Эпидемия, день восьмой, окончание.

Глава 9. Ева Ян: Куда приводят мечты.

День прошел в ожидании - пустом и тягостном, цвета застиранных занавесок и перешитых по десятому разу платьев. Ева проводила гостей, убрала со стола и вымыла посуду. Тщательно закупорила бутылку с вином, где оставалась еще половина, и спрятала в буфет - вдруг будет случай допить ее вместе с Даниэлем? Хотя вряд ли ей так посчастливится. Он приходит поздно, уставшим и вымотанным, она кипятит для него воду в жестяном тазу и готовит ужин из того, что ей удается раздобыть за день, он благодарит ее и уходит в свою комнату, спать. Не догадываясь, что она стоит под его дверью, прислушиваясь к малейшим звукам - скрипу старой узкой кровати, дыханию, его разговорам с самим собой и фонографом. С тем, чтобы утром опять проводить его в Город, глядя вслед сквозь узкое дверное окно, прижимая пальцы к мутному стеклу и умоляя неведомо кого: пожалуйста, пожалуйста, пусть сегодня он вернется пораньше. Ей хотелось расплакаться, такой одинокой и покинутой она себя чувствовала. Хотелось, чтобы Даниэль обернулся и помахал ей на прощание. Обман, возбуждающий едва ли не больше объятий: они уже давным-давно живут вместе, и всякое утро она провожает его в Университет…

Прихватив корзинку, Ева отправилась в традиционный обход пяти близлежащих лавок. Город, еще месяц назад снабжавший образцовыми колбасными изделиями Столицу и соседей, голодал. Термитник не работал, содержавшихся там животных зарезали в самом начале эпидемии. Туши сожгли, опасаясь, что мясо может быть зараженным. Оголодавшие горожане все равно пробирались к фабрике и срезали с обуглившихся костей обгорелые до черноты куски мяса - чему быть, тому не миновать, но лучше умереть сытым, чем голодным. Какие-то запасы сохранились на муниципальных складах и в холодильниках боен - их раздавали по тщательно проверяемым спискам, и в те дни Ева с утра до вечера стояла в бесконечных очередях. Чем-то приторговывали ребятки Грифа со Складов, но эти предпочитали менять продукты на что-то более существенное, чем бумажки-ассигнации. Ева уже рассталась с почти всеми золотыми безделушками семьи Ян и с ужасом думала о днях, когда ей будет нечего предложить взамен. Даниэль платил ей за квартиру и за домашние обеды, но бумажные деньги почти ничего не стоили.

Однако сегодня ей посчастливилось: в колбасной лавке ей продали полфунта вырезки, выглядевшей вполне съедобной. Идя домой, Ева тихонечко ликовала - у них будет настоящий ужин. Она шла, играя сама с собой в детскую игру - не наступать на трещины - и следя за тем, как мелькает ее отражение в уцелевших витринах. Размышляя о том, что, если бы не Чума, Даниэль никогда не приехал бы сюда и они не познакомились бы. Даниэль стал для нее всем, солнцем и надеждой, но что она сама значит для столичного бакалавра? Она знала, что не хватает звезд с неба - а в Столице у него наверняка есть знакомые девушки, которые намного образованней и сообразительнее, чем скромная провинциалка.

Ева заглянула еще в пару магазинчиков, ее корзина сделалась чуть тяжелее. Вернувшись в Омуты, затопила печку и принялась хлопотать над своим немудрящим хозяйством. Ну и пусть она не очень умна, зато ей нравится заботиться о ком-то.

За окнами стемнело. Готовый ужин стоял в кастрюльке, тщательно обмотанной полотенцами, дожидаясь, когда его разогреют. Часы отбили четверть восьмого, и Ева выглянула в прихожую. Улыбнулась отражению в старом зеркале - улыбка вышла неловкой, но искренней.

В дверь позвонили - два коротких, резких звонка. Девушка все еще улыбалась своим мечтам, поворачивая ключ и нажимая латунную ручку. Даря нежную, выпестованную улыбку стоящему на крыльце человеку. Ева растерянно сморгнула, запоздало поняв, что визитер - не ожидаемый ею мужчина, но женщина в наброшенной на плечи широкой пелерине с капюшоном.

- Анна? Анна, что-то случилось? - опешила Ева. Чего ей хотелось меньше всего, так объясняться с некстати объявившейся певицей. Судя по размашистым жестам, пребывавшей слегка навеселе. Зачем только Анне взбрело в голову на ночь глядя придти в Омуты? 

- Дорогая, в этом городе не случается ровным счетом ничего, достойного внимания… - Анна чуть качнулась на высоких каблуках, обдав Еву смешанным запахом незнакомого вина и мускусно-сладких, приторных духов, и ухмыльнулась. От вида этой улыбки Еву пробрал холод. Никто никогда так не смотрел на нее. Она не понимала тайного смысла символа, в который сложились тонкие, искусно подкрашенные нежно-карминовым цветом губы столичной певицы.

- Ева, Ева. Ах, наивная, очаровательная Ева. Любой змей без труда уговорил бы тебя отведать яблока с запретного древа…

- Анна, прости, я сейчас занята, - собравшись с духом, пробормотала хозяйка Омутов. - Если тебе что-то нужно, просто скажи. Ты не очень вовремя, я … я ожидаю кое-кого.

- Разумеется, ожидаешь, - Анне было тесно в простенке между вешалкой и стеной с пузырящимися, отклеивающимися обоями. - Обрати внимание, я даже не спрашиваю, кого именно. Он придет, не волнуйся, - снова улыбка, двусмысленная, пьяная и игривая. - Ведь он же обещал тебе, да? Он так честен. Всегда выполняет свои обещания, кому бы он их не давал…

Изучающий взгляд синего льда из-под небрежно завитой пшеничной челки. Ева невольно попятилась, прижавшись спиной к дверному косяку, точно старый дом, вырастивший не одно поколение семьи Ян, мог защитить ее. Она не находила подходящих слов, умоляя только об одном - скорее бы пришел Даниэль и спас ее, выставив Анну прочь.

- Я зашла тебя проведать, а ты шарахаешься, будто у меня песчанка в последней стадии, - хмыкнула Анна, чуть подавшись вперед и всем телом навалившись на лишенную возможности отступить Еву. Хозяйка Омутов жалобно пискнула, когда ее обняли - грубовато, по-мужски. Она не успела отвернуться, и сухие, горячие губы Анны требовательно впились в ее рот. Певица теперь была совсем рядом, гибкая, гладкая и сильная под своим шелковым платьем.

«Я сейчас упаду в обморок», - Ева не понимала, что с ней творится, ей было страшно и неловко. Рот заполнила сухая горечь отвращения… а из каких-то неведомых глубин сознания вынырнуло гаденькое, искушающее любопытство. Ева Ян полагала, что неплохо изучила крепость мужских объятий и вымученную небрежность их поцелуев, но ее ни разу не целовала женщина - вот так, всерьез.

- Ну же, Ева, - пробормотала певица, нехотя отрываясь и чуть откидывая назад голову, раздраженная неподвижной податливостью барышни Ян. - Не стой, как вкопанная. Порадуй меня на прощание. Если ты так себя вела с очаровательным мэтром, то неудивительно, что он искал утешения в других постелях.

- Что ты сказала? - последние слова все же проложили себе дорогу к разуму хозяйки Омутов.

- Не притворяйся глухой, моя милая. И более глупой, чем ты есть на самом деле, - Анна хихикнула. - Как полагаешь, где он пропадал долгими темными вечерами? В городе полно желающих утешить столичного красавчика, пальцев не хватит сосчитать. Хоть того пола, хоть этого. Если хочешь знать, - певица злорадно и торжествующе прищурилась, глядя в лицо Еве, - сегодня днем твой ненаглядный Даниэль явился в таверну, дабы провести часок со своим давним знакомцем Владом. В комнатах наверху. Ууверена, ты прекрасно знаешь, кому и зачем Липпи сдает эти комнатушки.

- Неправда, - заплетающимся языком возразила Ева. - Даниэль не может… не мог… Он не такой!

- Ну да, ты ведь прекрасно знаешь, каков он, - невнятно хмыкнула Анна. Обескураженная, потерявшаяся Ева дрожала, давясь слезами и нарастающей обидой. Ангел лжет. Анна наверняка лжет, Даниэль никогда бы так не поступил, он не мог столь жестоко обмануть ее… - Ну, не надо рыдать, это лишнее.

Мягкая подушечка пальца с наманикюренным ноготком стерла покатившуюся по щеке Евы слезу, оставив липкий смазанный след.

- Он всего лишь мужчина, ничуть не хуже и не лучше других, - нашептывала певица, ластясь, сделавшись такой нежной, точно тающий на языке крем заварного пирожного. Ева невольно задохнулась, выгибаясь, слабея в чужих руках. - Ты мое сокровище, моя принцесса, я позабочусь о тебе, обещаю. Ты не умрешь.

Расстегнутая юбка съехала с бедер Евы, скомкавшись у колен.

- Ева, Ева, - низким, грудным голосом выпевала Анна Ангел, горячо дыша в ухо под пепельными прядками. - Тебе приятно? Лучше, чем с ним, с Даниэлем?

- Лучше, - неожиданно для себя покорно подтвердила Ева. Она напрочь позабыла о темноволосом бакалавре, об убегающих минутах и своем ожидании.

- Скажи, что любишь меня, - шептала златокудрая певица кабаре, и Ева Ян из Омутов глухо повторяла, кивая: «Я люблю тебя, Анна».

- Скажи: «Я обожаю, когда ты меня трахаешь», - приказала Анна. - Ведь я сейчас тебя трахаю, моя прекрасная, холодная Ева? Смотри-ка, ты подтекаешь. Как мило.

Пальцы Анны вытворяли нечто такое, от чего хотелось истошно визжать и смеяться одновременно. Ева Ян презирала себя - и жаждала продолжения, всей душой, всем телом.

- Я буду любить тебя, Ева, - лицо с лихорадочно блестящими синими глазами и пятнами на скулах, неопрятно прилипшие к вискам мокрые белокурые прядки. - Я вытащу тебя отсюда и всегда буду любить тебя. А он пусть уходит, правда? Нам никто больше не нужен, никто-никто… 

«Я отвратительна», - вместе с одуряющей мыслью пришла другая, совершенно неуместная и незнакомая, порожденная прихотью рассудка и вытолкнутая на свет еле ворочающимся языком:

- Вербу ты тоже любила, да? И залюбила до смерти? 

- При чем здесь Верба? - драной кошкой взвизгнула Анна. - При чем тут глупая восторженная телка? Я никогда не любила Вербу! Она просто-напросто свихнулась от столичного блеска и повесилась, вот и все! Ева, Ева, как ты можешь быть такой жестокой? Я ведь люблю тебя!

- Ты меня имеешь, - Ева выгнулась, упираясь лопатками в стену, чувствуя, как что-то рвется - в ее теле, в ее душе. Она отвернулась, затуманенный взгляд зацепился за оставшуюся стоять нараспашку входную дверь. За силуэт в дверном проеме, сгорбившийся, с остро торчащими локтями глубоко запихнутых в карманы просторного кардигана рук. Вернее, за силуэты, потому что позади Даниэля стоял еще кто-то, расхохотавшийся злым, колючим смехом.

На кукольном личике Анны Ангел вспыхнула и погасла мимолетная улыбка торжества.

Ева бессильно уронила ставшую слишком тяжелой голову, словно бы со стороны увидев обшарпанную прихожую, освещенную тусклой лампой. Себя, растрепанную, с горящими щеками, в упавшей на пол юбке и распахнутой блузке.

- Прошу прощения, что помешал, - чужим, царапающе-сухим голосом бросил мэтр Данковский. Развернулся на каблуке и ушел, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Ева Ян оттолкнула Анну, влепив изумленно округлившей ротик белокурой певице короткую, размашистую пощечину, и беззвучно зарыдала.

- Вот так и бывает - живешь, думаешь, знаешь девчонку как облупленную. А она откалывает такой номер, что сразу и не решить - плюнуть и уйти, или треснуть ей как следует по роже, чтобы впредь знала свое место, - рассуждал Анджей Стаматин. - Не-е, от баб лучше держаться подальше. Получил свое - и отвалил. Сколько живу, а встретил только одну девку, которой можно было доверять и у которой в голове были мозги, а не вата.

«Да, да», - рассеянно кивал Даниэль. Он почти ничего не слышал, живя только своей внезапно накатившей болью, резкой и холодной, как удар исподтишка. Почему, зачем, за что? Почему Ева просто не рассказала ему, он бы понял, постарался понять… Он ведь хотел спасти девицу Ян, дать ей шанс, помочь, он ведь почти любил ее… 

Сухой Мост выплыл из сумерек, как огромное горбатое животное, прикорнувшее на окраине Города. Патрульные заградительного кордона были на месте, их старший несколько удивился предъявленным бумагам, но оспаривать приказ коменданта Сабурова не решился. Стаматину привели лошадь - тощую, смирную кобылку - архитектор с помощью Данковского и старшего брата вскарабкался в седло. Даниэль был убежден, что Петр Стаматин не осознает происходящее: его ведут - он идет, не задавая вопросов, не споря и не протестуя. Он не оглянулся, когда сопровождающий потянул лошадь под уздцы и под мерное постукивание копыт они начали удаляться от Города. Данковский и Стаматин стояли на насыпи, глядя им вслед - пока сдвоенный силуэт не растворился в темноте.

- Даже если он пропадет, я сделал для него все, что мог, - проворчал Анджей. - Пусть теперь сам выкручивается.

- А ты? - осторожно спросил Даниэль. - Ты - куда?

- Никуда. Называется, думал отсидеться в глуши, а то под ногами становилось слишком уж горячо. Степь большая, пойду в чисто поле, сяду где-нибудь на камешке и пущу себе пулю в лоб, - хмыкнул старший Стаматин. - Полиция столько лет не могла меня достать, а Чума - достала.

Они проходили под раскачивающимся, тусклым фонарем, и Анджей рывком закатал рукав, показав расплывшуюся от запястья до локтя мокнущую язву. Даниэль невольно шарахнулся в сторону, сообразив, что провел несколько часов рядом с человеком в первой стадии Песчанки. Пусть бакалавр изучал болезнь, но он боялся ее - также, как и любой обитатель Города.

- Что, страшно? - понял его опасения Стаматин. - Ты не бойся, чего бояться, когда уже все едино. Сделаешь для меня кое-что? Сущую мелочь - поди к вот этому дому, передай письмецо. Просто сунь под дверь.

- Давай, - поколебавшись, согласился бакалавр. В руки ему сунули мятый и потрепанный, явно давно хранившийся в кармане конверт. Адрес был написан крупными, размашистыми буквами, похожими на листовочный шрифт: «Ребро, Невод, Ю.Л.» 

«Вот даже как? - устало удивился Данковский. - Впрочем, какое это теперь имеет значение? Никакого».

…Давно стемнело. Накрапывал мелкий дождь, оставляя на плитах тротуара расплывающиеся черные кляксы. Сгорбившийся Даниэль Данковский стремительно полушел, полубежал мимо изломанных силуэтов домов, в окнах которых навсегда померк свет. Иногда ему казалось, он различает доносящиеся из-за стен и заколоченных дверей стоны разлагающихся заживо людей. Пугающая иллюзия - мортусы вытащили из домов почти все без исключения трупы. Разве что какой-нибудь бедняга отходил в подвале, сражаясь с наваждениями собственного гибнущего мозга.

На перекрестках торчали высокие шесты с повешенными на них чучелами, изображавшими Песчаную Язву, и раскачивались шерстистые связки мертвых крыс. Порой бакалавр видел в отдалении короткие алые проблески выстрелов - патрули городского ополчения разгоняли мародеров. Пищали, возясь в канавах, невероятно расплодившиеся грызуны. Звякало под ногами битое стекло. Сладко пощипывал язык аромат корицы, запах смерти и разложения. На каком-то из перекрестков он столкнулся в темноте с человеком, также украдкой пробиравшимся вдоль стен. Горожанин шарахнулся назад, Данковский разглядел, что это девушка-подросток - в нелепом бушлате, низко надвинутой вязаной шапочке и обмотанным вокруг шеи красным шарфом. Испуганно вскрикнув, девушка шарахнулась в черный зев ближайшей арки и скрылась, до бакалавра донесся глуховатый топот убегающих ног.