— И правда, очень похоже!

Стояли мы с женой на углу перед светофором и ждали зеленого.

Позади дышал под сильным южным ветром парк. Вокруг оседала морось не по-зимнему теплого вечера. Парковые фонари то закрывал ветками знобящий ветер, то укутывал сырой воздух, и потому парк выглядел сплошной серо-черной массой, редко-редко прокнопленной оранжевыми ежиками галогенок.

Улица, по контрасту, выглядела огненной рекой. Поток машин, иссиня-белые фары, алые стоп-сигналы, радостно-апельсиновые поворотники. Час пик, все рвутся домой. Только шагни на проезжую часть - оторвет всю ступню с головой вместе.

За улицей начинался город; там сияли не только фонари, но еще и окна домов. Там автомобили рвали сырую морось, выметали водяную крошку из воздуха; замещая, правда, ее кислым выхлопом - но зато там царствовал свет.

Я еще раз оглянулся на парк.

— Правда, здорово похоже на царство Аида.

И пошутил:

— Представляешь, гуляешь так по Аиду с Деметрой, например. Если мороженным не угостил, она назад не выпускает. Не пересечешь Стикса.

Жена поморщилась:

— Там же все не так, в исходном сюжете. Греческий царь мертвых на
полгода затворяет Персефону в Аиде, отчего происходит зима...

Только я собрался возразить, что богиню просто так не затворишь где попало, как загорелся, наконец, зеленый. И мы поспешили в мир живых.

И больше в тот четверг ничего не случилось.

А в следующий четверг мы так же гуляли по парку, говоря о чем придется. Мороженного не покупали: похолодало. Солнце садилось, ветер угнал сырые облака дальше по маршруту. Вечер опускался ясный, зимний, обещающий морозное утро. Парк смотрелся куда светлее, и людей в нем оказалось поболее.

Поэтому на приветствие со стороны пожилой пары я не обратил внимания. Какие-то знакомые жены по работе во Дворце Пионеров, наверное.

Но мужчина обратился именно ко мне, и я постарался не морщиться
чересчур. Опять, что ли, денег просить начнет? А я не Рокфеллер. И отказывать... От сумы и тюрьмы не зарекайся, да немного ведь обычно и просят.

Я посмотрел на пару внимательнее. Мужчина и женщина лет за пятьдесят. Одеты, как ни странно, дорого и чисто. Почему странно?

Потому, что хороший костюм в полоску и синее шерстяное платье годятся для осени. Для зимы в них уже холодно. И еще, одежда выглядит как-то... Уголок воротника потемнел. Манжеты рубашки тоже не очень чистые. Только вот у бомжей со стажем одежда еще и обтрепана, везде нитки лезут. Ну и запах, разумеется, запах. Которого сейчас нет.

Больше всего встречные походили на людей, неожиданно задержавшихся на прогулке, и проведших на воздухе несколько больше времени, чем рассчитывали.

— Простите, юноша, — собеседник приподнял краешек шляпы. — Вышло так, что я поссорился с женой. И вот, выражаясь метафорически, блуждаю во мраке, не находя выхода...

Со вздохом он развел руки, заслонив Солнце этаким четким крестом-силуэтом, что-то наверняка символизирующим.

— Кошелек я позабыл. Ради мужской солидарности, выручите? Всего-то и нужно - семьдесят копеек на стаканчик пломбира...

"Иначе жена не выпустит из Аида", — подумал я, удивляясь как совпадению нелепого случая с собственной придумкой недельной давности — так и тому, что губы мои упорно не складывались в улыбку.

Мне сделалось жарко и, почему-то, страшно.

А ведь сегодня мы тоже мороженного не покупали. Надо бы не забыть угостить жену... Так, деньги... Кошелек остался дома на вешалке, вместе с жилетом, с записной книжкой, рулетками лазерной и обычной, паспортом, кисетом, перочинным складным ножиком; все это весило почти четверть пуда, и потому гулял я без жилета, а на мороженное носил мелочь в заднем кармане.

Туда-то, в карман, я и сунул руку.

Рубль.

Один.