Глава 10

Отведя колючие ветки боярышника, они осторожно выглянули.

— О-ой... — прошептала Леська.

Сарт был отсюда виден, как на ладони: огромный, тяжело вросший в землю увенчанными зубцами стенами, сложенными из дикого камня; из-за стен драконьими хребтами торчали ребристые крыши внутренних зданий. Вперед, на островок в середине рва, выдавалась приземистая круглая башня, прикрывавшая браму. К ней от берега тянулся свайный настил, обрываясь на полдороге: мост был поднят. Орали лягушки во рву и вороны, а разнородные стрельницы[1] из рудого кирпича, скучась, тянулись в небо окровавленными пальцами.

Слобода перед замком сгорела: торчали уцелевшие кое-где обугленные бревна, пахло мокрой золой, вращались крылья обойденной огнем и пустой ветряной мельницы. В стороне, с яворов взлетали, как по команде, вороны, и опять тяжело опускались на деревья, недовольно крича…

На вытянутом голом суку болтались облитые смолой висельники…

Гротан посмотрел туда, и в его глазах заплясали шалые желтые искры.

— Не взять... в лоб...

Керин кивнула.

Много дней после первого своего боя продвигались они по этой земле, выдавливая, как гной из раны, кнехтов Мелдена из каждой веси, весочки, деревеньки, хуторка. Потеряли людей — и приобрели. Войско разбухало, как Ясенька в половодье, впитывая в себя мелкие отряды бунтующих ратаев.

Их начинали бояться: и если раньше кнехты могли отъезжать по десять-пятнадцать, чтобы с коня ткнуть горящей походней под беззащитную стреху, то теперь появлялись только большими отрядами и только днем.

Гротан был одним из тех, кому Мелден был обязан бунтом. И тем еще, что не мог ожидать подкрепления из Фернаха. За несколько дней мятежные ратаи уставили засеками середину Северного трактаи в нескольких местах сняли с него ряды тесаных плит — не полностью, а “изюмом”, неравномерно, подстилающий же слой взрыхлили, сделав тракт непроходимым для конницы, из которой, по большей части, и состояло войско Мелдена. Попасть из замка в замок теперь можно было только окольными тропками или по порубежной реке Ставе.

Именно Гротана в веси поджидали тогда кнехты: продал кто-то — их отряд пришел около полудня, весь окружили, и начали дознание. Сельчане, замеченные в сношениях с бунтовщиком, сперва были пытаны, а потом повешены на колодезном журавле...

Гротан всегда платил долги, но когда явился с полусотней вооруженных ратаев, оказалось, что дело сделали за него.

Помогая веснякам собирать уцелевшее имущество, копая для них землянки на острове среди болота, Гротан не оставлял мысли познакомиться с Золотоглазой...

Его опыт тоже был бесценен: одно дело — насильно вбитые чужие знания, и совсем другое — своей шкурой учиться жить на пригнутой страхом земле. Керин накрепко запомнила сказанное им: 

«Сверчок полевой заткнулся — считай, оно тут» — речь шла о Незримых...

Счеты у Гротана с Мелденом были старые.

Первый раз охотник был схвачен, бит батогами и брошен в замковый ров, но… кому суждено быть повешенным, тот не утонет… Гротан ушел, из мести подпалив караульню. Его взяли вдругорядь, пытали... он ушел снова. На память об этом мятежнику осталась сломанная и неправильно сросшаяся нога, отчего он ковылял и подпрыгивал при ходьбе, но он все равно двигался бесшумно и ловко, как дикий кот. И горе было бы тому, кто осмелился бы над его походкой смеяться.

Было у Гротана прозвище — Шершень. Получил он его за колючий нрав, ядовитый язык и не менее убийственные стрелы: Шершень всегда держал при себе ростовой лук из рычьих рогов, и бронебойной стрелой с пятидесяти шагов запросто пробивал дубовый щит в два пальца толщиной и любой доспех. Устоял бы под его стрелами разве сказочный орихальк[2], но тот был столь редок, что Мелдену — хоть продай он половину Сарта с угодьями! — хватило бы разве на поясок.

— Взятием[3] не возьмем. Людей только положим.

Гротан сидел на плаще, вытянув больную ногу, и хлебал поднесенный Леськой суп. Лук был прислонен к сосне. Шершень косился на него, сдержанно улыбался. Золотоглазая знала причину этому... не зря, ох не зря охотник задержался, отправив их вперед.

— А на выстоянье[4] эта зверюга год в норе просидит — не почешется. Нам бы его из замка выманить, да как?

— А вы ему Леську через стену киньте, — пробегая, посоветовал Тума. — Она рыцаря язычком в полдня ухлопает... сам в плен запросится.

Керин фыркнула в ладонь, глаза полыхнули расплавленным золотом:

— Леську... Ты хорошо ли, Шершень, замок знаешь?

Гротан почесал переносицу:

— Н-н, допустим.

— Доедай тогда.

Она увела Гротана на затишную полянку, под куст крушины (поставив Леську сторожить, чтобы за Тумой не гонялась), усадила на земле, сама села напротив:

— Давай обе руки и ничего не бойся.

Шершень осклабился, но насмешку проглотил. Протянул ладони. Руки Керин оказались сухими и теплыми.

— Думай про замок. Любой камушек, закуток, паутинка... все, что вспомнишь...

...Охотник ошалело крутил головой. Он заметил, что тени укоротились и сдвинулись, солнце жарило во всю, напекая голову. Керин все еще сидела напротив, стиснув в ладони пучок выдранной с корнем травы. Встрепанная и мокрая, как мышь, хлопала глазами.

— Н-ну-у... — хрипло выдохнул он. — Ты меня всего выпила, до капельки. Я и имя свое не вспомню.

Керин посмотрела на траву в руке, откинула, вытерла руку о ноговицы[5]:

— Прос-ти... я не научилась... толком. Лесь! Пить...

Шершень поддержал ее за плечи:

— Леська! Клуша сонная!

— Несу уже! — и выплеснула на языкастого кувшин.

Вечером того же дня, наказав богатырю Велему сторожить крепче, выскользнула Керин из ночного лагеря… Хотя, если все пойдет как задумано, ничего непредвиденного и не должно случиться — в эту ночь Мелдену будет не до них. Да и в другие тоже.

Разъяснилось: в небе висел хрупкий молодой месяц, и тени сосен сетью накрыли прогалину. Бесшумно возник рядом серый охотник. Керин села, утопив пальцы в жесткой шерсти его загривка, прислонившись к теплому боку, а спиной упираясь в смолистый ствол…

Вбирала в себя звуки ночного леса… растворялась в нем… сливалась с кронами и корнями… уходила к Сарту, к пепелищам…

Она ощущала замок, как меч чувствует ножны…

А потом, так и не выпустив волчьей шубы, стекла в траву.

От дубов и сосен ложились на землю четкие утренние тени, а воздух между стволами казался напоенным сиянием. Сквозь откинутый полог шатра, опираясь на высокое изголовье, Керин смотрела на лес. Глубоко дышала, избавляясь от темного сна.

Стан просыпался. Раздували вчерашние угли в золе, громыхали котлами кашевары; кмети, позевывая, тянулись умываться к ручью. Сменились караульные. Кого-то громко бранил взъерошенный со сна Велем. Керин быстро опустила ресницы, услышав голосок Леськи:

— Тихо! Орешь, как пьяный кочет на заборе.

Велем окрысился, но бас приглушил. В губы Керин ткнулся мокрый край берестяной кружки. Питье было холодным и резким на вкус.

— Она скоро придет в себя? — Велем изо всех сил старался сдерживать голосище, но получалось плохо.

— Ты что! — шикнула Леська. — Нельзя. Ну, когда человек такой, это значит, его душа бродит где-то. Как цветок на серебряной нитке, — добавила она задумчиво. — А если дернуть слишком резко, нитку можно запутать или порвать. И вообще, — накинулась она на парня. — Я разве знаю? Думаешь, лечить овечек или там коней и людей — одно и то же?

— Ну-у... ты нас честишь то телками безрогими, то жеребцами перестоялыми — так велика ли разница?

— Тревожусь я. В Ясене такого не было. А тут уж в третий раз. Ну, как... этот... Незримый... пегушку съесть пробовал.

— Во второй, — поправил Велем. — Так-то она только мерзла.

— А после Казанного святилища? Наири говорила.

— Тю, рыжая. Надо душе уходить — значит, надо. Золотоглазая...

Чашка полетела, расплескивая зелье, Леська вскочила и зашипела.

— П-шла, п-шла, лиса драная! — раздался совсем близко чужой голосище: громкий, но невнятный, будто говоривший давился кашей. — Хочу — и иду-ик!

Было похоже, что рыжая вцепилась в татя когтями. Мужик орал, Леська визжала, но в то же время шум удалялся. Либо вмешалась охрана, но скорей здоровила Велем уносил за шкирки обоих. Ох, не повезло кому-то.

— Что такое?! — Керин узнала голос Гротана.

— Шершень! Девке ска... — судя по звуку, Велем припечатал крамольника о землю. И громко завернул сбегавшихся.

— Ты, мил человек, как зовешься и чьего десятка? — Шершень шумно поднял и отряхнул Леськину жертву. Тот что-то забубнил в ответ. Прорвалось: «Я мужчина!»

Керин хмыкнула, вытерла мокрую шею.

Снова заглянула в палатку Леська, решила, что Керин дремлет, и на цыпочках ушла.

— ...А я ее саму хочу спросить. Раз она такая избавительница. Жниво самое ни на есть, перестоит жито. Мелдена мы в замок загнали — и ладно. Пусть сидит, а нам домой пора.

— И сам ли ты, Жаха, до такого домыслился? — нежно спросил Шершень. — Али подсказал кто?

— Мы с парнями думали. Сами!

— Тихо, — видно, Шершень надавил ему на плечо: каши в сварливом голосе стало побольше, а звука поменьше. — А с какими парнями?

— Ну, Гмыря из Студенца, Хуго... — как горох, посыпались имена и названия весочек. — Все хозяева справные, не голь.

— И дома ваши целы?

— Кабы целы, я бы в бучу не полез, — неохотно признался Жаха. — Но от хозяйства осталось. Да я, углежог, под Ясень пойду, заработаю.

Керин, наконец, вспомнила его самого: вороной мрачный дылда с намертво въевшейся в кожу угольной пылью, всклокоченной волосней и бородой под глазищи.

— Я этот Сарт видел. На него переть — это ж чистая смерть.

Керин не выдержала. Выглянула в щелку в пологе. Говорящие были, как на ладони.

— Садись, Жаха, — вкрадчиво произнес Шершень, — в ногах правды нет.

Мужик перестал топтаться и недоверчиво присел, но руки его никак не хотели пребывать в неподвижности: они то скребли нечесаное гнездо на голове, то лезли в черную, такую же растрепанную бороду.

— Выпьешь? — Шершень протянул угольщику кружку. Тот понюхал, нерешительно глотнул. Дернул ноздрями.

— А скажи мне, Жаха, были ли у тебя куры?

— Ну...

— Так были? — непонятно к чему вел Шершень.

— Были, женка держала, — сквозь зубы выдавил мужик. — Пять несушек и певун.

— А хорошие ли?

— Какое! — угольщик махнул рукой. — А певун как уклюнет — хочь домой не приходи. Хорь его съел.

— Съел, говоришь? — Гротан распрямил и потер ногу. — И что?

Угольщик оживился, даже руками замахал:

— Так я того хоря словил! Неделю ловил. И об стенку — жах!

— Хори... они живучие, — посетовал Шершень.

— От меня не уйдешь.

Гротан резко наклонился вперед:

— Так чего ж хоря отпускаешь?! Он в своем Сарте раны залижет — и опять твоих несушек драть. И если б только несушек.

Жаха немилосердно вцепился в волосы, губы его беззвучно шевелились, но оправдание подобралось не сразу. Да еще отвлекали скрип тетив да перестук деревянных мечей за деревьями. И заинтересованные лица немногих слушателей: они-то молчали, но ухмылки на рожах — не глядел бы.

— Так то... — Шершень поощряюще улыбался, и угольщик выдавил: — Так то хорь, а то... похуже. Мы в нору за хорем, а там... похуже... это... Душу загублю.

— Во, дурак - человек, — не вынеся, вмешался Велем. — С него шкуру драли — он терпит. Богов его в болото спускали — терпит. Дом спалили, жену снасильничали... 

Угольщик набычился, глаза сверкнули злобой.

— Ты головой не мотай, — лениво потянулся Гротан. — Парень дело говорит. Допрежь, чем кулаками махать, примерься: в кого. Да и трус ты.

— Я-а?

— Избавительницу нам боги послали, а ты ее бросаешь. Тогда кто ты? Трус и есть.

Жаха заткнулся надолго.

Гротан не торопил. Керин знала, о чем охотник думает сейчас.

В общем, она думала то же самое: таких, как этот угольщик, в войске немного, да ложка дегтю бочку меда портит. Гнать бы в три шеи, но за ними потянутся домой другие. У каждого, почитай, под кустом детишки плачут и хлеб не скошенный. И поди объясни, что хоря надо добить в норе. Иначе все обман, пустое.

Иначе снова Незримые.

Золотоглазая встала. От резкого движения закружилась голова. Она откинула полог и зажмурилась. Велем и Гротан поддержали с двух сторон.

— Трусы дерутся лучше, чем храбрецы, — сказала Керин.

Жаха отвесил рот. Смешно дернулась борода-метелка.

— А почему? — ошеломленно спросил Шершень.

— Ну, во-первых, они очертя голову не кинутся в бой, а сначала подумают. А во-вторых, они стыдятся своей трусости. И потому будут держаться там, где другие давно бы побежали.

Шершень нацелил в Жаху прищуренный взгляд:

— Понял, борода?

— Я сяду, — Керин с облегчением опустилась на подстеленную Велемом попону. — Думаете, мне не страшно? Вот только... Волхвы из Казанного Святилища говорят, что на землях Незримых год от года рождается все меньше детей. Если мы сейчас, ничего не довершив, повернем по домам, что завтра будет?

— Ясно, что будет, — не утерпел Шершень, — Мелден вылезет из норы и переловит нас, как зайцев, по одиночке. С собаками — как меня гнали. И никаких тебе детей...

— А что, — совсем тихо продолжила Золотоглазая, — будет послезавтра? Это сегодня у нас есть хоть малая, да помощь от Ясеня. Это сегодня мы все заодно. 

Она с силой провела руками по лицу, в упор взглянула на угольщика:

— Хочешь домой — ступай. Но — что до меня, то я пойду за Незримыми до озера Сумрак. Если надо, и одна пойду.

— Одна не пойдешь, — упер кулачищи в бока Велем. — Легенда легендой, конечно. И, может, мужества по ней мужикам не положено… Зато совесть моя при мне… Вот когда к дракону лезли, я тоже не верил, что выживем, — он повел плечами. — Только дракон нами поперхнулся, а Незримые и подавно... подавятся!

Раздались короткие смешки. Жаха, и тот не выдержал, ухмыльнулся.

— А еще самое время, — снова встрял Шершень, — всяким прихвостням да владетелям на кой чего наступить. Чтоб на будущее...

Углежог опять подергал бороду и возразил, уже сдавшись:

— Дык... На что его брать? Огнем сподручней закидать издаля, кто будет выскакивать — тех сложим. А самим чего лезть в пекло?

Золотоглазая вздохнула и собралась ответить, но Гротан снова опередил и ее, и вскинувшегося, было, Велема:

— Оно бы и неплохо… да боюсь я, что в поле мы против кнехтов... солома против косы, — он покрутил головой. — Да и в подвалах Сарта пленные. Их что — тоже сожжем? То-то… А есть и еще одна закавыка. Вот, скажем, спалили мы Сарт, и не стало на наших землях рыцаря Мелдена. А вон там, — Гротан махнул рукой в сторону ручья, — только перейти Ставу, и вот он — замок рыцаря Горта. Слыхал про такого?

Жаха ошеломленно кивнул. О Горте никто пока не подумал. Гротан же забил последний гвоздь:

— Если мы Сарт спалим или как иначе в негодность приведем, рыцарь Горт тебя на радостях выше себя самого поставит: петельку прилаживать не снизойдет, а вот чурбак самолично из-под ног выбьет.

Жаха тяжело выдохнул и вытер рукавом лоб. Припекало. Прямо над его головой прогудел шершень и деловито полез по стволу дуба. Велем проводил его глазами... посмотрел на Гротана... и вдруг ухмыльнулся от уха до уха:

— Так что же, Мелдена на развод оставить, чтобы Горт не влез?

— А я разве такое говорю? Сарт нам для защиты нужен. А хозяин его... — Гротан недобро прищурился и сплюнул. — Знать бы, что он сейчас делает...

Керин облизнула губы:

— Хочешь, скажу?

[1] стрельница — башня

[2] орихальк — особо прочный металлический сплав

[3] взятие — штурм

[4] выстоянье — осада

[5] ноговицы — штаны