Глава 7
Большой торг обрушился на Ясень внезапно, как половодье: город еще не успел опомниться после смерти дракона и явления Золотоглазой (сгинуло в одночасье многолетнее иго, ожила Легенда!) — пированье и ликованье были таковы, что первые купцы из Ситана, заранее явившиеся на торг, сочли, что опоздали, и торг завершился уже празднеством.
Их разуверили быстро, и праздничная суматоха слилась с обычными хлопотами Большого торга, отчего у старшин, правящих Ясенем, головы болели вдвое. Прибыли, правда, были велики, но и беспокойства... сохрани Велех!
Старшины первыми ощутили похмелье от всех этих радостей: мало того, что Избранные остались живы и по-прежнему были на содержании города, так еще после смерти Дракона — конец налогу «на жертвы», который платили на землях Ясеня. Дракону, конечно, от этого добра мало перепадало, почти все оседало в казне, а теперь...
Да и Золотоглазая — не благо, совсем не благо, все равно, истинная она или самозваная. Пойдет она на Незримых — кара падет на Ясень. А не помочь — чернь взбунтуется (и так проходу ей не дают, славят и величают, а на старшин косятся...).
Словом, было от чего болеть старшинским головам, и когда на третий день торга Керин объявила, что набирает дружину, старшины воспряли духом: пусть девчонка собирает свое смехотворно малое войско и отправляется, куда захочет, и там сворачивает себе голову — только бы подальше от Ясеня, только б в Ясене воцарилось, наконец, спокойствие...
Скрепя сердце и скрипя зубами, Старшинская Вежа приняла на себя все расходы по снаряжению и обучению дружины Золотоглазой. Людей же в дружину искать не пришлось. Остались с Золотоглазой все бывшие Избранные — и парни, и девушки — объявив себя ее дружиной, а кроме них, заслышав о том, что Золотоглазая собирает войско, бросились к ней все, кто был молод и чтил Легенду.
Да эдак она пол Ясеня за собой уведет! — спохватились старшины, осаждаемые со всех сторон родителями, которые требовали угомонить непокорных чад.
Керин, однако, к выбору дружинников отнеслась очень серьезно, и многие парни ушли от нее разобиженные: надо же, не захотела взять! Никто не знал, о чем думала она, одному отказывая, а другого принимая, вышло, наконец, полсотни в дружине, не считая Избранных и самой Керин, и среди полусотни оказались и семь девушек, отчего старшины едва на стену не полезли.
Но... ладно, переживали многое, переживем и это.
В этот день, как и раньше, вся хоругвь[1] Золотоглазой выехала в поля за городом — объезжать коней, стрелять по цели, учиться строю и науке меча. Солнце палило, как редко в червене[2] — рубахи взмокли под кольчугами, латы раскалились, а шлемы казались так тяжелы, что в глазах плыли красные круги. Но сотник Явнут, взявшийся с двумя товарищами обучить отряд ратному делу, только покрикивал, носясь меж воинов на быстром соловом[3] коне.
— Откуда только силы у этого морока берутся? — ворчал Тума, отражая удар Гино.
Сколько уламывал Брезана, чтоб отпустил в дружину, а тут, оказывается, еще тяжелее, чем в мастерской у мехов...
«Это тебе не груши таскать!» — явственно услышал он голос мастера Брезана и даже обернулся испуганно, словно тот стоял за спиной, а потом, спохватившись, с такой яростью ринулся в бой, что Гино шарахнулся и проорал:
— Тронутый!
Наконец, солнце почти ушло за край леса, и красные облака сомкнулись над ним. Явнут объявил конец учениям. Парни, радостно крича, посыпались в траву, и через мгновение поле выглядело так, будто на нем и вправду шел бой. Будь их воля, они бы, забыв об усталости, бросились в Ясеньку, но — с первого дня учений так было заведено, — вперед купаться шли девушки.
В этом месте Ясенька делала крутой поворот, оставляя неширокую теплую заводь. Сбросив доспехи и одежду, девушки с визгом окунались в ласковую воду. Парни, вываживавшие коней, с завистью прислушивались к этому визгу. Только Керин не бросилась сразу в реку: прежде поводила Вишенку, чтоб остыла.
Эта вороная кобылка, лучшая из пригнанных на торг, слушалась только Керин, иных кусала и лягала. Она сама на торге пошла к Керин, признав ее за хозяйку, а старшины рвали бороды, услышав цену, но заплатили все...
Керин погладила Вишенку по жесткой гриве и, наконец, сама побежала купаться…
В Ясень они возвращались строем, кони шли ровно, выгибая шеи, ветер обдувал лица всадников; Явнут ехал сбоку, покрикивая на тех, кто нарушал строй. Выглядели они так внушительно, что воротная стража едва не подняла тревогу, а разобравшись, оглушила приветственными криками, и эти крики еще долго были слышны, когда они, перестроившись по трое в ряд, въезжали на улицы.
День завершался. На торговой площади закрывались лавки, отъезжали возы, но народу было еще много. Меж людей растерянно бродил крепкий черноволосый парень в куртке из овечьей шерсти. Он явно искал кого-то и злился, что не находит — то стискивал кулаки, то фыркал, то раздраженно дергал пояс — и не обращал внимания ни на толчки, ни на нелестные замечания. И тут на площади появилась дружина Золотоглазой.
Заслышав стук копыт, парень встрепенулся. Тем временем Велем, возгордившись ровным шагом своего коня, ослабил внимание и тут же налетел на опору навеса. Навес рухнул с жалобным треском, и в рядах дружины возникло замешательство. Воспользовавшись этим, черноволосый парень в три прыжка покрыл расстояние между собой и Леськой, которая успокаивала коня, и, ухватив ее за пояс, выдернул из седла.
Оказавшись в объятиях парня, Леська замерла, а потом заорала так, что навес мгновенно был забыт. Тума, бывший ближе всех и не остывший еще от горячки боя, вырвал меч из ножен и с криком: «Пшел!» — дважды плашмя огрел парня по спине. Третий удар достался Велему, который сбросил с себя обломки навеса и неосмотрительно кинулся на помощь Леське. Велем взвыл и посулил Туму лешему. Керин, видя все это, схватилась за щеки — стыд какой! — а потом вдруг крикнула так громко и повелительно, что сама диву далась:
— Стойте!
Подчинились — больше из удивления. Керин, спешившись, подбежала к ним:
— Что такое?
— Леську крадут! — выпалил Тума.
— Дурак! — огрызнулась Леська, вырвавшись из объятий парня, но Туму это не остановило:
— Вот он украсть хотел!
Керин шагнула к черноволосому, которого уже держали за плечи Гент и Ратма.
— Мартин, — охнула она, забыв о своем командирстве.
Мартин похлопал на Керин глазами и пробурчал:
— А, и ты здесь.
Велем, одной рукой почесывая загривок, несильно ткнул его в бок:
— Как с полководцем говоришь?..
— Полководец! — огрызнулся Мартин. — Чужих невест сводит.
— Дурак! — снова крикнула Леська и влепила жениху оплеуху, опередив Гента и Ратму.
— Отпустите его, — приказала Керин. — Не трогайте.
Парни разочарованно отступили. Мартин стоял злой и взъерошенный, как еж.
— Зачем ты пришел? — спросила Керин.
— За ней, — ответил Мартин, скрипнув зубами. — Отдай. Неча ей тут околачиваться.
Леська вскинулась было снова, но Керин положила руку ей на плечо и спокойно сказала:
— Я никого не неволю, кто хочет, сам идет. Пусть Леська решает, что ей делать.
Суматоха вокруг навеса затихла уже, и вся дружина стояла кругом, даже Явнут с товарищами прислушивались, усмехаясь в усы.
— Ее отец ждет, — упрямо сказал Мартин. — Одна она у него. Что тебе, других мало?
Керин чуть побледнела, но повторила спокойно:
— Сама решит. Ну, в седло!
И пошла к Вишенке. Леська двинулась за ней, но Керин, обернувшись, тихо сказала ей:
— Останься. Поговори с ним.
— Да я... — начала Леська, но Керин, не слушая, вскочила в седло. За ней, выровняв ряды, двинулась дружина. Леська, надувшись, поймала повод рыжей Лисички и так, опустив голову, стояла, изображая крайнюю обиду. И даже не дрогнула, когда приблизились робкие шаги.
— Леська, — неуверенно сказал Мартин.
Она молчала.
— Леська, — повторил он жалобнее.
— Поди с глаз, — утомленно сказала Леська.
— Я ж как лучше хотел...
— Лучше?! — Леська сверкнула глазами. — Телок безрогий! На весь город ославил! Здрасьте, явился — невеста ему занадобилась! А где ты был, когда меня дракон ел?!
Мартин хотел, было, сказать, что дракон ее и не коснулся, но счел за благо не перечить — долгий опыт помог.
— Морок! Пес желтоухий некормленый! — кричала Леська. Потом запнулась, перевела дух и уже спокойней сказала: — Ну, вот что. Если ты Керин еще раз тронешь... не видать тебе меня, как с лягушки шерсти. А уйти я от нее — не уйду.
— Что же мне делать-то? — растерялся Мартин.
— Возвращайся. Кобыл паси. А я воевать буду.
— Леська! — взмолился он. — Я же за тебя... Я с тобой повсюду пойду!
— Ах, повсюду! А в войско — сбоишься?! Да тебя и не возьмут-то...
— Возьмут, — Мартин стиснул кулаки. — Сегодня же проситься пойду!
— Теленочек ты мой глупый! — радостно изумилась Леська и, привстав на цыпочки, поцеловала его при всем честном народе.
Слово свидетеля. Наири. Святилище
Узнав, что я уйду с дружиной Золотоглазой, отец заплакал. Я растерялась. За эти недели я не раз уже видела его слабым, не раз он падал на колени, пытаясь умолить меня отказаться от моих намерений, но сейчас он молчал, и безмолвные эти слезы были страшны. А мать закричала пронзительно, как по покойнику:
— Приданое!.. Ждали-ждали, не нарадовались!.. Одним на старости лет?.. Не пущу-у!!.
Этот крик вернул мне пошатнувшуюся, было, решимость, и, вклинившись между воплями, я повторила свое:
— Ухожу.
Мать закричала еще надрывней, и тогда отец вдруг ударил кулаком по лаве:
— Молчи, Куна!
Мать умолкла и расплакалась, наконец.
— Ясонька моя, — всхлипывала она. — Зажила бы по-людски, в довольстве... Жениха мы тебе подыскали, уж такой славный...
— Молчи, — оборвал ее вновь отец. И добавил, не глядя на меня: — Думай, Наири. Решай. Твое право. Только помни, ты одна у нас...
Этим разговором все не кончилось: хватило слез, проклятий и уговоров. И другим дружинникам было не легче, а порой и тяжелее. Белобрысый Тума, с которым я сдружилась за время болезни Керин, жаловался мне:
— Ну ладно, сирота я, подвалило человеку такое счастье, так что б ты думала? Мастер Брезан не пускает. Все, мол, воевать пойдут, а кому оружье ковать? А я же вижу, он и сам бы ушел. Ну да я его уломаю...
Керин жила по-прежнему в нашем доме, но почти не появлялась. Может, сильно уставала, а может, не хотела встречаться с моими родными. Мать как-то бросилась ей в ноги, умоляла не отнимать единственную дочку. Случайно оказавшись при этом, я едва не сгорела от стыда, а Керин растерялась, побледнела: многие валились перед ней оземь, кто из преклонения, кто в ожидании чуда, а она все не могла к этому привыкнуть. Отстранив неловко мать, она убежала наверх, в свою горницу. Поднявшись следом, я увидела, что она лежит ничком на широкой, покрытой сунским ковром лаве.
— Керин! — вскрикнула я, испугавшись. Она вздрогнула, приподнялась на локтях, обратив ко мне бледное горестное лицо:
— Наири... Объясни мне, зачем это? Почему это так?
— О чем ты? — тихо спросила я, хотя и так понимала — о чем.
— На колени... Славят... Возвышают... Будто богам, будто... — она задохнулась, не договорив, упала ничком в ковер.
— Не надо, — я неловко погладила ее по голове: только с ней и училась я нежности...
Керин лежала недвижно, потом вдруг села, глаза ее вспыхнули, словно поймав солнечный луч из оконца.
— Я собираю войско. А куда я поведу его? Куда? Мне доверились... А я не вижу пути. Знаю только, что будет страшное... — Оборвав себя, она обернулась ко мне: — Наири... Может, и вправду лучше тебе остаться? Здесь покойно... А я ни счастья, ни покоя дать тебе не смогу.
Мне показалось, что холод сжал сердце, хотя в горнице было натоплено.
— Ты... гонишь меня? — спросила я первое, что пришло в голову. Глаза Керин широко раскрылись, но она молчала. — Что ж, — я все сильнее ощущала ледяную боль в сердце, — гони. Ты имеешь право на все, ведь ты спасла мне жизнь. Только лучше бы тогда меня убил дракон.
— Наири... — Керин закрыла лицо руками. — Я же не хотела... обидеть...
Что-то оборвалось во мне. Внезапно для себя самой я обняла ее за плечи, ощутила, как они худы и тонки под грубой курткой, и с отчаяньем сказала:
— Керин, прости меня! Прости, сестра...
Керин резко подняла голову:
— Как? Как ты назвала меня?..
— Сестра, — растерянно повторила я.
Губы Керин задрожали, лицо искривилось, как перед плачем. Но она не заплакала. Только сказала:
— Я думала, у меня никого нет. А у меня сестра...
— Ты смеешься, да? — горько спросила я.
— Глупая... Я так рада, что ты со мной.
— А сама прогоняешь, — мне было хорошо от ее слов.
Керин покачала головой и сказала почти по-детски:
— Я не буду больше...
Мы долго сидели молча, и я чувствовала, как ее теплое плечо касается моего.
— Наири, — сказала она вдруг спокойно и твердо, как говорила при старшинах, — пойдешь ты со мной в Казанное Святилище?
Так это было внезапно, что я растерялась:
— Да... Но только зачем? Женщин туда не пускают...
— Пустят.
И, помолчав, добавила:
— Я хочу говорить с волхвами.
Мне было жутко. Нечасто приходили сюда даже воины-мужчины, а уж женщины... Но Керин бесстрашно шла вперед, и мне нельзя было отступать.
Метелки трав били ее по коленям, по подолу холщовой рубахи; оттягивал пояс меч, — но она все равно будто летела, едва приминая траву босыми ногами. Последний луч солнца сверкнул на бусинах головной повязки, и Керин вступила в пахучую сырую темь, словно погасла. Как я испугалась за нее: будто предвидела сердцем нашу дорогу и страшный ее исход…
Мы шли. Старые ели шуршали над нами, протягивая лапы, точно костлявые высохшие руки. Бороды мха свисали с них, и серая разорванная паутина качалась на ветках. Густая слежавшаяся иглица[4] устилала землю, изредка сверху тяжело и бесшумно падали капли. Лес был тихий-тихий, будто спящий — день с его звонким ветром остался сзади, словно боясь потревожить синий мохнатый сумрак, поселившийся тут.
Тропинка вела нас вниз, петляя между стволов, а потом исчезла, растворилась в поросли густых папоротников, и мы увидели три костра — негасимый огонь Громовникова Яра. Темный, обомшелый, почти врос в землю бог пожаров и сеч. Оплели подножие дикие травы, растрескался, покрылся морщинами каменный лик. Но все так же яро и давяще взирали пустые глазницы, и губы были черны — или это сыграли шутку блики огня?
Мне стало зябко: неужто, Керин пришла просить помощи у грозного бога, неужто склонится перед ним, как склоняются издавна воины, положив на стесанный камень меч?
Она прошла мимо.
Темнота леса внезапно отступила, исчезла, и глазам открылось в сиянии солнца Казанное Святилище.
Оно походило на холм, сложенный из грубо тесаных каменных плит, и не верилось, что человеческие руки могли сотворить такое. И разве человеческие руки изукрасили стены резьбой и знаменьем — красками, которые не смогли одолеть ни непогода, ни время? И уж верно не человеческие руки зажгли в нишах по обе стороны ворот негасимые костры, отражавшиеся в темной воде озера, подобно огненным глазам божества...
Здесь, у Казанного Святилища, волхвы избирали жертвы Дракону. И как ни была я привычна принимать с усмешкой знаки слепой веры, но тоже ощутила трепет и страх. Вернулись ко мне легкий дождик и ежащиеся под ним четыре десятка парней и девчонок — испуганных, растерянных... и я среди них. Вокруг стена стражников в железе. И бродят меж до срока оплаканными и в душе похороненными закутанные в медвежьи шкуры волхвы. Неведомо, по каким приметам отбирая десяток жертв. А за одним из волхвов след в след шагает глашатай Старшинской Вежи и царапает ножом бересту.
Потом нас повезут в закрытых повозках в Ясень, чтобы прилюдно надеть браслеты Избрания и объявить нам о вечной благодарности города. И мне понятно, что словами о высоком долге прикрыта подлость, и я не могу изменить ничего, никого не могу спасти. Только сделать, как сделала, добровольно отдавшись Послам Дракона. И умереть, как умирали за меня...
Озеро преградило нам путь, но у самого берега качался челн. Со дна его поднялся служка, молодой еще, в серой рубахе до пят. Недоумение отразилось на заспанном лице, когда он разглядел нас. И немудрено: мы пришли с пустыми руками, без даров и жертв, да и женщин в капище не пускали, алтарь Верпеи Пряхи был дальше в лесу, на холме.
Прежде чем я успела задержать Керин, она легко сбежала по обрыву и остановилась перед служкой, придерживаясь, чтобы не упасть в воду, за ракитовый куст. От ее движения по обрыву потекли струйкой мелкие камешки. Служка проводил их испуганным взглядом. Затем так же испуганно уставился на Керин.
— Вы заблудились, что ль?
— А разве это не Казанное Святилище?
— О-оно...
— Ты перевозчик? Перевези нас туда.
Схватившись в ужасе за щеки, я клубком скатилась к озеру. И вовремя. Служка ошалело замахал руками, пошатнулся и с плеском рухнул в воду. Керин прыгнула в челн и схватила служку за руку и пояс, едва не отправившись за ним. Я подскочила, и вдвоем мы выволокли беднягу. Весь вымокший, сидел он на дне челна, стучал зубами, а я взялась за весло.
Святилище приближалось с каждым его взмахом, и хотя не видно было ни души, мне все чудился чей-то пристальный взгляд.
Днище заскребло по песку. Берег здесь был низкий, заросший травой. Керин первой выбралась из челна.
— Спасибо тебе, — сказала она вконец онемевшему пареньку. — Сними рубашку, мы выкрутим. Нельзя же в мокром...
Служка выскочил на берег, опять замахал руками и испуганно оглянулся на мертво молчащее Святилище.
— Плывите назад! Накажут!
Я готова была последовать его совету, но Керин покачала головой:
— Нет. Спасибо тебе.
И ободряюще улыбнувшись ему, пошла к воротам. Ворота распахнулись сами собой, я бросилась вслед за Керин, а служка, подобрав мокрый подол, побежал за нами. И едва он пересек порог, ворота захлопнулись. Стало темно, так темно, что я не различала впереди Керин. Служка посапывал за спиной, и вдруг семь огней вспыхнули перед нами, и, заслоняя их, встали семь темных фигур, недвижных, как изваяния.
— Что вам надо, женщины? — прозвучал, будто ниоткуда, гулкий холодный голос.
Глаза привыкли понемногу: я уже ясно различала Керин. Прояснились очертания низких сводов и хорошо теперь были видны волхвы — рослые длиннобородые старцы в медвежьих шкурах. Керин перед ними казалась совсем маленькой.
— Я пришла спросить, — сказала она громко.
Волхвы шевельнулись, и прозвучал тот же голос:
— Ты явилась к богам без даров и с оружием, женщина, и еще смеешь спрашивать?
— Это же Золотоглазая! — крикнула я, и сама убоялась своей смелости.
— Перед богами все равны, — бесстрастно ответил голос, и только сейчас я поняла, что говорит старый волхв, сжимавший в руке посох с рычьими[5] рогами наверху.
— Мой меч, — тихо сказала Керин, но голос ее, как гром, разнесся под сводами, — мой меч освящен кровью Дракона, чудища, которое никогда уже не сможет убивать невинных. А дар мой — вот он!
Она протянула руку, и черным блеском сверкнул на ее ладони тяжелый браслет Избрания. Волхвы невольно подались вперед.
— У какого же бога ты хочешь просить защиты?
Керин вскинула голову:
— Мне не защита нужна, а знание.
Волхвы переглянулись и, несмотря на их суровую бесстрастность, почудилось мне, что они растеряны и возмущены.
— Дерзкая! — старший волхв шагнул вперед, ударил об пол тяжелым посохом. — Ты требуешь посвящения, доступного лишь немногим!
Волхвы качнулись, полукругом обступая нас, и мне стало страшно. В испуге я оглянулась: служка исчез.
Что делать? Кого звать на помощь?..
И тут загудели шаги — справа, где терялся во тьме коридор. Потом выплыло и стало приближаться блеклое пятнышко света. Шел высокий прямой белобородый старик, неся в ладонях ярко горящую плошку. На плече у старика, часто мигая, сидела седая сова. Да и сам он был похож на сову — круглоглазый, с хищным крючковатым носом. Мне показалось, что он стар, как мир.
— Остановитесь, — и услужливое эхо повторило его голос так громко, что пламя на жертвенниках заколебалось, а волхвы, будто очнувшись, разомкнули круг.
Старец подошел к Керин, и она бесстрашно взглянула в его спрятанные под седыми бровями суровые глаза.
— Чего ты ищешь здесь? — спросил волхв.
— Цель и знание.
— Не тяжкой ли будет ноша?
— Я не одна ее понесу.
— Есть тяжесть, которую не разделишь ни с кем. Ты можешь еще уйти.
Керин молчала. Колебалось пламя в плошке на ладонях волхва.
— Не могу, — сказала Керин.
На мгновение он склонил голову.
— Идем.
Керин шагнула за ним, и тут неведомая сила сорвала меня с места и толкнула вперед:
— Я с тобой!
Волхв обернулся, сова завозилась у него на плече, хлопая крылом. Я вздрогнула от режущего взгляда.
— Ты разделишь с ней все, — сказал он тихо. — Даже то, что ни с кем не захочешь делить. Но не сейчас.
Эти слова будто пригвоздили меня к месту.
Керин ушла вслед за стариком, и другие волхвы сгинули куда-то. В пещере наступила гулкая тишина, такая, что, казалось, слышен был шорох пламени, и почему-то именно сейчас мне стало страшнее, чем прежде. В растерянности я оглянулась, и тут откуда-то из темноты вынырнул давешний служка.
— Пошли, что ли, — прошептал он, озираясь. — Покуда все спокойно...
И впрямь все было спокойно, и ни души не встретилось нам, пока он вел меня по подземному коридору. Как облегченно вздохнула я, оказавшись, наконец, снаружи! Пусть седенькие тучи затянули солнце, и холодный ветер рябил воду, — все равно это лучше было, чем ледяной жар священных огней!
Я села на траве у прибрежных кустов. Служка устроился рядом, подобрав осторожно полы рубахи, чтобы не испачкать. Это выглядело смешно, но я не смеялась: эта рубаха у него, наверняка, была единственная.
Все мои мысли были сейчас с Керин. Даже странные слова старого волхва меня не тревожили, отошли куда-то. Время тянулось. Солнце будто застыло на небе.
— Однако, храбрые вы, — пробормотал служка, и я взглянула на него с удивлением: еще здесь? Он сидел, придерживая мокрый подол на растопыренных пальцах, и смотрел на меня с боязливым любопытством. — Ведь забили бы посохами. Непременно забили бы, если б не дедуня.
— Утешил, — проворчала я. — Это кто — дедуня?
— Ты разве не знаешь? Он же самый старый в Святилище! Самого Винара помнит, Сварогом клянусь! — служка оживился, замахал руками, забыв о мокрой рубахе.
Я ему не очень поверила, но перечить не стала. Спросила только:
— Разве он тебе родич?
Парень опешил, разинул рот. Помотал головой:
— Не-ет, что ты. Он меня служению учит. И... добрый он.
— Так это ты привел его? — догадалась я, наконец.
— Угу...
После этого парень почему-то замолк. Я пыталась его еще расспрашивать, но добилась только одного: что имя ему Лешек. Мне надоело допытываться, и оба мы долго молчали.
Вдруг странный звук донесся от ворот, будто порвали струну. Служка вскочил, я едва успела обернуться и увидела, что ворота разошлись, и в створках стоит Керин. Она сделала шаг, другой, спотыкаясь и пошатываясь, как ослепший человек, который впервые пытается идти.
Застыла.
Только ладони были чуть протянуты вперед.
И глаза неподвижно смотрели за край леса, на солнце — не видя.
Мы с Лешеком одновременно подбежали к ней, подхватили под руки. Она словно и не почувствовала, что мы рядом. Осторожно, как больную, свели мы ее по берегу к челну и усадили. Она повиновалась, не говоря ни слова, и видно было, что душа ее далеко. Лешек греб, а я придерживала Керин, обняв ее за плечи, иначе она неминуемо выпала бы. И, когда днище зашуршало уже по песку, Керин вдруг, склонив голову ко мне на плечо, тихо, одними губами проговорила:
— Не все враждебно, что черно, и Мертвый лес еще не мертв...
— Что?! — встрепенулась я, но она уже смолкла, вновь оцепенело глядя в никуда.
Я хотела теперь лишь одного — увести ее поскорее отсюда.
Мне казалось, что вдали от Святилища она быстрее очнется от этого дурмана. Не сразу я заметила, что Лешек идет рядом, а на вопрос мой, не хватятся ли его волхвы, он ответил сумрачно и дерзко:
— Погодят.
И так мы продирались втроем через чащу, то теряя тропинку, то вновь находя ее. Путь показался мне бесконечным, а Керин все никак не могла очнуться, и это меня больше всего пугало. Наконец, мы выбрались из тени священного леса, и солнце засияло прямо над нами. Через поле наметом мчался в нашу сторону всадник. Когда приблизился, я узнала Туму.
— Насилу отыскал! — крикнул он, спрыгивая в траву. — Вести есть... — и осекся, взглянув на Керин.
— Говори, — поторопила я.
Тума перевел дыхание.
— В землях Мелдена... бунт... — выдохнул он, не отрывая глаз от Керин.
— Что?!
— Бунт, говорю...
И тут произошло чудо. Керин, мгновенно ожив, твердо шагнула к нему:
— Что за бунт, Тума? Кто принес вести?
— Купцы из Туле... — Тума перехватил повод солового. — Говорят, подвладные[6] взбунтовались. Кнехты[7] веси жгут...
Керин вскинула голову, вздохнула отчаянно, будто в последний раз.
— Вот и все, — сказала она почти беззвучно. — Вот и все. Поспешим.
Тума отдал ей повод коня, подставил колено, и она легко вскочила в седло.
Я оглянулась на Лешека. Он застыл, жмурясь от солнца.
— Пошли, — сказал мне Тума.
Керин пустила коня рысью. Когда мы отошли, я еще раз взглянула на Лешека. Он вдруг топнул ногой, вцепился руками в подол рубахи и с треском ободрал его чуть ли не до колен. Потом отшвырнул тряпку, в три прыжка догнал нас и, не говоря ни слова, зашагал рядом. Тума фыркнул было, но я ткнула его локтем в бок. А Керин на соловом коне была уже почти неразличима в лучах солнца.
Конец 1 части
[1] хоругвь — воинское подразделение
[2] червень — июнь
[3] соловый — рыжий конь с белыми гривой и хвостом
[4] иглица — палая хвоя
[5] рык — дикий бык
[6] подвладные — то же, что крепостные
[7] кнехт (кметь) — профессиональный воин
