Я стоял и слушал длинные гудки. Может, в магазин побежал? Или гулять? А мобильник дома забыл. Бывает же такое. Но тревога крепко впилась в меня мелкими, но острыми коготками. Нехорошо мне стало.
Когда гудки прекратились, я спрятала телефон в карман.
– Не отвечает, – голос вдруг стал глухим и сиплым.
– Ну, брать будете или как? – настаивал мужик.
– Да, будем. Сколько?
– Тридцать. Половину сейчас, половину после. Женька меня знает – не кину.
Пятнадцать штук. А есть ли у меня при себе такие деньги?
Я похлопал по карманам, обнаружил банковскую карту и две купюры по тысячи.
– Нала нет? – спросил Женька.
– Нет, кажется.
– Ну, ты давай, собирай. Мы нал снимем и заедем, – произнёс Женька.
Я крутил пальцами карточку и никак не мог вспомнить пин-код. Как нал снимать-то? Да и есть ли там столько? В итоге сунул карту в поясную сумку, в которой отмычки ношу, так и не решив проблему с памятью.
Мужик помялся, поджал губы и недовольно произнёс:
– Только быстро. А то я скоро домой.
Мы вышли из мастерской, но вместо того, чтоб пойти к машине, я снова уставился на ржавую велосипедную раму.
– Сань, ты куда? – спросил Женька, а я только осознал, что иду к дому Серёги.
– Мне надо кое-что узнать, – не оборачиваясь, произнёс я.
В мыслях я подсчитывал, в какую квартиру мне постучаться. Дом старый, на площадке по четыре квартиры. По всему выходило, что мне нужен второй подъезд. И дальше, кажется, направо.
Голова соображала мутно. Тело не слушалось, но шло вперёд. Словно само прекрасно знало, что ему нужно. А мысли уплыли куда-то, в голове царил сумрак на грани обморока. А ноги продолжали нести мою несуразную тушку к подъёзду.
Домофон оказался отключен. В подъезде вообще отсутствовал свет, и мне показалось, что я вхожу не в старый, а заброшенный дом. Жильцы явно не заботились о чистоте подъезда, а уборщицу из ЖЭКа гнали прочь пинками. Со стен давно осыпалась штукатурка, кое-где обнажив кирпичную кладку. Сквозь заляпанные чем-то серым окна в подъезд не проникал солнечный свет. К перилам не хотелось прикасаться – на толстый слой кожного сала налип не менее толстый слой пыли. С потолка свисали увесистые гроздья паутины с копошившимися внутри паучатами.
Я поднялся на третий этаж и нажал кнопку звонка одной из квартир.
Дверь открылась далеко не сразу. Я уже хотел уйти, но тут замок щёлкнул, петли заскрипели, и в щель выглянула маленькая старушонка с ясными светло-голубыми глазами, неестественно яркими для потемневшего морщинистого лица. Бабулька широко улыбалась, показав здоровые ровные зубы, слишком белые для её возраста. Наверняка протезы. Седые волосы скрывал синий платок с серебряной нитью.
– Здрасьте, – произнёс я.
– Ой, а вы к кому?
– Сергей здесь живёт?
Дверь открылась шире.
– Жил, – всё с той же добродушной улыбкой ответила старушка. – Ты проходит, сынок, проходи.
Я хотел только спросить. Не собирался в гости напрашиваться, только узнать, знает ли она Серёгу. Но старушка так располагала к себе, эта её улыбка добродушная, сияющие глаза, ей просто невозможно было отказать, и я вошёл.
Разулся. Повесил в прихожей куртку. Внутреннее убранство разительно отличалось от подъезда. В квартире царила такая идеальная чистота, будто старушка заранее готовилась к моему приходу. Обстановка, конечно, устаревшая, ковры на стенах, шторки в цветочек, полированная мебель – идеальный советский быт, но в квартире старушки оказалось удивительно уютно.
– Проходи, – зазывала она меня в кухню. – Сейчас чаёчик поставлю. Вот прям только пирожков напекла, ты проходи, не стесняйся.
Будто я попал в дом к своей собственной бабушке, которой, к слову, у меня не было вовсе.
Я прошёл через большую комнату в коридор и оказался в довольно просторной кухне. У квартиры была необычная планировка. Из прихожей небольшой коридор вёл в просторную комнату, а уже оттуда можно было попасть в кухню. Здесь имелись и другие комнаты, изолированные, но я не стал без спросу открывать двери, чтоб посмотреть, что там. Пригласили-то меня на кухню. Наверное, когда-то эта квартира была коммунальной, а теперь досталась одной старушке. Неплохо Серёга живёт, надо заметить. Или жил?..
– Вы с Сережей служили вместе, – произнесла старушка, не вопрошая, а утверждая.
На стол плюхнулся смешной чайник, расписанный под божью коровку. Бабушка налила чай и придвинула ко мне блюдо с пирожками. Уютно у неё так, сразу расслабляешься. Старушка села напротив, тоже налила себе чай.
– Как же хорошо, что ты зашёл, – она улыбалась, но в глазах отражалась грусть. – А то я всё одна да одна. Серёжки-то давно уж нет. Один он у меня был, поздний. Как сейчас помню, в закрытом гробу хоронили. Даже увидеть мне его в последний раз не дали. Говорят, обгорел сильно. Товарища спас, а сам погиб. Хороший он у меня был.
– Погиб? – переспросил я, прожевав пирожок с повидлом.
– А ты не знал, что ли? – удивлённо всплеснула руками старушка. – Уж двадцать лет как нет нашего Серёжки. А то и больше… Вы ж служили вместе.
– Да, но… – мне очень не хотелось ей врать, поэтому я просто замолчал, заткнул рот очередным пирожком.
– Мне когда командир его позвонил, сказал, что собой он закрыл товарища. Пулю словил. А потом загорелось там всё, ох…
Я почти не помнил своего прошлого. Я не мог вспомнить, кем были мои родители, да и были ли они вообще? Кто я? Откуда здесь взялся? Но перед глазами встала картина боя. Мы заняли позицию. Вот-вот должно прийти подкрепление. Нужно продержаться. Совсем чуть-чуть. Слышны залпы артиллерии. Но бьют не по нашей точке. У меня снайперская винтовка. У Серёги автомат. Откуда-то дым. Я целюсь. Стреляю. Ничего не видно из-за дыма. И запах такой, ни с чем не спутаешь. Порох и палёная кожа. Так пахнет война…
Так пахнет война… на которой я никогда не был.
Я не служил в армии, не был на войне и не умирал. Но почему-то помнил это.
Меня ранили. Боль такая, что в глазах темнее. Я теряю сознание, но вновь прихожу в себя от боли. В животе словно мясорубка. Крути, разбрасывает кишки, заставляет извиваться. Хочется закричать, но сил хватает только на сиплый стон. В животе осколок. Зажимаю рану. Сгустки крови просачиваются сквозь пальцы…
Мне и сейчас больно…
Даже полез рукой под футболку – нащупал шрам. Неужели, я был там?..
Я залпом допил чай, хотел сразу уйти потому что… потому что невыносимо. Мои – чужие воспоминания взрывали мозг. И старушку жалко, милая она такая, добродушная, и чай вкусный, но если задержусь ещё хоть на секунду, сойду с ума.
– А фотографии ты видел? – спросила старушка.
Зачем-то помотал головой.
Теперь уйти не получится. А в голове туман.
Бабулька вернулась со старым фотоальбомом. Переставила стул поближе ко мне, уселась рядом.
– Вот тут Серёжка маленький совсем. Гляди, какой смешной. Он эту шапку терпеть не мог – колючая, – она показывает мне чёрно-белую фотокарточку, на которой Серёга стоит возле уличной ёлки. – А вот он в первый класс пошёл. А тут, посмотри, выпускной. На этой девочке жениться хотел…
Я не смотрю. Не слушаю. Но неудобно ведь, старушка такая добродушная. И ей так тоскливо одной. Мне жаль её до слёз. Но рана в животе… Рана, которой у меня никогда не было.
Мне кажется, кровь сочится сквозь пальцы. Боль скручивает кишки, будто в живот засунули миксер. Темнеет в глазах…
– А это он после срочной службы. А это ты…
Я пытаюсь увидеть, что она мне показывает, но слишком темно. Почему вдруг стало темно?! Почему здесь темно?!..
Кажется, меня стошнило.
Я больше не сидел за столом. Я лежал, измазанный собственной блевотиной, на холодном бетонном полу. Одна рука кое-как двигалось, второй, казалось, нет вовсе. С трудом открыл глаза, утёрся одной рукой и с трудом разлепил ресницы.
Комната больше не казалась уютной. С изъеденного плесенью потолка капало. По углам свисала паутина, а сам я лежал на деревянном полу у холодной батареи. Собственно, рука, которой я никак не мог пошевелить, оказалась прикована к трубе. Наручники тоже старые, покрытые ржавчиной, но, сука, крепкие. Я подёргал рукой, отчего браслет лишь сильнее впился в кожу.
Я влип. Даже такая мутная башка это понимала. Я влип конкретно. Наверное, никогда в жизни так не влипал. Последнее, что я помнил, так это фотки, которые показывала мне милая старушка. Вот только теперь в голове всплыло, что Серёга жил один. Или не один, а с бабой какой-то. В общем-то, не важно. Но точно не с матерью. Потому как та несколько лет назад ушла в мир иной. А эта бабка… да насрать, кто эта бабка. Выбираться надо.
Я ещё раз дёрнул прикованной рукой и застонал от острой боли в запястье. Огляделся по сторонам – совершенно пустая и точно давно нежилая комната. Заброшенный дом, полуразвалившийся, в котором даже бомжи, по ходу, не обитают. От окна тянуло холодом, точнее, не от окна, а от балкона, рядом с которым я и валялся. И если немного извернуться, можно увидеть старый ржавый велосипед. Извернуться мне не удавалось, но я точно знал, что это тот самый балкон.
Дверь в комнату не заперта, даже чуть приоткрыта. А толку-то? Добраться до неё мешают наручники. Где-то за стеной слышен шорох, не то мыши, не то просто ветер гуляет, а, может, всё-таки бомжи?
– Эй, есть тут кто? – собственный голос показался чужим, хриплым, сдавленным.
За стенкой раздались шаркающие шаги. Хоть бы уж это были бомжи, а не тот, кто меня приковал. Ну, же, бомжики, пожалуйста, пусть это будете вы. Но дверь со крипом распахнулась, и я увидел улыбчивую старушку. Она ничуть не изменилась, не превратилась в жуткое чудише, глаза её сияли благодушием, губы растягивались в улыбке, обнажая ровные белые зубы. Не бывает у старух таких зубов. Вставная челюсть у неё, что ли? Бабка точно будто из рекламы зубной пасты для всей семьи. Не веяло от неё злобой или угрозой. Так, может, она и не при чём?
– Бабуль, у тебя ключик от наручников есть? – с надеждой спросил я.
– Есть, есть, – закивала она и присела на корточки.
Я уж, было, обрадовался. Решил, не старушка меня заковала, да и как на эту типичную бабушку – божий одуванчик подумать-то можно было? И сейчас она меня отцепит от батареи, и я покину сие неприглядное помещение…
Старуха ухватила меня за ступню и дёрнула с такой силой, что моя задница оторвалась от пола. В ноге хрустнуло. Я взвыл, задёргался, но бабкины пальца впились в ногу, словно стальные щупальца. Вторая её рука скользнула по ноге, задрала штанину.
– Да не дёргайся, миленький, – всё с той же радушной улыбкой пробормотала старуха.
Мерзкое прикосновение холодного рта и острая боль в голени. Бабка меня укусила!
Я извернулся, вдарил её второй ногой по башке. Её голова сильно откинулась назад, будто мне удалось сломать её шею, а хватка ослабла. Но бабка с неестественно загнутой головой не рухнула замертво, даже в конвульсиях не задёргалась. Она руками ухватила свесившуюся на спину башку и поставила на место. И тихо засмеялась.
Я отпрянул насколько мог, вжался в батарею. И тоже истерически хихикнул, дескать, вот вы какие, бешеные бабки.
Рот старухи был перемазан кровью. Она всё так же улыбалась, только глаза теперь закатились, и светлая радужка выглядывала лишь наполовину. Теперь она точно меня сожрёт…
Но я ошибся. Вместо того, чтоб снова наброситься, она дёрнула себя за уши, и глаза её встали на место. Как кукла какая-то. Там подкрути, тут за рычажок дёрни, и вот уже старушка в сборе.
Она поднялась, утёрла рожу подолом халата.
– Отдыхай, котик, я пока тесто замешу, вареньице достану… – с этими словами она вышла из комнаты.
Котик – тьфу! И так не выношу этих уменьшительно-ласкательных, а из уст склонной к каннибализму бабки это «котик» прозвучало особенно мерзко. До блевотни. Но я сегодня уже блевал, так что воздержался.
Свободной и пока ещё целой рукой я обшарил пояс. Так и есть, сумка с отмычками на месте. Бабка и не догадалась лишить меня орудия труда.
Замочек-то в наручниках простенький. Достаточно надавить на пимпочку и провернуть. Но для этого не годились мои отмычки. Какой смысл иметь готовый инструмент для такого замка, если открыть его можно скрепкой? Да вот только скрепки у меня не имелось. Этот механизм не так часто попадается, и при случае всегда можно обойтись подручными материалами. Быстр изогнуть нужную форму из любой достаточно жёсткой проволоки – делов-то. Эх, был бы я девочкой, вытащил бы из волос шпильку. У них всегда волосы этим добром нашпигованы.
Но есть и другой способ освободиться из наручников. Разомкнуть кольцо мешают зубцы. И вот если просунуть что-то тонкое и гладкое там, где эти зубцы расположены, браслет можно расстегнуть.
Пришлось пожертвовать пластиковой карточкой – благо, что и пластик на них теперь экономят, делают их тоненькими, гнущимися. Я согнул карту вдоль. Сломал. Затем снова согнул – получил уголок. И теперь оставалось только впихнуть в паз это штуку, как бы обернуть зубцы.
Руки дрожали. Никак не получалось вставить карточку, как следует. Дрожащие руки для взломщика – считай, профнепригодность. У нас же, как у хирургов, работа требует предельной точности. А если ты дрожишь весь, как с будуна, хрен проведёшь «операцию».
Но я смог. Не с первой попытки, но вставил пластиковый уголок в паз. Ржавый браслет нехотя расстегнулся, звякнул об батарею. У меня сердце чуть не выпрыгнуло от этого звука. Я замер, боясь снова увидеть бешеную бабку. Но пронесло. Не в смысле, обосрался – мимо пронесло. Хотя мог бы, и впрямь, обосраться. Поводов достаточно.
На покалеченную ногу я встал с трудом. Вывернутая ступня ныла, штанину пропитало кровью, а пережатая наручником рука едва-едва обретала чувствительность. Но я открыл балкон, впустил в затхлую сырость квартиры… сырость посвежее. На улице шёл дождь, осенний, мелкий, пробирающий до костей. Я вышел на балкон, и моё тело сквозь тонкую рубашку пронзал этот колкий дождик. Но мне было всё равно. Я перелез через перила. Третий этаж – не прыгнешь без последствий.
Осторожно, держась за скользкие перекладины, присел на едва торчащем выступе. Вниз не смотреть. Под ногами бултыхается пустота. А я держусь на одних руках. Перекладины мокрые, скользят, долго не продержаться. Эх, как же не хватало всяких страховочных тросов Женьки.
Одно мгновение – пока пальцы цепки. Повисаю на руках, чуть раскачнувшись, влетаю на балкон второго этажа.
Повезло. Удержался.
Дыхание сбилось. Голова пошла кругом. Сердце зашлось в бешеном танце меж рёбрами, вот-вот проломит грудную клетку и привет инфаркт или что-то там бывает с этой беспокойной мышцей?
Некоторое время я просто лежу на балконе второго этажа и пытаюсь прийти в себя. На первом этаже балкона нет. А это значит, что дальше предстоит прыжок. Можно, конечно, попытаться прорваться через квартиру, выбежать через подъёзд, но отчего-то мнится мне, что там могут оказаться твари похуже дохлой бабки, склонной к каннибализму.
И я снова перелезаю через перила и прыгаю вниз.
От пяток до кончиков ушей разлилась жгучая боль. Самого падения я не запомнил. Слишком быстро. Только боль говорит о том, что я всё-таки прыгнул.
Паркурист из меня хреновый. На ногах не устоял, отбил не только пятки, но и колени. Тем не менее, могу встать. Могу даже идти. Улица видится мне спасением. Здесь есть люди. Пусть не прямо здесь, но они в принципе есть. Я их не вижу, но слышу звуки проезжающих автомобилей, где-то вдали можно различить голоса. Здесь сыро и холодно, но безопасно. Здесь меня не съедят живьём.
Боль в ногах сводит с ума. Особенно в той, что искусала старуха. Но я иду к гаражам.
Женьки там, конечно же нет. И, вообще, все гаражи заперты. Того чувака с электровелосипедами тоже нет. Кажется, вечереет, но с такими тучами и не разберёшь, какое сейчас время суток.
Я прислонился к воротам гаража и сел прямо землю. Пешком до дома мне не дойти. У меня даже обуви нет, а шлёпать по лужам при температуре, близкой к нулю, то ещё удовольствие. Деньги же остались в куртке, за которой я ни за какие коврижки не вернусь.
Можно вскрыть гараж и поискать там какое-то подобие обуви, обсохнуть, прийти в себя, но мне не нравится этот вариант.
Итак, на меня напали. Мёртвая, сумасшедшая ли бабка на меня напала, покалечила мне ногу. И теперь мне нужна помощь. Кажется, впервые в жизни я хочу позвонить в какую-нибудь службу спасения. Потому как меня надо спасать. Ничего противозаконного я не совершил. Вот ни капельки.
Я пошарил руками по телу, и обнаружил в кармане штанов мобильник. Уцелел-таки, собака.
И сразу же набрал номер Женьки. Тот ответил не сразу, я долго слушал гудки и успел потерять веру в человечество.
– Слышь, ты уже уехал? – сразу спросил его.
– Ну, да. А в чём дело? – говорил он отчего-то полушёпотом.
– Ты, это, приехать за мной можешь? В гаражи.
– Сань, на чём? Я, вообще-то, на парах. Сам в маршрутку сесть не можешь?
– А тачка?
– Какая тачка?
– Ну, твоя тачка! Бля, мне срочно! Мне пиздец тут! – я уже не говорил, а орал.
– Сань, ты чего? У меня и прав-то нет, какая тачка?
Я не стал слушать. Отключился. Опять какая-то хрень началась. Сраная мистическая хрень, от которой уже вздёрнуться охота! Меня эти несостыковки в дурку загонят!
И я позвонил в «Скорую». Обрисовал ситуацию, так и так, говорю, напала на меня бабка мёртвая, спасался бегством, теперь сижу в гаражах и не могу идти. И пусть хоть в дурку везут, лишь бы там было тепло и сухо, как в памперсе.
Но «Скорая» не приехала. Приехали менты. Но даже их я был, скорее, рад видеть, чем нет. Всё-таки живые люди, а не какие-то там улыбчивые зомбаки с извращёнными гастрономическими пристрастиями. Да и убежать я не мог, если уж на то пошло. «Бобик» остановился возле меня, и оттуда вылез дородный мент.
– Это вы труп обнаружили? – спросил он.
– Это я сам чуть трупом не обнаружился, – ответил, и из уст вырвался нервный смешок.
– Встать можете? – он оценивающе оглядел меня и протянул руку. – Где ваша одежда и обувь?
Он помог мне подняться и даже усадил в машину. На переднее сиденье, как ни странно, а не в кузов, где задержанных возят.
– В той квартире осталась. Я кое-как сбежал через балкон, кажется, ногу повредил, – пояснил я.
– Адрес назвать можете, где это произошло? «Скорая» сейчас будет.
Мне даже, как в американских фильмах, дали укрыться клетчатым пледом и налили в одноразовый стаканчи растворимый кофе из термоса. Мне уже не хотелось «Скорую», мне и так стало хорошо. И нога уже не так сильно ныла.
Двое ментов направились к злополучному дому, я это из окна машины мог видеть. Я всё строил в голове версии, как лучше рассказать, чтоб меня в дурдом не упекли, но меня даже опрашивать не стали. Так странно, обычно менты себя со мной совершенно иначе ведут. Допив кофе, я окончательно осмелел и поинтересовался:
– А допрашивать меня в отделе будут?
– А допрашивать вас не мы будем. Если там труп, это подследственность следственного комитета. Да вы не волнуйтесь так, вы в безопасности, сейчас «Скорая» приедет, осмотрит.
Я и не особо волновался. А дрожал всё больше от холода. Но отвечать не стал. Не хотят допрашивать – мне же легче.
Но «Скорая» так и не приехала. Зато прибыла совсем другая машина, яркая такая, красненькая, кажется, «Тойота», но марку я не разглядел. А из неё вышла моя старая знакомая Мария-Манджу, одетая по форме и в строгих очках без оправы. Она подошла к ментовскому «Бобику» и уставилась на меня, удивлённо приподняв одну бровь.
– Вы? – произнесла следачка.
– Ага, я.
– А труп где? – этот вопрос был адресован менту.
– Наши уже пошли осматривать место. А вон они, – махнул он рукой в сторону, – несут чего-то.
Я их тоже увидел. Два мента шли в сторону гаражей и несли в руках какой-то свёрток. На труп бабки он не походил. Разве что они её по частям доставить решили. Я бы уже ничему не удивился.
– Нет там никакого трупа, – произнёс один из подошедших полицейских.
А второй протянул мне куртку.
– Ваша?
– Моя, – принял я свёрток из рук мента.
Внутри свёртка обнаружился ботинок. Один.
– Второго не было.
– А бабка? Бабка там была? – спросил я.
– Да никого там не было. Дом под снос, даже бомжей не нашли.
– То есть преступник, получается сбежал? – поинтересовалась Мария.
– А он был? Мужик, ты выпивал сегодня? – этот вопрос уже был адресован мне.
– Ничего я не выпивал. Хотите сказать, мне привиделось всё? А это откуда?
Я выставил открыл дверцу машины, выставил ногу и продемонстрировал следы от бабкиных зубов. Один из ментов склонился к моей ноге, коснулся раны, в которой отчётливо проглядывались следы человеческих зубов.
– Это не собачий укус, – со знанием дела произнёс мент.
– Хотите сказать, это человек сделал?
– Ну, не знаю. Может, ещё у какого животного такие зубы.
– У какого, интересно знать? – спросил я.
Мент поднял на меня глаза.
– А вы не сами себя?..
– Он так не изогнётся, – заговорил второй мент.
– Да это обезьяний укус! – воскликнул третий мент, который мне кофе наливал. – У меня дочку как-то макака в зоопарке укусила. Один в один зубы.
– И где тут, по-вашему, бродят стаи диких обезьян? – усмехнулась следачка Мария.
– Ну, я ж не зоолог, – пожал плечами мент.
А потом подъехала скорая. Осмотрели ногу и меня самого, сделали укол от какой-то там заразы, не то от столбняка, не то от бешенства. А то и от всего разом. Перелома не обнаружили, только незначительное растяжение – а что ж так болит, сука?! И в травмпункт велели добираться своим ходом.
– И как я в одном ботинке поеду? – спросил я, но ответа так и не получил.
Менты и вовсе попросили меня освободить машину, отобрали плед и пустой стаканчик из-под кофе. Дали только время натянуть куртку и напялить один ботинок. И уехали. «Скорая» тоже собрала свои манатки и отчалила. А я был вынужден стоять на одной ноге, ощущая желание засунуть и вторую ногу в единственную обувь, потому как от холода уже пальцы свело.
И только Маша-Манджу осталась рядом со мной. Она вытащила из багажника пакет и изоленту, и даже великодушно помогла мне запаковать босую ногу. Получился почти лапоть. Он не грел, но зато не пропускал воду, и мои носки не становились ещё более мокрыми.
– Давайте я вас подвезу хоть, – предложила следачка.
Я только согласно кивнул. Стараясь не наступать на повреждённую и замотанную в полиэтилен ногу, я доковылял до машины следачки и сел рядом с водительским местом.
– Только в отдел заедем, – произнесла она, усаживаясь за руль, – и я вас прямо до дома отвезу.
Я же согласно кивнул и, наконец, расслабился.