Дикарь: Тропа дриад

Река сворачивала вправо и уводила за собой дорогу. От воды поднимался туман, скрывая левый берег — его заливные луга и низкий кустарник. Лес по правую сторону дороги также окутывала дымка. В этой дымке деревья преображались, будто просыпались и вместо тихого ворчания переходили на зловещий заговорщицкий шелест. Ветви кустов и деревьев смыкались, и натоптанные тропы исчезали, будто и не было. Взамен возникали новые — там, где только что были заросли, открывались проходы, маняще привлекательные тихим убаюкивающим шепотом и мелькающими золотыми огонечками. «Что-то быстро темнеет в этом лесу, — подумал Белозуб. — Никогда не видел такого, чтоб лес становился вечером таким мрачным. А этот, словно волкодлак какой, перерождается под восходящей луной».

— Не сходите с тропы, — певучий голос Дикаря вырвал Белозуба из потока его дум. Охотник бросил взгляд на своих товарищей, и удивленно охнул — Кривопят и Лохмач у ближайшего дерева вглядывались в чащу. Дикарь остановился, простер к ним руки, и оба охотника нехотя подались назад.

— Тебя не спросили, чудь карекожая, — тихо проворчал Лохмач.

— Что там? — шепотом спросил Белозуб, когда они вновь двинулись по дороге вдоль реки.

— Да не разобрать точно, — махнул рукой Лохмач. — Будто бы баба, а будто и дерево. А на нем камни огнем сияют. Золото это, будь я проклят.

— Или антарь, — подхватил Кривопят. — Слыхал я, что в лесах древних, таких как здесь, этот антарь прямо с земли поднимать можно, а стоит он не хуже того золота.

Белозуб сжал губы. Не верилось ему в такое — не могло золото просто так на земле лежать, чтобы его не брал никто. Однако же…

— Если вам жизнь дорога, не отходите от дороги, — снова громко сказал Дикарь. — Не то заплатите за жадность и любопытство кровью.

— Это чуди? — осмелился спросить Белозуб. Впервые за весь поход он, первым из трех охотников, обратился к Дикарю. От самого Умбона шли они, уже почитай пять дней, а до сих пор никто из них не заговаривал с Дикарем. Тот, казалось, этого не замечал, отдавая наказы о привалах и ночевках. Он говорил, когда можно идти охотиться, а когда, как сейчас, стоит держаться дороги. Они делили еду с ним, но все же он держался в стороне, а они не смели заговорить с ним. Отчасти из-за страха перед его неведомой силой, отчасти из-за обиды — не встреть они его на той охоте, не пришлось бы им сейчас тащиться в даль дальнюю. Но приказ боярина был ясен — сопровождать Дикаря до границы Одьера и Бакира, без малого семь сотен верст, и некуда людям подневольным было деваться. Но сопровождать не значит проникнуться приязнью или вести беседу. Вот они и не вели, до текущего момента.

— Это чуди? — повторил вопрос Белозуб.

— Дриады, — ответил Дикарь. — Древесные духи.

— Слыхал я о таких, — хмыкнул Лохмач. — Говаривали, что коли такой попадается баба, так она ее околдовывает, да запирает в дерево, пока та сама не одервенеет. А коли мужик — так она его и обласкать по всякому может.

— А может и кровушку высосать, — мрачно вставил Кривопят. — Ты так же молвишь, Дикарь?

Дикарь прикрыл глаза и вздохнул.

— Люди, — сказал он, отвернулся, постоял, вслушиваясь в шепот леса и вглядываясь в последние лучи закатного солнца. — Еще полста шагов и встанем на привал. Там поляна. С нее не сходить, пока солнце не взойдет.

Лохмач тихо поворчал, и охотники понуро побрели за Дикарем. Через полсотни шагов они действительно вышли на поляну. Слева от них по прежнему текла река, омывая небольшой, но крутоватый обрыв. Справа, буквально в десяти шагах тихо нашептывал свои зловещие сказки лес.

— И как там жена моя? — тоскливо просипел Лохмач, расшнуровывая заплечную котомку и вынимая небрежно свернутую льняную подстилку. — Небось наставляет мне сейчас рога с Ващикой-кузнем. Зря мы в этот поход ввязались, мужики, точно вам говорю.

— Зря не зря, а не попишешь уже ничего, — хмурился Кривопят. Он повалился на землю и снял боты, разминая уставшие ступни.

— Говорил я, надо было еще тогда его копьем, — Лохмач ударил Белозуба по плечу ладонью. — А ты встал, будто вкопанный.

— Побоялся бы, Лохмач, он же ж слышит все, — прошептал Кривопят.

— А мне-то какой толк бояться? Хай слышит, чудь. Еще неизвестно, кто из них большая чудь — те бабы древесные, или этот карекожий.

Белозуб молчал. Он слушал лес — очень не похожий на их родной, и в то же время чем-то неуловимо напоминающий его. Охотник встал и направился к Дикарю, который разжигал костер и тихо нашептывал слова на непонятном языке. Кривопят было потянулся, чтобы остановить Белозуба, но Лохмач стукнул товарища по руке и скорчил гримасу, дескать, пусть идет коли хочет, что с чудака возьмешь.

Белозуб подошел и замялся. По прошлому разговору было понятно, что Дикарь не настроен на беседу. Дали провожатых — и то хорошо. Еду приносят, припасы тащить помогают. Будто псы охотничьи или мулы. А говорить с ними необязательно. На Белозуба накатил гнев. Он про себя обругал последними словами себя  Дикаря и развернулся чтобы уйти.

— Ты хочешь слушать, — Дикарь не поднимал головы от занимающегося в кострище огонька.

— Я хотел спросить про лес, — неожиданно для себя сказал Белозуб. Помявшись немного, присел рядом. — Про наш и про этот.

— Лес увядает, охотник, — сказал Дикарь, на этот раз подняв глаза на Белозуба. Глаза у него были обычные, человеческие, и в них, как показалось Белозубу, читалась тревога. По крайней мере ему казалось, что в глазах Дикаря тревога выглядит именно так.

— А почему? Это из-за чудей? Ну, наших фэйери, или этих, как их, дурынд…

— Дриад. Отчасти из-за них. Чья-то злая воля гонит их из насиженных мест. А те, что остаются, сходят с ума, и лес начинает увядать под гнетом этого безумия.

— Значит, это не они виноваты?

— Их безумие — всего лишь знак, следствие. А причина? Причины я не знаю.

Их разговор прервал крик. Дикарь встрепенулся, вскочил и бросился к тропе ведущей в лес от того места, где еще мгновение назад сидели Кривопят и Лохмач. Белозуб тоже подхватился. На бегу поднял копье и двинул за Дикарем, уже почти скрывшемся за кустами, — и едва не сбил его с ног. Выглянув из-за его плеча, Белозуб невольно сделал шаг назад.

— Отец, силой своей защити нас, — зашептал он. Белозуб никогда не считал себя трусом — с отрочества ходил с копьем на кабана и с рогатиной на медведя. Но тут он мог признаться, что ему страшно.

Дриад было две — ростом они были локтей семь, кожа бледно зеленая, на головах вместо волос ветви деревьев с мелкой, будто бы березовой листвой, да глаза ярко-желтые. В остальном выглядели как обычные бабы, перемазавшиеся кровью при разделке туши домашней скотины. Только здесь бабы были голые, а вместо домашней скотины был Лохмач. Голова его, оторванная от туловища, висела на ветке дерева. Язык высунут, с бороды и волос  стекали капли крови. Одна дриада держала тело цепкими тонкими, будто молодые ветви, пальцами, вторая склонившись к шее, впитывала кровь, вытекающую из туловища. «А где Кривопят?», — мелькнула мысль у Белозуба.

— Левее, охотник, — не оборачиваясь, монотонно произнес Дикарь. — У дуба твой друг и рядом его топор. Копье твое дай мне, а потом соберись с силами и освободи друга. Бегите на поляну и оставайтесь там. Чтобы вы не услышали, до рассвета оставайтесь там.

Мысли Белозуба, до этого момента смешавшиеся в одну большую кучу, мгновенно обрели ясность. Он посмотрел в сторону дуба, и увидел там, в шагах пяти от себя, Кривопята — бледного, с остекленевшими глазами, с оплетенным ветвями торсом, руками и ногами. Решимость и гнев охватили Белозуба. Он сунул в протянутую руку Дикаря копье и буквально прыгнул к Кривопяту. Краем глаза заметил, что дриады теперь смотрят на него, будто бы решая, стоит ли бросить добычу ради новой жертвы, или удовлетвориться уже имеющимся. Ближайшая дриала издала шелестящий звук, обнажив прямые острые цвета древесных корней зубы, оторвалась от тела Лохмача и двинулась к нему. Белозуб поднял топор Кривопята, перехватил его поудобнее и приготовился к схватке.

Дриада сделала шаг и дернулась, будто ее ногу что-то задержало. Дикарь запел песнь на неведомом языке и голос его будто бы заглушил все вокруг. Вторая чудь повернулась к Дикарю и швырнула в него тело несчастного Лохмача, будто это был легкий камушек. Тело, пролетев шага четыре, словно ударилось о невидимую преграду и рухнуло вниз. Дикарь перехватил копье, будто готовясь его метать, и запел еще громче. Обе дриады теперь повернулись к новой опасности, позабыв о Белозубе и Кривопяте. Белозуб было решил воспользоваться этим и рубануть чудь под колено, но голос Дикаря в его голове ясно произнес «освободи своего друга». Белозуб бросился к товарищу и принялся рубить ветки. Потом он не мог вспомнить, как поднимал Кривопята и буквально тащил его на плече те, казалось бесконечные, шаги до лагеря. Все, что он помнил — это голос Дикаря и шепот Кривопята «я же говорил, не золото это». Достигнув лагеря, Белозуб бережно опустил Кривопята на землю, а сам рухнул рядом и уставился в сторону зловещей тропы. Голоса Дикаря не было слышно.

— А я говорил, не золото это, — снова прошептал Кривопят.

— Глотни, Кривой, полегчает, — слегка опомнившийся Белозуб вынул из своей котомки бутыль с самогоном. Приложился сам, потом протянул Кривопяту. Тот, будто во сне, протянул руку к бутыли, сделал большой глоток, резко отшвырнул бутыль и закашлялся. — А вот шклянку-то швырять не обязательно, — ворчливо произнес Белозуб.

— Лохмач, — откашлявшись, просипел Кривопят. — Они Лохмача порешили.

— И Дикаря, судя по всему, — сказал Белозуб, прислушавшись. — Тихо, не слышно его песни.

— Что ж это за напасть, Белозуб? И как нам теперь выбираться?

Белозуб хотел было ответить, что следует дождаться рассвета и идти обратной дорогой. Хотел сказать, что возможно стоит соорудить плот и спуститься вниз по реке к селу, а там занять телегу на оставшиеся деньги и добраться до Умбона. Хотел, но не успел. Из леса, бережно держа согнутую в локте левую руку правой, весь в царапинах и ссадинах вышел Дикарь.

— Люди, — хрипло произнес он. — Вечно торопят события.