В камеру закрыли. Что я камер, что ли, не видел? Нашли, чем удивить. А вот то, что теперь курить в помещении запретили – вот это жопа, конечно. В КПЗ я оказался один, как ни странно. Даже бомжа какого не подселили. И, кстати, зачем КПЗ переименовали в КВЗ? Смысл-то от перестановки букв не поменялся. Камера предварительного заключения или камера временного задержания – разница-то какая? Короче, мне совсем не о чем было думать, вот я и думал об этом.
Раньше хоть курить разрешали и сигареты не отбирали, а теперь дежурный раз в три часа сопровождает к месту курения. Форменное издевательство! Я на них жалобу подам в прокуратуру. И в это, как его там, общество по защите прав человека. Надеюсь, такое хотя бы есть. Вот общество защиты животных точно есть. А я чем хуже?
Меня продержали в камере не только всю ночь, но и весь следующий день. Отмычки у меня, понятное дело, отняли, да я и не думал о побеге. Я думал о том, то они к этим отмычками ещё ой как придерутся. И вряд ли мне их вернут. Если, конечно, я сам отсюда вернусь.
У меня не было никакой возможности следить за временем. Разве что я мог как-то подсчитывать количество перекуров, хотя не уверен, что меня выводили строго раз в три часа. И так я определил, что досидел до самого вечера следующего дня. Меня вывели на очередной перекур, а когда вернули в камеру, я обнаружил, что больше не являюсь единственным заключённым.
На скамейке сидела женщина. Старая, неухоженная, в длинных неопрятных юбках. Цыганка. Она куталась в платок и курила папиросу. И я разозлился. Этой цыганке, выходит, можно курить в камере, а мне нет? Я и так их братию недолюбливаю, а тут ещё и эта с папиросой. Бесит!
Даже садиться рядом не стал. Так и встал столбом посреди камеры, уставился на старуху и не знал, что делать. Скамейка-то в камере единственная. А тут расселась, трясёт нечесаными седыми паклями, копошиться в своём тряпье – точно вшей ловит.
Она подняла голову, крепко затянулась и выпустила в потолок кольца дыма. А затем посмотрела на меня неестественно светлыми, почти белыми глазами.
– Ну, чего стоишь? – спросила старуха удивительно звонким голосом, совершенно ей неподходящим. – Садись, коль пришёл.
И я почему-то сел. Не так, чтобы рядом, на некотором расстоянии, но всё равно послушался. А ещё странным образом улетучилась моя брезгливость. Обычно-то я таких стороной обхожу, а тут рядом уселся и никакого дискомфорта.
Цыганка затушила папиросу об пол, а затем повернулась ко мне. Старушечье лицо казалось мне неприятным, но я не мог отвести взгляд. И чего ей от меня надо? Ни денег, ни ценностей у меня всё равно не имелось. Но эта старая ведьма меня будто гипнотизировала, хоть я и не верю во всю эту мутотень.
Она протянула мне раскрытую ладонь.
– Позолоти ручку, красавчик.
Эх, давненько меня красавчиком не называли. Я даже улыбнулся. Хотя, если она себя в зеркало видела, то я-то, конечно, красавчик.
– Да чем я тебе позолочу? Нет у меня денег.
– Дай мне любую свою вещь, – потребовала она.
Её голос прозвучал так, будто она говорила мне прямо в мозг. Мне даже показалось, что она рта не раскрывает. Но у меня-то и вещей никаких при себе не было, менты всё выгребли, даже шнурки из кроссовок.
– Позолоти – всю судьбу твою расскажу. Кота ведь ты так и не забрал, а тот зовёт тебя, мурлычит у двери…
– Что? Какого кота? – от её слов мне стало не по себе.
– Серенького, с пятнышком на лапке. Звал тебя, а ты так и не пришёл. Не в ту дверь сунулся, тут ловушка-то и захлопнулась. Сидеть теперь тебе в темнице, покуда старая ключница за тебя не вступится.
– Что за бред? – возмутился я.
Откуда она знает про кота?! И что ещё за старая ключница? Чушь несёт, дура! Но от этой чуши сердце так заколотилось, впору «скорую» вызывать.
– Ручку-то позолоти? И про мальчишку твоего скажу.
Я обшарил пустые карманы штанов, но нашёл только дырку с палец. Не было у меня при себе никакой вещи. Совсем никакой. Не штаны же снимать или рубашку…
Пальцы сами нашарили пуговицу на рукаве. Резко дёрнул и выдрал пуговицу, что называется, с мясом. Положил цыганке на ладонь. Та сжала пальцы, завозилась в своих грязных юбках, потом издала какой-то странный звук.
– Ну, говори, что знаешь, – меня от нетерпения трясло.
Откуда она знает про кота? Откуда знает про мальчишку?
– Смерть за тобой по пятам ходит. Не будет тебе счастья, караулит смерть тебя, ты шаг, она за тобой полшага, ты стоишь, а она опять полшага. Спугнёшь её, а она уже из-за угла маячит.
– Ты про мальчишку скажи лучше! – я схватил её за плечи и потряс. – Где ты его видела? Он жив?
– Жив да не весь, весь да не здесь.
Я продолжал держать её за плечи, и мне показалось, что под многочисленными тряпками там вовсе нет тела. Ненастоящая она какая-то, цыганка эта.
– Что ты знаешь?! Говори!
В этот момент дверь камеры открылась, и на пороге возник дежурный мент.
– Иванов, на выход, – скомандовал он.
Пришлось отпустить цыганку. Старая ведьма будто рассыпалась вся, опала на скамейку, и теперь я даже лица её не увидел, только кучу тряпья.
– Ну, долго тебя ждать? На выход! – напомнил мент.
И мне ничего не оставалось, как проследовать за ним.
Я ожидал допроса. Оно ведь и логично, после задержания должны, как минимум, взять объяснения. Меня завели в кабинет к оперу, к тому самому, Зайчикову, но вместо того, чтоб опрашивать, тот выложил на стол мои вещи. Мобильник, кое-какие деньги и мой набор отмычек.
– Проверяйте, всё на месте? – спросил он.
Как ни странно, на месте было всё.
– Что ж вы на выезд-то так поздно явились? – поинтересовался Зайчиков. – Начальница ваша всё пояснила уже. Вот только… – он замялся. – Мы же вас на сутки задержали. Правильно?
– Ну, правильно, – я кивнул.
– Но кражи никакой не было, правильно?
– Правильно.
– А протокол составить нужно.
– Ну и?
– Протокол задержания, – пояснил опер.
– Ну, так составляйте.
– А за что вас задержали?
– Да мне на это как-то поху… – он посмотрел на меня таким взглядом, будто бы придумал не только, за что меня задержать, но и отправить в места не столь отдалённые лет на десять, – поху… похудеть, – исправился я, – не мешало бы.
– Вот так и запишем! – обрадовался мент. – Ругались матом в общественном месте.
Он достал бланк и принялся что-то писать. Потом протянул мне бумажку на подпись.
– Подпишите и можете идти.
– Куда? – уточнил я.
– Да хоть куда. Всё, свободен.
И я подписал. Всего-то какая-то нелепая административка. Даже не триста девятнадцатая, то есть даже не на ментов выражался, а просто так, в пустоту.
Я забрал своё скромное имущество и собирался уже уйти, но вспомнил про цыганку.
– А можно мне в камеру ненадолго вернуться? Я там кое-что забыл.
Опер только плечами пожал и позвал дежурного.
– В камере он чего-то забыл, – произнёс Зайчиков. – Пусть заберёт и катится на все четыре стороны.
Дежурный лишних вопросов задавать не стал, только кивнул и повёл меня обратно.
Когда дверь камеры открылась, я увидел абсолютно пустое пространство. Не было тут никакой цыганки. Я даже прошёлся по помещению, будто бы старой ведьме было куда спрятаться.
– Да где же она? – пробормотал я вслух.
– Ну, и чего ты там ищешь? – нетерпеливо спросил дежурный.
– Здесь бабка была, цыганка. Её тоже отпустили?
– Мужик, ты чего? – удивился мент. – Ты тут один больше суток просидел. Не было больше задержанных.
– Может, ты не знаешь? Старуха была ведь. Ты когда меня позвал, она на скамейке сидела.
– Не, мужик, это у тебя с головой что-то, – он постучал указательным пальцем по виску. – Не было тут никакой цыганки. Да и женщин с мужиками не сажают вместе. Для них отдельный изолятор есть.
Вот тут и я уже задумался. Действительно, в отделе есть несколько камер и ещё одна запасная – такая, за стеклом, рядом с дежурным. И никогда мужчин и женщин не содержат вместе. Ну, правила такие. А тут бабка рядом со мной нарисовалась. Приглючилась она мне, что ли?
Я ещё раз обошёл камеру. Конечно, никакой старухи я тут не обнаружил. И только на скамейке лежала моя оторванная пуговица. Я её зачем-то с собой забрал.
– А никаких старух сегодня вообще не привозили? Ну, там в других камерах, может? – спросил я.
– Да нет, кажется, – неуверенно ответил дежурный.
– Ладно, выход-то тут где?
Но тот будто завис. Так и продолжал стоять на пороге, будто бы решал, не закрыть ли меня опять в камере. Но вскоре он отмер.
– Вообще-то, была одна. Прохожие полицию вызвали, думали, пьяная валяется. А она мёртвая уже. Я сам видел.
– Нет, – я покачал головой. – Та живая была.
– Ну, значит, не она.
Это диалог походил на абсурд. Мент тоже какой-то странный. Ну, ладно, я. Может, у меня крыша съехала. Я ж не жрал ничего со вчерашнего дня, вот от голода и примерещилось. Но мент-то куда? Вон, харя с мою задницу, явно не голодное помутнение рассудка, как у меня. По жизни, может, дурак? Не та цыганка, та мёртвая, а со мной говорила живая. Хотя… а я и сам уже в этом не уверен. Живая, мёртвая – цыганка Шрёденгира прям какая-то.
Я поспешил выкинуть весь этот бред из головы и отправиться домой. Пусть менты со своими ожившими мертвецами сами разбираются. И с чокнутыми дежурными заодно. А мне не досуг.