Глава 13

Мэннор остановился у столика менялы. Тот долго не поднимал увенчанной кожаным колпаком головы, делал вид, будто целиком поглощен подсчетами. Потом, не торопясь, оборотил к купцу сморщенное хитрое лицо.

— Славный рыцарь, чем могу служить?

Грубая лесть царапнула. Мэннор швырнул на столик кошель:

— Мне нужны коровки.

Меняла быстро закивал. Высыпал из кошеля деньги. Разглядывал, близко поднося к глазам, ощупывал, тряс в ладонях, прислушиваясь к долгому звону. Взвешивал на маленьких весах. Некоторые пробовал на зуб.

— Края посечены, полного весу нет, — пробурчал он, понимая, что терпение ждущего истощилось. — Думаю... по две из пяти, а? — и собрался стряхнуть серебро в ящик.

Мэннор положил ладонь на столик:

— Побойся богов, иноземец.

Меняла оглянулся в поисках стражи.

— Г-господин...

Купец медленно собрал деньги в кошель, вырвал из рук менялы судорожно сжатый серебряник, бросил туда же и повернулся уйти.

— Гра-абят! Лю-уди!

— Ах ты! — Мэннор за ворот рванул негодяя к себе. — Слушай, скряга... Я тебя с землей...

Отшвырнул, брезгливо вытер руку о штаны.

Меняла провожал Мэннора злым взглядом, сидя возле опрокинутого столика, и только когда убедился, что тот уже достаточно далеко, завопил во всю мочь:

— Караул! Чтоб тебе повылазило, помет собачий!

Собравшаяся толпа гоготала. Мэннор не обернулся: всем известно, что менял и рыбных торговок не переорать.

Задумавшись, купец медленно пересекал площадь и не услышал ни окрика, ни топота копыт. Сильный толчок отбросил Мэннора к стене. Сверху прозвучал смех. Всадница в сопровождении четырех пеших слуг[1] пронеслась мимо и вдруг, осадив коня, обернулась. Ветер играл ее длинными ореховыми прядями, вызывающе смотрели глаза, зеленые, как камешки на сбруе и тяжелом платье.

— Эй, ты! Где слобода златоделов?

Мэннор прикусил губу.

— Ты оглох?

И смех — ледяной, тревожащий, недоступный. Он вскинул голову, одарив женщину взглядом небывалой сини. Смех застыл на ее губах. Женщина отпустила поводья, заслонила волосами лицо:

— Не смотри... так...

— Вернись назад, насмешница, через пять домов на шестой выедешь к Ясеньке. Увидишь Старшинскую Вежу — и направо. Не заблудишься.

Женщина кивнула. Встряхнула головой, сощурилась:

— Во-о-ин... Увидимся... Я — дама Тари.

И улыбка, как удар ножа.

Мотнула слугам, кинула деньгу. Вздыбила коня. Исчезла.

Мэннор увидел еще всплеск зеленого над белым конским хвостом, а потом долго стоял, слушая, как тает в воздухе русалочий смех.

Затих вдалеке стук копыт, в знойной тиши медленно прогудело полуденное било, и Мэннор, наконец, очнулся. Подобрал и вытер от пыли кинутый золотой. На него посмотрела кшиша — толстолапая раскосая кошка с диким норовом. Мэннор вгляделся в прищур звериных глаз и вспомнил вдруг, что видел кшишу на чьем-то гербе. Только вот где и на чьем?

Если бы не косящатое окошко, настежь открытое ветру, Мэннор бы решил, что это кладовая — тесное пространство было полностью заставлено ларями, сундуками, сундучками, ларчиками, шкатулами, громоздившимися друг на друге. Между ними чудом втиснули стол. Один из ларей служил сиденьем. Низкая, обитая железом, дверца, открываясь, каждый раз билась об угол стола, за годы преизрядно его измочалив.

Втиснуться в комору можно было лишь боком, да и двоим, крепким мужчинам было в ней тесно. Хорошо еще, что потолок высок: не надо помнить, чтобы пригибаться все время. Мэннор и не знал, что в Старшинской Веже сыщется такой закуток.

Впрочем, он многого не знал.

— Садись, — велел через плечо Берут.

Легче сказать, чем сделать. Мэннор с натугой переставил на стол несколько окованных железом коробов, отодвинув подсвечник с оплывшей свечой и охапку долговых палочек, схваченных кожаным ремешком с биркой. Сел на освободившийся ларь. Рядный начальник же ворковал над выставленной на подоконник клеткой с голубями, подсыпал пшено, оглаживал потрепанные перья. Насколько Мэннору было видно из-за широкой спины старейшины, голуби были из лучших — с мохнатыми лапами и широкими крыльями. Довольные лаской, они громко гулькали в ответ.

— Ты почто менялу бил, сынок?

Мэннору захотелось выругаться.

— Что, нажаловался уже?

— Добрые люди сказали. Сам-то не захотел. Ты у нас птица высокая.

— Повыдирать бы языки этим «добрым людям».

Берут захлопнул дверцу клетки и повернулся к купцу:

— От добрых людей добрая польза, — рядный начальник вытянул из охапки палочку и стал ногтем водить по зарубкам. — Девка-бес, эта твоя сегодняшняя.

— Она не моя.

Берут хохотнул горлом.

— Ну, и дурак. К такой — и мертвец в постель полезет.

— Ты меня за этим позвал? — Мэннор встал.

— Да неужто не любопытно, кто она и откуда?

— Любопытно.

— Это — Тари из рода Эстара Тулейского. Когда его отравили в день свадьбы, якобы по приказу Незримых, род пришел в упадок. Прямых наследников по мечу не осталось… Да, нищая девка почти, зато гонору...

Он вздернул подбородок, то ли восхищаясь, то ли осуждая.

— Она в Ясене живет?

— Да нет, говорят, на торг приехала. И задержалась. Хотя чем ей торговать... — Берут с намеком подмигнул. — А живет она при рыцаре Горте, кто он там ей, рыцарь, воспитатель... А может, жених...

Мэннор пожал широкими плечами.

— Лазутчица?

— Да не без того, — старшина сладко зажмурился.

А Мэннора отпустило: наконец, он вспомнил, чей герб был на золотом. Рыцаря Горта.

— Ты вот что, парень, — Берут покивал указательным пальцем, то ли предупреждая, то ли насмешничая. — Эта Тари не зря тебе дорожку перебежала.

— Спасибо.

— Ну вот, поговорили, — кивнул рядный начальник. — Теперь выпить можно.

Он полез в ларь, на котором сидел до этого, достал кувшин и два кубка дутого стекла. Содрал печать, и густой медвяный дух растекся по кладовой.

«Споить пробует… Зачем? А, к лешему, пусть спаивает!»

— Невеста твоя посерьезней оказалась, чем мы думали.

Кубок выскользнул и разбился на мелкие осколки о каменный пол. Берут посмотрел с неодобрением.

— Ты думал, мы с завязанными глазами живем?

— Она...

— Живая и здоровая, — рядный сердито отмахнулся, будто претило говорить о незначащем. — В письме голубином невнятица, но понять можно, что взяла она Мелденов Сарт без крови. Вовсе без крови, понимаешь? А хозяина с войском в Ставе утопила.

Мэннор облизнул губы.

— Да чтоб слугу Незримых, как комара, прихлопнули? Никогда!! Вот и думай теперь, — старшина озабоченно поскреб плешь на темени. Распутал ремешок на долговых обязательствах, покачал палочки по столу — уже не одну, все сразу.

— Что — думать? — спросил Мэннор.

— Думали от забот отделаться, — Берут хлестнул ремешком, сбивая на пол пустой кувшин, — а заботу получили. Такую заботу — как бы головы на плечах удержать. Был Мелден между нами и рыцарем Гортом, как войлок между крупом и седлом. Да весь вышел. И потому — либо бысть большой войне, либо с прибылью выйдем. Ах ты!.. Знал бы, где упадем — соломки бы подложил. А потому собирайся, человече, в путь.

Слова плыли вкрадчиво и тяжело, в этой глупой кладовочке на задворках вежи. А что ты, Мэннор, думал, право вершится в парадных залах при звуках труб?

— Ну, негоже девке полками командовать, когда ты мужчина да еще оружейный купец… Но ты гордыню свою прижми. Ясень — он дороже. Поезжай туда. Ты молодой, не все же пыль да бересты нюхать да с менялами ратиться. Ты рука на ее сердце. Наша рука.

— Нет.

Губы Берута растянулись. Он перемешал палочки, связал и распутал снова.

— Не прими это, как угрозу. Ты купец. Ты, и после отца, считать умеешь… Вроде тебе нужна была земля под склады на левобережье? И договор с Брезаном — он в Ясене лучший. Да и на снаряжении дружины тебя не обидели, хотя Мазур со товарищи кричали против. Или ты больше тяготеешь к Ситану? Или уже стал сговариваться с Гортом за нашей спиной? Свидетели отыщутся. Горт Мелдену вода на киселе, но родич. Под чью руку пойдет Фернах? А Сарт? С девчонки — без мудрого советчика — его сжечь станется, чтобы за спиной не висел. И ратаи уж больно лютые. А это Ясеню не к руке. Нам туда лучше свою стражу посадить. Но мы не о невесте твоей, о тебе говорим. Отца я твоего, Хотима, уважал очень.

Палочки легли странным узором, Мелден смотрел и знал: никуда ему не уйти.

— Встань!

Молодой купец повиновался. Берут стащил с себя тяжелую гривну с эмалевым ясеньским гербом:

— Отныне ты посланник города со всеми полномочиями и обязанностями. Выедешь сегодня же с обозом. Ясень посылает Золотоглазой помощь. Поставь свое имя тут и тут. И зайди к брату-казначею, я распорядился.

...Полная луна взошла над землей. Мэннор собрал поводья и решительно послал коня в намет. Свет обозного костра мгновенно провалился за деревья; ветер бросил в лицо запах хвои. Стрела древней дороги рассекала надвое черный сосновый бор. Плиты сверкали под луной, и Мэннор краем глаза то и дело видел выбитые подковами искры.

На такой дороге не заблудишься даже ночью. Строили ее для торговых и военных надобностей по всем правилам: нижний ряд из неподъемных глыб, потом слой камней поменьше, наверх голыши с кулак, а уже потом схваченный цемянкой мелкий щебень, и по этой подстилке ровные плиты два на четыре локтя.

Мэннор ездил по этой дороге с детства и не боялся ее, но таких, как он, было немного. В последние годы даже разбойники ушли с гостинца.

Опасаясь Незримых.

Еще несколько весен, и главный торговый путь из Ясеня в Северные Земли забросят совсем.

Мэннор скрипнул зубами и невольно сжал колени. Конь поднялся в галоп.

«Как это она тогда ему сказала: если любишь, то и иди со мной.

Вот он и идет. А зря! Стоило бы выжать сыр досуха, проявить твердость. Уж врозь, так и врозь... Да только откажись он, Мэннор, лечь рукой Ясеня на сердце Золотоглазой, найдут иного — согласного. На все.

И убить тоже…»

Мэннор, верно, ослабил поводья: подковы стучали как будто реже. И ветер сделался мягче и казался теплее. Луна стала меньше, колер ее сменился от рыжего к серебристо-зеленому. Среди сплошной черноты сосен светлым платочком мелькнула березовая рощица.

А все-таки обиделся Мэннор на Золотоглазую крепко. В доме его отца, да и во всем Ситане, женщины не то, что говорить — и думать так не посмели бы!

«Что мне старшины! Ты сам — идешь ли со мной?» — вот благодарность деревенской дурочки за то, что Мэннор объяснил, как ее Ясеньские старшины в омут головой снарядили.

И ведь честно не пожалели ни броней, ни мечей, ни дорогих боевых коней. Да только сражаются не мечи и не кони. А людей-то как раз и не дали. То есть, дали, и даже тех, кого она сама выбрала. И никто не заикнулся, что во всем отряде нет ни одного бывалого кметя. И командира тоже нет. Одни новички.

Вдругорядь Ясень детей своих на покой и сытость обменял.

Мэннор подумал, что хорошо бы Керин его не приняла. И волки сыты, и овцы целы. И можно с легким сердцем ворочаться к Беруту: не сложилось. Да и за каким горем понесся он в Сарт впереди всего обоза! Сидел бы, зайчатину наворачивал. Звали же... Э-эх!

И тут Мэннор понял, что не пошли его Берут, — сам бы помчался. Впереди коня побежал бы. Старшина просто позволил лицо сберечь: вроде бы и еду, да по надобности. Да и обиду он сам придумал, и ссору придумал: подумаешь, звала идти с ней! — впервые встретил такую, с кем бы ему хотелось идти. Только стоило луне выплыть — и бросил обоз; только искры от подков к небу...

Ночь была парной, пахла резедой и аиром, хотя неожиданный порыв ветра заставил поежиться. В небе стояла блестящая, серебристо-зеленая, как шлифованная сталь, луна, и звезды, прочеканенные по небу, почти терялись в ее сиянии.

Дорога поднялась на холм; лес разом отскочил за спину. Открылось поле, за ним широкая сверкающая полоса: Става. И прямо перед рекой, в ободке рва, как зрачок в белке, черный, громадный даже отсюда, замок Сарт.

Сарт наплывал, высеребренный лунной чешуей, с проломами теней, похожими на выбитые зубы — там, где башни смыкались со стенами. Тени замковых стен и стрельниц медленно укорачивались; светилась, огибая замок, вода. 

Впереди на дороге ярко горели походни по обе стороны въезда на мост.

Купец осадил коня: а откроют ли ему ворота? Особенно после того, как сам он Золотоглазую не велел во двор пускать? Да и ночью мосты подняты. И опять подумал:

«Спал бы под телегой на шкуре, а так будешь под кустом до утра куковать… Проклятая девка... Только бы увидеть!»

В ответ на его молитву мост медленно пошел вниз. Конь, чуя дом, зафыркал, затанцевал по доскам. Браму едва приподняли: Мэннор пригнулся к самой холке, проезжая, и только распрямился во дворике, как Керин вцепилась пальцами в стремя.

Мэннор спрыгнул и приник к Золотоглазой.

Лязг решеток привел их в себя. Керин вздрогнула.

— Замерзла?... Да ты же босая! — он поднял невесту на руки, укрывая плащом.

Мэннор нес ее через мосты и замковый двор. Будто не было ни ссоры, ни многодневной разлуки. Будто только давеча расстались у дома над Ясенькой и вот встретились снова. Бережно поставил на первую ступень лестницы в вежу.

Они поднялись и остановились посреди покоя. Мэннор сунул в гнездо прихваченную внизу походню. Обняв, смотрел в запрокинутое лицо Керин. Узнавал, привыкал заново, захлебываясь нежностью. Потом прижал к себе так сильно, что Керин ойкнула.

— Что?!

— Колется.

Мужчина выругался, содрал пояс с мечом. Стащил остальное железо. Посмотрел на Керин и захохотал.

— Я, должно быть, сумасшедший. Так обойтись с тем, что меня кормит...

— На дорогах беспокойно, — вдруг сказала она. — Ты один ехал...

Мэннор тряхнул головой:

— Нет, там еще ясеньцы, с обозом, с охраной. На ночевку стали. А я вот — не утерпел. Иди ко мне...

Пальцы Мэннора привычно нырнули в теплые волосы, обхватили затылок. И он стал взахлеб целовать мокрые щеки и ресницы.

...Керин быстро уснула, а купец лежал, глядя, как скользит по покою лунный свет, слушая, как с шипением гаснет в кадке с водой, упадая с походни, земляное масло. Думал, что его Золотоглазая напрочь лишена обычных женских уловок и желания обладать — вещами ли, людьми. И ее бесхитростная радость напрочь обезоружила его, и теперь он, Мэннор, не знает, как послужить Ясеню — во вред ей.

[1] так принято, что владетельного всадника (всадницу) сопровождали пешие слуги-скороходы