Букет для невесты

Мы долго спорили с сестрой – покупать белое платье и фату или купить что-то ближе к вечернему, в светлых тонах. Сестра ратовала за белое и фату, а я хотела платье оттенка зеленой розы, которое было выставлено в витрине свадебного салона. Оно было очень простого кроя, прямое, в чем-то даже целомудренное.

– Оно больше подходит для подружки, чем для невесты, – возражала мне сестра, когда я его примеряла. – Вот если бы я выходила замуж, то ты вполне могла бы в нем быть на моей свадьбе.

– А если вот так? – менеджер салона накинула мне на голову паутину тонкой вуали того же оттенка, что и платье. – Сделаете высокую прическу, чтобы фата лежала на волосах, а не голове, или купите диадему – и все будет как надо.

Мы с сестрой замерли – в зеркале тот образ, что я и хотела видеть в день своей свадьбы.

– Что скажешь, Тина? – спросила я сестру.

– Да, признаю твою победу, – улыбнулась моя сестра-двойняшка. – И все же я за белое.

– Устала повторять – белое для девственниц или хоть не для беременных невест, – прошипела я, аккуратно снимая вуаль. – Мы берем и платье, и вуаль, – кричу менеджеру.

– Да кто видит? – фыркнула сестра.

– Да все знают, – передразнила я ее.

Ночью накануне свадьбы я не спала. Места себе не находила. Металась по квартире раненым зверем. Тошнота преследовала второй день подряд, это было странно, учитывая, что первый триместр я отходила идеально. А тут вдруг тошнит. “Это все на нервах, Настюшенька, – успокаивала меня Алевтина. – Объявится твой Егор. Он офицер – человек чести”. Офицер, да. Не мог он исчезнуть. Документы на отпуск подписаны у командования давно. Он приедет. Приедет. Но телефон его вне зоны действия, номера свекрови у меня нет, друзей – тоже, а в часть звонить стыдно – кто я ему пока, беременная от него девушка? Он приедет. Приедет.

– Хочешь, я тебе песенку спою? – обняла меня за талию сестра, прижавшись ко мне сзади. Мы стоим на кухне и смотрим в окно. Ночь медленно уползает, подгоняемая рассветом, и я надеюсь, что Егор вот-вот объявится. – Ту самую, что пел Егор, тебя сватая.

– Пой, – всхлипнула я.

– По пОлю-полЮ, ой да, по пОлю-полЮ, да по пОлю-полЮ дым растила-ается.

Жених у ворот, ой да, жЕних у ворот, да жЕних у ворот да дожида-ается.

Вывели ему, ой да, вЫвели ему, да вывели ему да ворона, да ой коня.

Это не мое, ой, да это не мое, да это не мое, да это деверя маво.

– Знаешь, – остановила я сестру, – Егор сказал, что это народная песня. Я тогда столько сборников переворошила, но не нашла ее нигде. В интернете искала. Одна женщина вспомнила, что в старом кино ее пели, но больше ничего она не помнила. Может, действительно народная, а может, автор есть.

– У всего есть автор. У слова. У дела.

Мама с сестрой кружили около меня, помогая надеть платье. Я стояла перед зеркалом, смотрелась на себя в отражении – почти красавица. Почти, это потому, что сама такого же зеленого оттенка, что и платье. Хорошо, вуаль все скроет.

Я увидела, как Тина украдкой стащила мой телефон и опять вышмыгнула в подъезд звонить. До регистрации остался час, а жениха нет. Гости толпились в гостиной, тетки судачили на кухне, мужчины курили на улице, присматривая за бегающими вокруг детьми. Вроде и позвали самых близких, а вон толпа какая собралась, а еще Егор приедет с матерью и друзьями.

– Слышь, дочка, – заглянул в комнату, которую мы занимаем вдвоем с сестрой, отец, – Я Андрюху до ЗАГСа отправлю. Пускай там караулит.

Я пожимаю плечами – страх и обида затапливают меня, хочется плакать. Неужели он меня бросил? Слышу, что мама с сестрой о чем-то спорят с отцом. Кто-то предлагает ехать в воинскую часть и ловить Егора там. Я надеваю на голову вуаль, отгораживаюсь от всего мира. И молю Бога, чтоб у моего любимого была уважительная причина не явиться на свадьбу.

– Анастасия, Алевтина, – окликает нас с сестрой наша мама, – моя подруга узнала через своего свата… Девочки мои, мутное там дело, следствие идет. Не будет свадьбы.

“Не будет свадьбы!” – расстрелом звучит в голове. Я закричала внутри себя, чтоб заглушить эти слова!

– Дыши! Дыши! – просит Тина, держа мое лицо своими руками. На мне все еще вуаль, и мы смотрим с сестрой друг на друга через тонкую паутину. – Он не бросил тебя, вас. Он не бросит никогда своего ребенка и любимую женщину. Он человек чести. Ты сама так всегда говорила. Дыши, мой родной человечек! Дыши!

Время замерло. Я осталась ждать. Волноваться нельзя. Я не хочу потерять ребенка. Егор исчез, будто его и не было. Мамин источник больше ничего не мог рассказать. День шел за днем, и чем больше проходило времени, тем больше из памяти стирался мой жених. Словно морок какой-то нашел.

– Нась, – окликнула меня Тина, – знаешь, я словила себя на мысли, что не помню как выглядел твой Егор.

Я достала смартфон, открыла галерею и нашла наше совместное фото. Вот я в голубом сарафане, а меня обнимает красавец-брюнет в военной форме. Мой капитан.

– С ума сойти, – шепчет Тина, листая что-то в моем телефоне. – Последняя смс от него пришла восемь дней назад. Завтра будет девять.

Нехорошие у меня возникли ассоциации. Девять дней. Сорок дней. Не хочется даже думать на эту тему.

Закрываю глаза и умоляю ночь послать мне забвение.

В полночь раздался стук в дверь. Мы все вскочили и собрались в коридоре. Стук повторился.

– Анастасия, Алевтина, уйдите в свою комнату, – как всегда полными именами называет нас мама.

Под Тинин бубнеж, что беременным надо беречься вдвойне, меня увели.

Постучали третий раз.

– Кто там? – строго спросил отец. Из-за двери невнятно ответили. – Егор? Какой Егор? Что вам нужно?

– Да это мой Егор! – оттолкнув с дороги сестру, мать и отца я открыла дверь.

Он стоял в военной форме с немного подвявшим букетом зеленых – в тон моему свадебному платью – роз. Бледный, как луна, которая заглядывала в подъездное окно, но, как всегда, демонически прекрасный. Нас часто в парке останавливали художники, и Егора просили позировать. Он был похож на демона с картины Врубеля, и моя сестра часто шутила, что мы как свет и тьма, как ангел и демон.

– Прости меня, – охрипшим низким голосом попросил Егор. – Я все объясню, но сперва скажи мне – ты все еще согласна стать моей женой?

Порыв ветра на улице захлопнул в глубине квартиры балконную дверь, и меня чуть не отбросило в прихожую из-за захлопывающейся входной двери. В последний момент отец выставил вперед руки и не дал даже символично нас разделить. Погас свет. Наверно, опять порвало провода.

– Да, – ответила я, распахнув дверь.

Мы собирались при свечах. Ехать долго, как объяснил Егор. Нас обвенчают в старинном храме. Мой жених, возвращаясь из командировки, договорился с батюшкой. Нас ждут.

– Да, не по правилам, – отмахивалась я от маминых примет. – И родня переживет, что не погуляли на свадьбе. Они уже погуляли, ресторан-то был оплачен. Мам, – вскочила я, чуть не загасив свечу, – пожалуйста, мы распишемся позже, а сейчас более важное – венчание.

Ехали на двух машинах – Егор впереди на своей, а мы вчетвером на нашей. Что-то странное происходило в пути. Нас подрезали, под колеса то и дело бросались коты, бродячие собаки.

– Не нравится мне все это, – опять вздохнула мама. – Как воры ночью.

Меня стало укачивать, на улице начался дождь.

– К слезам это, – прошептала мама.

– Да заткнись ты! – рявкнул отец. – Ты как плакальщица, беду наплакиваешь! Сейчас выкину из машины, смотри какой там ливень начался.

За окном действительно началась буря. Я сидела сзади отца, обхватив его кресло руками, смотрела вперед. Туда, где мелькали огни машины Егора.

– Что он тебе хоть наплел, – не выдержав долго молчать, спросила мама.

– Командировка. Секретная, – соврала я. Ведь я даже не слышала, что мне говорил Егор, мне было все равно. Главное, что он к нам вернулся.

Дождь закончился так же резко, как и начался, только молния расчертила небо ломаной линией. После дождя поднялся туман, и чем дальше мы ехали, тем сильнее сгущалось за окном белая вата. Машины ползли, словно слепые котята, аккуратно прощупывая перед собой дорогу. Был момент, когда я сильно испугалась – огни машины Егора исчезли в тумане. Отец прокашлялся и продолжил медленно ехать. Я выдохнула только тогда, когда мы опять наткнулись на габаритные огни Егорова автомобиля.

Туман рассеялся резко, за окнами показалось серое облачное утро. Машины слегка пробуксовывали по грунтовой дороге, объезжали большие лужи. Я смотрела в боковое окно – вокруг простирались поля с луговыми травами. Вдалеке пастух гнал коров. С другой стороны дороги качал кронами лес.

– Куда мы едем? Пап, что там по навигатору? – спросила Тина.

– А черт его знает, – пожал плечами отец, потыкав пальцами в кнопки навигатора.

Машина Егора свернула направо, мы повторили маневр и выехали на небольшую, мощеную брусчаткой площадь перед церковью.

Егор открыл дверь и помог мне выбраться из автомобиля.

– А где мы? – глядя на полуоткрытую дверь древней плохо ухоженной церквушки, спросила я.

– Деревня Темерьево, – взяв меня за руку, решительно повел внутрь церкви жених.

Я вспомнила, что забыла дома цветы – тот вялый букет, что привез Егор. Издалека, видимо, вез, не подумал про свежесть. Другой букет покупать было негде.

Внутри белой церкви со старинными иконами по стенам никого не было. И вдруг детский голосок запел песню.

– По пОлю-полЮ, ой да, по пОлю-полЮ, да по пОлю-полЮ дым растила-ается.

Жених у ворот, ой да, жЕних у ворот, да жЕних у ворот да дожида-ается.

Вывели ему, ой да, вЫвели ему, да вывели ему да ворона, да ой коня.

Это не мое, ой, да это не мое, да это не мое, да это деверя маво.

Вынесли ему, ой да, вЫнесли ему, да вынесли ему, да сундуки полны добра.

Это не мое, это не мое, это не мое, это батюшки маво.

Вывели ему, ой да, вЫвели ему, да вывели ему, да свет Наста-асьюшку.

Это вот мое, это вот мое, да это вот мое, да Богом суженое.

По пОлю-полЮ, ой да, по пОлю-полЮ, да по пОлю-полЮ дым растила-ается.

Жених у ворот, ой да, жЕних у ворот, да жЕних у ворот да дожида-ается.

Мы наблюдали как девчушка лет шести маленькая, тоненькая в платьице до пят, напоминающем ночную рубаху, чистит до блеска кандило.

– Аленка, – окликнул девчушку вышедший батюшка, та встрепенулась воробушком, подняв на нас большие голубые глаза, – сбегай к деду Пантелеймону да позови его сюда с церковной книгой. Ежели он прийти не сможет, то неси книгу сюда сама.

Аленка, подхватив подол платья-сорочки, бросилась в дверь, через которую мы только вошли.

– Венчается раб Божий Егор рабе Божией Анастасии во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь, – засыпая в машине у Егора, я вспоминала слова батюшки. И то, как муж поднял вуаль и солнечный луч ударил мне по глазам. – Благословляю…

Мы обвенчаны. Не расписаны, а уже обвенчаны. Как Егору это удалось? Протягиваю руку, чтоб дотронуться до его плеча, и рука проваливается в пустоту.

От испуга просыпаюсь.

Я в салоне одна. Опять сгущается туман. Открываю дверь машины, мы стоим в луже, вода почти доходит до порогов.

– Егор! – кричу в белую пустоту тумана и тут же прикрываю дверь. Пот выступает на лбу, по телу. Становится холодно, тело начинает мелко дрожать. – Его-ор! – еще раз приоткрыв дверь, зову мужа.

Тишина. Даже птицы не поют. Тошнота подступает к горлу, дышать все труднее. Открываю дверь и слышу, что кто-то приближается к машине. Из-за тумана я не вижу человека, но все четче слышу чавкающие звуки болота.

Я захлопнула дверь и нажала кнопку блокировки. Повернулась к водительской двери и увидела, что из тумана вынырнул мужчина.

– Настя, – позвал меня Егор. Я разблокировала дверь, и он открыл ее. Теперь вблизи, я увидела, что его руки, лицо и белоснежная рубашка перемазаны грязью, сам он стоит по колено в мутной воде. – Я отнесу тебя в машину отца, а сам вернусь за подмогой, надо вытащить машину. И не спорь, – улыбнулся мой муж.

Он вытер руки, чтоб не запачкать мое платье, застегнул более-менее чистый китель, взял меня на руки и понес. Я обняла его за шею, кожа холодная, бледная, губ вообще не видно, тени под глазами. Замерз, бедный. Доедем домой, я обогрею.

– Тебе надо себя очень беречь, – прошептал муж мне на ухо, сажая на заднее сидение рядом с сестрой. Закрыл дверь и хлопнул ладонью по крыше машины. Отец завел свою верную любимицу, и мы поехали. Отогревшись в салоне, я уснула.

Егор не появился ни в этот день, ни на следующий. Я нашла по интернету телефон администрации поселка Темерьево. Там сказали, что к ним никто не обращался за помощью, у них вообще проживает меньше сорока человек, все друг дружку знают, и зайди кто чужой – сразу станет известно всему поселку.

Егор опять исчез, словно и не приезжал вовсе. Я смотрела на свое свадебное платье, висевшее на вешалке. Оно было словно ни разу не надеванное, хотя должно было примяться от езды, да и Егор с меня нес на руках, будучи таким грязным, что грязь обязательно где-то да пристала бы.

– Знаешь, а ведь я забыла на столике букет. Тина, ты не выбрасывала букет, который принес Егор? – разворачиваюсь, смотрю на сестру и по хмурящемуся лбу понимаю, что она даже вспомнить не может про какой букет речь. – Я спрошу, конечно, у родителей, но мне кажется, что букета мы не найдем.

– Я вот что думаю, сестра, на работу к нему тебя не пустят – ты ему официально не жена. А узнать что к чему надо. Поехали к твоей свекрови.

Свекровь меня невзлюбила с первого взгляда, и приложила максимум усилий, чтоб я ответила ей взаимностью. Я вообще всегда удивлялась – как у такой злобной матери вырос такой добрый и правильный сын. “Я пошел в отца, – смеясь, говорил Егор. – Так бабушка рассказывала, папина мама”. Той бабушки в живых уже нет, а есть мать моей свекрови, которую даже она называет старой ведьмой. Старая ведьма – Тамара Афанасьевна ненавидела всех.

Мы с Тиной ехали к Егору домой, и я молилась, чтобы старой ведьмы не было дома. Одно дело разговаривать с Натальей Евгеньевной, а другое – с ними двумя. Егор жил в частном доме. После свадьбы мы с ним должны были поехать в отпуск и вернуться уже в квартиру офицерского общежития. Я открыла калитку сама, потянув в верхней части дверного полотна за щеколду с внутренней стороны. Из-за соседского забора напротив калитки завыла собака.

– Я с тобой, – стиснула мою ладонь сестра.

Мы вошли во двор. Посреди площадки, на которой раньше стояла машина Егора, остатки большого кострища. От увиденного у меня подкосились ноги. Тошнота опять подкатила к горлу. Противно скрипнула входная дверь в дом, словно предупреждая – не идите сюда, здесь опасность! Но мы с сестрой, взявшись за руки, пошли вперед.

На полу в прихожей были засохшие следы от грязной мужской обуви. Я приезжала в этот дом три раза и всегда здесь была исключительная чистота. В гостиной звякнула стеклянная посуда и полилась жидкость. Наталья Евгеньевна сидела за большим круглым столом. В одной руке у нее была зажженная сигарета, а другой она наливала в стакан водку.

– Здрасти, – каркнула она нам, – а вот и Настя, – засмеялась своей шутке.

– Здравствуйте, Наталья Евгеньевна. А где Егор? – протороторила я, боясь, что она начнет орать, и я не успею задать вопрос.

– Опомнилась! Схоронили моего Егорушку, – равнодушно произнесла женщина и выпила сразу полстакана водки. Подцепила рукой с зажженной сигаретой ломтик огурца, на котором уже красовался сигаретный пепел, и отправила в рот. – Сегодня тринадцатый день, как он помер.

Нет. Она пьяна. Белая горячка. Разве можно такое на сына родного говорить?

– Да что вы такое говорите, – встряла Тина, – они венчались четыре дня назад.

– О, Настя номер два, – перевела на нее мутный взгляд свекровь, – а я уж думала, двоится у меня от пьянки. Похожи, похожи. Егорушка говорил, что сестра есть, схожая как капелька воды. Венчались, говоришь? – она опять повернулась ко мне. – Тогда не все еще потеряно.

Женщина встала из-за стола, опрокинув стул и пошатываясь пошла к окну. Дотянулась рукой до форточки, закрыла ее.

– Схоронили Егорку на тринадцатом кладбище, за оградой, как самоубийцу. Мамка моя денег дала, чтоб на перекрестке его схоронили. Своими руками в гробу его перевернула и в яму за гробом камней набросала, чтоб стал мой сын заложным покойником, и приказы ее ведьмачьи выполнял.

– Что за бред? – пошатнулась я и оперлась на стол. От услышанного враз стало холодно, комната качнулась, воздух стал густой – не втянуть в себя.

Свекровь выглянула в окно, осмотрелась и повернулась к нам.

– Если Егорка пришел и обвенчался с тобой, значит отпустили его с того света дело важное закончить. Так отпускают только тех, кто жизнь свою ради других не пожалел. Не знаю, что там произошло, но нам сказали, что сын мой себя гранатой в учебном классе взорвал при нескольких учениках. Дело там идет, расследование, но долго идти не будет. Есть свидетели, что сам он чеку из гранаты выдернул. А если к тебе пришел, то обвинили его почем зря.

– Допустим, со следствием и самоубийством – понятно, а что это за чушь про заложного покойника? И сейчас не те времена, чтоб человека за оградой хоронить, – встряла в разговор сестра.

– Ребенок у тебя, Настя, а у ведьмы старой – рак. Ждет она, когда ты родишь, чтоб от рака избавиться, – не обращая внимания на сестру, сказала свекровь.

– А ребенок тут причем? – у меня от страха за ребенка сжались внутренности. Я вообще с трудом соображала, что происходит. Хотелось верить, что все это – лишь пьяные бредни свекрови, что Егор жив, что никаких заложных покойников не существует. Но в глубине души я понимала – скорее всего то, о чем говорит сейчас женщина – правда.

– Сведет она хворобу свою на новорожденного. Смерти все равно кого в роду забирать, вот она обряд и решила провести. Будь Егорушка живой, не дал бы он ей это сделать, а так она и хворобу сведет, и внук любимый нежитью при ней будет. Сил тогда у нее на десятерых хватит на много лет вперед. Возьми в церкви свидетельство о венчании, да иди к начальнику кладбища. Как жена имеешь право требовать, чтоб мужа перезахоронили на кладбище. Только вот он жертву потребует. Часто это жизнь другого человека.

– Это эксгумация. Нужны основания для перезахоронения. Если он невиновен, то я лучше буду добиваться расследования – почему он погиб, как так получилось? Я не верю в самоубийство.

Кровь стучала в висках, спину тянуло, хотелось сесть за стол. Я смотрела на бутылку водки и понимала, что она зовет меня. Выпей! Выпей, Настя! Набежала слюна, и я ее сглотнула. Получилось громко.

– Бутылка зовет? – усмехнулась мать Егора. – Вот и меня зовет. Сил нет, как зовет. Все ведьма старая творит. Ей надо, чтоб слова мои за пьяный бред посчитали, и мне никто не поверил.

– Я в полицию пойду. Заявление напишу! – отмахиваюсь от ее слов, задыхаясь.

– На кого? На мою мать? – закашлялась от смеха свекровь, подошла к столу и прикурила новую сигарету от почти потухшей. – У меня тоже дар есть. Будущее я вижу. Говорила я Егорке – не заводи любовь в ближайшие годы, не брюхать баб. Бабка бы наша от рака сама загнулась. А так сын мой теперь принесет внука моего матери моей, и та сведет на него болячку. Вот тебя бутылка уже позвала. Запьешь, значит. А у пьющих завсегда детки больные рождаются. Никто и не удивится, что ребеночек умрет через пару месяцев от рождения.

Я не верю в этот бред. Не верю в смерть Егора. Запугивает меня свекровь. Кроме исчезновения нет больше доказательств его смерти. Может, в больнице лежит, может, в командировку послали.

– Надо идти в полицию, добиваться справедливого расследования.

– Ничего ты не добьешься. Там детки таких крутых родителей ему гранату кинули, что лучше не заикайся.

За окном закричала кошка. Свекровь подпрыгнула на месте. Затушила сигарету о тарелку с нарезанными огурцами и повернулась к нам.

– Я окно открою, а вы в это время из дверей выскакивайте и бегите, не оглядываясь. Дома помойтесь хорошенько, да в церкви сорокоуст себе за здравие закажите.

Наталья Евгеньевна подошла к окну и нажала на ручку. Мы остались стоять как вкопанные и увидели запрыгнувшую на окно черную кошку. Кошка зашипела, выгнув спину, мать Егора обернулась и увидела нас.

– Дуры! – крикнула она и с удивительной для пьяной женщины ловкостью кинулась на нас.

Мы развернулись и побежали. Запнулись возле калитки, отпирая ее, и были вытолкнуты на улицу протрезвевшей женщиной. Калитка с лязгом захлопнулась, и за нашей спиной раздался крик. Мы бежали не оглядываясь. Словили по пути такси, запрыгнули в него и поехали домой.

Я как фильм дурной посмотрела – страшный, противный, и с собой в главной роли. Может мне это снится? Я ущипнула себя за руку. Больно. Прижалась к сестре.

– Что ты делаешь? – спросила я Тину, быстро набирающую на смартфоне сообщения.

– Да так, файл один пересылаю.

Поздно вечером за мной и сестрой приехала полиция. После нашего ухода повесилась мать Егора, а его бабка написала заявление, что нашла свою дочь повешенной, при этом она видела, что из дома выходили две девушки – несостоявшаяся невеста и ее сестра-близнец.

– Мы двойняшки, – ответила я следователю после того, как он мне зачитал заявление Тамары Афанасьевны. – Когда мы ушли, она была жива, да я и не взяла бы грех на душу, нося под сердцем ребенка Егора.

– Вы беременны?

– Да.

– Какой срок?

– Пятнадцать недель.

– Макс, – заглянул в кабинет молоденький полицейский. – Там сосед дал показания – Наталья, повешенная, выгнала из дома двух девок, а потом еще час ругалась с матерью. И она это… того, запойная была.

Нас отпустили домой.

Везти нас в Темерьево вызвался следователь, который допрашивал Тину.

– Я ему запись прокрутила, – рассказывала мне сестра, когда мы ждали машину Антона, – а он сказал, что не верит во все это, но ему прикольно и хочется знать, чем все закончится. И Антон сказал…

– Ты сделала запись?

– Да, на смартфон. Звуковой файл скинула на форумы, что б помогли разобраться со всеми этими покойниками и раковыми бабками. Так вот мне с одного форума магистр написал, что…

– Магистр чего? – перебиваю сестру.

– Да это экспертность пользователя, он магистр, я неофит. Так вот, он написал, что все эти ритуалы реально существуют, и что мы попали, и надо обязательно сделать так, как тетка на записи говорит. А еще он сказал, что беременным на кладбище категорически нельзя.

– Почему?

– Он не объяснил. Я про Антона. Он такой умный, столько всего знает. Я вас сейчас познакомлю, он тебе обязательно понравится. Вот увидишь.

Антон оказался лейтенантом, на пару лет старше нас с сестрой, и у него еще студенческая веселость не выветрилась из головы. Они с Тиной, казалось, наговориться не могли. Шутили, смеялись. Я боялась, что мы попадем в аварию – Антон не смотрел на дорогу – они не сводили друг с друга глаз.

Навигатор в машине работал. Мы подъезжали к нужной деревне, и тут я вспомнила одну вещь – лес с правой стороны, а луг, по которому пастух гнал коров, с левой. Лес, как и в прошлый раз, стоял, покачивая руками-ветками, а вот луг… он был вспахан. Может за неполную неделю, что нас здесь не было, его перепахали? А может, мы просто ехали другой дорогой. Но ощущение нереальности происходящего не покидало меня. Сейчас будет поворот, за которым та самая церквушка с девочкой Аленкой.

– Сейчас направо и приехали, – показала сестра поворот Антону.

Мы свернули и въехали на брусчатую площадку перед церковью. Церковь была та же, что и в прошлый раз, только вот давно разрушена. Крыши, окон, дверей и одной стены не было совсем. Там, где должен был находиться алтарь, рос разлапистый дуб, создавая над руинами своеобразную крышу.

– Аль, ты уверена? – спросил сестру Антон.

Мы обе вышли из машины, и подошли к церкви.

– Аль? – переспросила я Тину.

– Ему не нравится сокращение Тина от Алевтины. Болото напоминает, где черти водятся. Сказал, что будет звать меня Алей, как Алая, Красная, Красивая, – нахмурив брови, рассматривала церковь сестра.

– Надо ехать в поселок, девочки, – вышел из машины Антон, – похоже, что церковь еще до войны разрушена.

Приезд в поселок чужого автомобиля вызвал ажиотаж. Нет, сюда приезжают на машинах к родне, да и у пары жителей есть свои автомобили, магазин на колесах здесь постоянный гость, но здесь все свои, залетных нет.

Антон, предъявив удостоверение, быстро нашел старшего и стал выспрашивать про церковь. Оказалось, церковь разрушили в войну и больше не отстраивали, хотя лет ей немало, но места здесь по нынешнем временам малолюдные. Ради десяти прихожан восстанавливать что-то никто не будет.

– Не может быть, – я нервничала, мне нужен был документ о венчании, – я тут венчалась недавно.

– Нет, дамочка, – ответил кто-то из местных, – до войны – да, венчали часто. Батюшка Владимир, несмотря на запреты, на заре венчал всех, кто попросит. Вон, баб Алена свидетель тому живой, – указал мужчина на сухенькую старушку с выцветшими едва голубыми глазами.

– Аленка! – я смотрела на бабулю, сгорбленную до почти такого же роста, как в тот раз, когда я видела ее крошкой. – Вы меня не помните? – спросила я зачем-то и запела: – По пОлю-полЮ, ой да, по пОлю-полЮ, да по пОлю-полЮ дым растила-ается. Жених у ворот, ой да, жЕних у ворот, да жЕних у ворот да дожида-ается.

– Помню, милая, – улыбнулась баб Алена. – Ты до войны с военным тут венчалась. Красивые вы были. Нездешние. Отец Владимир тогда сказал – нечистая их сюда привела, да на дело богоугодное.

Я заплакала. Как я могла венчаться больше чем восемьдесят лет назад?

– Бабуль, нам документ нужен о венчании, – вмешалась моя сестра.

– Документ могут только в церковном архиве дать, но не дадут. Книга нашей церкви у меня лежит, никак они с архива за ней машину не пришлют, – огорчилась старушка.

– Так, я из полиции, – еще раз достал удостоверение Антон. – Давайте я книгу изыму как вещдок, а после закрытия дела сдам в церковный архив. Я сейчас расписку вам выдам об изъятии.

Нам показали запись в приходской книге – данные Егора и мои смотрелись так нелепо в тех старых документах, что я стала подозревать у себя сумасшествие.

– Я молодец? – спросил Антон сестру, когда мы все уселись в машину. Тина кивнула. – Тогда я заслужил поцелуй, – молодой человек наклонился к Тине, сидящей с ним рядом, и подставил ей щеку для поцелуя.

– Давай хоть отъедем от людей, а то они на все это как на спектакль смотрят, – улыбнулась сестра, но щеку Антона ласково погладила.

Кладбище было огорожено серыми бетонными плитами. Черные железные ворота, такого же цвета калитка.

Мы оставили машину на стоянке для автомобилей. Внутрь пошли сестра с Антоном. Я, глянув по сторонам, увидела могилы рядом с кладбищенской стеной. Ноги вдруг стали ватные, непослушные, но я побрела туда, где, по словам Натальи Евгеньевны, похоронен Егор. На свежей могиле высился кованый крест, словно поставленный с ног на голову, на нем была табличка с датами и инициалами, а рядом лежал засохший букет белых с зеленым оттенком роз. Мой свадебный. Слезы застыли в моих глазах. Мне жалко было Егора, умершего таким молодым, спасшего жизнь других и ими же оклеветанного. Жалко было себя – я так мало с ним побыла и уже вдова. Жалко нашего будущего ребенка, вдруг не получится Егора перезахоронить, и как я ребенку объясню – почему папина могила за кладбищем? И вдруг с его бабкой это все правда, и Егор заберет моего малыша?

Я услышала, что подъехала еще одна машина. Оглянулась. Двое мужчин шли в мою сторону, у пожилого в руках был мешок. Вспомнила его – сосед Егора, у него дом напротив, и его собака встречала нас похоронным тоскливым воем.

– Да вот и она возле могилы, – сказал пожилой, – Егорова вдова. Поговорила со своим, красавица, и ступай домой. Нечего молодой женщине сушиться на кладбище.

– Да кто вы такие? – возмутилась я наглости посторонних.

– Экзорцисты, – криво усмехнулся молодой.

Пожилой тем временем развязал мешок и веревку кинул молодому.

– И нашла же крест проклятый, – сплюнул пожилой. – Вяжи петлю и забрасывай на верхнюю планку.

– Сам знаю, – огрызнулся молодой. – А чего крест-то проклятый?

– Пыточный крест. Распинали на нем вверх головою живых людей, так они на нем и умирали, – скривился пожилой. – Уйди, дамочка, кабы беды большой не случилось.

Я отступила на несколько шагов, но не ушла совсем. Пожилой достал из-за пояса толстые краги, надел на руки и запустил руку в мешок. Из мешка извлек черную дохлую кошку. Тем временем его молодой напарник, связав на обоих концах по петле, закинул одну петлю на высокий крест, потянул, закрепляя, расширил вторую петлю и подставил ее пожилому. Тот всунул кошачью голову в петлю и затянул.

– Кошки всегда попадаются на валерьянку, – криво ухмыльнулся молодой.

– Нам повезло, – опять сплюнул пожилой, – это коты ведутся на валерьянку, а кошки редко.

– Что вы творите? – возмутилась я. – Это могила моего мужа, а вы тут животных мучаете. Я сейчас полицию вызову!

Я потянулась за сумкой, но поняла, что забыла ее в машине Антона. Повернула голову к машине и увидела, что к нам приближаются трое – моя сестра, Антон и большой грузный мужчина с землистого цвета лицом.

– Антон, вызови полицию! – кричу я, хотя люди подошли уже к нам.

– Кошка в жертву не подойдет, – пробасил пришедший.

– А, здоров, смотритель, давно не виделись. Это любая кошка не подойдет, а эта еще как подойдет, – ухмыльнулся пожилой, и дернул кошку за хвост. – Смотрите!

Кошка задергалась и стала увеличиваться в размерах. Я попятилась, Алевтина крепко обняла меня. А кошка все росла и росла. Шерсть из черной светлела, превращаясь в кожу, лапы вытягивались в руки и ноги, на морде проступали человеческие черты лица, хвост облысел и стал похож на крысиный. Оборотень схватился за шею и веревку, и попытался растянуть петлю.

– Читай! – крикнул пожилой молодому.

– Господи! Да святится имя Твое…

Оборотень задергался, появились седые длинные, закрывающие обнаженное женское тело волосы. Раздался хриплый вой. Пожилой под молитву молодого дернул оборотня за ноги, сквозь хрипы мы услышали непонятные слова.

– Держи крепко свою сестру, – приказал Тине смотритель.

Молодой читал молитву все громче, перекрикивая вопли старухи. А она билась в петле, шипела, извивалась. Я обняла Алевтину, и вдруг она с криком оттолкнула меня. Я упала на землю и увидела, что это я обнаженная старуха с длинными седыми космами. Моя кожа высохла, обтянув скелет. Пальцы покрутило артритом, а страшные желтые ногти были похожи на когти гигантской кошки. Такие же страшные руки я видела только что у ведьмы. А кто в петле? Поворачиваю голову – я! Я болтаюсь повешенная, зацепив пальцы одной руки под петлю, а второй – удерживаю веревку, чтоб она не задушила меня.

– Алевтина! – хрипит моя копия, – Она поменяла нас.

Сестра попятилась, а Антон подхватил с земли мешок, в котором сосед Егора принес кошку, и прикрыл им меня. Присел рядышком и сказал на ухо: – Какую песню ты пела в Тьмутаракани?

– По п-п-пОлю-полЮ, да, по пОлю-полЮ, да по пОлю-полЮ дым растилается. Жених у ворот… – шепчу, глотая слезы.

Антон обнял меня, и я заплакала. Тина стояла рядом, не веря в происходящее.

– А вот и раб ведьмин пожаловал, – сообщил нам пожилой, – заложный покойник, нежить.

Антон развернулся, чтобы посмотреть на могилу, и я увидела, что из земли показалась рука, затем вторая. Молодой охрип читать молитвы, но, срывая голос и задыхаясь, продолжал это делать. За грязными, перепачканными в земле руками показалась кудрявая голова. Я узнала в вылезающем из-под земли Егора. Глаза его были закрыты, на нем красовалась та же форма, что и в день нашего венчания. Земля сыпалась с Егора, с его волос, плеч. Я так его любила, и сейчас мне больно смотреть в это мертвое лицо.

Тина вскрикнула и спряталась за нас с Антоном. Мы все втроем сидели прямо на перекрестке дороги, которая шла вокруг кладбища.

Егор вылез полностью и встал передо мной, дергающейся в петле.

– Убей свою бабку, – захрипела женщина в петле и рукой, которой она удерживала удушающую ее веревку, указала на меня.

– Вышла в поле девица, молодая зарница. Цветам глазки открыла, светом землю Божию озарила. Как земля свет солнца принимает, так и раб Божий Егор глаза открывает. Аминь, – проговорил скороговоркой пожилой, трижды перекрестился и Егор открыл глаза.

Он глянул на нас, но не нашел того, кого искал. Развернулся, увидел женщину в петле и, с проворством обезьяны, взобрался на крест. Пожилой мужчина уводил молодого подальше от могилы, а молодой продолжал читать, срывающимся голосом. Егор глянул вниз, на задыхающуюся фальшивую меня и прыгнул ей на плечи. Раздался хруст, и в петле оказалась все та же седая старуха. Ее тело содрогнулось, обмякло и уменьшилось в размерах, словно застыв в переходе между человеком и зверем. Егор словно большая хищная птица раскачивался, сидя на плечах покойницы. В небе раздался крик – жалобно кричала то ли птица, то ли женщина. Крик уносился все выше, пока совсем не стих, и только тогда Егор спрыгнул с тела старой ведьмы.

Молодой упал без сознания на руки пожилого соседа Егора и тот аккуратно уложил его на обочину дороги. Антон поднял настоящую меня с земли и заботливо стряхнул дорожную пыль.

– Милость палача. Вам повезло, – устало проговорил смотритель. – Я принимаю жертву. Ты, – обратился он к Егору, стоящему рядом со своей могилой с опущенной головой, – иди сторожить ворота до следующего покойника. Да в калитке не стой, только в воротах.

Егор развернулся и, не глядя на нас, пошел в сторону кладбищенских ворот. Чем дальше он отходил, тем прозрачнее становилась его фигура.

– Егор! – закричала ему вслед. Он не оглянулся.

– Не кричи, – оборвал меня смотритель, – с дороги собьешь. Перезахороним мы мужа твоего. Ведьму на кресте сожжем, чтоб не шалила.

Меня качнуло от головокружения, и Антон успел обнять меня, чтоб не упала. Мне страшно было смотреть на могильный крест с болтающейся на нем повешенной ведьмой, и я потянулась к Алевтине. Она, смутившись, обняла меня.

– Но как? – произнесла моя сестра.

– Как ты не узнала свою родную сестру? – развернулся, собирающийся уходить смотритель. Тина кивнула. – Ты слишком влюбилась. Влюбилась так сильно, что не оставила в своем сердце места ни для кого. Ни для сестры, ни для Бога. Но вам с сестрой повезло, что Бог был в других.

Смотритель развернулся и пошел обратно к воротам кладбища.

– А разве Бог это не любовь? – выкрикнула ему в след Тина.

– Нет, – остановился, и чуть повернув голову, чтоб мы слышали, ответил смотритель. – Любовь придумал дьявол, чтоб людей было проще соблазнять.

Смотритель ушел. Молодой экзорцист пришел в себя, и сосед Егора помог ему подняться.

– Не верь ему, детка, – проговорил пожилой. – Бог любит нас, а значит, любовь это и есть Бог. Только надо отличать – любовь и фанатичную любовь. Фанатичная – всегда разрушительна. А дьявол, он всегда будет соблазнять.

В рассказе использована русская народная песня.