День 94-ый
О, рассмейтесь, смехами!
О, засмейтесь, смехами!
…Надо мной навис нахмурившийся Джемело:
— Это еще что? Предсмертная истерика? — спросил он.
— Это «Заклятие Смехом» Хлебникова. — ответил я, выбираясь из постели.
— Я знаю, что это Хлебников. Только вот ситуация кругом далеко не смеяльная… И знаешь, человек, который проснувшись орет надгробные стихи, вызывает невольное желание вызвать психотряд. Или нет?
— Нет, конечно. Такой человек вызывает желание подписать с ним контракт на предмет декларации стихов Хлебникова на главной площади города. Жаль, что таких контрактов не существует. Дай мне сигарету…
— Фиг тебе, — отрезал двойник. — Иди морду умой.
— И то правда, — согласился я.
…О, вода!
…О, зубная щетка!
…О, крепкий кофе!
…О, сигарета натощак!
Меня, наверное, ждет рак…
Ерунда все.
Все суета и суета сует. Суета, суе-эта… Ну и ночка.
— Что нового в мире? — поинтересовался я у Джемело, выдохнув табачный дым.
— В мире идет… подготовка к войне. По крайней мере, обстановка, как на вулкане. Ясно тебе, пиит доморощенный?
— Но-но! Не грубите! Вы мой двойник, не отпирайтесь…
— Да, конечно, — ухмыльнулся он. — Смотри, что я из своего сна вытащил.
Он швырнул мне на колени увесистый журнал. Эдакий мэгэзин с лихой надписью «DRINK!». Оформлено чтиво было в духе цветного порнобуклета, однако на обложке вместо похотливых самок лежали два пьяных бомжа. В цвете.
— О-о!
Это единственное, что я мог выдать.
стал листать журнал и в конце концов убедился, что он представляет из себя прикольную нарезку фотографий пьянок и непотребностей. Бабищ почти не наблюдалось. Зато какие там были никакие пьяные рожи!
ОБАЛДЕТЬ!!!
— Ты где во Сне тусовался? — полюбопытствовал я. — Где ты такую литературу раздобыл?
Джемело потянулся:
— В «Арсенале», естественно.
— Как там Старожил?
— Потерял голову…
представил себе либертинца, матерящегося по-французски, без головы ползающего по оплеванному полу бара и… ну все такое…
— А бармен до сих пор висит и загнивает?
— Да нет, — буркнул двойник, — он в целом — похерился.
— Чего же ты его лаешь, плохой бармен разве был?
— Я его не лаю, — назидательно заявил Джемело. — В старой кириллице буква «Х» называлась «Хер». Отсюда «похерить», то есть перечеркнуть крест-накрест, в виде буквы «Х». Запомни, для эрудиции…
— Запомню, — пробормотал я.
Думал потом хрен поймешь о чем. Может быть даже об этом идиотском журнале. Представляете себе — антипорно!
— Ну, — согласился Джемело. — А какая разница, собственно? В порножурнале потные самцы и похотливые самки, причем, вторые явно доминируют. Здесь все с ног на голову. Пьяные мужики, в тряпках… Вот, гляди, — он взял журнал, полистал, нашел нужную страницу и ткнул ей в меня. — Видишь?
На фото была изображена сцена, в которой разъяренная жена тягает пьяного в стельку мужика за патлы и что-то грозно
провозглашает. У мужика было такое рыло, будто он и мог только сказать «Бя-а-а…».
— Вижу, — сказал я и закис от смеха. — Ну и что?
— А то, что это величайший образец пропаганды трезвого образа жизни! Вся подноготная… Ты знаешь, что мужчины, смотрящие порнофильмы, практически не склонны к насилию? Это наукой доказано. А наглядевшись такой фигни, разве бухать захочешь?
— М-мда-а… — протянул я, — это, получается, архиполезная литература.
— А как же… И вообще, — сказал Джемело закуривая, — тебе жениться надо.
У меня брови поползли к скальпу.
— Да, да, не удивляйся. А то погрязнешь в саморазрушении по полной схеме и утонешь в Бессознательном…
— Кстати, — перебил его я, — о Бессознательном. Помнится, вчера ты меня пугал появлением посланцев оного. И где они?
— А самолеты в небоскребах в Реальном Мире — это что, нормально? Это Беспрецедентный Прорыв! Ты можешь себе представить, чем это кончится?
— Войной…
— Да Пиндыком это кончится десятитысячекратным!
Я задумался.
ведь он если и фантазирует, то только самую малость. Так что, скорее всего, так оно и будет…
— И когда война начнется? — уныло спросил я. Джемело пожал плечами и принялся массировать виски.
— Я думаю, в следующем году пожар полыхнет от души… Ты жениться будешь или нет?
— Ты что, мне ультиматум ставишь? — удивился я.
— Нет. Просто пример приведу. Древние Спартанцы говорили: «Одинокий мужчина опасен как для общества, так и для государства».
еще они холостяков ставили к позорному столбу на центральной площади. Ты мутант, и опасный мутант. Если уж ты запросто с Богом на брудершафт водку в руинах жрешь…
— Откуда ты знаешь? — возмутился я. — Я что, тебе рассказывал? Он только отмахнулся:
— Не ори, знаю я все, да и кому знать, как не мне. Я же сказал, что
знаю все события, которые произойдут до той поры, пока я не проснусь.
— Ну-ка, пророчествуй, — неуверенно попытался я съязвить.
Он скрутил мне дулю.
— Да хрен ли ты ко мне прицепился — женись да женись! Куда мне спешить, ради какого лешего?! Примораживать себя к этой стране убиенной, что ли?! Что, думаешь, штемпель в паспорте поставят, значит деньги появятся и бесы в покое оставят?! Так, что ли?!
— Заткнись, — спокойно отрезал Джемело, — Спать без задних ног будешь, вот что. А что касается бесов, так ты их сам растревожил. Ясно? Нечего на зеркало пенять, коли рожа кривая. Тебя убивают твои же претензии: слишком многого захотел. Что ж, надорвался, с кем не бывает. Зато, — ухмыльнулся он, — не забеременеешь…
Я застонал. Ну, дела…
«Бедная, Бедная Пеппилотта…»
Я помню свою первую ночь за Оранжевой Дверью. Я открыл ее и вышел под мостом.
…Была ночь. Полнолуние. Но город гудел, как гигантский зуммер, готовился к отходной молитве — тотальной и беспощадной.
Звезды переворачивались в разноцветные светящиеся линии, будто Земля летела в пространстве со скоростью света, но Луна — Великая и Мрачная — нависла над горизонтом, будто восходящее Солнце.
Я смотрел как бесы — они самые, с трезубцами, копытами, хвостами и рогами — плясали на крышах самых далеких домов и жгли костры, перепрыгивая через пламя, а то в него. Мимо меня пробежала мама с грудным ребенком — безумное лицо, выпученные глаза, траурный наряд. Визжа и вереща, она остановилась и принялась душить и без того уже посиневшего младенца. Затем, с криком, просто схватила его за безжизненные ножки и с размаху шмякнула об кирпичную стену, после чего помчалась дальше, схватившись за голову, не переставая вопить. Кровь ребенка стекла по стене, оформившись в надпись: «НЕСПАТЬ ВЕРЕЩАЩАЯ».
Потом над городом замаячила тень черного Витязя, он что-то сжимал железной рукой… и из перчатки на землю с хохотом и хрюканьем валились человечьи огрызки… забавы Исконных.
…Над мирозданием грянул гонг, и я уставился на небо. Луна — огромная и безжалостная — исчезла, но то что я вначале принял за полосы света мимолетных звезд, вдруг стало разворачиваться плашмя. Это были иные Луны; я насчитал их двадцать шесть.
Черный Витязь сказал: «И в девятую ночь Луна исчезнет и множество Лун засияет вместо одной и знаки каждого из нас будут пылать на них, ибо люди вспомнят нас и уверуют, и истина прорастет сквозь веру. И тот, кто однажды солгал, будет низвергнут и проклят. И мир узрит свое возрождение из пепла и золотой век наступит вновь».
Небо всколыхнулось ярко-кровавой зарницей. Я прикрыл глаза рукой и пожелал оказаться где угодно, лишь бы подальше от этого бедлама…
Да-а… Оказывается, любить Солнце и смотреть на него — разные вещи. Недопустимо разные.
…потом я всю ночь шлялся по невозможным железобетонным джунглям с многоствольным пулеметом в руках. Куда-то стрелял, не соображая, орал, матерился… прятался, тонул, опять прятался…
кругом громыхали здоровенные, окутанные призрачным лиловым огнем восьмиколесные грузовики, и из них то и дело высовывалась жуткая морда пришельца.
Йедсмуд… йедсмуд… йедсмуд…
Я передернулся, отгоняя воспоминания. Меня слегка подколачивало, и было отчего.
— Не нервничай, — раздался голос Джемело. — Ты с самого начала был неконтролируемой пешкой. Фактором сумятицы. То, что ты делал, не хотел делать ты сам; тебе лишь казалось, что ты хочешь это делать. Но и другие не ждали от тебя ничего подобного. Ни Исконные, ни Запредельные, никто… Получается так, будто тобой управляло Ничто или Никто… странная путаница получается и я ее объяснить не
силах. Не знаю точно, причем здесь это, — задумчиво сказал Джемело, — но мне вдруг приспичило рассказать тебе одну притчу. Однажды, давным-давно, архангел Сатанаил поднял бунт против Всемогущего, против его безраздельной власти. Не вдаваясь в подробности напомню, что Сатана был низвергнут в Ад, увлекая за собой своих соратников. Короче, организовалось целое стадо Падших Ангелов. И поскольку Бог олицетворял собой все хорошее, то Сатанаил решил стать символом всего плохого, собрать в себе все пороки, какие
только можно себе вообразить. А такой ерунды — хоть отбавляй. Ну и собрал, на свою дурную голову (Бог ему разрешил, заранее зная, чем дело кончится). Тогда у Сатанаила окончательно сорвало крышу, и решил он уничтожить весь Мир. То есть абсолютно. Весь до единого камушка, до последней корпускулы, понимаешь? Для этого он соорудил Костер, где-то там, в Великом Нигде, откуда все начинается, где все заканчивается и т. д. и т. п. В пламени этого костра, по его замыслу, должно было исчезнуть все. И время, и пространство… И вот подошел
костру Сатанаил, достал спички… и чувствует, что спички — жалко. Жалеет он, понимаешь, спичку на такое великое дело истратить! Он тогда к своим соратникам — дайте, мол, прикурить. А те тоже огонь позажимали. Потому что со всеми пороками вместе он в себя и жадность вобрал и соратникам своим тот же коктейль в нутро влил. Жадные они, тупые и уродливые… Так и стоит Сатанаил перед костром и спичку жалеет. А Мир тем временем живет, как ему моча в голову стукнет.
такая вот сказочка.
Эта бредятина меня, признаться, немного успокоила.
Я тоже подумал — может, он прав, насчет жениться? А?
Мое внимание привлек шум и топот на улице. Я высунулся в окно.
И даже ойкнул от неожиданности.
За окном смешно вышагивал трехметровый улыбающийся викинг
четырехметровым носом. Ходьба, в принципе, и есть управляемое падение, но тут все было как на замедленном воспроизведении. Викинг, оттопырив руки (для балансировки) назад, шел, будто догоняя свой кавказский нос, а его дуралейская улыбка выдавала в нем понимание неловкости ситуации.
Впрочем, вот что забавно — люди лишь изредка косились на него с неодобрением, дескать, «чаго ломисся…» А тот только осторожно, чтоб нос не перевешивал, кивал и тихо говорил «Здрасьте!». Людям было совершенно начхать на это лицо. Всех волновала лишь Америка и цены на колбасу.
— Это еще к чему? — удивился я, разглядывая спину исчезающего монстра.
Джемело, смотревший из-за моего плеча это шоу, кашлянул и ответил:
— Не знаю. Нам точно — ни к чему.
Тогда я многозначительно изрек:
— Надо пойти прогуляться.
— Это еще зачем? — передразнил меня Джемело.
— На улицах, сейчас, видно, обалденная неразбериха, — аргументировал я. — Интересно. Вот пойдем и посмотрим, как обстоят дела в окосевшей реальности.
Улица была серее серого.
Хотя нет, так сказать было бы не совсем правильно — Сон не может быть серым, даже если он черно-белый.
Здесь реальность переворачивалась в средневековую мистерию, правда, без единого намека на религиозность. Событийный ряд вызывал чувство какой-то, что ли, удушливости и опустошенности.
Вокруг господствовала безысходность. Если и есть на свете глюки — то вот они!
Первая картина, на которую мы наткнулись, была такова, что оторопь брала.
На ветхой скамейке восседала чернокожая бабуська, которой давно пора была уже покоиться в гробу. Вместо этого, бабуська доставала из корзины червяков и трясущейся рукой отправляла их в свой беззубый рот. Одета она была в замшевую хламиду с позолоченным поясом; одна нога была боса, вторая в буратинском полосатом носке черно-белой раскраски. Взгляд у бабуси был такой невозмутимый, что можно было подумать, будто она ест деликатесы. А червяки были самые обыкновенные — мерзкие и отвратительные. Да еще и мухи над корзиной кружились.
Вокруг чернокожей бабуськи на корточках сидели скинхеды разного возраста. От подростков до великовозрастных шалопаев. Одеты они были по канонам стиля: куртки «пилот», ботинки «мартинс», подкасанные темные джинсы… головы выбриты до синевы. Они пялились на старушку с разинутыми ртами. Однако, в их глазах читалось не изумление, а скорее восхищение перед бабкиным мастерством.
То и дело бритоголовые перемыкивались и что-то хрюкали друг другу. Это не был изъян, скорее некий код… но понимали мы их не больше, чем тихоокеанских дельфинов.
Вот один потянулся к корзинке, желая попробовать червяка на вкус. Бабка живо осадила подростка, с размаху залепив тому пощечину.
Естественного в таких случаях возмездия не последовало; скинхэд лишь захныкал и схватился за щеку. Остальные на него зашипели.
Старуха продолжала гурманить червяками, как ни в чем не бывало.
— Да… — задумчиво произнес Джемело, — Весь мир слетел с катушек. Пора бы и нам… того.
Мы вышли на центральную улицу. Наткнулись на дымящийся, тлеющий, перевернутый троллейбус. За ним засел неизвестный доморощенный боевик и, матерясь, посылал автоматные очереди в противоположную сторону. Там, спрятавшись за кучкой трупов, сидел его противник и делал то же самое. В смысле, отстреливался. Время от времени то один, то другой труп проявлял признаки жизни, стонал и пытался уползти. Тогда боец кричал своему оппоненту: «Подожди!», выскакивал из-за укрытия, утихомиривал труп кортиком и возвращал на место.
Наблюдая за этой перестрелкой, мы сделали вывод, что стрельба ведется холостыми патронами, поскольку никого из воюющих пока не задело.
Джемело первый догадался, что мы стали свидетелями апокалиптического варианта пэйнтбола. Мы уж подумали, что это никогда не кончится, как вдруг тот, кто сидел за скелетом троллейбуса, закричал: «Да ты достал!». И подорвался. На гранате, то есть.
За этим последовала тишина. Нарушилась она через минуту, когда второй стрелок с плачем и воем выбежал из-за трупов и кинулся к своему противнику, размазывая по закамуфляженному рылу сопли и нюни.
Дальше было неинтересно…
Мы направились в сквер за цирком. Там, наверняка, происходило что-нибудь любопытное. А если и не происходило, то там всегда кто-нибудь подвисал, поэтому был прекрасный шанс посудачить… о происходящем.
Как и предполагалось, на улицах творилась всякая бесовщина. Мы миновали отчаянную групповуху, источавшую запах секреции и спермы, блестящую потными телами, ухающую и посапывающую. Сладострастию предела не намечалось. Рыжеволосая грудастая девица на мгновение вынырнула из клубка и поманила нас обоих. Нас там еще не хватало…
Мы благоразумно отказались.
Девица немного потормозила, с подозрением рассматривая то меня, то Джемело… Затем она остервенело фыркнула и опять зарылась в мешанину плоти.
Проехал грузовик. В кузове пьяные макаки (именно макаки!) на немузыкальный лад голосили что-то о подмосковных вечерах…
Становилось совсем тошно.
центре, на площади Восстания, мы вошли в зону, где звуки резко оглохли, а цвета стали чуть-чуть размытыми. Четверо солдат в форме невиданной армии палили костер и курили марихуану. Над костром булькало варево…
Да всякого там было, на улице.
Запахло сельдереем. Я вспомнил берега Стикса и поежился.
«А что, бывает гляжу на этот мир, как Папа Карло на Буратино, так
кинул бы в огонь…» — сказал, помнится, Бог.
О, Боже, как я тебя понимаю!
Ветераны линчуют негров, а их бабушки лупят по щекам зеленых нацуг, хотя во втором случае все должно быть с точностью до наоборот.
Вот он, мир, где овцы грызут волков, а куры — лис.
Де еще и бог рехнулся.
Спятил, дятел.
как-то сочинял стишок про сумасшедшее божество… (ага! разрешите самолюбоваться…) …но знал бы я тогда, что так?!
Одиноко стою средь угрюмых небес,
У бытия на краю,
На мосту в Бесконечность
Подо мной — Ахерон
Черной Бездной манит и пылает
Псы звездные лают…
Боязнь высоты — Антимир.
камень в твердые воды бросаю И слушаю.
Там — тишина: Бесконечность… Пространство молчит.
И тусклые звезды мерцают. Лишь Цербер голодный От холода клацает челюстями.
Я кутаюсь в плащ
Афродитой из пыли небесной сотканный
очаг Бездны желанной Надменный бросаю взгляд;
И
Плещется яд
Воем Цербера слух мой лаская И таинства Ночи познав, Мышью летучей
плоть мирозданья впиваюсь. Взлетаю.
Средь угрюмых небес, Унылым величием скрыт; Плыву.
Я — Выпивший Зевс.
Да, да, да… именно так.
Только не выпивший, а допившийся до чертиков, которым уже давно стало тесно в черепушке. Вот они и повыскакивали наружу, куда глаза глядят и давай, себе на радость, другим на горе… (или — коту смех, мышам слезы… неважно) превращать мир в одну большую чехарду.
Это ли Вертоград процветший?!
Это ли Третий Рим?!
Тьфу!!!
Говорят, у каждого есть два Ангела: слева — Темный, справа — Светлый. Да вот только у Темного в услужении еще и тысяча бесенят, и кукиш за пазухой, а у Светлого только честный понимающий взгляд: «В чем дело, звезда моя?» и благие намерения. А ими, как известно, дорога в Ад вымощена.
Словом, куда не глянь, всюду дрянь.
Дело — труба.
Труба, да Страшного Суда.
Страшного, аж жуть…
Да смех берет!
Отчего?
Оттого, что ни хрена не сделаешь.
Бесов — тысяча, а удержать их невозможно, хоть ты их прикармливай.
Да только, сколько волка не корми, он все равно в лес смотрит.
Так и тут.
Евреи, в таких случаях говорят: «Ой, вейзмир!»
— Да, — согласился Джемело. Подумал и добавил: — А в Израиле сейчас жарко и на море можно метнуться. Хоть и стреляют иногда.
— У нас тоже теперь стреляют, — возразил я.
— Вот, — кивнул он. — А у них пока никакого Прорыва и не намечается. Ни Прорыва, ни Петли. Благода-ать…
Я только усмехнулся.
Вот ведь гиль какая! Меня окружает материализованный кошмар, а
меня поэтическое настроение.
Может это вроде иммунитета?
Организм вырабатывает поэтоны и тем самым дает возможность мозгу отдохнуть, набраться сил и оценить обстановку трезво.
И с пониманием.
Просто Мамай Духовный прошелся по этому городу!
На мокрой, холодной скале
Сижу, изучая критически небо.
И не вижу в нем логики.
Тучки бесятся режутся в карты и крестики-нолики. Словно старые добрые алкоголики Луну приставаньем изводят. На пьяное вдребезги Солнце
Ужас упорно наводят.
Вот: на сцену выходит
Невиданный раньше пейзаж.
Окрестности Бетельгейзе
Таинственный персонаж.
И ошалевшие тучки
(В вальсе тайных агентов кружась)
От радости по-зе-ле-нев
шквале грохочущих аплодисментов, Свой подозрительный воют напев. (Начинается дождь)
Юпитер — их вождь.
Марс — их военный министр. Парад!
Небесный регистр. Аншлаг! Безумствует публика
С балконов валясь камнепадом. Купил бы программку, Да в кармане ни рублика.
И вот…
Теряюсь в догадках. Что происходит? Земля из-под ног ледоколом уходит. Антракт.
И нет больше сил
Смотреть этот дикий спектакль
Я очарованный сладостным бредом застыл И силюсь познать Премудрые тайны Небесной Механики Тихо! Спокойно!
Только без паники Чувствую каменный холод И понимаю:
Что время пришло Задействовать мозг Чтоб снова пройти Нереального мост Там Где время свихнулось
И мне тоже можно спокойно С ума сойти.
— Уфф! Крыша едет, — прокомментировал я ситуацию, чуть не споткнувшись о труп крокодила.
Крокодил был ярко-желтый.
