощью кухонной утвари не возбранялись, но шумно приветствовались. Хеймдалль уже который год грозился запалить трактир с четырех концов. Вместе с разгульными посетителями и окончательно позабывшим страх хозяином.

Владельцем и содержателем трактира со столь громким и дерзким названием был Фенрир. Фенрир Локиссон, история которого была столь запутанной, что, как выражался Вольштагг, без бочонка доброго зимнего эля тут не разберешься. 

Начать с того, что у Фенрира имелось аж целых три постоянных воплощения. Первое, Лунный волк размером с небольшую лохматую гору, мирно дремало в огромной пещере, скованное легендарной цепью Глейпнир. Любой желающий мог сходить и невозбранно поглазеть на него. Бальдр в свое время тоже сходил, ужаснувшись размерам Зверя и содрогнувшись от рычащего рокота неумолчного храпа. Опутанный чарами, Зверь видел волчьи сны о холодной луне в безоблачном небе, поскуливал и дергал лапищами, порываясь бежать. 

Во втором своем обличье Фенрир представал внушительного сложения здоровяком асирской крови. Смутное сходство с Тором давало асгардцам неиссякаемую пищу для ехидных намеков и вопросов с подковырками. В присутствии Фенрира, правда, болтать на подобные темы опасались. Оборотень имел обыкновение дружелюбно улыбаться шутнику, и тогда казалось, что зубов ему отсыпано по меньшей мере вдвое больше, чем полагается. Причем все – ослепительно-белые и сверкающие. Шевелюра у Фенрира была буйно-черной, золотистые глаза в моменты ярости становились оранжевыми, а непокорным и непоседливым нравом дитя Локи и ведьмы Ангброды целиком пошло в отца. Обладая врожденной способностью перебираться из мира в мир без помощи Биврёста, Фенрир развлекался, как мог. 

Третьей его ипостасью считался белый волк размерами с добрую лошадь. Кроме величины, ярости и непомерной кровожадности, он ничем не отличался от прочих животных. Волчьи племена охотно признали его великим вожаком. Стоило Фенриру появиться в любом из Девяти Миров, как вокруг него сбивалась огромная стая. Дальше все зависело от прихотей отпрыска Локи. То он выдавал себя за предвестника конца света, то за древнего зверобога, алчущего жертв, то незамысловато изводил жителей города или области, неудачно очутившихся на его пути. В человеческом облике Фенрир устраивал загонные охоты на свое звериное воплощение, учинял резню среди смертных, нанимался на службу к местным правителям – говорили, из него получался неплохой стратег – и всенепременно добивался междоусобной войны. Чем кровавей, дольше и жутче, тем лучше. Армии Фенрира именем очередного короля или князя выжигали плодородные края, шедшие по пятам за войском волки добивали уцелевших. Вопли гибнущих смертных летели к престолам богов, и кому-то из богов или героев приходилось идти, ловить разгулявшегося Волка и тащить его за шиворот обратно в Асгард. 

Фенрира не раз пытались обуздать. Сажали в яму и под замок, избивали до полусмерти, сковывали цепями, однажды даже вышвырнули в Нибльхейм, к инеистым великанам. Изворотливый и сметливый, подобно своему отцу, Фенрир неизменно находил способ обмануть стражу и вырваться из плена, чтобы вернуться к излюбленной жизни бродяги и убийцы. 

В конце концов Один призвал смутьяна в тронный зал и потолковал с ним. Без угроз, размахивания копьем и обещаний заживо содрать с Фенрира шкуру и сделать из нее коврик в спальню. Продлился разговор долго и шел он без свидетелей, хотя сыскалось немало желающих подслушать, о чем беседуют Всеотец и Кровавый Волк. У Одина достало мудрости проявить уважение к сводному племяннику, Фенрир дал публичную клятву-гюйс, что более не станет тревожить миры опустошительными набегами, но найдет себе место в Асгарде. 

Помыкавшись туда-сюда, Фенрир возвел трактир «Рагнарёк» и гостеприимно распахнул двери для всех желающих. 

Собравшись с духом, Бальдр переступил высокий порог с вязью охранных рун.

Его ослепило и оглушило. По ноздрям резануло вонью горящего жира и острых приправ, глаза невольно заслезились от едкого дыма. На десяток ударов сердца Бальдр просто застыл на пороге, не в силах сделать шаг вперед или назад, свыкаясь с местными обычаями. Гости орали, перекликались от стола к столу, распевали, молотя кружками по столам. На свободном пятачке между лавками тяжеловесно отплясывала женщина-тролль, тряся над приплюснутой головой рокочущим бубном. Плясунье хлопали, подбадривающе орали и швыряли монеты под ноги. Компания двергов азартно резалась в зернь, разражаясь устрашающими кличами и размахивая сверкающими топориками всякий раз, как только кости замирали в неподвижности. 

У самой двери расположилась троица инеистых великанов. Пребывавших из уважения к хозяину не в боевом облике – то есть без рогов, шипастых хвостов и когтей сабельной остроты. Угол позади их стола занимала неопрятная груда походных мешков, длинных составных луков, скаток дорожных шатров и связанных воедино плетеных лыж. Похоже, ётуны держали путь издалека и решили остановиться на привал в асгардском трактире. На столе перед ними толпились большие металлические кувшины с широким основанием и узким горлышком, окутанные голубым мерцанием и с выступившим на выпуклых блестящих боках морозным инеем. Из кувшинов ётуны наливали в глиняные кружки вязкую жидкость ярко-синего цвета. Даже на вид она была холоднее льда, но великаны прихлебывали свой диковинный напиток с явственным удовольствием. Изумленный Бальдр загляделся на исконных врагов Асгарда, мирно попивающих в харчевне, и споткнулся о чье-то копье.

– Глаза разуй, – с присвистывающим акцентом посоветовал ётун слева, обладатель ожерелья из просверленных монет и звериных косточек. – Да смотри, куда прешь. 

– Простите, – братец Тор немедля затеял бы шумную свару. Бальдр решил, что не стоит без нужды цапаться с ледяными обитателями Нижнего мира. 

– Простим, коли выпьешь с нами, ас, – проворчал другой, постарше летами. Этот носил белый меховой килт, а на толстой шее у него красовалась массивная гривна тусклого серебра. 

– Конечно, почтенный, – Бальдр ухватил протянутую кружку. Надеясь, что асгардская крепость желудка и врожденная устойчивость к ядам не подведут, и он не скончается в страшных муках прямо тут, на усыпанном свежим тростником полу. – Ваше здоровье. 

Первый же глоток синей гадости застрял в горле комком ржавых гвоздей. Ётуны следили за ним – синекожие лица в татуированных узорах обманчиво бесстрастны, глаза прищурены, зрачки полыхают багрянцем. Сделав над собой усилие, Бальдр проглотил вязкую холодную мерзость и приготовился отхлебнуть еще. 

– Грейп, урод, отстань от парня, – рявкнул ковылявший мимо тролль. – Он помрет, а нам отвечать. 

Великаны гулко заухали, прищелкивая пальцами. Видимо, странные звуки обозначали смех. 

Вихляясь из стороны в сторону и путаясь в собственных ногах, Бальдр добрел до огромной стойки и мертвой хваткой впился в опоясывающий ее медный поручень. Глаза норовили съехаться к переносице, краски мира то становились невыносимо четкими и яркими, то блекли и отдалялись, и сквозь них стрелами пролетали пронзительно-алые слова. За стойкой, меж полок с разноцветными бутылями и бочонками, висело огромное колесо с металлическими спицами. Сосредоточившись на их ярком блеске, Бальдр постепенно пришел в себя. Постучал кулаком по стойке, намереваясь взять чего-нибудь покрепче. Он впервые в жизни поссорился с женой и ушел из дома, значит, имеет полное право напиться вдрызг. Вдруг да полегчает?

Трактирщик за стойкой развлекал публику, жонглируя бутылью, горящей свечой и тяжелым кубком. Вещи так и порхали в воздухе, словно утратив вес – кубок, свеча, бутылка, кубок, свеча, бутылка. На очередном круге улетевшая свеча воткнулась точнехонько в подсвечник, а кубок встал перед Бальдром. Ударом ладони кабатчик вышиб из бутыли пробку и до краев наполнил кубок чем-то зеленоватым и пенистым. 

– Я ничего не заказывал, – робко заикнулся Бальдр, уже наученный горьким знакомством с неизвестными напитками. 

– За счет заведения, – кабатчик, широкоплечий чернявый парень в расшитом бисером кожаном жилете на голое тело, дружелюбно ухмыльнулся. – Тебе, как я погляжу, надо горе залить. 

– Почему ты решил, что у меня горе? – Бальдр подозрительно принюхался к зеленой шипучей гадости. Пахло яблоками и ольховым дымком. 

– Сюда приходят либо в радости, либо в горе, либо ради славной компании, – растолковал чернявый. – Компании ты не ищешь, иначе подсел бы к кому за стол, радостью не лучишься. Остается горе. Счас проверим, прав ли я. Хунгла! Хунгла, поди-ка сюда!

Служанка, альва Младшей крови, грохнула на стойку тяжеленный поднос с кружками. 

– Чего?

– Глянь на него и быстро отвечай, с чем он сюда явился, – предложил трактирщик, тыча пальцем в Бальдра. 

– Горе у него, – не замедлила с ответом Хунгла. Прищурилась, всмотрелась. – Даже скажу, какое. Жена ворчит, милая молчит, – она вызывающе подбоченилась. – Эй, я лучше нее, кто бы она не была. Хочешь проверить? 

– Хунгла, эль выдохнется, – напомнил кабатчик. Альва ожгла его возмущенным взглядом, забрала поднос и удалилась, вертя аппетитным задом. Бальдр залпом осушил кубок, и на месте пустого перед ним как по волшебству возник полный. На этот раз – с привычной медовухой, плеснувшей через край. – Парень, ты на хунглины посулы не ведись. Она так, шуткует. Ну что, удостоверился? Я как вижу гостя, враз чую, что у него за душой. 

– Пусть так, – не стал отрицать Бальдр. Медовуха сладко пощипывала язык, омывая душу светлой печалью. – Ты прозорлив, хозяин, и прав. Плесни-ка мне вон того зелья из своих запасов, – он ткнул пальцем в первую попавшуюся на глаза бутыль. Трактирщик удивленно приподнял бровь, откупорил бутылку и налил гостю вина цвета поздних ягод шиповника. Вино показалось Бальдру кислым, но, войдя во вкус, он задался твердым намерением перепробовать содержимое всех бутылок из хозяйских запасов. Парень за стойкой только посмеивался, споро наполняя кубок за кубком. 

– Кажется, я тебя где-то видел, – заявил чернявый спустя десять или двадцать опустевших чаш. – Но не здесь, зуб даю. Ты в «Рагнарёк» ни разу не наведывался. Где ж ты мог мне на глаза попасться?

– Я Б-Бальдр, – содержимое очередной бутыли отдавало тиной и древесными стружками. Не исключено, что Бальдр только что отведал настоя рыбьей чешуи на березовых почках и сделался несколько косноязычен: – Бальдр Одинссон, сын Одина Всеотца. Оч-чень приятно. Тащи следующую. 

– Бальдр? – кабатчик вопросительно прищурился. – Точно. Позапрошлой луной на состязаниях лучников, вот где я тебя приметил! Слышь, но коли ты Бальдр, какое у тебя может быть горе? Ты ж это, воплощённая радость мира, красота и эта, как ее, гармония! 

– Вот я и говорю, какое у меня может быть горе, – пробормотал Бальдр. – Нет у меня никакого горя. Одна сплошная радость с утра до вечера. Такая радость, от которой в петлю лезть хочется. А я не могу. Мне нельзя. Без меня ничего не будет – ни весны, ни радости. Наливай! – парень расторопно извлек пробку из горлышка очередной бутылки. – Мне горевать нельзя. Не положено. Понимаешь? Всем, любой твари в мире, даже червяку какому-нибудь, можно горевать, когда его мотыгой перерубят, а мне – мне нельзя! Запрещено! Но пить-то мне никто не запрещал, так? 

– Кто ж тебе запретит? – поддакнул трактирщик, именем или прозвищем которого Бальдр забыл поинтересоваться. Ну, стоит за стойкой и стоит себе. Главное, чтобы подливать успевал. – Вот и говорю, никто не в силах запретить что-то сыну самого Одина Всемогущего и Вездессущего! Так что за беда-то у тебя стряслась? Ну поведай хоть капельку, страсть ведь как любопытственно! Я твою хозяйку как-то видал издалека, на Торжище. Загляденье, а не хозяйка. Сам бы с такой стал, жаль, не даст…

Бальдр молча показал болтуну кулак. Подавальщик глянул на божественный кулак с уважением, но и не подумал прикусить язык:

– Неужто не угодила чем? Или загуляла? Так ты только намекни – с кем? Мы его быстренько отучим на чужих жен заглядываться!

– Да не в этом дело, – с трудом выговорил Бальдр. – Не в Нанне. Нанна, она что. Она славная. Просто она… она всего лишь Нанна. Не та. Не как другая. Она не понимает, а та бы все поняла. 

– А-а, – уважительно затряс черными лохмами парень. – Другая. Тогда понятно. А зазноба как, сговорена уже за кого или мужняя жена, что к ней ни с какой стороны не подступиться? 

– Она далеко, – Бальдр едва не выронил ставший неподъемно тяжелым кубок. – Нанна тут, а она далеко. За морями, за горами. За жизнью и за смертью. Там, где обрывается окоем… – он безнадежно махнул рукой. – Давай выпьем. За прекрасных дев, которые никогда не будут рядом с нами. 

– Давай, – охотно согласился кабатчик. – И что, никак тебе не свидеться со своей милой?

– Никак, – всхлипнул Бальдр, которому внезапно стало очень жаль себя и своей незадавшейся молодой жизни. 

– Совсем никак?

– Совсем-совсем никак. Да она и не захочет. На кой я ей сдался? У меня жена, у меня сын. На мне, – Бальдр очень схоже передразнил суровые отцовские интонации, – ответственность, жабу ее мать! Без моего вмешательства даже прыщи на заднице не вскакивают! А она… она ж ведь такая. Ни на кого не похожая. Единственная. 

– А зовут-то ее как? – глаза парня за стойкой искрились лукавым любопытством. Бальдр уже встречал похожий взгляд, но спьяну никак не мог вспомнить, у кого. 

– Хель, – твердо и отчетливо, как ему казалось, выговорил Бальдр, но трактирщик все равно переспросил:

– Как? Хельга? Это которая Хельга? Та, что валькирия? Или которая златошвея из Гаваней? Или Хельга – Лебединая Песнь из свиты Фригги? У той да, у той муженек на расправу скор и рука у него ой какая тяжелая… 

– Хель, которая дочь Локи, – повторил Бальдр. 

С именем своей недостижимой королевы на устах молодой ас грузно рухнул под стойку, по своей везучести умудрившись не приложиться головой как следует. Чернявый кабатчик аж высунулся из-за стойки, поглядеть на удивительное зрелище.

Убедившись, что поверженный хмелем сын Одина жив, но вставать не намерен, трактирщик махнул троллю с подносом, полным трехпинтовых кружек:

– Глыба, будь другом. Оттащи это тело наверх. Брось там где-нибудь, а то неровен час, затопчут по случайности, а мы потом отвечай. 

Тролль проворчал что-то неразборчивое, но все же закинул обмякшего Бальдра через каменной твердости плечо и неспешно заковылял по узкой лестнице на второй этаж, где владелец трактира обустроил несколько комнат для останавливающихся на ночлег гостей. 

Вообще-то у богов не бывает похмелья. Ну, то есть его не должно быть. Но Бальдра оно накрыло во всем своем мрачном великолепии – с трещащей головой, ощущением пустыни под языком и руками-ногами, совершенно не желавшими никуда двигаться. Перед глазами мелькало что-то выцветше-пестрое, под щекой ощущалось нечто шерстяное и колючее, и, как нерешительно утверждал разум, Бальдр валялся прямо на полу. На очень твердом и жестком полу, застеленном домотканым тонким ковриком. 

Над головой у него бурно ссорились. 

– Нет, ну как это прикажешь понимать? – возмущался звонкий девичий голосок. – Я возвращаюсь из дальних краев, надеясь встретить тут заботу, ласку и понимание, и что же я обнаруживаю? Два упившихся до состояния бревен тела, валяющихся в обнимку на полу! 

Усилием воли Бальдру удалось частично одолеть похмелье. На освободившееся место немедля змеей вполз стыд и укоризненно зашуршал кольцами. Стало быть, никто иной, как сын Одина собственной персоной, валялся пьяным невесть где и в обществе невесть кого! Как теперь родне и друзьям в глаза смотреть, это же недостойно воина и доблестного мужа!

«Вот братцу Тору все прощается, – ехидно скрипнул внутренний голос. – Даже когда он во хмелю делается неумеренно буен и начинает кидаться Мьёльниром куда попало и в кого попало». 

Бальдр с трудом поднял тяжелую и ноющую голову. Какая-то добрая душа заботливо поставила рядом с ним кувшин. Хотелось верить, что с холодной водой, а не с элем или тройной терновицей. Чуть подальше Бальдр разглядел стройные ножки в меховых опорках. Ножки были девичьими и возмущенно топтались на месте, словно исполняя фигуры сложного танца. Перед ножками негодующей девицы сидел давешний подавальщик и собутыльник из трактира «Рагнарёк», взлохмаченный и съежившийся. Надо полагать, именно в его компании Бальдр и провел ночь. 

– Да ладно тебе, – страдальчески бормотал парень, раскачиваясь взад-вперед и держась за голову. – Подумаешь, выпили малость. У него горе, между прочим. 

– Допустим, у него горе, а у тебя какая напасть? – не унималась девица. С трудом оторвавшись от созерцания ее ног, Бальдр перевел взгляд повыше. Увидел соблазнительную фигурку, темно-рыжие волосы… и хвост. Беличий хвост, длинный и пушистый, с белой кисточкой на конце. Высовывавшийся из-под желто-зеленого килта, обмотанного вокруг талии девицы и перехваченного широким поясом. Бальдр сморгнул, протер глаза… и сообразил. Ну конечно же. Если перед ним единственная на все Девять Миров законная обладательница беличьего хвоста, то виновник ее гнева, получается… 

Ой. Неловко как-то вышло. Ему даже не пришло в голову, что владелец трактира может лично стоять за стойкой, обслуживая посетителей.

Бальдр зашевелился, порываясь незаметно уползти. Оборотни в людском обличье разом повернулись и в четыре глаза уставились на него. Бальдр сделал неловкую попытку укрыться за кувшином:

– Д-доброе утро, я уже ухожу, простите великодушно… 

– Куда это ты собрался? – возмутилась хвостатая девица. – А завтрак? Я что, напрасно старалась?

– Он не хочет, а я съем, – подлизался чернявый. – Я голодный, межу прочим. 

– Отстань. Ты всегда голоден, как волк, – огрызнулась девица. 

– Так я и есть волк, – не стал отрицать Фенрир. – Поэтому меня надо много и вкусно кормить. Не то пойду и сожру солнце, закушу луной. Бальдр… ты ведь Бальдр, я вчера правильно расслышал? Ага. Бальдр, это Рататоск. Рататоск, это Бальдр. Его никто не любит, поэтому он в тоске и печали, – волкодлак с явственным усилием поднялся на ноги. Покачался туда-сюда, прежде чем обрел равновесие и целеустремленно направился к столу. Бальдру ничего не оставалось, как присоединиться. 

Рататоск-белка, вестница богов, косилась на выпивох с нескрываемым презрением. И тарелки на стол метала с грохотом и звоном, как подобает разгневанной жене. Разноцветные бисерные браслеты на ее запястьях раздраженно звякали, серебряное монисто на шее негодующе посверкивало. В былые годы, как доводилось слышать Бальдру, белочка Рататоск водила нежную дружбу с Локи, но, столкнувшись с подросшим отпрыском бога обмана, решительно сделала выбор в пользу сына, а не отца. Может, ее интерес основывался на том, что они с Фенриром были перевертышами, носившими на плечах незримую звериную шкуру мехом внутрь. Когда им надоедало прикидываться людьми, они меняли облики, возвращаясь к своей истинной сущности диких зверей, волка и белки. 

Любопытная Рататоск не умела долго сердиться.

– Так какое горе-горькое заливали? – осведомилась она. Фенрир оторвался от обгладываемой куриной ноги и наставительно поднял замасленный палец:

– О. Как ты вовремя. Ну-ка признавайся, как ты умудрился замутить с моей сестренкой? 

«А ведь верно, – прежде это соображение как-то не посещало Бальдра, несмотря на всю свою очевидность. – Хель и Фенрир – родные брат и сестра. Единокровные и единоутробные. Дети одного отца от одной матери. И у Фенрира в точности такой же взгляд, как у Локи».

– Нету ничего промеж нами, – честно признался Бальдр. – Я ее и видел всего один раз в жизни. Давно, когда ее привозили в Асгард. 

– Тогда чего же ты вчера развел такие страдания – мол, жить без нее не могу? – удивился Фенрир. 

– Потому что я действительно жить без нее не могу, – Бальдр замялся. – Да, мы никогда больше не встречались. Но мы пересылали друг другу письма. Долго. До того лета, когда я женился на Нанне. С той поры Хель больше мне не пишет. То есть сперва я ходил к ее отцу, и к своему. Говорил, что хочу взять ее в жены.

– Хель – в жены? – Фенрир в непритворном ужасе вытаращился на собеседника, а Рататоск завздыхала и смахнула кончиком хвоста слезу. – Совсем спятил? Ты хоть догадываешься, что она такое? 

– Я знаю, что она – единственная, кто мне нужен. Все прочее не имеет значения, – с достоинством ответил Бальдр. – Ваш отец просветил меня касательно того, что Хель несколько по-другому смотрит на мир, спасибо. Я же сказал, мы несколько лет обменивались посланиями. Мы писали друг другу обо всем – что мы видим вокруг, что чувствуем и как живем. 

– Ах, – Рататоск всплеснула руками, – надо думать, и Один, и Локи наотрез отказали тебе? 

– Локи сказал, что я не смогу даже повидаться с ней, – признался Бальдр. – И что он не будет мне помогать. 

– Повидаться – это как раз нетрудно… – рассеянно бросил Фенрир. – Ну, повидаешься, а дальше что?

– И об этом твой отец тоже говорил, – Бальдр без удивления обнаружил, что помнит давнюю беседу от слова до слова, – она там, а я здесь, и так будет всегда. Если я желаю ей добра, я не должен беспокоить ее пустыми напоминаниями о мире, который ей пришлось оставить. Но это же несправедливо! – он от души треснул по столу подвернувшейся тяжелой кружкой. – Ее мнения никто не спрашивал! Ее швырнули туда, а все потому, что все так страшатся этого пророчества! Между прочим, я нарочно порылся в архиве и нашел точный список предсказания вёльвы! Там нет ни единого слова о потомстве Локи, потому как кеннинг насчет «мерзостного тролля» можно отнести к кому угодно!

– К тому же Локи не тролль, а ётун, – добавила Рататоск.

– Какая разница, – Фенрир по-собачьи встряхнулся, оживляясь. – Даже если старушка имела в виду кого-то другого, звание Погубителей мира теперь надежно прилипло к нам. Потому как это всех устраивает. А тебе, – он развернулся к Бальдру, – тебе лучше смириться и забыть. Сестренку никогда не выпустят оттуда. 

– Но я не желаю мириться! – заупрямился Бальдр. – Почему я должен до конца дней оставаться рядом с постылой женщиной, к которой я не испытываю ровным счетом ничего? 

– Ну так разойдитесь, – посоветовал Фенрир.

– Легко говорить! Ты хоть представляешь, какой поднимется крик и какой позор – сын Одина взял и оставил ни в чем не повинную жену? Никто на это не пойдет, никто не согласится. Мы ведь царское семейство. Пример для подражания и все такое. 

– Можно убежать, – предложила Рататоск, явно проникшаяся сочувствием. 

– Можно убежать из Асгарда, но невозможно живому войти в Хельхейм, – разочаровал подружку Фенрир. – А умереть ты не способен. Даже если я сейчас встану и напрочь оторву твою красивую голову, ты возродишься в чертогах своего отца. С сильной головной болью, но безнадежно живым. 

От отчаяния Бальдру захотелось побиться лбом о столешницу. Вместо этого он молча отодвинул свою опустевшую тарелку:

– Благодарю, хозяюшка. Пойду я, наверное… 

– Фенрир! Эй, волчара, ты дома? – басовито пророкотали снизу, из трактирной залы. – Гость к тебе стучится! Впустить? 

– Гость в дом – счастье в дом, – хмыкнул Фенрир и крикнул в ответ: – Впусти, отчего ж не впустить? Гостям мы завсегда рады. 

По лестнице застучали каблуки. Стук был четкий, ритмичный и сильный, и Бальдром овладело нехорошее предчувствие. 

Даже в обители богов и асов, где редкостная красота облика была не счастливым исключением, но обыденным порядком вещей, он выделялся и бросался в глаза. Холодное, ледяное совершенство, сохраняющее безупречность в любых обстоятельствах. Гладко зачесанные в длинный хвост русые волосы с серебристым отливом и точеное лицо. Малость тяжеловатая нижняя челюсть придавала облику вошедшего некое смутное сходство с лошадью. Усугубляемое неизменной брюзгливой складкой узких губ, вечно поджатых в недовольстве всеми Девятью Мирами разом, и надменным взглядом прозрачно-зеленых глаз. На плече, скрепляя плащ оттенка сумеречного тумана, посверкивала золотом фибула с изображением скачущего коня о восьми ногах. 

– Это Слейпнир. Он смотрит на вас, как на навоз, – жизнерадостно приветствовал гостя Фенрир. – Спорим, я угадаю, зачем ты пожаловал в такую рань? 

Не удостоив оборотня ответом, Слейпнир повернулся к притихшему Бальдру, ровным и спокойным тоном проговорив:

– Твоя жена весьма обеспокоена твоим затянувшимся отсутствием. Предположив худшее, она пришла со своей скорбью к Всеотцу и Фригг. Мне поручено разыскать тебя и доставить в Валяскьяльву. Идем. 

– Вообще-то он у меня в гостях! – возмутился Фенрир. Личный скакун Одина одарил сводного братца столь брезгливым взглядом, словно тот и впрямь был куском навозной лепешки, прилипшей к безукоризненно чистому сапогу.

– Один желает его видеть, – холодно повторил Слейпнир. 

– А я вовсе не желаю его видеть, – отважился возразить Бальдр. – Я не малый ребенок, который не может шагу ступить, не цепляясь за материнскую юбку. И моей жене вовсе незачем беспокоиться обо мне. Тем более, надоедать своим беспокойством моим родителям! 

Фенрир яростно затряс лохматой головой, соглашаясь. 

– Так что я приду к Одину тогда, когда сочту нужным, – и Бальдр решительно уселся обратно за стол. Рататоск, метнув вопросительный взгляд туда-сюда, рассудила, что драки покамест не предвидится, и поставила перед Бальдром кубок. Поразмыслила и принесла второй, для гостя. 

– Бунт? – Слейпнир вопросительно поднял светлую бровь, но предложенный кубок все-таки взял и сделал из него малый глоток. – Мятеж и неповиновение старшему в роду? 

– Они самые, – видимо, присутствие Фенрира придало Бальдру толику так необходимой смелости. 

– Ты мог бы сказать, что не отыскал его, – подала голос Рататоск.

– Наш жеребеночек из принципа никогда не лжет, – растолковал Фенрир. – Чтоб ни единая живая душа не заподозрила его в позорящем родстве с воплощением Обмана. Он, понимаете ли, честен до мозга костей и последней шерстинки в хвосте. 

– Да, я именно такой, – невозмутимо подтвердил Слейпнир. – Тебя это возмущает?

– Раздражает, – буркнул волк-оборотень. 

– А меня раздражает постоянная исходящая от тебя вонь, но я же терплю, – не остался в долгу Слейпнир.

– Это не вонь, а аромат настоящего хищника! Травоядным не понять! 

– Мальчики, может, вы не будете опять ссориться? – жалобно протянула Рататоск. – Как вам только не надоедает? Вы же братья!

– История Асгарда и сопредельных миров являет собой красочный пример того, как родные и сводные братья неустанно резались друг с другом за власть и славу, – сухо изрек Слейпнир. – Мы и так являем собой счастливое исключение. Надо было прикончить этого щенка еще в детстве, пока он не успел вырасти. 

– Однажды ты зазеваешься, конёк, и я тебе горло перегрызу, – с милейшим оскалом заверил Фенрир. 

– Буду иметь в виду, – Слейпнир чуть заметно улыбнулся, и улыбка его блеснула отражением острой улыбки Локи. – Теперь я могу узнать, с какой радости Бальдр вдруг ринулся искать прибежища в твоей гнилой норе, так расстроив милую Нанну? 

– Когда Тор внезапно исчезает на месяц-другой, это никого не беспокоит, – возмутился Бальдр.

– Потому что это Тор. С ним ничего не может случиться. Это он где-то случается, – хихикнула Рататоск. 

– А я, значит, беспомощный младенец, не способный о себе позаботиться? 

Слейпнир окинул его оценивающим взглядом с головы до ног и вынес приговор:

– Все, на что ты пока оказался способен – пьянка в фенрировом кабаке.

– У него была веская причина! – вступилась Рататоск. – У него девушка…

– У него супруга и подрастающий сын, – въедливо напомнил Слейпнир.

– Но он ее не любит! – не унималась девица-оборотень. – Он мечтает о другой!

– И совершенно напрасно это делает. Зазорно женатому мужу заглядываться на других девиц, – стоял на своем Слейпнир. 

– Вот и не женись, – от души посоветовал ему Фенрир. – Хотя тебе любая встреченная кобыла – невеста. 

– А в лоб копытом? 

– Знаете, я все-таки пойду, – пробормотал Бальдр. – Извинюсь перед Нанной. Наверное, вы все-таки правы. Надо позабыть обо всем. Просто мне не хватает терпения. И выдержки. Но я попытаюсь. 

Вокруг таверны плыло раннее, туманное осеннее утро в первых желтеющих листьях. Хозяин таверны «Рагнарёк» и его подруга вышли проводить его. Шумно втянув слабый аромат увядающей травы, Фенрир заявил, что нынче должна быть добрая охота. Рататоск погладила Бальдра по плечу, для чего ей пришлось встать на цыпочки, и шепнула, что все образуется. Слейпнир ничего не сказал, просто стоял и терпеливо ждал, а Бальдру мерещился призрачный силуэт огромного жеребца позади него, то появлявшийся, то пропадавший. 

 – Неужели ты все так и оставишь? – не унималась Рататоск. За минувшее утро белочка уже который раз подкатывалась к мрачному волкодлаку. С упорством, достойным лучшего применения, повторяя одно и то же: у тебя совсем нет сердца, я же вижу, ты им сочувствуешь, они так несчастны, она-же-твоя-сестра, как ты можешь преспокойно сидеть тут и глушить эль! 

– А вот могу, – огрызался Фенрир. – Ну подумай сама, что тут изменишь? Явиться к Одину и сказать: извиняйте великодушно, но ваш младший сынок по уши втюрился в мою сестренку и жить без нее не может? Да-да, в ту самую. Которая Хель из подземного мира, полумертвая и безумная. Вы же не станете противиться счастью обожаемого сыночка? 

– Между прочим, – Рататоск с ненавистью глянула на огромную миску с тестом, которое, вопреки ее усилиям, никак не желало взбиваться, – на моей памяти Бальдр – единственный, кто разглядел в твоей сестре не зловещее чудовище, а женщину. Когда он говорит о ней или просто произносит ее имя, он сияет. Он влюблен в нее, – голос белочки-оборотня трагически задрожал, а яркие глаза наполнились слезами. – Он единственный в Девяти Мирах, кто по-настоящему полюбил ее! 

– Ну и какой прок от этой любви? – деловитый вопрос Фенрира одним махом поверг замечтавшуюся деву с небес на землю. 

– Как можно спрашивать, какой прок от любви? – Рататоск в раздражении замахнулась на приятеля измазанной в тесте ложкой. – Любовь – это не бочонок красного ваниарского и не мешок золотых самородков! Любовь покоряет и преодолевает все, любовь заставляет миры свершать свой путь, а ясень Иггдрасиль – тянуться все выше и выше! Любовь творит звездные мосты, поворачивает реки вспять и разрушает узы проклятий! 

– Обалдеть, – проворчал оборотень. До чего ж невероятные глупости царят в девичьих головах. И Рататоск туда же. Вроде не малая девчонка, которое столетие бегает по мирам, а ума-разума как нет, так и не было. 

– Не смей надо мной насмехаться! – белочка-оборотень угрожающе оскалила выступающие передние резцы. – Да, я верю в это! 

– Ага, а я верю в то, что буду жить долго и счастливо, и никогда не умру, – хмыкнул Фенрир. – И что мне не придется убивать Тора. Или не Тора? Не припоминаешь, кого именно мне предсказано загрызть в день Рагнарёка? 

– Тебе бы все смехуечки-смехуйки, – досадливо скривилась Рататоск. – Ну что мне с этим делать? – она опасливо потыкала в расползшееся тесто ложкой, словно боясь, что оно оживет и набросится на нее. – Выбросить? Или Глыбе отдать, ему все равно, что сожрать? 

Открылась дверь. В полупустой по дневному времени трактир шагнул посетитель, едва успевший наклониться и не встретиться лбом с низкой притолокой. 

– Снова здорово, – цыкнул сквозь зубы Фенрир. – То его на аркане не затащишь, то является по два раза на дню. С чем на сей раз пожаловал, ясень тинга бури мечей? 

– Насколько я знаю, твое заведение открыто для всех, – Слейпнир прошагал мимо, мельком глянул на многострадальное тесто и плечом отодвинул Рататоск в сторону. Вбил в белесую массу пару яиц, добавил масла, перемешал и жестом подозвал оторопевшую девицу: – Все, можешь ставить в печь. 

Рататоск негодующе шмыгнула носом. Стряпая, она умудрилась с ног до головы перемазаться в муке и облиться молоком, а Слейпнир даже кончиков пальцев не запачкал. 

– Благодарствую за науку, – проворчала белка-оборотень, тряхнув многочисленными мелкими косичками. Нет, никогда не стать ей толковой хозяйкой, как ни старайся и хоть из шкуры вывернись! Лапы, видно, не тем концом вставлены. 

– Ни за что не поверю, что ты явился только затем, чтобы помочь моей девушке испечь пирог, – заявил Фенрир. – Как, вернул беглеца в семью? Чем его встретила безутешная супруга – ударом сковороды или нежным поцелуем?

– Она была весьма сдержана в высказывании своего недовольства, – уклонился от прямого ответа Слейпнир. Помолчал и как бы невзначай добавил: – Странно, что, имея столь очаровательную жену, Бальдр несчастлив. 

– Ему нравится Хель, – немедля влезла Рататоск. Слейпнир озадаченно склонил голову набок:

– Хель? Та-самая-Хель? 

– Та самая Хель из Нифльхейма, которая имеет несчастье быть нашей общей сестрой, – подтвердил Фенрир. – Забавная ситуация, правда? Парень говорил, они вели переписку. Он переписывался с Хель, можешь себе представить? 

– С трудом, – признался Слейпнир. – И что же теперь?

– А ничего, – огрызнулся волкодлак. – Ровным счетом ничего. 

– Повтори-ка это еще раз, – неожиданно потребовал Слейпнир.

– Зачем? – насторожился Фенрир. 

– Затем, что мне не нравится это выражение твоей морды. Оно непреложно означает, что ты затеваешь какую-то пакость, – Слейпнир подобрался, в точности конь перед прыжком через бездонную пропасть, и глаза у него стали злыми. – Надеюсь, ты не успел позабыть о своей клятве более не причинять вреда никому? 

– Да я с места вообще не сходил! – раненым зубром взревел оскорбленный Фенрир. – Не видишь, что ли – торчу тут, ни шагу за пределы Асгарда, всякий день жру пироги с курятиной, растолстел, обрюзг, состарился! – в доказательство он похлопал себя по животу. Живот у Фенрира был тощим и поджарым, как и полагается истинному хищнику. – Да и что тут можно поделать? Она никогда не выйдет оттуда, он никогда не попадет туда. И все! Камень положили, цепями обмотали, меч воткнули, навеки закляли! Бальдр будет жить со своей Нанной, Хель – сидеть за решеткой и сходить с ума, которого у нее отродясь немного было! Я буду прикидываться верной сторожевой собачкой Одина, ты – его любимой лошадкой, и все мы будем счастливы… пока это дареное счастье нам поперек горла костью не встанет! 

– До чего ж хорошо возвращаться домой – ничего никогда не меняется, – низкий, хрипловатый голос неведомым образом заполнял все немалое помещение обеденного зала таверны «Рагнарёк», отдаваясь приглушенным, шелестящим эхо. За перепалкой никто не заметил, как беззвучно приоткрылась и закрылась тяжелая дверь, впустив гостя. 

– Братушка! – обрадованно взвыл Фенрир и ринулся навстречу, круша подвернувшиеся на пути лавки и оттаптывая ноги недостаточно проворным посетителям. – Братушка вернулся! Где тебя носило? – он явно намеревался повиснуть на шее гостя, но от избытка чувств не справился с собственной природой, неуловимо и стремительно перелившись в волчий облик. Белый волк заскакал и запрыгал, отчаянно виляя хвостом, скаля зубы в неповторимой звериной ухмылке, подвывая и повизгивая. Гость наклонился, сграбастав волка за жесткую шерсть на загривке и слегка приподняв над полом. 

Слейпнир с достоинством кивнул, приветствуя брата по крови. Рататоск шустро юркнула под стойку, закопошилась там и с усилием грохнула на доску огромный запечатанный кувшин. 

– Ну-ка скоренько превращайся обратно, – вошедший скинул с плеч огромный, потрепанный и аккуратно залатанный в нескольких местах дорожный мешок. Судя по уцелевшим чешуйкам, для изготовления мешка гость собственноручно освежевал дракона. – Слейпнир. Рататоск. Рад видеть. Милая, это тебе, – пошарив в недрах бездонного мешка, он выудил нечто, тщательно замотанное в тряпицу. Рататоск бросилась разворачивать подарок – и обрадованно заверещала, вытащив бусы из мелких розовых и темно-пурпурных кораллов. 

 Если Слейпнир и Фенрир во многом напоминали обликом Локи, то Ёрмунганд пошел в родню своей матушки, ведьмы Ангрбоды. Он смахивал на тролля-полукровку – приземистый, коренастый, широкий в кости, двигавшийся с обманчивой неторопливостью и осторожностью. В отличие от братьев, Ёрм предпочел сбрить шевелюру под корень, и его шишковатый лысый череп украшала татуировка в виде свернувшейся тугим узлом змеи. Змеиными были и его глаза – желтые, с вертикальной прорезью зрачка, бесстрастные и пристальные. 

Ёрмунганд никогда нигде не задерживался подолгу, и все знали, что его единственная истинная любовь – странствия в поисках необычного. В облике морского змея он опускался в бездонные расселины, нырял в тайные подводные пещеры, куда даже рыбы соваться опасались, искал затонувшие корабли и пытался разгадать тайны морские. В облике человека Ёрмунганд путешествовал по мирам, покоряя неприступные горные вершины, забираясь туда, где не ступали человек и зверь. Словно искал нечто давно утраченное и надежно сокрытое, а может, испытывал себя на прочность. Преодолевая испытания за испытанием, выковывая из себя тот алмазной твердости клинок, что однажды нанесет решающий, роковой удар в последней из битв. 

 Он всегда держался одиночкой. Хотя так и не сумел до конца избыть привязанность к семье, порой навещая сводных братьев в Асгарде. Ёрмунганд приходил незваным, гостил денек-другой, очаровывая всех своими неспешными рассказами о чудесах мира, и снова уходил, говоря, что не может подолгу оставаться в жилищах. Мол, крыша и стены давят на него, опутывая сетью. 

Сменивший обличье Фенрир никак не мог угомониться и дать брату вставить хоть словечко:

– Ты надолго к нам? Нет, мой дом – твой дом, оставайся сколько хочешь, ты что! Куда на этот раз вскарабкался? Пиво будешь? Да что за вопрос, конечно, будешь… Слу-ушай, я тебе сейчас такое расскажу, не поверишь! Хотя погоди, давай ты сначала расскажешь, далеко ли нынче ходил и каких чудовищ видел…

Рататоск, поняв, что приятель самостоятельно не заткнется, дотянулась и зажала Фенриру ладошкой рот. По инерции волкодлак попытался говорить и дальше, но опомнился:

– Ой, да что ж это я… 

– Трепло неуемное, – беззлобно фыркнул Слейпнир. – А еще хозяин, называется. 

Будучи старшим отпрыском в диковинном семействе Локи, вдобавок удостоенным доверия и расположения сильных мира сего, Слейпнир был весьма обеспокоен безалаберной жизнью младших братьев. Они не поддавались его разумным увещеваниям, они не желали сделать над собой усилие и хотя бы для виду прикинуться обычным обитателями Асгарда, они вечно искали и находили приключений на свои беспокойные задницы… и из-за их выходок на него так неодобрительно смотрел Один. Ведь Слейпнир был одной крови с этими сорвиголовами. Вдобавок, если следовать истине, Локи приходился Слейпниру не отцом, а матушкой. Щекотливую тему своего происхождения Слейпнир предпочитал замалчивать, именуя Локи своим отцом. У Хеймдалля девять матерей-волн, а у него что, не может быть двух отцов? С учетом, что один из них, Свадильфари – прирожденный жеребец, уже давно то ли скончавшийся, то ли странствующий невесть где. 

Рататоск вытащила из печи подрумянившийся пирог и принялась делить его на ломти. Фенрир наконец-то угомонился, но, не в силах усидеть спокойно, вертелся на скамье, словно ему угольев в штаны насыпали. Ёрмунганд неторопливо повествовал о своем восхождении на Тролльвейген, легендарную Стену Троллей в Ётунхейме. 

– Деяние совершенно бессмысленное, но отважное, – высказал свое мнение Слейпнир. Ёрм одарил сородича тяжелым, изучающим взглядом и завершил историю:

– И там, на вершине, я оставил камень со своим знаком – память и надежду для тех, кто рискнет повторить этот путь… А у вас что интересного приключилось?

– У нас тут повсюду несчастная любовь и разбитые сердца, – Рататоск заботливо пододвинула гостю тарелку с последним куском пирога. 

– Любовь, вот как, – Ёрмунганд прищурил узкие щели зрачков. – Нелепое, глупое чувство. Опустошает душу и ослабляет разум, ничего не даруя взамен. Только пустоту и обман. 

– Вот-вот, – поддакнул Слейпнир. 

– Фрейя и ее девушки с вами бы не согласились, – горячо возразила Рататоск. 

– Но на сей раз речь идет о Хель, – подал голос Фенрир. – О нашей сестрице Хель, именем которой так охотно проклинают. О ней самой же стараются лишний раз не вспоминать. Сидит себе где-то – и пусть сидит. 

– Неужто нашу мрачную сестренку угораздило влюбиться? – не поверил Ёрмунганд. 

– Скорее, полюбили ее, – пояснил волкодлак. – И, похоже, не без взаимности. Ты ведь знаешь Бальдра? Впрочем, все знают Бальдра. Так вот, этот красавчик вбил себе в голову, что влюблен в Хель. 

Ёрм издал короткий смешок, похожий на глухое змеиное шипение:

– И что же?

– А ничего. Будь они обычными созданиями, неважно, смертной или божественной крови – они могли бы сойтись вместе, пожить… присмотреться друг к другу и понять, кто из них чего стоит, – Фенрир с досадой махнул рукой. – Но это невозможно. 

– Как сказать, – коротко и емко уронил Ёрмунганд. Его сводные братья и девица-оборотень переглянулись и, не сговариваясь, одним движением сдвинули головы над блюдом с крошками от пирога.

– Это ты к чему ведешь? – понизив голос, осведомился Слейпнир. – Имейте в виду, я против ваших очередных похождений!

– Да знаем мы, знаем, – рыкнул Фенрир. – Сделай милость, заткнись. А ты, Ёрм, изъяснись как-нибудь вразумительнее, не уподобляясь пьяному Браги в порыве вдохновения… 

– Если их и впрямь влечет друг к другу, – Ёрмунганд со вкусом отхлебнул эля, – значит, такова их судьба. Если они разлучены обстоятельствами – значит, надо изменить обстоятельства. Ну-ка, кто у нас в Девяти Мирах властен над судьбой? 

– Один, – первым отозвался Слейпнир.

– Норны, – выдохнула Рататоск. Блестящие глаза белочки-оборотня расширились в предвкушении чего-то захватывающего. 

– Мы сами, – заявил Фенрир. 

– Подумайте хорошенько, – Ёрм отрицательно помотал лысой башкой. – Ну же. Да, наши жизни и судьбы в руках Одина, но к кому прислушивается даже Один?

– К своей жене, леди Фригг, – предположил Слейпнир. 

– К бабуле, – Фенрир треснул себя кулаком по лбу. – Бабуля Гюльва. Ну конечно же. Так, кто со мной проведать дряхлую старушку?

– Я! – немедля вызвалась Рататоск. 

– Это само собой. Копытный? 

– Никуда ты не пойдешь, – непререкаемо изрек Слейпнир.

– А кто мне запретит? Ты, что ли? – с вызовом осведомился Фенрир.

– Ты поклялся на крови…

– Я клялся не причинять без нужды вреда никому из живущих и не забирать жизни по своей прихоти, – въедливо напомнил волкодлак. – И никто, даже Один, не запрещал мне навещать старенькую бабушку, живущую только надеждой на встречу с любимыми внуками! Вот ты, между прочим, ты когда последний раз ходил к бабуле Гюльве в гости? Может, она уже померла там давно, в своей сырой землянке, лежит и разлагается, а тебе и дела нет! Самовлюблённый наглец, вот ты кто, а не почтительный внук! 

– Она не моя бабушка! – попытался защититься сбитый с толку таким напором Слейпнир. – У меня вообще бабушки нет!

– Как это нет? Ничего себе! А достопочтенная Лаувейя тебе кто, не родная бабка, что ли? – мало кто мог тягаться с Рататоск в точном знании запутанных семейных связей асов. – Ходит тут, укоряет всех подряд в неблагочинии, а сам от кровной родни отказывается! Позор и поношение на твою голову! Что бы сказал твой уважаемый отец, услышь он такое! 

– Сказал бы, что лучше в петлю головой, чем Лаувейя в родичах, – проворчал Ёрмунганд. – В общем, вы меня поняли. Ступайте и потолкуйте с бабулей. Нет, я с вами не пойду. Без меня справитесь. Мое дело – сторона. Разбирайтесь сами со своей любовью. Я это делаю только ради Хель. 

– Но ты хотя бы можешь присмотреть за порядком, пока меня не будет? – Фенрир хлопнул на стол тяжелую связку ключей. – Глыбу поставь к дверям, на кухню не суйся – матушка Эста с поварятами сами знают, что к чему. Бочки в подвале, окорока на вертелах. Девицы будут разносить заказы, так ты присматривай, чтобы к ним никто не лез. Справишься? 

– Нет, конечно, куда мне, – ухмыльнулся, не разжимая губ, Великий Змей. 

– Коли заглянет Бальдр, скажи ему – мы кое-что придумали! – уже на бегу выкрикнул Фенрир. Рататоск устремилась за ним, Слейпнир сперва допил содержимое кружки и только затем сорвался с места. 

– Куда это ты куда собрался? – изобразил удивление Фенрир. 

– С вами. Приглядеть, чтобы вы не натворили чего, – хмуро заявил жеребец-оборотень. Фенрир глянул на брата и понял, что лучше не спорить. 

– А если Одину понадобится прогуляться до Мидгарда? – съехидничал волкодлак. 

– Не понадобится. А понадобится – в его конюшне есть кони и помимо меня, – мотнул головой Слейпнир. 

Над недалеким Бивростом полыхнуло радужными переливами. Кто-то пересек границу между мирами, войдя в Асгард или покинув обитель богов. 

– Мы ведь не станем беспокоить ужасно занятого Хеймдалля ради такой мелочи, как родственный визит к дряхлой бабуле? – полувопросительно, полуутвердительно произнесла Рататоск. Сводные братцы на удивление слаженно кивнули. Фенрир принюхался, втягивая воздух широко раздувающимися ноздрями. 

– Лиги через три отсюда… – задумчиво протянул он.

– К полуденному восходу, – уточнил Слейпнир. 

– На окраине Поля лучников. 

Никому из этой троицы не требовалось всходить на Радужный мост, чтобы уйти из Асгарда. Они обладали врожденным талантом безошибочно отыскивать прорехи в ткани мироздания, глухие, окольные тропки чародеев и магов, способные сколь угодно далеко завести неосторожного путника. Слейпнир уверял, что не нуждается даже в указующих тропах, но может сам проложить путь в нужное место – но, говоря между нами, эта его способность была еще далека от совершенства. Наметив себе прямой и точный путь в Альвхейм, Слейпнир порой оказывался в Каменных горах Ётунхейма, прямиком перед семейкой разъяренных троллей, крайне недовольных тем, что перед ними из воздуха выпрыгивает жеребец о восьми ногах. 

– Здесь, – сказал Слейпнир. Они стояли по колено в начавшей увядать траве на бровке огромного поля для лучных состязаний. Вдалеке метали стрелы в движущуюся цель, упражняясь, несколько валькирий, не обративших внимания на случайных зрителей. 

– Здесь, – согласился Фенрир. Потоптался на месте, вопросительно и лукаво покосился на Слейпнира.

– Даже не мечтай, – отрезал жеребец-оборотень. – Дева еще никуда не шло, но ты изволь своим ходом. Рататоск, я бы предпочел видеть тебя двуногой и человековидной. 

– Лады, – покладисто махнула хвостом Рататоск, внутренне возликовав. Когда еще выпадет удача прокатиться верхом на скакуне самого Одина? 

Девица-белка прикрыла глаза ладонью, когда Слейпнира на несколько ударов сердца окутало серебряным струящимся облаком. Когда же морок развеялся, на краю поля замер высокий жеребец пепельной в яблоках масти, с широкой грудью и спиной. Волнистая грива и хвост были переплетены тонкими искристыми нитями, узда и седло богато расшиты золотой нитью и вспыхивающими на солнце гранеными самоцветами. Восемь ног в пышных оческах ломали хрустящие стебли, посверкивая серебром подков. Рататоск восхищенно захлопала в ладоши. 

– Залезай, – Фенрир обхватил подругу за талию, без труда забросив на спину коню. Девушка опасливо разобрала жесткие поводья, поболтала ногами, убедившись, что не дотягивается до стремян. – Да держись покрепче. Слышь, чудо о восьми копытах! Только попробуй ее уронить или сбросить, жалеть будешь до конца дней своих. 

Слейпнир презрительно фыркнул, ударив копытом о землю. Еще никогда он не терял своих всадников. Даже сама мысль об этом была невероятна!

Конь, девушка и белый волк неспешной рысью направились прочь от Поля лучников. По мере того, как они удалялись, их очертания таяли, сливаясь с зеленью и золотом окрестной рощи, с голубизной осеннего неба и сахарно-синими горами на горизонте. 

Одна из валькирий, опустив тяжелый лук, поглядела им вслед. Интересно, куда это направился Слейпнир, да еще в компании со сводным братцем и вестницей богов? 

Где-то в дебрях Ётунхейма.

Самоуверенность сыграла со Слейпниром дурную шутку. Проложенная им тропа из мира в мир завершилась в трех-четырех локтях над зыбкой гладью мирно дремлющего обширного болота, поросшего камышом и кривыми елками. Из трещины в расколовшемся Мироздании вывалился огромный серый жеребец, всем своим немалым весом хлопнувшийся прямиком в коричнево-зеленую жижу и поднявший небольшую грязевую волну. Истошно визжавшая Рататоск упустила поводья, вывалилась из слишком большого для нее седла и немедля угодила в липкие и навязчивые объятия местного хозяина-болотняника.

Замыкавший переход Фенрир успел оценить ситуацию и принять решение. Падая, волк извернулся, оттолкнувшись лапами от широченного крупа жеребца, кувырнулся через голову и приземлился на относительно сухой кочке. 

Перепуганные насмерть лягушки с паническим кваканьем запрыгали в разные стороны, ища спасения от внезапной напасти с небес. Рататоск, едва не вывихнув руку, дотянулась до стремени и мертвой хваткой вцепилась в него, призывая на помощь. Восемь ног Слейпнира яростно взбаламучивали многовековую гниль, перемалывая в кашу останки мирно гниющих бревен и невесть когда сгинувших в топи неведомых жертв болота. Конь отчаянно пытался обрести хоть какую-то твердую опору, но под копытами растревоженно колыхалась бездонная вязкая трясина, жадно поглощавшая все и вся.

Белый волк метался на таком близком, но недосягаемом берегу. Его разум ощущал ярость и панику сводного брата, его беззвучный крик: «Немедленно превратись и помоги мне!»

«Дурень, ты ведь тяжелее меня! – орал в ответ Фенрир. – Утянешь меня за собой! Прекрати сучить ногами, как полоумный, так ты увязаешь еще больше! Охолони! Медленно двигайся сюда! Рататоск! Рататоск, ты цела?» 

– У меня змея в сапоге! – провыла в ответ мокрая и грязная девица, судорожно цепляясь за съезжающее набок седло. – Спасите! 

Слейпнир оглушительно заржал. Отголоски его боевого клича пролетели над рощицей чахлых елей, над взбаламученной и начавшей отрыгивать зловонными пузырями топью, над холмами и перелесками отдаленной и глухой области Ётунхейма. Изогнув шею дугой и ритмично работая ногами, жеребец смог немного продвинуться вперед, волоча за собой увязшую Рататоск. Еще локоть, отвоеванный в яростной борьбе с гнилой водой и жидким торфом – и Фенрир впился клыками в кожаный ремень уздечки. Волк попятился, таща угодившего в ловушку коня, из-под его широких лап летели комья влажной земли и сорванный мох. 

Совместными усилиями Слейпниру удалось вскарабкаться на холмик, способный выдержать его немалый вес. Оказавшись на спасительной земле, жеребец яростно зафыркал, ожесточенно дергая шкурой. Он, так гордившийся своим холеным видом, по самое брюхо измарался в вонючей болотной жиже! Великолепный хвост повис мокрой, спутанной куделью, подседельный ремень расстегнулся и роскошное седло работы ваниарских мастеров-шорников стало трофеем кикимор и болотных утопцев, чтоб им подавиться украденным! 

Вдобавок он едва не утратил всадницу. Фенрир ему до конца жизни будет поминать этот промах. 

Изгвазданная по уши Рататоск шлепнулась на жухлую траву и первым делом принялась сдирать меховые сапожки. Из правого, извиваясь, поспешно выполз невесть как забравшийся туда черный уж. Из левого вылилось с полведра бурой жижи. Потрясая мокрым сапогом, Рататоск истерически захихикала:

– Чтоб я еще когда-нибудь пошла с вами! Да я сама куда быстрей бы добралась, и притом меня никто бы не пытался насильно кормить тиной!

Белый волк успокаивающе ткнулся девице холодным носом в щеку. Жеребец с виноватым видом переступил с ноги на ногу, что при количестве его ног выглядело устрашающе. Рататоск для порядку еще немного повсхлипывала, трясясь в испуге, и решила, что самое время заняться более насущными вопросами.

– Где мы? – для начала спросила она. 

Конь и волк огляделись. По правую руку до самого горизонта тянулось унылое болото, по левую начинались холмы с меднокорыми соснами вперемешку с темнохвойными елями, мелким осинником и желтеющими березами. 

«Ты уверял, якобы отлично знаешь дорогу», – волк обличающе уставился на жеребца. 

«Я знаю! – Слейпнир громко и негодующе фыркнул. – Я даже это место узнаю! Мы совсем близко!»

– Тогда куда нам идти? – деловито уточнила Рататоск, натягивая хлюпающие опорки. 

«Э-э… Туда?» – замешкался с ответом конь. Фенрир злорадно оскалился, а Рататоск удрученно мотала головой:

– Понятно. Можно было не спрашивать. Пойди туда – не знаю куда. Слейпнир, как ты умудряешься без подсказок находить собственное стойло? Стойте тут, я сейчас. 

Вскочив, она подбежала к высокой и крепкой на вид сосне. Даже не изменяя облика, но ловко цепляясь за кору внезапно удлинившимися и заострившимися когтями, белка-оборотень шустро полезла вверх и вскоре исчезла из вида. Обеспокоенный Фенрир закружил подле ствола, иногда поднимаясь на задние лапы и пытаясь высмотреть подружку в темной путанице ветвей. Сверху прилетело несколько шишек, одна по закону подлости угодила прямо в лоб заскулившему волку. 

– Вижу! – приглушенно завопили сверху. – Вроде бы оно! Полуденный восход, за перелеском! Ай!.. – глухо хрустнула обломившаяся ветка, коротко взвизгнула Рататоск. Конь рванулся к дереву, умудрившись едва не сбить волка и всей тяжестью наступить Фенриру на лапу. Волк, недолго думая, цапнул жеребца за бабку. Сорвавшаяся Рататоск полетела вниз, ухватилась за подвернувшийся сук, лихо крутанулась вокруг ствола и спрыгнула прямо на спину Слейпнира. Едва не соскользнула, но раскинула руки и удержалась.

– Я заметила неподалеку холм со стоячими камнями, – выпалила она. – До него около лиги. Это и есть то, что нам нужно? 

«Дойдем – увидим, – Фенрир оскорбленно затряс пострадавшей лапой. – Ну что, двинулись?» 

– А ты уверен, что мы застанем твою почтенную родственницу дома? – обеспокоилась Рататоск, уклоняясь от норовящей хлестнуть по лицу колючей еловой ветви. 

«А куда ей деваться? – беззвучно хохотнул волк. – Бабуля Гюльва если куда и уходит, так только побродить по окрестностям. Грибы там, ягоды, корешки целебные. Ну, еще раз в сотню лет ей внезапно приходит в голову мысль наведаться в Асгард и изречь очередное пророчество». 

Слейпнир ровным, скользящим шагом, из-за которого он получил свое имя, продвигался по сосново-еловому разнолесью в нужном направлении. Рататоск бесседельной охлюпкой восседала на спине жеребца, Фенрир шнырял под ногами, принюхиваясь и прислушиваясь. 

За перелеском и в самом деле поднимался холм. Пологий, заросший бурьяном, с оплывшими склонами, чем-то напоминавший насыпь над великанской могилой. На лысой вершине кургана пошатнувшимися гнилыми зубами торчали несколько менгиров. Когда-то обтесанные гранитные валуны составляли чародейский круг, но пролетевшие годы оказались к ним немилостивы – бОльшая часть камней упала, скатившись вниз по склонам. Высеченные на них рунические надписи затянуло мхом, и даже неутомимая собирательница сведений Рататоск не смогла бы в точности ответить – кто и для какой надобности нагромоздил в эдакой глуши колдовское кольцо камней. 

В долине ощущался тихий, постоянный, шелестящий в сухих травах поток стылого ветра. Он взъерошил шерсть на загривке Фенрира, растрепал челку Слейпнира, выдернул прядку из косички Рататоск. 

 – Что-то я не вижу тут никакой землянки или хижины, – заметила белка-оборотень. – Мы не ошиблись? 

«Холм вроде похож, – Фенрир огляделся. – Только вход в него скрыт. Бабуля не жалует незваных гостей».

Сводные братцы немного поспорили о том, надо обходить холм посолонь или противосолонь, исходя из времени года и фазы луны, и сколько раз необходимо совершить ритуальный обход – три или семь. Сошлись на том, чтобы для начала трижды обогнуть холм следом за движением солнца и посмотреть, будет ли из этого толк. 

Пошагали, путаясь в высоком и густом бурьяне. Слейпнир чуть не провалился в незаметную под травами промоину, и возмущенно заржал. На третьем круге Рататоск заойкала и показала на склон. Там, где они только что спокойно проходили мимо, теперь чернел проем, небрежно укрепленный старыми, подгнившими бревнами. Из проема ощутимо несло вонью загаженного колодца, истлевающей под солнцем мертвечиной и почему-то прогорклым, давно свернувшимся молоком. Фенрир расчихался, тряся острой мордой, раздраженно вздыбил густую шерсть и поднялся с четырех лап на две ноги. Слейпнир решил последовать его примеру, сменив лошадиную шкуру на облик молодого аса. К сожалению, и в этом облике он остался по пояс испачканным в болотной грязи. 

Опасливо косясь наверх, троица вошла под свод из почернелых от старости бревен, соединенных огромными проржавелыми скрепами, выкованными неведомым тролльским умельцем. Ход почти сразу изогнулся вправо, тусклый солнечный свет исчез, и какое-то время они продвигались в сумрачной темноте. Что-то мимолетно и неприятно смазало по лицу Рататоск, девица отвела легкую и липкую завесу в сторону, догадавшись – старая пыльная паутина. 

Еще поворот, шаг через высокий земляной порог, укрепленный камнями. Открылась пещера внутри холма, освещенная неверным, мерцающим светом факелов, отчего у гостей возникало обманчивое впечатление, что внутри холм гораздо больше, чем снаружи. Что-то шелестело, нашептывало, скользило рядом, на самой границе слуха и зрения. Мимо юркнула летучая мышь, прицепилась к потолку, обвисла неопрятными кожистыми складками. Булькал огромный бронзовый котел, установленный на очаге из дикого камня ровно посредине пещеры. Вокруг очага белой мукой и красными камнями был выложен здоровенный круг охранных рун и неведомых, но наверняка очень чародейских символов. Вязкая жидкость в котле бурлила и пузырилась, иногда с жутковатым шипением выплескиваясь через край. 

В общем, все выглядело именно так, как и положено выглядеть обиталищу сейты-колдуньи, могущественной ворожеи. Не хватало разве что старого ворона, сидящего на подставке из оленьего черепа с развесистыми рогами, да развешанных по стенам человеческих костей и сушеных голов. В пещерке было жарко, удушливый и вязкий смрад, казалось, обволакивал, подобно недоброй памяти болоту. 

Прозвучавший ниоткуда голос был по стать жилищу: пришептывающий, глуховатый, исполненный бесконечной усталости:

– Вопрошайте же, пришедшие к порогу той, что ведает прошлое и будущее…

– Бабуля Гюльва! – громко и отчетливо произнес Фенрир, развеяв сонный и устрашающий морок. – Бабуля! Вы еще в детстве надоели со своим колдовским балаганом хуже горькой редьки! Это я, Фенрир! 

– А то я не вижу, – многозначительная усталость в голосе исчезла, сменившись обычной сварливостью. – Кто бы трепался о балаганах. Волк, конь да белка – чем не бродячий зверинец! 

Неведомые шорохи утихли, пугающие запахи пропали. Факелы, затрещав, разгорелись ярче. Бурлящий котел угомонился, а из-за отдернувшегося коврика на стене изникла хозяйка жилища под холмом – приземистая, сгорбленная старушенция в косматом полушубке мехом наружу и долгополой юбке. Седые косы почтенной ведьмы были сложены узлом на макушке и укреплены парой птичьих перьев. Лицом бабуля Гюльва смахивала на печеную репу, а в мутные озерца ее глаз заглядывать почему-то не хотелось даже не ведавшему страха Слейпниру. 

– Внучек пожаловал, – хмыкнула старая Гюльва. – Вырос-то как, мамина гордость, папина радость! Заматерел, возмужал! Братца с собой приволок, ну надо же. А белочка тут зачем? Шкурку будем драть, на печенке гадать, из косточек руны резать? 

Рататоск на всякий случай поспешно укрылась за широкой спиной Фенрира. 

– Бабуля, – укоризненно протянул волкодлак. – Как вам не стыдно, пугать маленькую девочку? 

– Да скучно мне, внучек, – развела сухонькими руками бабуля Гюльва. – Сижу, будущее-прошлое проницаю, а развлечься-то нечем. Редко какой герой забредет, так с ним с первого взгляда все ясно – поразит всех врагов али чудище какое, наплодит детишек, помрет в сражении, отправится в Вальгаллу. Как оно, в Вальгалле-то? 

– Шумно, – коротко отозвался Слейпнир. 

– Ничего-то не меняется, – посетовала старая ведьма. – Что ж, садитесь, коли пришли. Перекусим, чем Имир послал. С чем пожаловали-то?

За очагом и зловещим котлом, как оказалось, скрывался самый обычный, косоногий стол из горбыля, и широкие лавки, накрытые облысевшими шкурами. Гости расселись, невольно стараясь держаться ближе друг к другу. Гюльва выставила на стол коряво вылепленные глиняные кружки и гулко булькнувший бочонок. 

Старая Гюльва была не просто ворожеей. Гюльва принадлежала к немногочисленному клану вёльв, превзошедших всех прочих колдуний в искусстве сейта, плетения заклятий и умения прорицать будущее. Мудрость и глубина познаний вёльв могли сравниться с мудростью вещих Норн и богов Асгарда, и все в Девяти Мирах знали – предреченное вёльвой непременно сбудется. Рано или поздно, так или эдак, но мир повернется по ее слову. 

Гюльва, рожденная от тролльей крови, многое повидала на своем веку. В давних молодых годах, еще до того, как предаться изучению чародейских премудростей, она успела дать жизнь единственной дочери. Наследница успела вырасти, подыскать себе мужа и наплодить целый выводок крикливых детишек, пока Гюльва в тиши и уединении своего кургана проницала тайны мира. Одна из внучек Гюльвы произвела на свет девочку, получившую имя Ангрбода, Приносящая Горе – ибо ее рождение стало концом жизни ее матери. Старая колдунья, как сумела, позаботилась о сиротке. Выросшая Ангра умом, хитростью и настойчивостью завоевала себе место предводительницы ведьм Железного Леса – а потом, на радость или на беду, молодая чародейка встретилась с лукавым и неуемно любознательным богом обмана, искавшим новых знаний. Гюльва не раз ругалась с правнучкой, твердя, что Ангрбода вытворила редкостную глупость, пойдя на поводу своих чувств и ничем хорошим это не кончится. Что ж, вёльва оказалась права: Ангрбода родила троих детей и, следуя велению судьбы, вручила их отцу. Локи честно пытался воспитывать свалившихся ему на голову детишек, укрывая их от всевидящего ока Хеймдалля. Ёрмунганд ушел в моря, Фенрира и Хель в конце концов забрали в Асгард. Волка посадили на цепь, Хель сделалась правительницей подземного мира. 

И вот теперь выросшее дитя Ангрбоды явилось к старой прабабке. В компании со сводным братцем, тем еще высокомерным нахалом, и подружкой-сплетницей. Твердя, что отошедшая от дел мирских вёльва прям-таки обязана помочь запутавшимся в сердечных трудностях сестренке Хель и ее дружку-асу. 

– Дак я никак не вразумевши, чего вам от меня-то надобно? – прошамкала Гюльва, в третий раз выслушав печальную историю мытарств двух несчастных, разделенных волею судеб и повелением Одина. 

– Измените их участь, – робко пискнула Рататоск. 

– И как же я это сделаю? – хитро прищурилась вёльва. – Эх, молодежь. Что ж вам смирно не сидится, что вы рветесь мир перешивать да перекраивать? 

– Потому что тот мир, который есть, нам не нравится, – заявил Фенрир. – Вот если б вы, бабуля, выбрались из своего болота, да заявились в Асгард… 

– И? – подбодрила его бойкая старушка. – Что мне там делать, в золотостенном граде Асгарде? Петь-плясать, как в былые времена, али на Торжище гадать по рунам всем желающим? 

– Вы могли бы сделать предсказание, – медленно, тщательно подбирая слова, произнес Слейпнир. – Такое, к которому прислушались бы Один и Фригг. Предсказание о том, что Бальдру и Хель предрешено быть вместе. Если он не может попасть к ней, может, Один выпустит ее оттуда? – он зажмурился, словно устрашившись собственных дерзких слов, и зачастил: – Разумеется, выпустит не навсегда, и с определенными условиями. Вот Персефона, супруга Аида Греческого, владыки мира погибших душ, живет полгода на земле, а полгода под землей, и такой расклад всех устраивает!

– Ты вертихвостку греческую с моей девочкой не ровняй, – погрозила узловатым пальцем Гюльва. – Ишь, чего удумал, конь с копытами! Фальшивое предсказание им вынь да положь! Да ты знаешь, как судьба-доля карает тех, кто вздумает ее обманывать? 

– Это не обман, а чистейшей воды правда, – вступилась Рататоск. – Уж я-то знаю. 

– Да что ты можешь знать, поскакунья рыжая, – отмахнулась от нее вёльва. – У самой ветер в голове, все только болтовня на уме. Зря вы это затеяли, детишки, зря, говорю я вам… 

– А я говорю, что слово вёльвы порой бывает сильнее самой судьбы, – Фенрир не собирался отступать. И даже когда старая Гюльва пристально уставилась на него выцветшими, равнодушно-знающими глазами, волкодлак не склонил головы и не отвел взгляда. – Бабуля, вы ведь знаете Хель. То, чем она была. То, чем она стала. И то, какая судьба ей якобы предначертана. Рагнарёк, корабль мертвецов и все остальное. Матушка всегда повторяла – нет судьбы, кроме той, которую мы творим сами. Хель сейчас на развилке. Если мы ей поможем, она может избрать другой путь, – его голос в кои веки стал умоляющим. – Нас всегда звали чудовищами. Хорошо, согласен, Ёрм чудовище, и я тоже, но Хель-то чем провинилась? Только тем, что она – дочь своего отца? 

– Тем, что она есть тьма, – вёльва ушаркала в дальний угол пещеры и надолго замолчала. Рататоск потянулась было к стоящему посреди стола пузатому бочонку, дотронулась до крана… и опасливо отдернула руку. Гюльва размышляла. Гости сидели, затаив дыхание, и, кажется, даже не шевелясь. Было слышно, как шелестят крылья повисших на потолке летучих мышей, как скребется в ножке стола жук-точильщик, как устало покряхтывают старые бревна, удерживающие свод над входом в обиталище ведьмы-пророчицы. 

– Законы чародейства не возбраняют брать плату за предсказание, – проскрипела бабуля Гюльва. – Говоря с Одином, я никогда не пользовалась этим правом. Но то, о чем просите вы, должно быть выкуплено и оплачено. Достойно оплачено. Тем, что может на старости лет удивить и поразить меня. Тем, чего я никогда не видела и не знала прежде. 

– А… а что это? – опешил Слейпнир.

– Откуда мне знать? – огрызнулась вёльва. – Добудете и принесете, тогда узнаю. Слово сказано, и слово мое крепко! – затихший было огонь в очаге под котлом полыхнул багровой волной в оторочке золотых искр, а старая согбенная предсказательница, казалось, распрямилась и стала выше ростом. – Вы искали моей помощи. Я отправлюсь в Асгард и заговорю перед царем асов, когда получу желаемое. А теперь – ступайте, – она раздраженно замахала на внучка и его спутников. – Подите, куда себе шли! У меня тут от вашей болтовни зелье выкипело, вари его теперь наново! Пшли вон! 

Рататоск могла поклясться чем угодно, что совершенно не помнила, как именно они оказались сидящими в бурьяне на склоне холма. У Слейпнира глаза были, как плошки, Фенрир обеими руками теребил буйную шевелюру, растерянно повторяя:

– Вот это влипли… Влипли, так влипли… Это ты во все виноват! – неожиданно напустился он на старшего брата. – Ты почему меня не удержал? 

– Я еще в Асгарде твердил, эта затея плохо кончится, – сдержанно напомнил Слейпнир. – Но ты не желал никого слушать и рванул сюда. Я тебе что, нянька? 

– Сторож ли ты брату своему? – устало съязвила Рататоск. 

Фенрир в очередной раз безжалостно взъерошил черные пряди:

– Ладно, что теперь толку скулить да плакаться. Что сделано, то сделано. Пути назад все равно нет. Давайте соображать. Чего может недоставать всезнающей вёльве?

– Бессмертия? – предположила Рататоск. – Давайте добудем для нее золотое яблочко Идунн!

– Ага, папаша уже как-то попался на краже яблочек. До сих пор морщится, как разговор заходит о прогулках в яблоневых садах, – хмыкнул Фенрир. 

– К тому же по повелению Одина каждой из живущих ныне вёльв в положенный срок преподносится в дар молодильное яблоко, – сообщил Слейпнир.

– А я об этом никогда не слышал! – возмутился волкодлак. 

– Потому что не про тебя секрет, – с достоинством ответствовал Слейпнир, безнадежно пытаясь оттереть пучком сухой травы засохшую грязь с сапог. – Знаете, в Мидгарде – ну, в Мидгарде будущих времен – есть магические хрустальные шары, которые показывают истории о небывалом и все чудеса Девяти Миров. Может, принести ей один такой?

– Между прочим, мидгардские ученые мужи утверждают, мол, от чрезмерно долгого глядения в такой шар мозг скисает и вытекает через уши, – щедро поделилась знаниями Рататоск. 

– Только спятившей на старости лет вёльвы нам не хватало, – согласился с подружкой Фенрир. – Как начнет пророчить сплошные беды и горести, хоть сразу в петлю головой. Сыщется еще у кого мудрых мыслей? 

– Э-э… – протянул Слейпнир. Рататоск отмолчалась. Сводные братцы взаимно обвиняли друг друга в непредусмотрительности и глупости, а белка-оборотень сидела, обхватив колени руками. Как опытный рыбак, она осторожно пыталась вывести на мелководье крупную рыбу, мелькнувшую в бездонных глубинах ее воспоминаний. От кого-то она слышала… или прочла… или ей рассказали между делом, якобы кто-то обмолвился… что-то насчет глупости и мудрости, и о недосягаемости горизонта… «Самый утонченный и коварный из обманов – правда», – вот это точно сказал Локи, разъясняя внимательной слушательнице природу лжи и тонкую разницу между правдой, истиной и тем, чего на самом деле хотят услышать от предсказателя люди и боги. 

– Я считаю, нам нужно посетить Мимира, – заявила девица, прервав очередное выяснение братских отношений. Разом заткнувшиеся Фенрир и Слейпнир недоуменно уставились на нее. 

– И что мы там забыли? – первым обрел дар речи Фенрир. Белочка затрясла головой, зазвенели вплетенные в множество косичек колокольцы:

– Не хочу говорить здесь. Тут владения Гюльвы, вдруг она услышит. И, когда мы вернемся с трофеем, скажет – это совсем не то, что она хотела. Она не должна знать, что мы задумали. 

– Дева верно говорит, – согласился Слейпнир, недовольно покосившись на старый курган и дремлющие на его вершине камни. – Пойдем-ка куда подальше. 

Выбравшись из долины вёльвы, троица поднялась на соседний холм, перевалила его и спустилась к безымянной речке, беспечно струившейся по каменному ложу среди зарослей осоки. Сочтя пройденное расстояние достаточно большим, Рататоск плюхнулась на подвернувшийся валун и попыталась собраться с мыслями. Мысли разбегались, путались и не давали себя поймать, но Рататоск была девушкой упрямой и настойчивой. 

– Вы не так ее поняли, – начала она. – Гюльва… она устала от всего этого. От своего дара, от осознания того, что она – вёльва. Она никогда не была обычной женщиной. Только чародейкой и видящей. 

– Ерунда какая-то, – нахмурился Фенрир. – С чего тебе взбрела на ум такая глупость? Бабуля Гюльва никогда и не хотела ничего другого. Только знаний. 

– Считай это женской интуицией, – заявила Рататоск.

– Чего? – вытаращился Фенрир. 

– Внутренним чутьем, – пояснил Слейпнир. – Рататоск хочет сказать, что женщина намного лучше разберется в устремлениях и чаяниях другой женщины, нежели мужчина. 

– Вот именно! – закивала Рататоск. – И не забывай, я прожила на этом свете больше, чем вы оба, вместе взятые. 

Обычно белка-оборотень предпочитала не вспоминать о своем почтенном преклонном возрасте, иначе ее собеседники начинали испытывать растерянность и недоумение, видя перед собой сущую юницу, но сознавая, что Рататоск вполне может приходиться ровесницей Одину. 

– Так вот, пока мы сидели в гостях у Гюльвы, я все время это чувствовала, только никак не могла подобрать нужных слов, – Рататоск заставила себя прекратить яростно размахивать руками и смирно положить ладони на колени. – Она утомлена. Ей приелся ее вечный поиск, и вдобавок она понимает, что никогда не достигнет окоема. Она часто думает о допущенных ошибках. О том, что будь у нее возможность прожить жизнь сначала, она многое бы сделала по-другому. 

– Ты хочешь сказать, бабуля больше не хочет быть вёльвой? – поразился Фенрир. 

– Угу. Возможно, в этом и кроется истинный смысл ее задания, – подтвердила оборотень. – Единственное, чего она никогда не видела – это обычной жизни. Она хочет начать все сначала. 

– Как-то слишком сложно для меня,– признался Фенрир. – Скажите, куда нужно пробраться, чье сердце вырвать или какое сражение выиграть – и я весь ваш. Ты давеча поминала Мимира. При чем тут Мимир?

– Он – хранитель источника мудрости, о чем известно всем живущим, – напомнил Слейпнир. 

– Да знаю я! – рыкнул Фенрир. – Чем нам поможет его жидкая мудрость? 

– Как говаривал ваш уважаемый отец, совершенная мудрость порой сходна с совершенной глупостью, – пожала узкими плечами Рататоск. – Мне кажется, разум колдуньи схож с колодцем. С глубоким, но все же имеющим дно колодцем. Если колодец переполнится…

– Бабуля забудет то, что знала прежде? – подхватил мысль волкодлак. 

– Н-ну, скорее всего... 

– Хотелось бы задать пару вопросов! – физиономия Слейпнира выразила вежливое, но настойчивое недоверие. – Насколько мне ведомо, источник Мимира – не общественный фонтан на площади, откуда может зачерпнуть любой мимохожий. Вспомните, какую цену заплатил Всеотец всего лишь за пару глотков, и подумайте – а чем станем расплачиваться мы? 

– Твоими ногами! У тебя все равно четыре лишних, которые только ходить мешают! – заржал Фенрир. Слейпнир сделал вид, что не расслышал:

– Еще стоило бы поразмыслить над тем, что случится с почтенной Гюльвой, если ваш безумный план сработает. Она что, станет ополоумевшей старушкой, не помнящей, кто она такая? Вам не кажется, что это немножко чересчур? 

Где-то в траве оголтело застрекотал последний осенний кузнечик. На речном перекате подпрыгнула, блеснув серебряной чешуей, крупная рыба. Рататоск вдумчиво перебирала шерсть на своем хвосте, вычищая сухие травинки и комочки грязи. Фенрир рассеянно насвистывал, в мелодии смутно угадывался «Серый ветер». 

– Так что скажете? – не отставал Слейпнир. 

– Глоток воды из Леты и Гьёлль тоже дарует забвение, – Фенрир не зря мотался по мирам. 

– Ага, при условии, что этот глоток сделает призрак умершей души. Бабуля Гюльва покамест вполне жива и относительно здорова, – напомнил конь-оборотень. 

– Предложи что-нибудь получше! – вспылил Фенрир. – Скажи уж честно, что боишься лезть к корням Иггдрасиля! 

– Кто боится, я? – немедля взвился Слейпнир. Рататоск привычным движением вцепилась в плечо Фенрира:

– Тихо! Хватит его дразнить! Отчего все ваши беседы завершаются тем, что вы пытаетесь убить друг друга? 

– Это старая и добрая традиция семьи Локинсон – прикончи сородича первым, чтобы он не успел воткнуть кинжал тебе в спину, – хмыкнул Фенрир. – Папочка всегда повторял: мир сурово спрашивает с того, кто утратил бдительность. Ну хорошо, допустим, ты нас убедила. 

– Один с нас шкуру снимет, когда узнает, – расстроено протянул Слейпнир. – А отец будет стоять рядом и твердить, мол, сами напросились. 

– И что самое досадное, ни Хель, ни ее дружок даже не скажут нам простого «спасибо» за все наши труды, – посыпал соли на чужие раны заботливый Фенрир. – Кто-нибудь знает дорогу к Мимиру? Рататоск?

– Ну, я пару раз ходила туда… – белочка передернулась. – Жутковатое местечко, хотя никаких чудищ престрашных, о которых с таким жаром все говорят, мне на глаза не попадалось. Там… там очень одиноко. И жутко, как в двергских пещерах, когда задумаешься, сколько тяжеленных камней у тебя над головой. Словно само небо давит на тебя. Мне там не нравится. 

– Ну, с чудовищами я потолкую, – Фенрир оскалился в белозубой ухмылке. – А вот насчет тяжелого неба… Конёк, ты с нами или все-таки домой, к кормушке и теплой конюшне?

– Разве я могу упустить возможность поглядеть на то, как тебя наконец-то разделают на кусочки? – отпарировал Слейпнир. – А может, Мимир для острастки выпорет тебя ремнем. Чтобы не лез, куда не просят. 

– Надейся-надейся, – Фенрир встал, потянувшись и принюхавшись. – Надежда умирает последней. Эхх, надо было мне выставить Бальдра прочь, как только он объявился в моем кабаке. Сидел бы я сейчас спокойно, дул себе эль, закусывал строганинкой… Это все моя чувствительная да отзывчивая душа! 

Слейпнир выразительно закатил глаза под лоб. Он был уверен, что никакой души у Фенрира нет. За ненадобностью.