Михална, как обычно, сидела в квартире-конторе и скучала. Потому что даже её ключных дел мастер куда-то свалил в кое-то веки. А бедной тётке и поорать-то не на кого. А тут мы нарисовались да ещё и с добычей. Про наркоту и взятку мы, конечно, умолчали, отчитались, как положено, выслушали пару дежурных матюков и хотели уже отчалить в гараж к Серёге, чтоб несчастную лишнюю двушку пробухать, но тут начальница вдруг обратилась ко мне.
– А тебя, Санёк, я попрошу остаться.
Вот прям так и сказала, а я себя Штирлицем ощутил.
Остался, конечно, куда деваться? Но Михална не стала хуесосить меня наедине, а таким несвойственным ей проникновенным голосом сказала, что мне аж дурно сделалось:
– Саня, я знаю, какая беда у тебя случилась. Ты, если помощь какая нужна, не стесняйся.
В этот момент старуха почему-то напомнила мне Анфису. Та тоже так тихонько говорила, но о другом. А я как представил нашу бабку в мини-юбки, чуть не скопытился с перепугу. Нет, нахрен такие ватрушки…
– У тебя ведь сын пропал, я в курсе, – продолжила она. – Так если тебе надо, ты возьми пару выходных. Мужики и без тебя справятся. В полицию там сходить или, может, сам будешь искать. И за деньги не переживай, могу аванс выдать. Только мужикам не говори.
А я и не думал, что она так много слов может сказать и чтоб ни одного матерного.
– Спасибо, Лизавета Михална. И за то, что от ментов отмазали, тоже, – выдавил я из себя да так и застыл, не зная, что ещё сказать.
– Ну, давай, пиздуй уже.
Вот я и попиздовал. Не по себе мне как-то с Михалной наедине оставаться. Страшная она женщина. Во всех смыслах. Но, как оказалось, добрая внутри. Где-то очень глубоко.
Серёга с Женькой уже взяли пару пузырей в ближайшем алкомаркете и теперь ждали меня я машине.
– Ну, чего старуха хотела? – спросил Серёга с таким интересом, будто Михална мне там наедине интим-услуги предлагала.
– У Лариски, ну, живу я с ней, знаете, сын есть, – начал я. – Так вот, пропал он.
– Похитили? Выкуп требуют? – предположил Женька.
– Ты дебил? – поинтересовался я. – Я, по-твоему, олигарх, что ли? Кто будет у нищих пацана похищать ради выкупа?
– Сам сбежал? – более реальную версию предложил Серёга.
– По ходу, – согласился я.
– Давно?
– Перед тем, как меня в ментовку забрали.
Разговор по дороге в гараж не клеился. И даже когда мы выпили по первой – тоже как-то не пошло. Женька по своей секретутке грустил, видимо, я что-то про пасынка задумался, а Серёга… Серёга точно ни о чём не задумывался. У него голова однозадачная. Не может он пить, жрать и думать одновременно. Пить и жрать одновременно – ещё куда ни шло, но это его предел.
Гараж у Серёги неустроенный, как вся его жизнь. Ни столика там, ни табуреток, чтоб посидеть нормально. Поэтому мы сидели на зимней резине, которую предварительно разбросали по бетонному полу, а вместо стола расстелили на полу газету прямо на полу. При этом нам приходилось то и дело отгонять от «стола» не в меру наглых мышей. Даже сраных кирпичей тут не нашлось, хотя хлама тут имелось столько, что удивительно, как ещё машина помещается.
Женёк почти сразу потух. Оно и понятно, ему много и не надо, студент, что с него возьмёшь? Он сидел с полуприкрытыми глазами и поминал время от времен секретаршу Анфису. Запала, зараза, ему в душу. Но я махнул на него рукой. Пусть набухается, может, попустит.
– А со шпаной говорил? – спросил меня Серёга.
– С какой шпаной?
– Ну, с которой пацан твой якшался.
– Да нет, – пожал я плечами. – А чего мне с ними говорить? В ментовку Ларка, поди, заявила. Там всех опросят так или иначе. Чего мне у шпаны ловить?
– Дурак ты, Саня, – Серёга слегка стукнул меня по лбу. – Думаешь, они мусорам правду скажут? Ни хрена не видели, ни хрена не слышали. Сам, что ли, таким не был?
– Ага, ментам не скажут, а мне прям всю подноготную выложат.
– А ты почти свой, такой же балбес, как они. В доверие к ним войти надо. Не вдупляешь, что ли?
– Не знаю, – я отвернулся, посмотрел в сторону открытых ворот, заметил, как по машине скачет жирный воробей. Почти голубь. Примостился этот пернатый прямо на лобовуху да как серанёт. Но Серёге я ничего не стал говорить.
– Пиздюк твой наверняка у кого-то из них и ошивается, – продолжил Серёга. – А менты чего? Оно им надо?
Мне не хотелось продолжать разговор. Вообще эта тема вдруг показалась такой неприятной, что вот-вот наизнанку вывернет. Хуже всего, что Сергёга был прав. А я, в самом деле, дурак. Станут менты пацана искать, как же. Если хочешь, чтобы что-то было сделано, сделай это сам.
Водка в глотку не лезла. Более того, у меня почему-то ни в одном глазу. Странно это как-то. Серёга в кондиции, Женька стух, а я как будто кефир пью. Самому тошно. Я хотел, было, пойти домой, но вдруг Женёк поднял голову, глаза распахнул и с улыбкой имбицила протянул:
– А у меня что есть…
Вопрос то или утверждение – по пьяному возгласу студента и не разберёшь. Я вообще постановки вопроса не понял. Но тут он вытащил из кармана целлофановый пакетик с белым порошком.
– Это тебе зачем? – строго спросил я.
– Спиздил из сейфа, – ответил он. – Можем продать, можем сами попробовать, – теперь я понял, чего он так улыбался. Видать, попробовал уже.
– А ну, дай сюда! – я выхватил у него из рук пакетик.
– Сань, ты чего? – опешил он.
– Не хватало тебе ещё на эту дрянь подсесть! Вон, пей водку, как все нормальные люди. А про это и думать забудь.
Я вскрыл пакетик и демонстративно высыпал его содержимое на пол.
А Серёга снова пил. И жрал. А потому в воспитательном процессе над студентом не участвовал.
Женька посмотрел на меня так зло, будто я ему всю жизнь поломал. А я просто эту химию не люблю. Ладно ещё травка какая, я и сам покурить не дурак. Но чтоб эту дрять в себя пихать – увольте. Мне своей дури хватает.
Настроение было паршивым. А теперь стало ещё хуже. И я просто встал и пошёл домой. Мне и самому неясно было, чего меня так всё бесит. Но видеть эти пьяные рожи я больше не хотел. Будто я, в самом деле, один трезвенник в компанию алкашей попал. Самому от себя тошно.
Небо затянули тяжёлые облака, и теперь казалось, будто асфальт и сверху, и под ногами. Тучи висели низко сплошной серой пеленой. Местами срывался мелкий колючий дождик. Не ливень, а так, словно ссыканул кто-то. Неприятно, когда эта дрянь каплет на голову. Настроение опустилось ниже уровня городской канализации.
Я шёл к дому, глядя строго под ноги. Больше всего мне хотелось сейчас исчезнуть так же, как Димка. Вот так взять и не дойти до дома. И пусть потом ищут менты по всем канавам и не найдут. Ведь я не просто потеряюсь, я исчезну. Растворюсь в мелком колючем дожде, серых тучах и осеннем затхлом воздухе. Как будто и не было никого.
Но путь к дому преградила мне шумная и какая-то пёстрая похоронная процессия. Из-под чёрных платков торчали пёстрые юбки. Цыганки походили на птиц, правда, я таких птиц не знаю, но такие точно есть – сверху чёрные, снизу пёстрые. Курицы, может, или индюшки какие-нибудь. Точно, индюшки! Вот кого они мне напомнили. И галдели точно так же. Их голоса сливались в нечленораздельный гомон, резкие, неприятные. Я хотел их обойти, но тут мне преградили путь три индюшки. Цыганки, то есть, старые, седовласые, с лицами, похожими на печёные яблоки, с выцветшими глазами и тёмной, почти чёрной кожей.
– Ягори вещь не отдал! Отдай, что отдал! – я не сразу понял, что они обращаются ко мне.
– Чего? Пшли вон, нет у меня денег, – а сам руку к карману приложил, в котором деньги. Не хватало ещё, чтоб вытащили.
– Ягори тебе гадала. Отдай то, что ей дал. Зачем забрал? Это Ягори.
Я не понял, что произошло, но сердце вдруг ускорило бег, в глазах помутнело, нехорошо так сделалось. Очень нехорошо.
– Пуговицу верни, дурень, – вдруг сказала другая цыганка, . – Чергэн, глупый он, не надо объяснять. Не поймёт. А пуговицу отдай.
Похолодевшая ладонь сама скользнула в карман. Не в тот, где деньги, а в тот, в который я сунул пуговицу. Ту самую пуговицу, которую обнаружил в камере. Ту самую, что отдал старой цыганке. Той самой, что привиделась мне.
Одна из старух выхватила из рук пуговицу и тут же швырнула в сторону гроба. Я взглядом проследил траекторию полёта, а когда повернулся, этих трёх цыганок рядом уже не было.
Я знал, что надо делать ноги, но те мне больше не подчинялись. Зачем-то я протиснулся сквозь толпу и подошёл к гробу.
Не знаю, та ли это была цыганка, с которой я разговаривал в камере, они для меня все на одно лицо. Похожа, но я не был уверен. Зато один её глаз теперь закрывала пуговица. Моя пуговица. Как будто тряпичной кукле пришили вместо потерянного глаза.
Я будто оцепенел, не мог сделать и шагу, только стоял и смотрел на мёртвую цыганку. Она казалась мне ненастоящей, куклой, манекеном, и вокруг стояли тоже манекены…
Пришёл в себя, только когда обнаружил себя на абсолютно пустой улице. И сразу пошёл домой. Кажется, мне нужно просто выспаться. Чтоб вся эта хрень прекратилась.
В квартире было сумрачно, свет не горел, а солнце не могло пробиться сквозь плотную пелену туч и в окна не заглядывало. Я подумал, что Лариска ещё не пришла, но вдруг услышал какую-то возню в кухне. И сразу же устремился туда, позабыв разуться. Щёлкнул выключателем, увидел Лариску.
Она сидела за столом, размазывала по лицу чёрные потёки, а я с перепугу подумал, что это кровь. Бросился за полотенцем, но потом дошло до меня, что кровь чёрной не бывает, это просто тушь и ещё какая-то косметика по её морде растеклась. Лариска рыдала. Со слезами, всхлипами, отчаянно и безутешно.
Я привык видеть её сильной, суровой и даже порою чересчур жестокой женщиной. Такая и избу дотла сожжет и коня вусмерть замучает. Железная женщина. А вот плачущей я её не видел никогда.
– Ларёк, ты чего? – я опустился на табуретку напротив неё.
Она подняла на меня зарёванные глаза и растянула губы в умильной улыбке.
– Ларёк… – протянула она. – Тыщу лет меня так не называл.
Я лишь усмехнулся. Действительно, давненько я её так не звал. Эту кличку я придумал её, когда мы только познакомились. Не сам, слышал где-то, может, в телевизоре. Но звать её Ларьком было забавно, она так смешно шипела в ответ и корчила дурацкие рожи. Только сейчас вспомнил.
– Да найдётся Димка, у друга какого-нибудь завис и теперь домой боится идти.
Она никак не успокаивалась. Продолжала рыдать, роняла голову на сложенные руки, поднимала вновь, снова роняла. Настоящая истерика.
– Ларёчек, ну, хватит уже, – я протянул руку через стол и погладил её по голове. – Ну, я ж не умею утешать, чего ты от меня хочешь? Я ж быдло, ну, в самом деле… Ну, давай, прекращай это.
– Я хотела, чтобы она исчезла, – всхлипнула Лариска, не поднимая головы. – Понимаешь, сама так хотела! А теперь ещё и он...
– Она? – переспросил я.
– Кела, – Ларка глубоко вздохнула и подняла на меня глаза. – Дурацкое имя. Сама придумала. Хотела, чтоб ни у кого, такого не было. Я тогда в старших классах училась, в голове ветер. Совершенно не представляла…
Она сбивалась, всхлипывала, говорила что-то невнятное про какую-то Келу, а я всё никак не мог понять, о чём она.
– Я не хотела, чтоб так вышло. Просто устала. Мне же лет было всего ничего. Шестнадцать, кажется. А Кела… Она так утомляла меня. Ты не подумай, я её любила, просто устала. Кела была такой беспокойной, капризной. Мне бы самой ещё в куклы играть, какой там ребёнок.
– Погоди, – перебил её, – ничего не понимаю, кто такая Кела?
Лариска замолчала. Она протянула руку, взяла с подоконника сигарету и закурила. Я тоже прикурил. Только теперь до меня дошло, что Ларка пьяна. Да так пьяна, что просто в стельку. И как я сразу не заметил? Она же вообще обычно не пьёт. Ну, по праздникам там вина какого-нибудь может пригубить. Но чтоб пьяной была – так на неё не похоже.
– Кела – моя дочь, – вдруг заявила она. – Я не знала, что такое ребёнок. И слишком устала. Я положила Келу в коляску и пошла гулять. На улице погода была не очень. Мать ещё говорила, куда ты, дождь ведь. Но я всё равно ушла. Хотела пройтись, голову проветрить. И спать очень хотела. Страшно хотела выспаться. Просто выспаться, понимаешь? Это так просто, выспаться! Но когда не спишь неделями, это невыносимо! Я спать хотела, понимаешь!
Она снова зарыдала, начала рожу тереть ладонями, сморкаться в волосы, вся такая в слезах и соплях, что аж противно. Но я всё равно сидел и слушал. Подумаешь, сопли. Ей, и впрямь, хреново, а я что? Бревно, что ли? Я тоже могу сочувствовать и переживать. Ларка мне не чужая всё-таки.
– И я её оставила. Вместе с коляской. Оставила, понимаешь?!
– Где?
– На пустыре. Там людей не было, но коляску бы сразу заметили. Я не хотела, чтоб она умерла, понимаешь?! Я просто хотела спать!
– Ты оставила коляску с ребёнком на пустыре?
– Да! Да, мать твою! Оставила! Я устала! Очень устала! А матери сказала, что украли!
И она снова провалилась в рыдания.
– Лар, ну, её ж кто-то подобрал, наверное, – попытался неуклюже утешить её. – Удочерил кто-то.
– Её не нашли. Ни коляску, ни Келу, – вновь заговорила она.
Сигарета в её руке истлела до самого фильтра. Ей чуть пальцы не обожгло. Я забрал у неё бычок и затушил прямо об стол. Хрен с ней, со скатертью. Не каждый день такие признания слушаешь.
– Менты искали. Я ж сказала, что коляску у магазина на минутку оставила. Но, понятное дело, никто ничего не видел. И не нашли…
Я не стал расспрашивать её дальше. Какой смысл? Угробила она дочь тогда или нет, всё равно ничего не исправишь.
Мне стоило большого труда заставить Лариску подняться, умыть её холодной водой и уложить спать. А потом я и сам задрых.
Наутро она вела себя так, будто бы ничего и не было. Может, сама забыла, что мне рассказала. Пьяная ведь была. И сам я напоминать ни о чём не стал.