Ночь 50-ая
Дверь сварливо скрипнула, закрываясь за мной.
стоял в сумрачной комнате, раскрашенной в черно-белую шахматную клетку с одним зарешеченным окном и железной кроватью. За окном пугающе ухали какие-то доисторические твари; мелькнул силуэт птеродактиля (в этом я почему-то не сомневался) раздались странные звуки — как петарда просвистела — Адский Новый Год. Рождество Бегемотово…
осмотрелся. На кровати валялся журнал с жестким порно — для мастурбации, надо думать. На правой стенке, презирая закон гравитации, разлегся огромный полосатый котяра с немалыми усищами
папиросой в пасти.
— Привет, — промурлыкал он, выпуская дым из ротовой полости. — Ты опять пришел за своей книжкой?
Я нахмурился, разглядывая наглого котяру.
— Почему опять?
Кот захихикал. Вот гад!
— Не прибедняйся… Она в тумбочке.
он потерял ко мне всякий интерес, обволакиваясь клубами густого табачного дыма и исчезая. Остаются одни усищи. Чернве и негибкие, они валятся на подоконник, где и остаются. За окном воют волки, булькает болото.
Открываю тумбочку и засовываю туда руку, нащупываю холодную, сделанную из зеленой кожи, обложку книги. Достаю.
«Обалдеть», — подумал я, разглядывая искусно оформленный фолиант.
Кожа натянута так, что на титуле Бездной Тартара зияет раскрытая пасть клыкастой гадюки. Вместе с черепом! Искусство.
Интуиция подсказывает мне, что если за чтение возьмется чужой, то несдобровать ему — гадюка оживет, ровно как и клыки ее выделят яд. Она безжалостно вцепится в его руку и — смерть. Безусловная, безоговорочная.
Вот она, Книга Ящера. В ней… истина?
«Вскормлен змеиным молоком он, и помыслы его неведомы и темны… Могила ему — везде и имя его — неисчислимо…»
— Ай!..
лишь почувствовал небольшой шок — Змея посчитала меня чужаком и замкнула челюсти на моем запястье.
— О, черт…
ощутил, что проваливаюсь в пустоту… а потом…
«Я сжег этот мир. Я был один, я был Горевестник. Моим уделом было уничтожение человечества, да и разумной жизни вообще, в любом ее проявлении… Я накаркал на людские головы всевозможные беды; и они стали сбываться — мои пророчества…»
…Солнце заходит… крысы шкребутся, ухают совы. А Луны в этом мире нет. Я ее не вижу. Только сикоморы…
— А у них глаза даже после смерти горят, — доносится до меня голос откуда-то сверху.
Я понимаю, что я не один. Меня хотят остановить, уничтожить…
слышу, как беспокойно переминаются кони, как шипят факела в руках их всадников.
Лес. Заснеженный лес. Меня занесло в непостижимо древние времена, Заря Перворожденных. И уж занесло так занесло — в запечатанное тело Шела, того самого покойного Фараона Сети… Они называют его Холл’о Кес Сетх’и. Но это неважно. А важно то, что меня сейчас сотрут в порошок.
О, Древние!
Я лежу ни живой, ни мертвый. По мне ползают некие мерзости — черви да мокрицы. Вот одна из них залезла ко мне в рот, меня сейчас вырвет… но все это фантомные ощущения, вроде как у безногого ноги чешутся.
— Вид у него недобрый. Зловещий. За что он так людей ненавидел? — спрашивает другой, более глуховатый голос.
— Не знаю. Ну он-то человеком не был. Видишь, как глаза горят? Нелюдь…
Это я — нелюдь?
Были бы силы хоть чем-нибудь шевельнуть, счас как встал, как всыпал бы всем по первое число!
Но не могу.
Лежу, пытаюсь воткнуться — это меня от змеиного яда так прорвало, что-ли? Знаю прекрасно, что это не глюк, а переживаю я сейчас какое-то давно забытое событие…
— Шела поймали! Хвала Луне! Радовались, орали… чего так?
— Ладно, кончай эти элегии. Пора и честь знать… — как-то с сожалением говорит первый голос.
— Ага…
Кони ржут беспокойно, а всадники осаживают их и успокаивают. О, Древние!
успеваю только вздрогнуть, осознавая, как грудь моя прокалывается. Смерть живительным освобождением вливается в мою сущность.
Глаза мои (или Шела?) последний раз яростно вспыхивают кроваво-красным светом. Я слышу, как кого-то понесла перепуганная лошадь. Крики, ругань, свист плетей, загремела ударяясь чья-то колесница.
Даже умирая, Шел умудрился переполошить окружающих. Но… Глаза мои начинают гаснуть.
Осиновый кол в груди. И сикоморы.
И труп не существовавшего человекочудовища, написавшего несуществующую книгу. Труп с медленно гаснущими кроваво-красными глазами.
До свидания, люди. До новых встреч. И это тоже пройдет.
Только Тьма останется вечной…
очнулся в той самой комнате, раскрашенной под шахматную доску. Книгу я давно зашвырнул куда-то в угол и видеть ее у меня не было желания никакого.
Глаза почему-то слезились. Пришлось потереть их кулаками. Затем
взглянул на свои руки и ойкнул — они были потрескавшиеся и грубые. Яд у змеи был очень сильный. Хорошо, что клетки моего тела успели отреагировать. Против книжной гадюки у меня уже имелся иммунитет.
Надо же. Есть гробовая гадюка, а есть, оказывается, еще и книжная.
встал пошатываясь. Прислушался к интуиции. Да, я попал в Петлю. А это значит, что у меня теперь только один путь — вперед. Ища подтверждения своим догадкам, я взглянул на дверь.
Никаких намеков на оранжевую краску. Дверь, как и вся комната, покрыта черными и белыми клетками. Значит, путь у меня один — в окно.
Несмотря на всю кажущуюся неприступность, зарешеченное окно открылось без вопросов.
Не задумываясь, я выпрыгнул на свежий воздух. Впрочем, свежий — сказано уж слишком громко.
Воздух был гнетущий и тягостный, в нем — хоть топор вешай — полным-полно было всякой болотной гадости. И, в целом, складывалось такое впечатление, будто меня ждет бесславная гибель в мезозойском болоте.
Вон еще один птеродактиль пролетел. А воют… так это не обязательно волки.
шел напролом, целеустремленно мороча себе голову тем, что все будет хорошо. Не факт.
И так до тех пор, пока я не провалился по пояс в трясину, оракул гребаный. Сначала я попытался выбраться, но когда я увидел, что ко мне лентами-щупальцами тянется тошнотворная бледно-сизая тварь (не здороваться, явно), я плюнул с досады и катапультировался.
…и проснулся в холодном поту. Снова день 93-ий
— Ого, — сказал. — Я помню эту книгу. Но ведь она меня не приняла? Гадюка-то меня укусила!
— Потому что ты не Шел, — констатировал Джемело.
—Актоя?
— Не знаю…
погрузился в мысли, пытаясь разобраться во всех этих временно-пространственных интригах.
Джемело засунул мне в кулак кружку черного, горячего кофе. Я поблагодарил и отхлебнул.
— А какое отношение, — я решил задать вопрос, который меня уже успел извести, — ко всему этому имеет Антонович?
— О, Кардинал, — Джемело был серьезен. — С виду простак, но может съесть тебя с потрохами. Он Запредельный уже около трех лет. И, соответственно, знает побольше твоего. Весь фокус в том, что у него нет, не было и быть не может двойника.
— Что?!
— Что слышал. Тут история такая — даже развоплощенная личность когда-либо самовосстанавливается. Либо через миллион лет, если она идет бессознательным путем, что естественно, либо паразитируя на ком-либо из реально живущих. Это если и она не до конца развоплощена и у нее остался инстинкт самосохранения. Тогда на реинкарнацию уходит гораздо меньше — в данном случае — около семидесяти тысяч лет.
— Ни хрена себе! — присвистнул я.
Джемело махнул рукой.
— Фигня по сравнению с Вечностью. Так вот, Шела, как ты знаешь, уничтожили. Причем даже не оставив ему возможности когда-либо перевоплотиться. Но, когда он погиб… — Джемело задумался, —
общем, стал он мучеником. За последующие тридцать тысяч лет он стал идолом Народа Кху. «ЗМЕЕЛОМКА» стала Священным Писанием, а в результате весь Кху ныне утоплен в Океане Бессознательного. Это отнюдь не та книга, которую стоит принимать за руководство к действию. Это очень опасная книга. Так вот, в конце концов, случилось так, что Шел пришел к Кардиналу в виде двойника. Понимаешь?
— Антоновичу семьдесят тысяч лет? — со скепсисом заулыбался
я.
— Конечно, нет! — запротестовал Джемело. — Шел паразитирует на нем, как бычий цепень. Вот и все.
— Так. А Книга ему зачем?
— Да чтоб больше никому не досталась. Он выследил тебя, твой путь в Дом на Болотах, и забрал свое сокровище. Но это и нарушило баланс. Твое появление грозило лишь мелкими флуктуациями. Но тут на сцене появился Господин Случай. Тебя швыряло из одной точки Пространства Сна в другую и… вот. До этого Книга сотни веков пылилась запечатанная. Явился ты и открыл окошко. Решетка там что, зря повешена была? Дальше все было просто. Кардинал нашел Книгу… об этом узнали все, однако, никто так и не догадался, что это за Книга.
Это выяснилось вчера — помнишь остров? Иногда из-под маски Кардинала высовывалась шутовская натура настоящего Антоновича, он-то вчера и начал веселиться с Книгой. А если бы на его месте был бы Шел, то есть Кардинал, — кто знает, был бы ты сейчас жив или миновал бы пробуждение…
«Бедная, бедная Пеппилотта…»
В смысле, Антонович.
Ух ты, как все лихо закручено!
Я, было, задумался — откуда Джемело известны такие подробности, но тут же отругал себя за глупость — после слияния матриц он наверное знал, сколько раз в день я на горшок хожу…
— Наверное, — кивнул Джемело. Телепат несчастный.
Что ни говори, а вляпался я в дерьмо по самое некуда.
— Так надо спасти Антоновича… — робко заметил я.
— Не беспокойся, — уверил меня мой Проводник, — Антонович уже собрался и уехал с рынка и с ним все о’кей. А Шела мы запечатали общими усилиями. Или ты уже забыл, что тут на диване заклинания тараторил?
Я дернулся:
— А где Книга?
— А нигде, — лаконично ответил мне мой двойник. Исчерпывающая информация. Ну, нигде, так нигде. Нам пофиг, мы
не гордые.
— Это все, — заметил я, — похоже на бред укуренного подростка. Это же чушь собачья!
Джемело расхохотался:
— Мессир! Вы же связались со Сно-ви-де-ни-я-ми!
— Нет, я имею в виду Кху.
— Реальность поливариантна. Реальности не существует. — провозгласил мой двойник. — В сложившейся ситуации нельзя верить или не верить, а тем более негодовать по этому поводу. События разворачиваются не обращая на нас внимания. Лучше всего остаться сторонним наблюдателем. Пока не придет твоя очередь действовать.
Установилась тишина. Не то что неловкая, а какая-то… гнетущая, что-ли.
— Ну и сны у тебя… — проворчал я.
Джемело взглянул на часы.
— Шесть вечера.
После этого он молча включил телевизор. В это время обычно идут всякие дебильные телесериалы.
На экране пылал Нью-Йорк. Я отупело уставился в ящик, не соображая ровным счетом ничего.
Повтор.
Два небоскреба.
Всемирный Торговый Центр.
Одно здание дымится, в другое врезается «Боинг». Взрыв, вопли.
Пентагон горит.
Взрывы… точнее их следы. Пожар. Диктор говорит о тысячах жертв. Какие-то невероятные дела.
Такого я даже во сне не видел. Да что там во сне! Такое даже в кино не показывают.
— Это что? — глупо спрашиваю я.
— Это начало Апокалипсиса, — говорит мне Джемело, и откидывается на диван с таким довольным видом, будто это все он сам устроил.
Впрочем, у него всегда такой вид.
Я смотрел новости весь вечер. Где-то с первых полчаса я не мог поверить своим глазам.
Воистину, непредставимо и неописуемо.
Это только потом я уже начал потихоньку въезжать в масштабы трагедии, во все безумие произошедшего.
Какой там негр, забитый ветеранами! Полноте!
Я ужасался масштабам, но еще больше меня пугали последствия. Кого?
Америку? Трогать?
Да вы что, боже упаси… Не упас.
Весь вечер мы молчали, смотрели на все это светопреставление и курили, как паровозы.
Нервишки сдают.
Это тебе не супермена из себя строить во сне. Это… ЧЕРТ ВОЗЬМИ!!!
ЭТО ЖЕ РЕАЛЬНЫЙ МИР!!!
выдержал часов до десяти. Потом я выпил лошадиную дозу тазепама и взглянул на Джемело.
Он застыл перед телевизором, как восковая фигура, созерцающая Бесконечность.
покачал головой и пошел спать.
За день мы устали очень,
Скажем всем «Спокойной ночи…».
Глазки закрывай…
Сезам, откройся.
