Я возвращалась с работы в несколько подавленном и усталом состоянии. В подъезде привычно валялись окурки, брошенные мимо импровизированной пепельницы в виде банки из-под кофе, где-то слышались голоса жильцов и откуда-то сверху пованивало куревом. На третьем этаже под батареей на корточках сидел соседский пацан Сашка неопределенных то ли двенадцати, то ли тринадцати лет. Вечно тощий, грязный, голодный и вечно никому не нужный.
- Что, опять? – привычно спросила у него я, когда подошла ближе.
Сашка поднял голову от дешевого битого телефона с трещиной по всему экрану и кисло кивнул. Опять его мамаша ушла в загул и бросила ребенка на произвол судьбы.
- Ключи забрала, - наконец ответил он, будто вынырнув из собственных паршивых мыслей. – Утром сказала, что заберет меня со школы, но не забрала, я пришел домой, а дома закрыто…
- Ладно, идем… - я махнула рукой и поманила его за собой выше.
Каждые несколько месяцев у его матери случался загул то с запоем, то так просто. Она исчезала в неизвестном направлении, оставляя сына на вольных хлебах. После одного из таких загулов у Сашки появился младший брат Толик. Сейчас ему было где-то года четыре, кажется. Я точно не уверена, не отслеживала ее гулеж до последнего года. Толик был ребенком капризным и крикливым, и в первый год после его рождения гульки отменились сами собой. Впрочем, стоило только ребенку подрасти, как Людка начинала все сначала, бросая младшего сына на старшего или на бабку в деревне, и уматывала опять же неизвестно куда. Соседи помогали чем могли, иногда брали Сашку к себе, но в последнее время делегировали эту честь мне, как незамужней, бездетной и свободной женщине. Мне пацана было просто по-человечески жаль – он-то и жизни нормальной в глаза не видел, так что его я привечала, а вот мелкого – нет. Да тот и в квартиру заходить не хотел, орал, как резаный, из-за чего его все чаще сплавляли к бабке. Думаю, Людка просто не выдерживала его криков. Хотя чего еще можно ожидать от ребенка, рожденного в алкогольном угаре и абсолютно ненужного…
Дома я велела Сашке первым делом идти мыться – судя по характерному запашку, не купался он уже несколько дней. Уж молчу о том, что мать никак не озаботилась его здоровьем и гигиеной и не дала парню хотя бы дешевенький дезодорант. Сейчас у него начинался самый противный возраст и переходный период, так что тут надо бы хорошо следить за чистотой, но увы.
Пока он радовался чистому полотенцу и ароматному мылу, я разогрела ему макароны и поджарила яичницу с колбасой. Не царский ужин, конечно, но сойдет перекантоваться до вечера. В лучшем случае Людка вернется ночью, в худшем – завтра или послезавтра, немного нетрезвая, пошатывающаяся и определенно натрахавшаяся, как кошка в марте, но обязательно вернется. Она всегда возвращалась. Обычно она потом извинялась и была шелковая несколько дней, ну а после начинались привычные скандалы, крики и вопли мелкого ребенка. Типичная неблагополучная семья. Если честно, глядя на нее, мне совершенно не хотелось создавать семью. Мужчины менялись быстрее, чем перчатки у аристократов, да и были они не сказать, чтобы приличными. Конечно, я осуждаю подобный образ жизни, видя то, как страдают ее дети. Конечно, я не такая и в белом пальто, вот только я помогала Сашке в этот раз собраться в школу, хоть и не обязана. И я кормила его, пока она в загуле, не требуя денег и вообще ничего не требуя взамен. Просто потому, что жалко. Потому, что больше некому. Соседи могут только ахать и охать, сердобольно взмахивать платочком у глаз и делать вид, что они сожалеют, но на самом деле всем плевать. И всегда было плевать.
Вымытый Сашка получил во временное пользование мою майку и шорты – майка оказалась для него велика, но что поделать, он был еще слишком тощим и нескладным. Волосы у него в чистом виде стали светло-каштановыми и чуть завились от воды. В целом, Сашка обещал вырасти во вполне красивого парня, его бы только кормить нормально и не дать влезть в дурную компанию. А то еще свяжется с дружками мамаши и пиши пропало.
Пока он с завидным аппетитом уплетал макароны, я забросила его одежду и спортивную форму стираться и тоже принялась ужинать. Говорил Сашка всегда мало – думаю, боялся сказать что-то не то и лишиться последнего пристанища в этой жизни. Да и я не знала, что тут еще можно сказать. Честно говоря, мне иногда казалось, что в детдоме ему было бы лучше. Ну или в каком-нибудь интернате на пятидневке – там хотя бы будут кормить. На выходных уже можно как-то перекантоваться.
Наконец я решилась спросить у него:
- Если квартира закрыта, то где твой брат?
Сашка нахмурился и вздохнул.
- У бабушки. Мать с утра еще отвела.
- Позвони бабушке и спроси, как у них дела и что тебе теперь делать. У нее есть запасные ключи?
- Есть, - Сашка поморщился, дожевал макароны, деловито вымокал размазанные по тарелке остатки яйца хлебушком и только потом взялся за старенький телефон.
Бабушка ответила далеко не сразу. Наверняка уже плохо слышит. Или не хотела брать трубку, чтобы не говорить с внуком. Такое тоже бывает.
Сашка коротко обрисовал ей ситуацию. Телефон надолго умолк. Бабушка почему-то не хотела отвечать.
- Ты где? – наконец спросила она, когда я подумала, что их разъединили.
- У тети Лены, - угрюмо ответил тот. Я заметила, как на его виске нервно запульсировала жилка.
- Ладно, будь там, - пробубнила она. – Дай ей трубку.
Я уныло ответила.
- Да, теть Мань, он у меня дома. Цел, здоров, теперь уже сыт и отмыт, - да, признаюсь, в моем голосе звучал упрек. Ну а как тут не упрекнуть их? Не могу я быть матерью Терезой в чужой семье.
- Ну и хорошо, - бабушка прошамкала что-то еще, но треск помех не дал разобрать. – Пусть у тебя побудет, так безопаснее, чем… - снова пискнули помехи.
Я фыркнула. Ну конечно, безопаснее у чужой тетки, чем в компании мамкиных ухажеров, дай-то бог, чтоб не педофилов каких-нибудь. А то либо на наркоту подсадят, либо изнасилуют еще чего доброго, потом хлопот не оберешься.
- Тебе денег прислать? – деловито спросила бабка. Помехи нарочно исчезли.
- Нет, вы лучше ключи привезите. Ребенку нужна его одежда, не пойдет же он завтра в школу в моем сиреневом свитере. И учебники тоже нужны, - я нарочно напустила драмы. Если высушить его барахлишко на батарее, то до утра все будет готово, но все же надо как-то шевелить их, а то так я оглянуться не успею, как Сашку мне вручат киндер-сюрпризом и поминай как звали новых нагуливать.
- Постараюсь завтра привезти, - глухо ответила бабка и отключилась.
Я разочарованно вздохнула. Вот так всегда. Бедный парень. Никому не нужен. Отвратно знакомое чувство.
Пока я говорила, Сашка развел бурную деятельность и уже старательно мыл посуду. В виду специфики наших с ним деловых отношений он уже знал, где лежит мочалка для посуды, а где отдельная для плиты и прочих надобностей, как все правильно мыть и куда ставить. Гостил он у меня частенько, в прошлом месяце тоже ночевал, но тогда… тогда у меня не было такого гнетущего чувства неправильности происходящего. Сейчас я затылком чувствовала, что происходит что-то не то, но не хотела нервировать парня.
Я накинула поверх домашней одежды теплый халат и вышла в подъезд. Мне показалось или хлопнула дверь Сашкиной квартиры? Мать вполне могла привести кого-то домой и уж тогда… тогда гужбанить они будут до утра и никакая полиция не поможет.
В подъезде было холодно, еще и какая-то сволочь выключила свет. Я присветила своим телефоном – сашкин оставила на кухонном столе – и огляделась. Ну как всегда или лампочку выкрутили и украли, или просто по идиотии мозга выключили свет, чтобы кто-то из соседей навернулся в темноте и ноги переломал. Пацанва развлекается, тут можно даже не сомневаться.
Спустившись этажом ниже, присмотрелась к ее двери. Обычная обшарпанная металлическая дверь со следами попыток выбивания, с нарисованной маркером мордой и написанными рядом на стене матюгами. Подозреваю, что писал кто-то из оскорбленных Людкиных ухажеров. Я постучала, но ответа, разумеется, не последовало. Даже если она вернулась домой, то может сидеть там тихонько, надеясь, что пронесет, а утром сын вернется домой как ни в чем не бывало.
Каюсь, грешна, приложилась ухом к двери, пытаясь понять, есть там кто-то или нет. Увы, тишина стала почти гнетущей. Ни звука.
Поморщившись, я вернулась домой. Ну а что я-то могу сделать? Ну позвоню в полицию, там уже знают эту семейку как облупленную, скажут, что вернется завтра-послезавтра, а им только бумагу марать о пропаже человека да лишние хлопоты. Увы, сдвинуть с места эту тяжелую бюрократическую машину было почти невозможно. Да, их семья стояла на учете, как неблагополучная, но это тоже не давало почти что ничего. Ну платили им там какие-то выплаты и пособия, так что с тех пособий до детей доходило?
Плюнув на это все, я стянула халат, убедилась, что на кухне все целое и не побитое и лишь махнула рукой.
- Иди отдыхай. День был отвратно тяжелый.
Он радостно метнулся в гостиную. Почему-то в моем доме этот взрослый ребенок оживал и уже начинал напоминать не забитое несчастье, а в принципе обычного здорового пацана.
- Теть Лен, можно я книжку почитаю? – спросил Сашка и выудил из книжного шкафа какой-то детектив.
- Можно, но если тебе приснится убийца, я не виновата, - я лишь качнула головой. Этот ребенок видел вещи похуже и пострашнее, чем карикатурные убийцы в дешевом детективе. Так что там его мало что может испугать.
Сашка закуклился на кровати в одеяле под лампой, чтобы было лучше видно и погрузился в дебри расследования, а я осталась метаться по квартире в попытке приглушить странное чувство неприятия и неправильности. Пока я перебирала вещи и выискивала, что бы такого нейтрального ему дать на пересменку, машинка достирала, и осталось только хорошенько развесить его одежду на батареях. Грели они не то, чтобы до жары в квартире, но хотя бы позволяли высушить одежду до утра.
На его вещи смотреть без слез было невозможно. Тонкие прохудившиеся джинсы, никак не годящиеся для дождливой и отчасти морозной ноябрьской погоды, износившийся и протершийся на локтях свитер, неопределенного бурого цвета футболка… Спортивная форма не лучше – такая же выцветшая, в каких-то бессмертных пятнах от травы и грязи, которые не брала ни стирка, ни свежекупленный пятновыводитель. Пожалуй, будь пятна свежие, то они бы отстирались, но теперь они уже вечные.
Ночевала я скраешку в уголке, отгородив Сашку подушками и отдав ему отдельное одеяло. С одной стороны, уже становилось неловко, парень не такой уж и ребенок, а с другой стороны – ну куда я его дену? Не в кабинете же на столе положу, убрав компьютер и все прилагающиеся к нему запчасти…
Утро началось с грохота на кухне. Я подорвалась в ожидании чего-то совсем кошмарного, но…
- Теть Лен, простите, я кастрюлю уронил, - умытый и переодетый Сашка смотрел так, будто я собиралась его прибить.
Я поморщилась, зевнула и лишь махнула рукой.
- Сполосни ее и все, невелика беда, - мне было странно видеть, как он недоверчиво поднимает голову и расправляет плечи. Ведь согнулся, наверняка привычно ожидая удара или оплеухи.
Сашка удивленно моргнул, схватил упавшую кастрюлю и шустро сунул ее под теплую воду.
Я поплелась умываться и приводить себя в порядок. Утро определенно начиналось с запаха чего-то вкусного… кажется, блинов. Нет, ну это уже самодеятельность получается. Впрочем, ругаться на ребенка, дорвавшегося до холодильника с продуктами, было бы стыдно. Ладно бы сожрал все ночью, так нет же, готовит. Сам. Рано утром. Поднялся без будильника. В напоминаниях не нуждается. Ну и молодец.
Когда я вышла из ванной, то на кухне меня уже ожидали блины, чай – мелкий прохвост помнил, что я пью чай без сахара, вот уж удивительно – добытое из закромов холодильника варенье и бутерброды.
- Вы же не обижаетесь за то, что я тут немного похозяйничал? – Сашка старательно жался поближе к окну, будто бы собирался сигануть с четвертого этажа в случае малейшей опасности.
- Да нет, с чего бы мне? – я пожала плечами. Да уж, воспитание. – Ты молодец, даже варенье нашел, мне его мамка еще летом присылала…
Блины были вкусными, чай горячим, варенье сладким, все как полагается. Вот только гнетущее чувство не только никуда не делось, но еще и усилилось.
Сашка собрал свои вещи, сложил скромные пожитки и собрался в школу, я тоже собралась на работу. Мысли в голове крутились странные. С одной стороны, такой ребенок еще не самое худшее, что могло бы быть, с другой… я на всякий случай проверила заначку – деньги целы. На всякий случай забрала ее с собой от греха подальше. Не то, чтобы я не доверяла, но все же… что-то было конкретно не так в этот раз. Да, Сашка и раньше готовил и мыл посуду, спрашивал разрешения и читал мои книжки, иногда делал уроки за кухонным столом, убрав с него лишнюю посуду, и в целом вел себя достаточно прилично, но… кровь не водица, гены пальцем не сотрешь. Я со вчерашнего вечера постоянно ожидала какого-то подвоха.
Попрощавшись на улице, мы разошлись в разные стороны. Но мысли мои все крутились вокруг этой семейки. Позвонить или не позвонить в опеку? Пусть будут в курсе. Но опять же детям ничего не угрожает, кроме того, что их вещи и деньги в квартире, а она заперта. Младший у бабки под присмотром, старший уже вполне может о себе позаботиться, еще пару лет и пойдет искать какую-нибудь работу, такой если не сопьется и не снаркоманится, то станет нормальным парнем. Вот только раньше Людка никогда не забирала у Сашки ключи. Ключи…
Мысль зацепилась за это несоответствие и застряла. Вот что меня смущало. Да, в сумке у него ключей не было, да и стал бы он мне врать… В прошлые разы ключи у него были, он брал вещи и просился ко мне просто потому, что боялся оставаться один дома. Боялся… Я нахмурилась. Что же такого было с бедным ребенком, что тот боялся даже одиночества? Хотя… скорее всего к ним приходил кто-то еще, плюс раздерганные нервы и ломающаяся от подросткового периода психика делали свое черное дело. Я бы тоже боялась оставаться одна, если бы знала, что в любой момент ко мне в дом вломится какой-нибудь пьяница, которому маменька в загуле отдала ключи.
По пути с работы я заскочила в магазин. Как раз-таки на работе не происходило ничего примечательного, а вот что могло быть дома… На всякий случай купила куриных ножек – и готовить быстро, и хватит на двоих на случай, если Людка еще не вернулась.
В этот раз Сашка сидел под батареей на четвертом этаже. Я хмыкнула – похоже, домой его маманя не собиралась. Клацнула соседняя дверь и в подъезд выглянула подслеповатая пенсионерка – бабушка Люба. Вообще-то Любовь Ивановна, но мы все привыкли называть ее бабушкой Любой.
- Лен, ну ты посмотри, как она над ребенком издевается! – всплеснула руками она. – Оставила как щенка на улице, ни дать ни взять. Я уж в опеку-то позвонила, так они знаешь что сказали? Чтобы я добивалась лишения родительских прав! Да я же старая больная женщина, ну что я могу сделать?
Я покивала и поманила Сашку пальцем, тот поднялся с места, и только теперь я заметила, что у него шикарно подбит глаз – прятал за длинной челкой, а с носа подтекает кровь.
- Эй, кто тебя так? – я чуть повернула парня к сумрачному свету из грязного подъездного окна.
- Да так, подрался… - он неопределенно махнул рукой и опустил взгляд.
Бабушка Люба запричитала и предложила вызвать скорую. Я отказалась – будет еще скорая из-за каждого синяка ехать. Пошлют и меня, и ее. Чай не сердечный приступ и не перелом.
- Идем, умоешься и приложишь лед.
Я открыла парню дверь, а сама осталась на пару минут успокоить бабушку, чтобы та сама себя не довела до приступа, а то точно скорая понадобится. Сашка испуганно замер в коридоре, потом тихо, как мышь, разулся, взял сапоги и принялся их чистить, благо щетка и крем у меня всегда стояли на виду. Он словно боялся отходить от меня дальше или боялся зайти в квартиру внутрь. Но там ведь точно ничего не было…
Наконец отправив словоохотливую бабушку домой, я захлопнула дверь и облегченно выдохнула. Потом взяла Сашку в оборот, отправила отмывать кровь из разбитого носа и попутно мыть руки, а сама достала из морозилки бутылку с водой, запихнутую туда летом, да и так и забытую за потоком рутины. Вот будто его ждала до сегодняшнего дня.
- На, приложи к синяку, авось рассосется быстрее. Сейчас еще мазь дам, - я порылась в шкафчике и откопала древний крем «Спасатель». Не бог весть какое лекарство, но от порезов, царапин и ожогов на кухне помогало.
Сашка покорно приложил бутылку к глазу и продолжил ходить за мной хвостиком, будто привязанный.
Я же прикинула так, что сегодня совсем неудачный день и решила запечь курицу. К макаронам пойдет, а там уж надо бы что-то думать на завтра. А завтра уже и пятница, короткий день…
- Я завтра приду пораньше, - на всякий случай сказала ему.
Сашка кивнул. В здоровом глазе блеснула непонятная надежда.
- Не бойся, бабушка Люба хотела как лучше. Ты же понимаешь, что так нельзя всю жизнь… Что вам надо что-то решать, пока не случилась какая-то трагедия с тобой, братом или со всеми вами. Опека это лучше, чем ничего, поверь. Да, они медленные и пока не пнешь, не полетят, но все же они хоть что-то пытаются… - я говорила это не сколько ему, сколько себе. Пыталась успокоиться и одновременно понять, что происходит. – Кто тебя так?
- В школе, - он мотнул головой и поморщился от боли.
- Не тошнит? Голова не кружится? А то вдруг сотрясение и тогда уже надо скорую, - я внимательно взглянула на него. Из тела мелкого парнишки на меня смотрел усталый взрослый задолбанный человечек. Без прав и привилегий, пока что еще не способный бороться с системой и не имеющий права решать то, как он будет жить, но… я надеялась, что он хотя бы к шестнадцати сможет уже отстаивать свои права. Съедет от матери куда-то учиться, поживет в общаге или снимет комнатушку… Да ради бога, я готова была позволить ему снимать комнатушку и у меня, уберу этот компьютер несчастный – не сложилась у меня работа на дому, интернет тут плохой и все время отключают, неделю работает, три дня нет. Просто мне хотелось бы, чтобы он не провалился в эту глубокую трясину, чтобы у него был шанс, и он стал человеком.
- Нет, не кружится, только глаз болит, - Сашка виновато потупился, словно показал больше, чем следовало, и теперь дико стеснялся.
- Ну тогда сейчас погуляй, как курица испечется мы поужинаем, а потом мы поговорим. Не бойся, я не стану тебя винить в том, что ты подрался и даже не стану спрашивать, с кем. Это твое дело, - я развела руками. Да, я не мамка, чтобы выпытывать, угрожать и заставлять отвечать.
- Тогда о чем тут говорить? – он безнадежно отвернулся.
- О твоем будущем. Ты же не будешь вечным мальчиком. Еще немного и ты вырастешь. Тебе надо будет куда-то поступать учиться. А там и работать. Тебе нужно определяться уже сейчас, но я знаю, как тебе тяжело, когда вокруг творится все это, - я обвела руками кухоньку и вздохнула. Да, я знаю, каково это, потому и жалею его. И помогаю, чем могу пусть и в ущерб себе. Мне ничего не стоит не пускать его домой, захлопнуть дверь и тупо поглядывать в глазок, как делают все остальные соседи. Но я не могу. Что-то внутри меня протестует и заставляет оставаться человеком в любых условиях.
- Так в школе все говорят, - Сашка вздохнул и на минуту отнял бутылку от синяка. Глаз заплыл, лицо его исказила гримаса боли. – Вот только никто не объясняет, как это сделать.
- Доучись девять классов, забери документы и иди поступать туда, куда ты хочешь или сможешь, - я пожала плечами.
- Так это мать должна, а ей… плевать… - Сашка поморщился и снова приложил лед. Бутылка потихоньку таяла и на его свитер стекала холодная вода.
- Ладно, давай так – ты доучивайся, а я потом с тобой схожу, постою рядом в качестве поддержки. Мне-то документы точно не отдадут, я же официально чужой человек.
Сашка угукнул и вдруг ответил:
- Я знаю, где она может быть.
- Люда? То есть, мама? – я удивленно вскинула бровь.
- Да. Она иногда ходила к любовнику своему, Василию, он живет на Домодедовской тридцать, - Сашка поморщился и наконец-то устало плюхнулся на стул, будто бы из него выжали весь воздух. – Но я туда не пойду. Не хочу и не пойду. Там… страшно.
- Он делает с тобой плохие вещи? – догадалась я.
- Нет, он просто делает плохие вещи, - Сашка отвернулся. – Вы не поймете и не поверите.
- Да чего уж там, что я, не видела алкоголиков или наркоманов? – я взглянула на таймер на духовке и облизнулась. Курица уже начинала пахнуть, но еще была не готова.
- Он не алкоголик, - Сашка задумался, но потом не захотел больше продолжать тему. Устало прикрыл здоровый глаз и будто придремал, опираясь локтем на стол.
Лезть в душу я не стала. Мы слишком чужие люди, чтобы рассказывать мне такое. Быть может, слишком личное, быть может, слишком болезненное. В любом случае это ведь не мое дело. Буду давить – он вообще замкнется и перестанет доверять, а это худшее, что может быть. Пусть успокоится, а там глядишь и мать вернется, можно будет и в полицию обратиться, если все совсем туго станет. Драки начнутся, скандалы или же с детьми что-то не то будет. Пока что никаких доказательств ничего нет, это-то и плохо. А полиция не слишком-то спешит разбираться с тем, что происходит в проблемных семьях, у них вон, по телеку показывали, идет уже целая серия пропаж людей, причем не бухих, нет, нормальных, благополучных, даже богатых. Кто будет разбираться с гулящей теткой, когда пропал аж целый внук самого прокурора? Тут не до вас, мелкие шавки, тут быть бы живу…
Новости эти сегодня с радостью смаковали коллеги, ну а я грела уши, чего уж греха таить. Впрочем, до проблем прокурора мне дела не было, там такие деньги замешаны, что как бы парнишку потом по частям дедуле не отдавали. Туда простым смертным дорога заказана.
Ночевали как обычно, отгородившись подушками. Сашка спал в обнимку с почти прочитанным детективом, я же долго ворочалась. Мне все казалось, что хлопают Людкины двери, что там кто-то есть, что она вот-вот вернется и потребует отдать сына. И сон был такой же муторный, страшный, нереалистичный, давящий и совершенно не дающий отдохнуть.
Встала я разбитая в такую рань, что и деревне не поднимаются. На улице какая-то сволочь вырубила все фонари, и теперь за окном царила такая темень, что хоть глаз выколи. Одинокая лампочка на кухне горела будто слишком слабо, чтобы разогнать эту мерзкую жирную тьму, почти сочащуюся из окна.
Я заварила кофе. Крепкий, сладкий и ароматный. Стало немного лучше. Пока туда-сюда покрутилась, наварила картошки на обед на работу и потом на ужин, чтобы два раза не готовить. Оставшуюся после вчерашнего ужина курицу поделила на порции на завтрак и обед обоим. Настроения особо не было, на душе все так же царила муть. Что-то назревало. Что-то не слишком хорошее, но все же…
Сашка тихой мышкой сначала проскользнул в туалет, а потом вернулся на кухню. Устало оперся об косяк двери и смотрел на шкворчащую на сковороде курицу. Выглядел он тоже помятым и не выспавшимся, да и времени было почти что пять утра.
- Сегодня хреново спалось, - констатировала я, оглянувшись на парня. Тот угукнул в ответ.
Судя по стуку капель о подоконник, на улице начался дождь. А у парня прохудившиеся сапоги. А нога-то побольше моей уже, растет как может, тянется. В мои не влезет, хоть они и нормальные, без каблука… Что делать, ума не приложу.
- Может того… не пойдешь в школу по такой погоде? – предложила я, глядя в черноту за окном. Проклятый темный ноябрь, не видно ни черта.
- Нельзя не пойти, мне тогда прогулы поставят, и еще больше опека будет зверствовать, - Сашка уныло болтал ложкой в своем кофе. Не пил даже, просто колотил его, размешивая и так растаявший сахар. Синяк потихоньку рассасывался, но все еще багровел, искажая его черты лица.
- Ну тогда хотя бы обмотай ноги пакетами, чтобы не промочить. Я же видела твои дырявые сапоги.
- Это идея, - согласно кивнул Сашка.
Я нашла старый зонт – у него немного заедала кнопка, но в целом он все еще годился перебежать быстро под дождем. Сашка деловито собрал мусор в большой пакет – я и не заметила, сколько мы насвинячили за два дня. Он выглядел слишком серьезным и сосредоточенным для подростка и сегодня не улыбался, не дурачился, будто бы тоже ожидал какой-то подлянки.
- Теть Лен, нельзя мне сиреневый зонтик, пацаны засмеют, - покачал он головой.
- Лучше уж такой, чем никакого, промокнешь и заболеешь, - отрезала я, красочно представив себе гемор с больным чужим ребенком, к которому даже врача толком не вызвать, потому что адрес не тот.
- Да я почти не болею, - он пожал плечами, будто я говорила какой-то вздор. Но зонтик взял, осмотрел, что-то в нем подправил и все же положил в коридоре «на выход».
Провожала я его в школу как-то странно. Сашка забрал пакет с мусором, сказал, что должен хоть как-то отплатить за добро и умчался, не дав вставить ни слова. Я остановилась на дороге, глядя, как тощая нескладная фигурка под смешным сиреневым зонтиком перепрыгивает через лужи. Почему-то было больно от осознания того, что вся жизнь этого парнишки пошла под откос с момента его рождения. Он ведь не выбирал ни где родиться, ни у кого. Изначально ему дали такой вот дерьмовый старт и выбор без выбора. Я видела в Сашке себя, только вот я не справилась. Не смогла выбраться из ямы, радовалась тому, что хоть не бухала и не гуляла, как Людка. Она и вовсе не смогла выбраться. Я не знаю, откуда Люда приехала и где жила до этого, просто с десяток лет назад поселилась в квартире внизу подо мной с мелким тогда еще сыном и каким-то очередным сожителем. Сожителя я уж и не упомню в лицо, их там столько поменялось за пять лет, пока один едва не устроил пожар по пьяни, что запомнить не реально. После этого сожителей у нее не было, только гости, но от того не легче. Нехорошая квартира…
Я поморщилась и побрела на работу. Жизнь никто не отменял, даже такую вот говенную.
После работы я зашла в магазин и прикупила шоколадку. Просто так, в добавку к набору стандартных продуктов и обновленному запасу картошки. Хотелось как-то порадовать этого несчастного. Должно быть, уже начались поиски его непутевой мамаши по притонам, раз баба Люба позвонила в опеку. Или не начались, если всем плевать. Всем плевать – основной девиз жизни. Люди будут радостно сплетничать и обсуждать любое событие чужой жизни, но вмешаться и сделать что-то, чтобы это событие не случалось, могут лишь единицы. К сожалению, плевать не только обывателям, но и должностным лицам, вот в чем беда. В нормальной стране уже объявили бы его мать в розыск, потом лишили родительских прав через суд, а там бы что-то и решилось с детьми. То ли бабка бы их воспитывала, то ли и правда в интернат какой отправили бы. Мелкого-то еще кто-то может усыновить, он, в принципе, еще воспитуемый, а вот Сашка… Ну кто захочет возиться с подростком с плохой наследственностью?
В такт грустным мыслям я шагала домой. Во дворе обнажились чужие машины, но я не обратила внимания. Мало ли, кто к кому приехал в гости – пятница же, короткий день, люди хотят развеяться и отдохнуть. Но вот в подъезде уже не обращать внимания на крики, гомон и шум не удалось.
На третьем этаже столпилась целая куча свободных от дел жильцов. Дверь Людкиной квартиры была распахнута настежь, там что-то шумело, гремело и булькало. Оттуда шел странный запах тухлятины и еще чего-то испортившегося. Переругивались женщины, судя по характерному голосу – приехала бабушка, но там был кто-то еще.
- Опека приехала, - пояснил на мой немой вопрос сосед с пятого этажа дядя Коля – коренастый пятидесятилетний и безнадежно женатый на скандальной супруге, которая любопытно заглядывала в квартиру.
За всей этой сутолокой я не сразу заметила Сашку, стоящего в самом углу с какими-то пакетами и поломанным зонтиком в руках. Костяшки его пальцев были сбиты до крови, сам он выглядел как нахохлившийся воробей, готовый чуть что снова ринуться в драку. Где-то внутри квартиры завыл его брат – длинно, долго и на одной ноте, будто бы коту кто-то наступил на хвост.
Словно почуяв мой взгляд, Сашка протолкался сквозь толпу соседей.
- Теть Лен, простите меня, они сломали ваш зонтик. Я как мог… я отработаю, честно, сделаю все, что надо.
Я шикнула на него – подобные слова могли истолковать абсолютно неправильно.
- Да черт с ним, он старый уже, - оставалось лишь махнуть рукой. – Что у вас происходит?
- Приехали тети из опеки и теперь выгребают из дома мусор. Там все попортилось… - Сашка поморщился – очередная волна вони донеслась до наших носов.
- У вас там что, носорог протух? – возмутилась какая-то соседка, по-моему, то ли со второго, то ли с первого. Видела я ее редко, она сутками пропадала на работе.
- Да, будто не три дня людей дома не было, а целый месяц, - поддакнула соседка с пятого, уже слегонца поддатая по поводу пятницы.
Вскоре бабушка Маня вынесла в подъезд два внушительных баула, до того вонючих, что аж глаза резало. Дядя Коля милостиво согласился вынести их вон. Из баулов капало что-то подозрительно желтое и источающее невероятную вонь. О чем говорили тетки из опеки, услышать не удалось, но тут и ежу понятно, что ни о чем хорошем.
Соседи все дружно высыпали на улицу, потому что терпеть вонь не хотелось, но и зрелище само себя не посмотрит. Я вышла вместе с Сашкой, который грустно мял в руках покалеченный зонтик и выглядел так, словно мешком пришибленный.
- Теть Лен, а что теперь будет? – спросил он. – Мама так и не пришла. Телефон выключен. Бабушка вон… Я не хочу с нею ехать… - он мотнул головой, глядя на то, как баба Маня тянет упирающегося и орущего во всю глотку Толика. Тот отчаянно цеплялся за перила и старался застрять на каждой ступеньке даже на выходе.
Я поморщилась. Не люблю детские крики. Особенно такие, будто его на заклание ведут, а не на улицу на свежий воздух.
- Не знаю, скорее всего вас определят в детский дом, - я пожала плечами и обернулась на разом стихшие шепотки.
Во двор вошла Люда. В грязном замызганном пальто, хорошенько поддатая и покачивающаяся из стороны в сторону. Вот только атмосфера вокруг нее была… черной. Она словно бы распространяла темноту и давящую слабость. Ноги будто приросли к земле, Сашка под моей рукой мелко дрогнул – я и не заметила, как приобняла его за плечи, стараясь хоть чуток ободрить.
Тишина навалилась словно тяжелое толстое одеяло. Соседи пялились на это явление во все глаза. Наконец баба Маня отмерла и не выдержала:
- Людка, ты где была, паршивка?
Та лишь мотнула головой и шла все ближе и ближе. Это выглядело страшно. Наконец я смогла разглядеть в сумерках ее абсолютно черные, без зрачка и белка глаза. Вот только… раньше ее глаза были серые, как и у Сашки. Он вообще унаследовал от нее лицо.
- Я пришла забрать сына, - коротко ответила она, когда подошла вплотную к матери и Толику.
Баба Маня охнула, но сказать ничего не смогла. Ее рука разжалась и выпустила руку Толика, а тот тут же вцепился в мать.
Тетки из опеки силились что-то сказать, на их лицах играли желваки, в свете скромного уличного фонаря это выглядело жутко, но они не смогли произнести ни слова. Все замерли в тишине. Чернота надавила на плечи, стало страшно и неуютно, захотелось домой, укрыться одеялом с головой и трястись там, надеясь таким образом спастись от страшного монстра. А еще я увидела то, чего просто не могло быть. Глаза Толика тоже стали черными, такими же жуткими и нечеловеческими. Они масляно блестели в свете фонаря и, казалось, не отрывали от меня взгляда. Или от брата.
Сашка мелко дрожал, как побитый щенок и не поднимал взгляда. Он смотрел на носки своих драных сапог и расплывающуюся под ногами лужу с остатками машинного масла. Я хотела бы спросить, что будет дальше, но тоже не смогла открыть рот. Просто не смогла, как ни силилась. Это напоминало сонный паралич, вот только никто из стоящих во дворе не спал.
Наконец одна из теток преодолела дурную муть и спросила:
- А как же твой старший сын?
Люда посмотрела на нее как на говорящий кусок говна.
- А это не мой сын, - отрезала она и повернулась.
Давящая сила прижала нас всех. На секунду я задохнулась, глядя, как Люда так же медленно и не спеша ведет Толика прочь, куда-то в черноту и темноту, туда, где уже не светит фонарь, где сумерки превращаются в ночь, а небо смыкается над головой. Они будто медленно растворялись в пространстве. Давящая сила потихоньку спадала, но так медленно и неохотно, что когда она растворилась в пространстве, мы все не сразу поняли, что уже можем говорить и двигаться.
Неуверенно кашлянул дядя Коля и достал из кармана пачку сигарет, медленно и задумчиво прикурил. Тетки из опеки визгливо затараторили вместе:
- Она не имеет права!
- Это же похищение!
- Это невозможно!
Сашка уже открыто прижался к моему боку, его била нервная дрожь. Я надеялась, что он все же не простудился и ничего страшного сейчас не будет. Иначе придется теперь лечить еще и его.
Баба Маня плакала, сжавшись в комок и приговаривала, что ее дочь – не ее дочь, это подкидыш какой-то. Соседки принялись ее утешать и выискивать в сумках корвалол с валерьянкой. Мужики закурили и уныло смотрели в темноту. Напряжение потихоньку спадало. Кто-то плюнул на это дело и пошел домой, хлопнула дверь подъезда, и только теперь я смогла пошевелиться, вздрогнуть и разжать руку, которой слишком сильно придавила Сашку. А ведь он растет. Уже скоро меня перегонит.
- Слушайте, а может быть, вы… станете опекуном мальчика? – предложила одна дама из соцслужб. Взгляды оставшихся соседей как по волшебству перевелись на меня.
- Я не замужем и у меня маленькая зарплата, - честно предупредила я, чтобы они не раскатывали губу.
Но тетка смотрела как-то уж слишком умоляюще. Баба Маня продолжала хныкать и причитать. Было видно, что ее душевное здоровье здорово пошатнулось и теперь под большим вопросом, доверить ли ей Сашку. Я бы не доверила.
- Давайте мы дома серьезно обо всем поговорим, и тогда уже будем решать. На ровном месте такие вещи не делаются, - я чувствовала на себе умоляющий Сашкин взгляд.
«Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста» - сверлило меня где-то внутри. Мальчишка все еще дрожал, да еще и стал накрапать мелкий противный дождь, словно бы его мало вылилось утром и днем.
Я стиснула его за плечо и вздохнула.
- Пошли домой, дома все обсудим. И вы идемте, чаю попьем, согреемся, заодно увидите, как я живу, - я поманила всех троих теток, и они с облегчением на лицах потянулись за мной в подъезд.
Давящее муторное чувство чего-то неприятного схлынуло, оставив после себя серость и безнадежность. Но это было мне уже давно привычно.