День 90-ый
Вернее, раннее утро. Еду в троллейбусе, прямиком на вокзал. В желудке плещется крепкий кофе, но глаза все равно слипаются. И вот, когда меня бросает в дрему, передо мной всплывают картинки из прошедшего визита. Я открываю глаза, смотрю в окно. Троллейбус едет будто нарочито медленно. И черт с ним. На часах еще только шесть — поезд через сорок минут. Как бы не тормозил троллейбус, думаю, успею.
Снова погружаюсь в дрему. На горизонте маячит мой двойник и с укором тыкает в меня: «Ты — мутант…»
— Сам ты мутант… селедка. Кашалот фаршированный. Дракула папуасский.
На меня тяжело смотрит некий лысый субъект из числа гопников. И, видимо, принимает эпитеты на свой счет, раскрывая рот. Ему наверняка хочется почесать кулаки — любят они это дело… Жалко
людей, ведь кроме кулаков в них в большинстве случаев ничего и нет.
Ну, за редкими исключениями.
…Не знаю как это у меня получилось, может запредельный опыт в Пространстве Яви не так уж и бесполезен. Я всего лишь посмотрел на него и мысленно приказал: «Молчать». Гопник моментально ссутулился; глаза потускнели и он медленно отвернулся.
Забавно.
Мы вышли на вокзале оба — я и он. Только он сразу припустил быстрым, нервным шагом подальше от меня. Обернулся пару раз… по-моему, он считал, что нечего с психами связываться.
Ну, на нет и суда нет.
Впрочем, может быть, я плохо выгляжу.
Увидев меня, Антонович засветился и тряхнул рюкзаком.
— Что значит?..
— Посмотришь, — довольно ответил он и, не сдержавшись, обнародовал мне на ухо тайну. — Вино. Домашнее. Яблочное, два литра. Тебе понравится!
Я нахмурился.
— Ты что, решил меня споить?
— Ни в коем случае! — запротестовал он. — Ты вчера пьянствовал?
— Нет, конечно! Больно надо…
— Ну вот, видишь! Значит спиться и не мечтай.
Нам достался вагон-самолет — сидячие места. Поспать здесь можно было либо напившись снотворного, либо будучи смертельно измотанным. Но для дружеской беседы под бульканье вина, такой вагон очень хорошо подходил.
Будь я один, я бы молча вперился в окно и погрузился бы в раздумья. Но в компании с Антоновичем это было выше моих человеческих сил.
Как только проводница, удостоверившись в отсутствии зайцев, удалилась в свое купе, Антонович вытащил из рюкзака вино, сделал серьезный глоток и провозгласил:
— За проводниц! Этих ангелов в униформе, которые… э-э… нас провожают!
Я поддержал его, перенимая эстафету винопития. Однако… вино в самом деле далеко не отвратительное.
нас с Антоновичем есть общая черта — в жизни мы не отличаемся болтливостью, по крайней мере не более других. Но стоит только выпить чуть-чуть, то у нас обоих язык и челюсти объявляют независимость от мозга. И мы начинаем трещать, как взбесившиеся попугаи.
Обычно домашнее вино действует как часовая мина — ничего, ничего, и вдруг — все! Но это вино оказалось неправильным. Только очутившись внутри организма, оно принялось наводить свои придурковатые порядки. В голове зашумело нечто невообразимое:
— Где мы в Минске жить будем?
— Понятия не имею!.. — жизнерадостно выпалил я и принялся рассказывать разухабистую историю, как лет десять назад я с одним соратником ночевал в минском дворике, дожидаясь раннего поезда.
Мы лежали на скамейках, косились на звезды и, натурально, бредили. Часов не было, дико хотелось спать…
Антонович мне парировал какой-то боевой гилью из области пьянок. Потом в ход пошли всякообразные байки о концертах и гастрольных инцидентах. Таких, которых у меня — хоть отбавляй. Да и он в карман за словом не особо лезет…
Так мы погубили вино. И как это часто бывает, с последней каплей исчерпали себя воспоминания. На смену непринужденной болтовне пришел неговор.
И мы сразу замолкли, с недоумением разглядывая опустевшую бутыль.
— Да… — протянул я.
А времени-то только полдевятого. Еще столько же ехать.
— Вторую бы такую. — резонно заметил Антонович.
И тут начался закономерный процесс: если мой разум был категорически против дальнейшего пьянства, то распоясавшаяся душа требовала продолжения банкета.
Мы начали спорить. Антонович предлагал взять водки. Я… тоже…
общем, спор затих не начавшись. Пересчитав наличность, мы оба пришли к заключению что бутылка водки пробьет в бюджете некислую дыру. Впрочем, нам было наплевать на это.
Так мы очутились в вагоне ресторане в компании с кристально чистой жидкостью. Из закуски мы имели только «кока-колу».
— Ненавижу… — пробормотал я, принимая в руки холодную бутыль с заморским зельем.
— Нормально, — махнул рукой мой попутчик. — На безбабьи и рыба раком.
— В ней есть ортофосфорная кислота, а она сушит рот… в целях навязывания второй бутылки, — хаял я колу.
— И вообще, это средство от поноса, — подхватил Антонович.
— Ну… да.
После первой рюмки наши мозги слегка отдулись и беседа приняла философский оттенок.
— Все странно, — заявил Антонович. — Мне сегодня приснился дурацкий, вещий-зловещий сон. Мне приснилось, что мы с тобой сели
поезд и стали пить. Потом приехали в Минск и гулянка продолжилась. И так по периметру. А за тобой всю дорогу бегал дурацкий енот. И Рейхстаг… с красным флагом — в центре столицы. Ну это я, допустим, еще могу понять. И пьянки и Рейхстаг — дебош мы с тобой учиним классический. Но при чем тут енот?
— Он воровал наши деньги.
— Которых нет… Организм — не дурак. Он знает, что его ожидает
ближайшие дни. Но при чем здесь енот?
— А Менделеев, знаешь, как таблицу свою открыл? — спросил я вдруг.
И понял, что Менделеев был Запредельным. Иначе черта с два открыл бы он эту периодику — скорее всего нарисовал бы абстрактную картину…
— Знаю. Во сне узрел. Аки-паки, иже херувимы. А так он чемоданы ремонтировал на досуге. Енот-то здесь причем?
— Да что ты все заладил, енот, енот! Может это муравьед был… Антонович задумался.
— Точно. Муравьед. Сибирский крестоцветный. Питается человеческим жертвами… — добавил он, наливая. — Нет, все-таки енот — это, брат, большая сила…
— Архиогромная…
— За енотов. Во сне нас преследующих и муравьедов, их братьев по разуму.
После второй рюмки, я не выдержал… захотелось, блин, пооткровенничать.
— Вот смотри, Антонович. Представь себе, что снится тебе чувак точь-в-точь ты. Только выглядит немного по-своему. И загоняет тебе телегу, что ты мутант и убить тебя мало. А послушать его — так ведь прав, собака…
— Тебе что, такая лабуда приснилась?
— Ну.
— Так вот, что я тебе скажу. Ты слишком много ешь на ночь.
Он сказал это на полном серьезе, с профессорским видом. А я меньше всего ожидал такого умозаключения. И даже слегка офонарел.
— Ем много?
— Да. Только ты не волнуйся. От этого не умирают. Я замолчал, переваривая информацию.
Черт возьми, я ведь уже порядком пьян, кого я слушаю!
— Тебе когда-нибудь снились сны с продолжением? — спросил я его в лоб.
— Таких в природе не бывает. Даже одно и то же место дважды не снится.
— А если мозг зашифровывает информацию о природе снов? Чтобы крышу не сорвало. Как предохранитель, а?
Антонович покрутил в руке рюмку.
— Очень даже может быть… А тебе что, сны с продолжением снятся?
— Да.
— С каких это пор?
— Последние три дня.
— Вот как? Расскажи.
рассказал. Благоразумно опуская детали типа оранжевой двери и того, что гуляю по снам уже третий месяц. Не упомянул также о разговорах… о их содержании. Сказал просто: так, мол и так, говорили
всякой чепухе.
— Интересно, — сказал Антонович, выслушав мою историю. — Так интересно, что я даже протрезвел.
—Ия.
— Исправим это упущение.
— Угу.
Антонович взял рюмки, встал и пошел к бармену. Поменял их на стаканы и вернулся.
— Минск через двадцать минут, — объяснил он свои действия, — нечего с ней церемониться.
Он имел в виду водку.
Мы допили ее залпом.
Водка, знаете ли, действительно обладает магическим свойством убивать время. Правда, делает она это благородное дело с массой побочных эффектов.
Это не мы в Минск приехали. Это он к нам приехал. Причем был он изрядно пьян.
— И вообще, — сказал мне Антонович. — Тебе обязательно нужно сходить к психиатру. И отнести ему свои сны — пусть он их полечит.
«Бедная, бедная Пеппилотта…»
Мы десантировались и вспомнили, что у нас имеются еще и желудки. Вложив в них пару хот-догов, мы взяли по бутылочке пива (хотя, я был против) и принялись обзванивать знакомых.
Найти нам не удалось никого. Что, в принципе, и неудивительно в будний полдень.
Я вспомнил одно место, где можно было спрятаться от жары и прикорнуть, если что. Недалеко от вокзала есть один музыкальный магазин, где работает мой закадычный приятель и собутыльник. У него роскошная подсобка.
Арчи взглянул на двух пришельцев с подозрением.
— Что-то вы слишком уж веселые…
— Мы?! — искренне удивился я, потрясая пивом. — Да мы в глубочайшей депрессии, мессир!
Антонович уткнулся в мою майку и, вздрагивая плечами, захныкал:
— Нас ограбил енот с большой дороги, милостивый государь! Беспощадный муравьед пытался откусить наши хвосты и ему это удалось! О, горе!..
— Посмотрите, мессир! — я показал свой зад. — У нас больше их нету.
Антонович перестал ныть и заговорщицки прохрипел:
— Он такой же как ты, только без хвоста!..
— Шуты гороховые, — улыбнулся Арчи.
Мы откупили себе уголок бутылкой пива.
Засев в подсобке, я сначала пытался вникнуть в смысл речей Антоновича, потом махнул рукой.
И завалился спать.
…Мне приснилось, что я тону. Без всяких дверей. Я мотал головой под водой и пытался всплыть на поверхность. До нее оставалось несколько сантиметров, но меня будто кто-то за ноги тянул. Я рычал, отбиваясь.
Наконец злоумышленник отпустил меня. Я выскочил из воды, как поплавок.
— Вот он! — раздался чей-то крик.
На меня уставилось тысяча глаз сразу. На берегу бесновалась толпа народу: они тыкали в меня пальцами и нервно надрывались.
ушел под воду. Будто меня снова тащили вниз. И опять я отбился.
На этот раз на верху царила тишина. Я отряхнулся, и, хлопая руками по воде, оглянулся. На берегу стоял всего лишь один человек и держал в руке транспарант: «ТЫ — МУТАНТ!»
Это был мой двойник. По-моему он ухмылялся.
— Вот гад, — прошипел я сердито и нырнул.
…Я плыл вниз, вглубь. Вода становилась все тяжелей и плотней. Воздуха не хватало; а который был уже в легких, буквально разрывал их от давления. Вода уже сжимала мою грудную клетку сотнями атмосфер. Но я упрямо погружался и приближался ко дну. О, Боги, как здесь глубоко…
На дне что-то белело. Из последних сил я рванулся к этому нечто и меня чуть не стошнило.
На дне лежала утопленница, уже позеленевшая и подгнившая. Длинные волосы вперемешку с водорослями жили своей жизнью и плавно трепыхались в воде. В руках утопленница держала лист бумаги, на котором, от руки было красивым почерком написано: «Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ».
ошалело вытаращился на утопленницу, яростно молотя руками и ногами, чтоб удержаться на глубине.
Тут она на меня взглянула — глаза на удивление красивые… и заорала:
— Ложь!
моментально проснулся. Изображение плыло, но я понял где я. На моей груди, с блаженной улыбкой, похрапывал Антонович. Так вот почему мне грудную клетку так сдавило…
— С-с-свинья, — прокомментировал я, убирая с груди его мертвую голову.
Мой попутчик что-то пробурчал и продолжил сон с раскрытым ртом.
На часах было полпятого. «Проспали…»
— Поднимайся, глина!
подергал Антоновича за шкирки. Он разлепил глаза и непонимающе посмотрел на меня.
— Чего ты?..
— Чего… половина пятого. Пошли, это… куда-нибудь…
Арчи повел нас в один из многочисленных подпольных клубов, не помню названия. Клуб был карликовый — человек на шестьдесят. Я сам как-то в таком стихи свои читал. В этот вечер здесь был акустический концерт, чей-то день рождения. Когда мы явились, народ был уже навеселе и всем все было до лампочки. Музыканты играли для себя.
Нам не оставалось ничего, кроме как присоединиться к компании. На старые дрожжи алкоголь подействовал мгновенно, и спустя полчаса
уже ораторствовал за столом:
Мне мало надо!
Краюху хлеба,
Да каплю молока.
Да это небо!
Да эти облака!..
— Твои? — спросил кто-то.
— Мои? Да если бы я такие стихи писал, мне бы уже памятник поставили… Это Хлебников. А я…
— не поэт; Омар Хайям Давно б послал меня к х…ям!
— Хлебникова?
— Ма-аи! Наливай!
И далее, в таком ключе.
Антонович, как любой истинный разведенец, поехал ночевать к какой-то леди. Мы договорились созвониться утром.
Я отправился к Арчи.
Не помню, о чем мы там шушукались, выпивая на кухне.
Наверное, тема была интересная.
Но в конце концов, я свалился без чувств. И правильно сделал. Или
нет?
