Глава 2

Восемнадцать лет назад. Германия, Франкфурт-на-Майне.

Высокий статный мужчина быстро проходил по коридорам больницы, в которой его знали как обожаемого роженицами блистательного акушера-гинеколога, но сейчас его заставила прийти сюда не работа, а телефонный звонок, перевернувший мир с ног на голову. За ним с трудом поспевал дежуривший в эту ночь интерн, периодически срывался на бег вприпрыжку, лепетал что-то успокаивающее, но доктор его не слушал.

Он, Феликс Йенс Каулиц, потерял супругу в глупом дорожном происшествии и в одиночку воспитывал их единственного сына – Тома, который был для него светом жизни, её смыслом. Феликс души в нём не чаял, любил безмерно, баловал, но старался не опекать чрезмерно, чтобы сын вырос мужчиной. Феликс им жил.

 Том рос прекрасным человеком. Занимался спортом, отлично учился, был благороден, вежлив, общителен, имел много друзей. Он был отрадой отца и его помощником, опорой, несмотря на юный возраст. Феликс искренне гордился им, а друзья не уставали шутить: «Собой гордись! Ты же его таким воспитал».

Но вчера случилось невиданное – Том не пришёл домой ночевать, ушёл на вечернюю тренировку и не вернулся. Феликс доверял сыну и потому в панику не впадал, из-за чего бы тот ни задержался, глупостей делать он точно не станет. Да и четырнадцать лет возраст такой – хочется гулять до утра, познавать новое, встречаться с девочками, сколотить с друзьями в гараже рок-группу, в конце концов. 

Волноваться не о чем. 

Феликс оставил на кухонном столе записку, что ужин в холодильнике, и лёг спать, но заснуть так и не сумел. Несмотря на все доводы разума, сердце было не на месте. Хоть в четырнадцать лет, хоть в сорок четыре – Том всегда останется его маленьким мальчиком.

Дважды Феликс звонил сыну, но не дозвонился и на этом остановился. Если Том вернётся только к утру и пьяный, то он его, конечно же, поругает и справедливо накажет за такое безответственное поведение, если же он просто припозднился, то не стоит обрывать ему телефон.

А около четырёх часов утра Феликсу позвонили из больницы, спросили, дома ли Том. И, когда он ответил, что сына дома нет, попросили приехать на опознание тела.

Быстрые шаги отражались от стен, эхом звуча в пустом коридоре.

- Этого не может быть! – повторял мужчина, взмахивая руками от переизбытка эмоций. – Это какая-то ошибка!

Интерн только кивал, как китайский болванчик, и прибавлял скорость. Сбежав по лестнице вниз, Феликс толкнул тяжёлые двери и коршуном налетел на вышедшего ему навстречу лысоватого мужчину в белом халате.

- Шульц, если это твои шутки, то я тебя уничтожу! Рядом с твоими «пациентами» положу!

Доктор Шульц был патологоанатомом и заведующим моргом и обладал очень развитым, но подчас весьма специфическим чувством юмора. Без этого в его профессии никуда. 

Мужчина в халате жестом отослал интерна и сказал:

- Успокойся, Феликс. На этот раз я здесь ни при чём. 

- А кто при чём?! Это твоё царство! А если это на самом деле так, значит, у тебя появился приемник с ещё более дрянным чувством юмора! 

- Давай ты посмотришь тело, а потом уже будешь орать.

Тело?! У Феликса одновременно дёрнулся глаз и уголок губ от одной мысли о том, что данное понятие употребляется в адрес его сына. 

- Это какая-то ошибка, - упрямо проговорил он и ринулся вперёд, толкнув товарища плечом. – Ошибка!

Морг встретил холодом и приглушённым освещением; Шульц прибавил света и указал на один из стальных столов. Феликс подошёл к нему, Шульц встал с другой стороны. 

- Феликс, пожалуйста, крепись. Глубоко вдохни и выдохни…

- Не учи меня. И я точно знаю, что там не Том.

- Ошибка возможна, - кивнул патологоанатом.

- Это стопроцентная ошибка, - отрезал Феликс, будучи полностью уверенным в своей правоте – ведь родительское сердце не врёт? – и поднял белоснежную простыню.

Сердце пропустило удар, перестало биться, дыхание затаилось в груди, взгляд застыл, не выражая ничего, кроме неверия, полного оцепенения. Там, на холодном стальном столе, лежал его мальчик, его Томми: мертвенно бледный, с пробитой головой.

- Нет… - едва слышно, свистяще сорвалось с губ.

Кислорода в лёгких не было, горло сдавило от ужаса. А глаза стремительно затапливала, подобно чёрной воде, безысходность. Растерянность. Паника. Мольба. 

- Нет… - голос дрогнул, надломился. – Нет! Том, проснись! 

Феликс тронул сына за голое плечо, дотронулся до щеки. Он уже был холодный. 

- Нет! Не может быть! – сорвался на крик мужчина, из глаз брызнули слёзы. – Том, очнись! Проснись! Томми! 

Не веря, сходя с ума от ужаса, он начал трясти сына за плечи, но тот уже не мог ответить. Голова безвольно моталась по металлической поверхности, как у тряпичной куклы. 

- Нет!!!!...

Шульц перехватил руки друга, попытался оттащить его от стола, но тот оттолкнул его так, что патологоанатом не устоял на ногах и стянул простынь с другого трупа, схватившись за неё в падении, и снова кинулся к сыну. 

- Том, проснись! Держись! Чёрт побери, Шульц, звони в реанимацию! Почему ты не сделал этого до сих пор?! 

- Феликс, послушай меня, - Шульц встал рядом с товарищем, взял за плечо, пытаясь словить его взгляд.- Мне очень жаль, но реаниматоры Тому уже не помогут. Он несколько часов как мёртв. 

Феликс не верил, кричал, повторял одно и то же: «Том, очнись! Я не могу тебя потерять!». Шульц всё-таки попросил для него успокоительного, с трудом усадил на стул и заставил выпить лекарство. 

- Я не верю, этого не может быть… - говорил Феликс, качая головой. Лицо было искажено гримасой невыносимой душевной боли, испещрено морщинами напряжения. – Так не бывает… Том же пошёл на тренировку… Я же ещё совсем недавно разговаривал с ним…

Он закрыл ладонью рот, дрожа от беззвучных рыданий; взгляд метался, не находя опоры и избавления от страшнейшей муки. 

- Я сожалею, Феликс. Мне очень жаль… - негромко проговорил доктор Шульц, понимая, что его слова сейчас ничего не значат. 

У самого было двое детей, и он мог себе представить, что чувствует коллега, потеряв единственного.

Чем больше минут проходило, тем больше тускнели глаза Феликса. Пальцы ощущали холод своей крови и плоти, и отогреть сына он был уже не в силах. Сжимал его ладонь в своей руке и растирал по щекам слёзы, пока они совсем не закончились, и не осталась лишь резь в воспаленных глазах.

Родители не должны хоронить своих детей, тем более столь юных. Тому бы ещё жить и жить: радоваться и горевать, мечтать, добиваться своих целей и ошибаться. Просто жить! А он даже не успел отпраздновать совершеннолетие, пока для него были ещё целых четыре года.

И уже никогда не празднует. Больше ничего не будет.

Удар по голове с Целью оглушить и ограбить – не рассчитали силу. А у Тома с собой было всего восемнадцать евро и не самый новый мобильный телефон. 

Вот вам и цена легкой жизни. Детской жизни. 

Феликс взвыл зверем, получив заключение экспертизы. Смерть наступила не сразу после удара, а примерно через три часа. И всё это время Тома можно было спасти, если бы он только пошел искать его, если бы наплевал на принципы и послушал сердце.

Но даже самое свежее прошлое не терпит солагательных наклонений, хоть миллиард раз повторение пресловутого «если бы…».

Есть только сейчас: безысходное, горькое, ненавистное. И жизнь будет продолжаться, хочешь ты того или нет. И есть понимание того, что пока ты был дома в уютной кровати, твой без сознания поднялся в темную подворотне и медленно умирал.

«Пап, я на тренировке! Вернусь в начале одиннадцатого!»  - эхом звучал в голове последние слова Тома.

Феликс прикладывал почти физическую боль, отпустив ледяную ладонь сына, когда его, околевшего, с посиневшими губами, спустя восемь часов вывели из морги. Обернулся в дверях, едва не свернув себе шею, чтобы ещё хоть две секунды взглянуть на своего мальчика.

«Я не отпущу тебя, Томми. Это не конец. Для меня ты всегда будешь живым…».