Часть первая. Дождь

С уважением и благодарностью -- автору, изменившему мое отношение к жизни.

Некоторые описания, реплики, персонажи скопированы из оригинала не потому, что мне лень придумывать свои, а для большего соответствия исходнику.

Волчица и вопрос веры

Князь Всеслав! Ни мудрый, ни удалый

Не минуют Божьего Суда!

(с) Б.Вещий, Слово о полку Игореве, переложение Н.Заболоцкого

Если боги в своих чертогах вообще употребляют пиво, то берут его в Царицыне.

(с) А.Волков, охотник из Великореченска

— ...А вас, Штирлиц, я попрошу остаться!

Кто помнит, какое у фон Штирлица полное имя?

Правильно: Максимиллиан Отто фон Штирлиц. Отто — имя нерусское, зато Максимиллиан как звучит! Не то папе сильно нравилось кино "Семнадцать мгновений весны", не то мама, как все старшеклассницы того времени, тайно вздыхала по актеру Тихонову — но в итоге "уж послала, так послала". И теперь всем плевать, что фамилия твоя Сазонов.

Максимиллиан!

Осталось изобрести доспех имени себя, и можно империю провозглашать...

Тем временем коллеги покинули комнату, и начальник отдела плотно закрыл дверь за ними. Вытащил из сейфа тоненькую папку небесного цвета, хлопнул о стол:

— Извини, Макс. Шутка глупая. Но я сегодня дурак. Сам начальник — сам дурак. Среди меня родилось мнение, что хватит уже тебе пролеживать бока в стажерах и прятаться за спинами опытных товарищей. Бери, твое первое самостоятельное дело.

— Разрешите вопрос, Николай Викторович?

Начальник отошел к полуоткрытому окну. За окном плавился сухой полдень — сезон дождей закончился только-только, и жара пока не успела набрать силу, но даже сейчас в длинных рукавах парило безбожно, а штаны носили только для защиты от насекомых. На полевых выходах приходилось и наголенники пластиковые от змей пристегивать — тогда вообще наступал потный ад.

— Сектанты, — бросил начальник, не оборачиваясь. — Ты же это хотел спросить?

— Паршиво, — стажер подтянул дело ближе, щелкнул замками дипломата.

— Именно. Так что не думай, будто я тебе "на отвяжись" задачу поставил.

***

— Уж поставил, так поставил... — Гурченко изменился не сильно. Не потолстел, не отяжелел, не стал печальнее. Разве только дослужился до старшины, ну и подчиненными оброс. Чем дядя Антон сейчас и воспользовался, раскидав задачи по автороте, чтобы без помех обсудить первую самостоятельную работу племянника:

— Вообще, Макс, как там по секретности? Не нарушаем?

Стажер крутанул головой отрицательно:

— Нисколько. Это даже не разведупра задача. На смежников работаю в этот раз, для прокуратуры надо установочные данные заполнить.

Гурченко понимающе хмыкнул:

— Ну... Молодец, этой легенды и держись. Чему вас там по следовательским делам учат, в том я не помощник. А по своей части скажу так. Лучше тебе сейчас на крыльях быстро прибыть в Порто-Франко, и там арендовать приличные колеса, чем пылить аж отсюда через весь континент. Сезон дождей едва закончился, дороги еще не высохли. Пока доползешь, уже нечего и ловить будет.

— Николай Викторович так же думает, в папку сразу билеты вложил.

— На Лисе полетишь?

— До Алабамы. Там уже как получится, местных поищу.

— А ты в курсе, дотуда уже чугунку дотянули?

— Вроде да, только ведь мне быстро надо, тут не до экономии.

— Ну... Чего тебе сказать, племянник. Не облажайся там. Звони. Мне и то спокойней будет, а матери звони так часто, как только сможешь.

Пожали руки, встали с ящиков, из прохладного ангара вышли на жаркий двор. К Гурченко сразу подбежал механик:

— Товарищ старшина, где кудрявые гвозди?!

— Дима, заколебал уже с этой шуткой! Саморезы в черном ящике на пятом стеллаже, направо. Ты как вчера на Зиле рейку прикрутил? Руки свои знаешь куда засунь?!

— Пробовал, товарищ старшина, не влезают!

— Это не беда, разработаем. Сейчас родича провожу, и займемся. Макс, ты еще вот что скажи. Охота на сектантов из-за того, что типа они могут переходить без Врат?

***

— ... Без Врат отсюда вернуться можно?

Голос показался стажеру девичьим. Отвечал ему несомненно мужской:

— Пока не знаю. Если все как надо сработает... Потом давай, мало ли, кто нас тут слушает.

Не зря мужик беспокоился. Разговор на самом деле слушал оперативник разведуправления. Даже с включенным на запись диктофоном. Не потому, что русское кагэбэ прямо так вот прослушивает каждый бар Новой Земли. А потому, что именно в том конкретном баре, именно в то конкретное утро разведуправление сделало засаду на обычного наводчика дорожной банды.

А поймалось вот... Как хочешь, так и понимай.

"Если сработает"!

Что должно сработать? Какой аппарат или прибор, или какая спецоперация по доступу к существующим Вратам? Нет — какая там спецоперация! Вопрос-то был — можно ли вернуться без Врат? Не праздный вопрос, десять лет назад за Врата заплатили натуральной кровью, отвоевав их у Ордена с огоньком и фантазией, с боевыми вертолетами, минометами да противотанковыми ракетами.

В деле были еще записи; флешку с ними Максимиллиан слушал от самого взлета. Стажер насчитал четыре голоса, и разговаривали они, например, так:

— ... Нам почему нельзя? Люди-то сюда влезли!

— У людей охотничий инстинкт. Новые горизонты. А мы стайка "мери сью" верхом на роялях, от нечего делать придумываем себе проблемы.

— Типа, у нас инстинктов быть не может, и естественное любопытство нам не положено?...

Самое обидное, что уже через три года отвоеванные у Ордена Врата перестали работать. Не то срок им вышел, не то физика поменялась — сложно понять. Честно говоря, как и почему Врата работали, тоже никто внятно разъяснить не мог. Что намного хуже, никто не мог и предсказать, сколько еще продержатся основные Врата, принадлежащие Ордену. А потом Новая Земля останется в одной Вселенной, Старая Земля — в другой. И все: что успел перетащить, с тем и живи.

Так что стажер даже поежился: не прогадало ли начальство, "в неизмеримой мудрости своей" возложившее разъяснение непонятной оговорки на зеленого новичка? Впрочем, если кто есть на подстраховке — а не может не быть, новичка страхуют всегда — то в условленной точке связи уже ждет письмо с явками и паролями... Успокоив себя этим, стажер поудобнее устроился в кресле самолетика, выключил плеер, зевнул и понемногу задремал.

Пилот в соседнем кресле покосился на стажера чуточку завистливо. Прикинул: до аэропорта братьев Леру еще пара часов, если только...

Накаркал!

Эх, зарекался же летать в неустойчивую погоду — сразу после сезона дождей, или перед началом.

— Парень! Але, подъем!

— Что случилось? — прежде всего пассажир схватился за оружие под сиденьем.

— У тебя калаш семь-шестьдесят-два?

— Да.

— Садимся. Придется шквал пережидать. Иначе унесет хрен знает куда!

И снова летчик позавидовал: глаза пассажира сверкали. Ну как же, приключение, мать его! А ведь здешний паренек, не староземельский, вон как привычно всматривается в саванну... Но при том волнуется, как будто... Пилот задумался, подбирая слова.

Вот! Как первый раз с девушкой!

***

Девушки переглянулись.

— Ты говори!

— Нет, сама говори!

Город был новым, как и все в Новой Земле. Как и в других местах, здесь преобладала двухэтажная застройка максимально дешевыми способами, по-американски, щитовая на деревянном каркасе. Слева от главной дороги тянулись двухэтажные дома интересной формы, где проживали солдаты и сержанты. Направо же отходили широкие зеленые улицы, вдоль которых почти вплотную стояли одинаковые небольшие коттеджи. Перед некоторыми домами на газонах валялись детские игрушки, велосипеды, были припаркованы машины. Здесь преобладали «Нивы», было много «Судзуки» испанской сборки под маркой «Сантана» — и «Джимни», и «Самураи», и «Витары». Попадались и мотоциклы-кроссовики, и квадроциклы.

Между правой и левой сторонами города помещался маленький центр с вывесками ресторанов, баров, кафе, магазинов.

Две сильно похожие девушки — обеим от двадцати пяти до тридцати, обе русоволосые, в светлых футболках и синих джинсах, обе в босоножках из кожи местной гиены, обе с пакетами — встретились на краю центральной площади, точно под старой, уже порядком обесцвеченной желтой вывеской: "Здесь продаются решетки на окна". Через несколько лет, расширив бизнес, мастер добавил к ней свежей алой краской: "И двери стальные". Той же ночью кто-то из эстетов приписал хулиганским лиловым: "Их для дворца своего покупал шлемоблещущий Гектор".

С тех пор уголок назывался: "У Гектора". Там-то сейчас и беседовали подруги, опустив бумажные свертки прямо на сухую плитку:

— ... У меня знаешь что мелкая заявила? Типа, если так и дальше пойдет, опять придется закупать презервативы! Мама глаза выкатила — я в кино таких не видала!

— И что?

— Сестра давай ржать: ну на кеды же натягиваешь, как бахилы в поликлинике, и можно ходить по лужам! Сезон дождей! Мать ей по шее, что яичница опять пересолена, сестра в ответ: "Я же в наушниках была!"

— Она типа на слух еду солила? Или яичница должна была кричать: "Хватит"?

— Хи-хи... А помнишь, как за коляской для Светки ездили?

— Это когда дядя Антон сказал, что крестовый поход не так страшен, как рейд по супермаркету?

— В смысле?

— В смысле: крестоносцы знали, что им нужно. А кто у Светки?

— Опять мальчик.

— Блин. У тебя мальчик, у Ольги тоже не девочка, где им потом невест искать?

— Вообще-то, подруга, они как-то сами вполне находят.

— Хи-хи! А на пятой улице новенькая, ты в курсе?

— Эта типа роковая брюнетка с жопой шире дверей?

— Завидуешь, типа?

— С фига ли? У нее кожа вся сухая, как рислинг. Из каких-то горячих мест.

— Говорит, из Хайфы.

— А вот прикольно, да? Там все мечтали свалить хотя бы в Израиль. Кто мог догадываться, что сюда попадем?

— Не говори.

— И что, ей в Хайфе так плохо, что собралась аж сюда?

— Ну... Когда в Хайфе случается что-то интересное, её жители не в сети. Они таки в Хайфе!

— Так чего же она свалила из такого интересного места? И откуда ты знаешь?

— Мы стояли в очереди, я чего-то спросила, она и рассказала. У нее главное воспоминание об Израиле: проголодалась и решила купить хотдог. Спросила по-английски: "Хай мач?" Ей: "Тен долларз!" Она под впечатлением по-русски: "А чего так дорого?" Ей по-русски же: "Добро пожаловать в Израиль!"

— Офигеть.

— Вот она и решила: ну ее в пень, такую землю обетованную...

— Прав дядя Антон. Хрен поймешь нас, таких загадочных. Ты вообще как с этим твоим Штирлицем? Когда уже свадьба?

Подруга несколько секунд похлопала синими глазами, так и не ответив. Наклонилась, подобрала бумажный пакет с логотипом супермаркета. Заговорила о другом:

— Знаешь, чего удумал, когда у Светки мелкого увидел?

— Рассказывай, не тяни!

— Привязать соску детскую к воздушному шарику с гелием. Выпадет изо рта, поднимать и мыть не придется.

— Чего, серьезно?

— Да фиг поймешь! Вот и свадьба так! Или серьезно, блин — или: "блин, серьезно?" Я держала его за руку, а он меня за дуру!

— Дура у нас вообще-то Жанка. Знаешь новый анекдот про нее? Короче. Уходят мама с папой и говорят Жанке: ни за какие печеньки не заходи в папин кабинет! Не открывай черный-пречерный шкаф! Не бери книгу в черной-пречерной обложке! Ни за какие деньги не читай!

Тут и рассказчица подобрала свой пакет с добычей, и обе подруги медленно зашагали вдоль по улице. Справа тянулась невысокая живая изгородь, за которой девушки видели футбольное поле, теннисные корты, баскетбольные площадки. Спорткомплекс не пустовал: игровые поля были заняты почти все. По улице бегали дети, навстречу семенили мамы с колясками. В офицерском городке все знали всех, так что анекдот пришлось досказывать намного позже, когда уже с половиной встречных перездоровались:

— ... Не помогло. Родители приходят вечером домой — как смотрела Жанка мультики, так и смотрит!

— Не смешно, — рассеяно сказала подруга. — Извини.

Рассказчица не обиделась:

— Да вообще, мне бы твои проблемы. Вон, Сергей вчера домой пришел — вся спина исцарапана. Вот что мне делать? Выяснять чего-куда, или сразу вещи собирать и к маме валить?

— А что говорит?

— Да я не спрашивала пока.

— Ну, значит, он устал и его нес домой орел. В когтях.

Тут навстречу попались две несомненные дамы — от возраста и до манеры держать спину прямее шпаги. Дамы услышали последние фразы, переглянулись. Дама в легком брючном костюме произнесла сочувственно:

— С возрастом, девочка, начнешь понимать, что такое настоящая беда. Любовь приходит и уходит, а вот одеяло в пододеяльник заправлять приходится каждый день!

Вторая дама, в строгом офисном черном, поглядела неодобрительно:

— Милочка, если вы сомневаетесь в муже, не стоит время терять. А если вы не хотите услышать ответ, к чему задавать вопрос?

— А я вообще у вас никакого совета не просила.

— Ну, — дамы переглянулись, — мы и не давали совета. Но можем. Если не побоитесь.

И тоненько хихикнули.

— Не стыдно? Взрослые уже! — сказала вторая девушка.

— Взрослые? — дама в брючном засмеялась:

— Сорок лет — возраст, о котором думаешь в двадцать лет с ужасом, а в шестьдесят — с завистью!

— Да уж, — фыркнула дама в черном, — в нашем возрасте и на кровати неправильно разложат, потом не поднимешься.

— Ой, вот не мети ерунды! При хорошем сексе любым узлом завязаться можно, в каком хочешь возрасте. Это развязываться потом... Да, ты права, с годами становится все сложнее... Отсюда вывод!

Дамы посмотрели на девушек, и та, что в брючном костюме отчеканила:

— Сделай алаверды любовнице мужа! Уведи мужика у ее матери!

— Э...

— Такой практический смысл в наших шутках.

— А вы, простите, кто? Я вас тут раньше не видела?

— Наших мужей перевели недавно из Берегового... Вы уж извините, девочки. Тут безопасно, вот у нас крыша и едет. Эйфория. Не привыкли еще.

Теперь переглянулись девушки. За разговором они пришли уже к нужному дому — такому же, как прочие дома на улице. Совсем небольшой, дом был построен каркасно-щитовым способом, обшит внахлест сосновой пахучей доской вместо сайдинга, покрашен в белый цвет. Белая же филенчатая дверь, большие окна. Второй этаж увенчан двускатной крышей, на фасаде крошечный балкончик. Гаража нет, зато под навес можно затолкать две машины, если одну за другой.

— Это Валерия...

— Это Ирина, — взаимно представились девушки. Женщины переглянулись:

— Это, хм, Татьяна Ильнична.

— От Карины Юлиановны слышу, — проворчала дама в черном.

— Не хотите выпить кофе? — Ирина открыла дверь и ссыпала покупки на лавку. — Пройдите вон туда, на террасу. Сестра пока в школе.

— Муж на работе, — буркнула Валерия, — еще раз на орле прилетит, убью.

— Хм, — сказала Карина, — в Береговом у нас была квартира... Интересно.

Вторая дама без лишних слов направилась внутрь. Изнутри домик тоже выглядел симпатично. Небольшая прихожая со шкафами и маленьким гостевым туалетом. Светлая гостиная, объединенная с кухней, с обеденным столом, диваном и парой кресел перед телевизором. Сам телевизор был российский, лицензионной сборки, но не очень маленький. И простенький камин, сложенный из красного кирпича. Вся мебель была недорогой, из светлого дерева и грубой ткани, "под Скандинавию", но было заметно, что даже над этим стандартным интерьером кто-то подумал.

Неширокая лестница по левой стене вела на второй этаж, где на площадку выходили двери спален. Гостьи туда без приглашения не пошли. Все направились в дверь черного хода и оказались на открытой веранде, в тени — особенно приятной по здешней безжалостной жаре. Веранда переходила в заросший газон, ограниченный белым штакетником высотой до колена.

— Три сотки, кажется, — определила Ильинична.

Тут Ирина вынесла кофейник с чашками, а Валерия груду булочек на подносе.

— А вы правда можете посоветовать? Издеваться не будете?

Дамы перемигнулись:

— Честно говоря, очень хочется. Кто же так, в открытую, спасения просит, слабость показывает? Человек соседу люпус эст.

— Но... Булочки очень завлекательно благоухают, — вздохнула Карина. — Устоять невозможно. Вот она, истинная любовь, учитесь, малявки, пока мы живы!

— Давайте определим ситуацию. У Валерии...

— У меня есть муж.

— А у Ирины?

— Э... Парень.

— У парня кто-то есть?

— Э... Нет. Он холостой.

Татьяна подняла руки в протестующем жесте:

— Откуда вообще определение: "холостой мужчина"? Мы, как офицерские жены, должны употреблять правильные названия! Если по аналогии с боеприпасами, то неженатый мужчина — боевой, женатый — перманентно разряженный...

— Обезвреженный, — подсказала Карина, заглатывая последнюю булочку, — а холостой — это после вазэктомии.

Ирина с Валерией захихикали:

— Ну, можно ещё про скорострельность упомянуть.

— Про калибр!

— Подкалиберные снаряды! — Валерия от смеха почти сложилась пополам.

— Хи-хи! Про штыковую атаку!

— Нарезное и гладкоствольное — это уже про нас.

Отсмеявшись, Ирина, еще вздрагивая, разлила остатки кофе по чашкам. Татьяна договорила:

— Ещё должен быть учебный мужчина — для безопасной отработки.

Карина добавила:

— И парадный — красавец, но боек спилен.

Теперь уже смеялись долго — кофе успел остыть.

— Ладно, Тань, хватит мелким голову дурить. Это же ты в "Орифлейм" подвизалась, когда тебе позвонил свидетель Иеговы?

— Ого... И что было?

— Ну, после длительной консультации свидетель Иеговы перешел в разряд подозреваемых Иеговы... Девушка... Ирина?

— Да.

— Все же — какой твой парень?

Ирина фыркнула:

— Обидно! Уезжал — так глаза сияли! Ему работа важнее меня!

— У правильного мужика работа и должна быть важнее, — Карина посмотрела на светлое полуденное небо.

— А? Не поняла?

Ответила Татьяна:

— Иначе будет как у Щербакова: "Пока другие брали власть, ордена, престиж — я слишком думал о тебе и ничего не успел". А зачем в семье лопух? Мужик — инструмент по добыче мамонта!

***

— Мамонты херня, вот если гиены прискачут, мы тут накувыркаемся...

Даже безлюдную степь назвать пустыней язык не поворачивался. Несколько больших стад рогачей, еще каких-то травоядных, похожих на крупных антилоп, только с четырьмя загнутыми назад острыми рогами. В траве иногда мелькали спины хищников, бредущих вдоль стад копытных. Вот стажер увидел, как табун горбоносых, коротконогих лошадей с крупными головами бросился врассыпную, и за одним животным побежала копытная смесь бультерьера с крокодилом, которая и называлась «большой гиеной». Бежал хищник иноходью, переваливаясь, выбивая из красной земли сдвоенные облачка пыли.

— Нормально просохло! — крикнул пилот. — Если уже пылит, садиться можно! Крепче держись!

И решительно двинул штурвал.

Пока самолет планировал, выравнивался, резал стойками шасси верхушки ломкой, сырой травы, вертеть головой особо возможности не было. Только приземлившись, выйдя из остановившегося аэроплана, седой пилот и молодой пассажир одинаково присвистнули, глянув на чернеющий северный горизонт.

— Так, джуниоро, вот эту кувалдочку бери, вот колышки...

Колышками пилот назвал штыри с метр высотой, толщиной почти как поручень в автобусе.

— Заостренным концом вниз! Не перепутай!

— Не смешно! — буркнул Максимиллиан, пытаясь ухватить сразу несколько этих коротких ломиков правой рукой — левая уже была занята кувалдой.

— Сюда бей, здесь и вот здесь!

Над тонущими в зеленом океане тушами неохотно, тяжело взлетали твари вроде небольших птеродактилей — здешние грифы. Они трепали падаль длинными клювами с редкими, кривыми, острыми зубами. Теперь же надвигающийся шквал оторвал грифоящеров от любимого занятия, и те хрипло визжали, то и дело сцепляясь между собой.

— А хорошо, что я две кувалды взял! — пилот утерся рукавом и потянул из багажника штормовые цепи.

— Мы потом выдернем эти штыри отсюда? — заговорил Максимиллиан, чтобы разогнать напряжение и тревогу, сквозящую в каждом взгляде пилота на стремительно мрачнеющее небо.

— Если время будет, — выдохнул пилот, затягивая талрепы. Стреноженный аэроплан подрагивал, тоже, казалось, уставившись носом к северу. Закончив крепить, глянул туда и пилот, сразу же крикнув:

— Очки! Живо!

Стажер нацепил тактические очки — подарок дядьки Антона к совершеннолетию. Очки дорогие, старосветские — закаленный полиакрил, грамотно расставленные отверстия для вентиляции, чтобы внутри не запотело. Ремешки гладкие, из того самого арамида, что в бронежилетах называется кевлар; прилегающий к лицу контур из медицинского тантала, чтобы не раздражал кожу, даже, как написано в инструкции, посеребренный от микробов... И все это лишь для того, чтобы один-единственный раз уберечь глаза от пули на излете, осколка — или, что куда вероятнее, от комка земли, поднятого близким разрывом. Стальной осколок или пулю очки, скорее всего, не удержат, но и мягкая земля вполне способна выхлестнуть зрение напрочь, от нее-то и защита...

Штормовые цепи только раз и хрустнули, натягиваясь — а потом самым натуральным образом загудели, как струны! Накрутив капюшон и выкатив глаза чуть не шире тех самых очков, стажер глядел на переминающийся в клубах пыли самолет. Следующий порыв заставил парня опуститься на колено; подлетевший за спиной автомат рванул и крутанул ремень. Пилот уже вытянулся за пучком травы головой к шторму — когда успел подстелить коврик? — тоже завернулся в куртку. Стажер подобрался к лежке на четвереньках, вздрагивая и обливаясь холодным потом от каждого заметного движения самолета. Улегся рядом, повернул голову, крикнул:

— Надолго это?

Пилот его, конечно же, не услышал. Но сделал успокаивающий жест. Максимиллиан только поежился: как тут успокоишься, вон самолет опять рвануло, что коня на привязи; не дай бог, повредится что! Пешком отсюда километров триста в любую сторону!

Но делать было нечего; стажер вспомнил, как подолгу ждал на охоте, с отцом и дядей, в горах к северу от Демидовска. Там уже не так давила жара, горные перелески с чистыми речками были, по рассказам, "тот же Алтай", да и насекомых водилось намного меньше здешнего... Ветер немного стих, пилот убрал руки с лица — он был в очках попроще, как машинально заметил стажер.

— Ты чего спрашивал?

— А... Виталий Николаевич, это надолго?

— Ну... Трепанет еще пару раз. Фронт быстро пройдет. Затем ливень часа на два, а потом уже обычный сильный ветер.

— Лететь можно?

— По мокрой глине? У меня "Сесна-208", а не "Су-7Б", чтобы поперек борозды взлетать!

— Что, до утра сидим?

— А ты думаешь, чего я тебя про автомат спрашивал! И не зови ты меня с отчеством. Пока будешь "Николаевича" жевать, затопчут нафиг. Просто говори: "Карнаж".

— Это как нарисованный лис на хвосте? А ничего лис, морда наглая, зато неглупая!

— На киле, горе ты мое прокурорское. У собаки хвост, у самолета вертикальное оперение...

Сквозь очередной порыв уже можно было разговаривать, и Карнаж закончил фразу так:

— Вот с каких таких... лих... начальству твоему вжарило именно сейчас опрашивать этих фигурантов? Ты же не арестовать их летишь?

— Не, по смыслу — опросить и установочные данные в карточку записать.

— Так чего спешка такая? Или секретно?

Снова прошумел ветер — и стих внезапно, как обрезало. Зато подкатила стена ливня. Мужчины спрятались в кабине "Сесны". Маленький самолетик еще заметно вздрагивал от порывов, гремел в почти горизонтальных потоках воды, но уже хотя бы не танцевал на растяжках.

— Да кто мне секреты доверит, Виталий Ник...

— Карнаж. Давай потренируемся: Кар-наж. Ночка ожидается веселая, политесы разводить некогда будет. Ну?

— Карнаж.

— Вот! Можешь, когда захочешь.

Ни за лобовым стеклом, ни в боковые окна самолетика ничего разглядеть уже было невозможно; ливень барабанил по дюралевому фюзеляжу, как ударник на концерте "Сабатона", приходилось кричать:

— Это сектанты! Их заметили случайно! Другие наши люди!

— Шпионы, ага?

Стажер молча кивнул: типа, не могу же я говорить вслух, но понятно и так. Потом все же сказал, выждав, пока ливень немного стихнет:

— Вот... Нашему отделу передали. Карнаж?

— Да?

— У меня позывной Штирлиц.

— Это как: "А вас я попрошу остаться?"

— Нет. Имя — Максимиллиан. Вот и прозвали.

Ливень сделался еще тише, и пилот щедро предложил:

— В честь этого, можешь ложиться спать первым. Говорят, под шорох дождя по крыше хорошо спится!

Хитрый Карнаж — собачью вахту младшему оставил. Стажер улыбнулся:

— Шорох, а не грохот! Карнаж?

— Ну?

— А в такой дождь рогачи по саванне гуляют?

— Вообще-то хрен знает. Не дурные же они. Я бы вот не пошел!

Тем не менее, пилот шустро завинтился между креслами в маленький салон, вытащил из-под сидений коробку светозвуковых гранат — стажер узнал их без объяснений. Жизнь в Новой Земле была такая, что военные принадлежности легко узнавали женщины и дети... Спать под барабанный стук ливня не получалось, Максимиллиан смотрел на утихающую за окнами стихию и размышлял.

Почему секты — это плохо? Виталий Николаевич (называть лисьей кличкой седого мужика вдвое старше Максимиллиан пока не привык даже в мыслях) только услышал про секты — и заткнулся. Объяснение вышло более, чем достаточное, объясняющее и гонку в самый конец сезона дождей, и риск потерять самолет в шторм. Хотя всего через две-три недели погода устоится — лети куда хочешь. Одно удовольствие по сравнению с пыльными караванными тропами, на которых даже сейчас попадаются взаправдашние бандиты.

Чем же так опасны секты?

Прокатился вал грозовых облаков; посветлело. Распрямилась трава — пока еще не сухая, живая и зеленая. Солнце уходило к закатному горизонту, от каждой травинки вытянулись резкие холодные тени, запахло сыростью. Стоило бы обнести стоянку растяжками, светозвуковые местное зверье не любит — но даже ящика гранат на это мало, а сигнальных мин Карнаж не возил, и без того грузоподъемность маленькая. Да и не купишь мины без особой лицензии, даже сигнальные... Обошли стоянку вокруг, прикинули. С одной стороны ливень удачно размыл приличный овражек — в нем еще кипит поток, берега мягкие, не перескочить: обвалятся. Глубина выше груди — авось не полезет через него крупный зверь, обойдет... С трех сторон Максимиллиан все же насторожил пяток светозвуковых на растяжки. Пальцы стажера двигались привычно, Карнаж только завидовал. Так он пилот, у него совсем иное мастерство...

Если хорошо подумать: кто идет в эмиграцию? Кто не устроился дома. Почему не устроился? А тут уже, как говорится, "возможны варианты". Если человек недостаточно амбициозный и деятельный, то и в новой стране он из грузчиков-курьеров не выберется. С другой стороны, в благополучном государстве даже таксист или официант — а уж дальнобойщик точно! — зарабатывают поболее иных профессоров из бедных держав. Называется: разница экономик... Ну, типа, ярлык наукообразный прилепили, на чем и успокоились. А на практике оно крайне паршиво выглядит. Особенно для семей тех самых профессоров — будто бы и неглупых, но почему-то нищих...

Упало солнце и ночь обрушилась без объявления войны. Зашелестела трава, завыли хищники, застонали на все голоса жертвы; запах мокрой глины уступил терпкому духу сочных растоптанных стеблей. Ладно, собачья так собачья вахта, чего уж там — хоть бы сам Карнаж на дежурстве не отрубился. Не мальчик, а потрепало ему нервы за самолет неслабо... Стажер и то долго не мог заснуть, хотя применил все уловки, выученные в егерях. И закатывал глаза, и считал оленей, и тихо лежал на спине, думая о хорошем... И все равно погрузился в сон только заполночь, когда в мокрых плоскостях "Сесны" уже отражались лохматые белые звезды.

***

Звезды еще сияли в черном-черном небе, когда Штирлиц скатился в проход между разложенными креслами, нашарил "калашников". Снаружи резко, узнаваемо бил автомат; Карнаж с истинно пилотским хладнокровием отсекал короткие очереди ровно по три патрона каждая.

Стажер вывалился из дверцы:

— Где? Чего?

Пилот гаркнул, не оборачиваясь:

— Если гора идет к вам, а вы не Магомед — п..здуйте от нее скорее!

По закону подлости рогач приперся с восточной стороны, из-за овражка. Там растяжек не ставили, поэтому живой танк подобрался шагов на двести, прежде чем клюющий носом пилот разглядел его в темной сырости. Первым делом Карнаж бросил несколько светозвуковых — но ходячей горе на них оказалось почему-то наплевать. То ли зверь был ранен, и от боли не соображал ничего, то ли его хрупкая психика не вынесла недавнего урагана, то ли его маленькие глазки залепило грязью — что сейчас-то гадать?

Короткая — три патрона. Еще короткая... Лопух ты, Штирлиц, надо было к ночи трассеров напихать через один. А еще обучением в егерях гордился... Куда-то пули уходят, не видно — а этому шагающему танку все пофиг. Вот сколько до него метров? Где бинокль с дальномером? Хотя бы ночник!

— Хорошо, что их не два, — сказал Штирлиц в перерыве между очередями.

— Хорошо, что три, — как-то невпопад согласился пилот.

— Чего, блин, три?

— Три дитенка.

— То есть? — от удивления стажер даже забыл про зверя.

— Если бы Катя не сидела на тридцатой неделе с третьим, за мной бы увязалась. Вот и хорошо, что не...

Пилот заменил магазин, старательно удерживая себя в руках. Зверь подошел уже метров на сто — бежать рогач не мог, но и обычный шаг у него был как человеческая припрыжка. Стажер не паниковал: с отцом и дядей он стрелял россомах в лесах на севере. А россомаха величиной с медведя тоже противник тот еще...

Да — но тут никто подстраховать не сможет!

Максимиллиан вздрогнул. Хорошо, что пилот этого не видел — Карнаж набивал магазин взамен расстрелянного.

— В коленку ему надо попасть! Коленка у любого монстра есть!

— Ты видишь, где у него коленка? Шерсть, сука, до земли, туман ей навстречу до самого пуза, хрен там ноги видно! Стреляй давай, жопа нам, если этот папонт самолет раздавит!

— Папонт?

— Ну мамонт, я ему сиськи не считал!

— Нашел время шутить!

— Это я от нервов, — огрызнулся Карнаж и снова приложился. Штирлиц наугад стрелять отказался:

— Подойдет к ручью, даем залпом в него на весь магазин. Сейчас только патроны зря переводим.

Внезапно правее и дальше рогача из ниоткуда выкатился маленький джип; людям у самолета он был виден только силуэтом. Джип осветил рогача фарами; стажер, не упустив момента, попал в живую гору несколько раз и обескураженно выругался.

— Слону дробина, — зато Карнаж, похоже, успокоился. — Жаль, обычной лимонки нету. Буду возить хоть одну — и стоит же копейки, кто ж знал, что так припрет!

Тут люди в джипе сориентировались. Машинка резко встала, даже присев на передних рессорах. Ветровое стекло брякнуло вперед, на капот. Мужик справа от водителя приподнялся, что-то поделал с толстой палкой в руках — а потом из этой палки ударило натуральным синим пламенем на добрых три метра перед машиной! Звук был как из пушки; рогач зашатался!

Стажер и пилот, не сговариваясь, нажали спусковые крючки, высаживая в зверя остатки магазинов. Рогач издал первый за весь бой звук: хриплый рев.

— Патроны береги! — спохватился Карнаж. — Он тут не последний, а до утра еще... Я постреляю!

Джип тем временем объехал ревущего зверя, приблизился и остановился в десятке шагов от берега промоины — все же слишком широкой и глубокой, чтобы лезть на сторону летчиков. Карнаж азартно лупил в рогача короткими очередями, но точку поставил не он, а штуцер, с которым высунулся из джипа тот самый коренастый здоровяк, справа от водителя. Сейчас можно было различить, как он вскинул свою двустволку пугающего калибра, утопил крючок и... Стажер оглох на правое ухо. Длинный пучок синего пламени вырвался сначала из верхнего, а затем, через пару секунд, из нижнего ствола. И второй выстрел был уже лишним: рогач обрушился в мокрую глину, грохот стих, и только сейчас люди ощутили, как же зверь воняет.

— Удар пули шестисотого калибра! — пробасил коренастый стрелок, обернувшись к самолету. — Весом шестьдесят граммов — дракона на задницу усаживает! Не то, что матку речных импов!

— Я в биологии не шарю, — выдохнул пилот, опуская автомат. — Это где у нас такое водится?

— Ну как же! — Водитель джипа явно удивился. — По всей реке и водится. Даже вон, в притоки заплывает. А уж в болотах!

— А, — сказал пилот, — ясно. Был я в дельте, возил егерей по болотам. Так у них там двенадцать метров за крокодила не считаются. Двадцать метров — о, это крокодил!

Стажер вглядывался в нежданных спасителей, и все никак не мог сформулировать, что же в них настораживает. Мужчина за рулем светловолосый, лицо европейское, правильное и чистое — насколько можно различить в отблесках фар. Не откровенно кубического телосложения, как его сосед со штуцером, но тоже вполне широкоплечий; одет в куртку и брюки, педали давит крепкими ботинками.

— Да, егеря — это круто, — кивнул между тем светловолосый, дергая невидимые в ночи рычаги под рулем, — круче только гуркхи.

— Не знаю, — Карнаж чихнул, — с этими не пересекался. Откуда сами?

Владелец слонобоя ростом по грудь соседу, в одежде повторяет его до шнурков. Компенсирует малый рост огромной пушкой? Ну и ладно — зато как помог! Джип весьма спартанский: ни дверей, ни тебе крыши, ни даже приборной доски... А! В кино такое видел! Американский "носитель оружия", "weapon carrier", додж-три-четверти, вот как называется... У водителя то ли винтовка, то ли карабин — определенно, не автомат. И еще какие-то стволы в чехлах... Ехали на охоту, на выстрелы свернули? Выходит, прав был инструктор Владимирский: тут главная национальность — человек.

— Здесь рядом на притоке работаем, по вызову местной общины, — отозвался водитель, и стажер крикнул ему:

— За помощь спасибо! Будем обязаны!

Мужик потрогал что-то на груди — стажер не разглядел, что. Тропики: закат мгновенный, рассвет моментальный. А до того или невыносимая жара или непроглядная темнота. Никаких полутонов.

— Сочтемся! — ответил голос через промоину. — Мимо проехать нельзя, сами понимаете, кодекс!

И потом долетело гораздо тише, но Штирлиц услышал:

— Поехали, Орри. Свежевать эту вонючку не будем: лень мараться, и ждут нас.

Коренастый стрелок убрал ручную гаубицу в чехол, а сам чехол зацепил на крючок — явно штатный, судя по тому, как привычно все было проделано. Водитель тем временем ловко перегнулся вперед, поднял ветровое стекло и защелкнул его в нормальном положении. Мотор заревел, маленький джип крутанулся на пятке, выстрелил из-под зубчатых колес ошметками глины и резво укатился в туман, откуда так своевременно явился десятью минутами ранее.

— И пошел он по пути истинному, да не в ту сторону...

— Карнаж, это к чему?

— Туман!

— Э... Блин!!!

— Вот-вот. Бери свой шпалер, пробегись вон туда, вдоль ручья... — пилот зевнул, потянулся и сказал:

— Не думал, что на старости лет придется взлетать ночью, при свете фар. Не тормози, я тебя с крыши прикрою. Вроде, больших зарослей там нет. Ну и более-менее ровно. Глянь камни-ямки, туда сейчас разгоняться будем. Шагов триста полосы нам хотя бы...

Стажер поправил налобный фонарик, взял перезаряженный автомат наизготовку, и побежал осматривать дорожку для взлета. Еще десять минут, много — двадцать, и к туше рогача сбегутся гиены. Мало того, перед рассветом туман подымется уже по-взрослому. Черта с два ты увидишь в нем гиену, пока она тебя не перекусит на две половинки, как зверь-дихотом из книжки Успенского... Легкий самолет ей не преграда, от стаи гиен дюралевый фюзеляж тем более не защита. При свете дня, в оживленной местности, еще можно стрелять и надеяться, что агрессия у стаи кончится раньше, чем у тебя патроны. А высадить наугад четыре рожка в единственного рогача — этак никаких джипов с ручными гаубицами не хватит... "Ночью здесь в одиночку даже опытный и вооруженный человек не выживает," — слова инструктора вспомнились именно тогда, когда над степью раскатился вой первой гиены. Впрочем, прогреваемый мотор скоро заглушил все шумы саванны.

— Вот же говно, — сказал Карнаж, убирая цепи, — ты угадал, некогда вынимать якоря. Черт с ними, куплю новые. Разбросай вдоль полосы три штуки осветительных, у меня в НЗ еще остались.

— Куда?

— Налево, шагов через пятьдесят-сто. Направо этот хренов ручеек хоть как прикрывает... Давай!

Гранаты хлопнули, под ними зашипела мокрая трава, заметались тени от белого неровного пламени. Двигатель заревел уже на полных оборотах.

— Закрывай дверь! — эту команду стажер не расслышал, но жест был понятней некуда. Самолет двинулся, покатился, несколько раз прыгнул на чем-то, выбив из пассажира холодный пот — но все же степь тут была ровная, и длины разбега хватило. Земля провалилась вниз — и "Сесна-208" оказалась в привычной стихии, где Карнаж не боялся уже ничего.

Штирлиц так и оплыл в соседнем кресле, не выпустив автомата. Продышался, успокоился, и только потом сказал:

— Ну, теперь я знаю хотя бы цену книжкам про индейцев, читанным в детстве.

— А чего, разве дома не ходили на охоту?

— На охоте папа в меня накрепко вбил: ушел с номера — двустволку разрядил! А тут как на войне!

Некоторое время опустошенно молчали. Пилот забирался повыше — не так солнце увидеть, как заметить новый шквал, если вдруг что. Думать о посадке в темноте он пока даже не собирался, понимая, насколько это лотерея. Единственная промоина или камень под колесом, и... И неожиданно для себя признался:

— Давно так не влипал. Даже подумал о кремации. Только вместо урны я хочу, чтобы меня засыпали в песочные часы, например. Чтобы я всё равно мог участвовать в жизни. У меня такие классные дети, ты бы видел! И вот, скажем, внуки будут играть в какую-нибудь настольную игру, и скажут: "Это мой дедушка на полке, возьми его. В нем где-то шесть минут. Переворачивай. Дополнительный раунд, категории, поехали"!

Стажер заморгал и приоткрыл рот. Карнаж подмигнул, уже полностью взяв себя в руки:

— Полетели, короче. На рассвете сядем у братьев Леру.

***

Три предприимчивых брата Леру, французы, работавшие до того в аэропорту Шарля де Голля возле Парижа, организовали аэродром посреди, казалось бы, совсем безлюдной саванны, рассчитав с математической точностью координаты, где сходится большинство маршрутов полета. Взяли кредит в орденском банке, наняли людей, организовали, построили, разместили заправки и... немедленно заполучили великое множество клиентов. Почти восемьдесят процентов летящих над северной половиной Новой Земли, с востока на запад или наоборот, садились на аэродроме братьев Леру. Место стало развиваться, к нему притулились торговцы, механики, появились даже маленькие, но вполне комфортные гостиницы. Оборону здесь организовал бывший майор французского Иностранного легиона Дюпре, с помощью трех пожилых, но хорошо модернизированных броневиков «феррет», вооруженых спаренными крупнокалиберными пулеметами. Кроме того, пока самолет шел по "коробочке" перед снижением, натасканный егерями Максимиллиан распознал больше десятка огневых точек, ловко укрытых на высотах.

Карнаж не ломал голову над маскировкой дотов, его интересовало иное:

— Гляди, по берегу вагончики строителей, у меня там знакомый. Выходит, скоро и ветку дотянут. А там до сбойки с демидовской железкой всего ничего. В другой раз уже поедешь, как белый человек, на чистых простынях через весь континент!

Вагончики размещались чуть ли не вдоль самого летного поля: станцию вполне логично решили строить поближе к аэропорту, для лучшей перевалки грузов. Полосу в ту сторону все равно нельзя было продлять из-за близкой реки, а вот грузовой терминал вставал, как родной.

Карнаж посадил самолет, зарулил на указанную диспетчером стоянку, распахнул дверцу, слез и шумно выдохнул. Стажер уже приготовил таблетку валидола — все-таки пилот был седой, а ночка выдалась... Расскажи кому, не поверят. А и поверят, хорошего мало. Отец с мамой испереживаются, а начальство влепит штраф за бессмысленный риск. Приключение, называется: в шаге от смерти прошел, и даже не похвастаешься...

Валидол не пригодился. Карнаж и Штирлиц зашагали к белому строению аэровокзала; те самые модульные домики строителей тянулись за низеньким заборчиком слева, и в проходах между ними мелькало восходящее солнце.

Ранний прилет Карнажа местных не удивил: полдень жаркий, так что вся работа делается либо рано по холодку, либо уже после сиесты. Те же строители давно проснулись, шумно здоровались, брякали рукомойниками, гремели ключами и канистрами... А перед одним вагончиком, подписанным красными буквами "UNION NORD WAY", даже собралось десятка полтора оборванцев со здоровенным жлобом во главе. Пролетарии вразнобой орали, накручивая себя к драке:

— Выходи, говно!!!

Переглянувшись, Карнаж и стажер замедлили шаги. Летчик осторожно положил руку на "калашников", стажер опустил сумки на бетон и тоже как бы случайно коснулся своего автомата.

Дверь вагончика открылась. На пороге возник рослый мужик с чашкой кофе в правой руке и бинтами на левой, по виду мастер или прораб. Лицо его выражало совсем не испуг, скорее — досаду. Жлоб-предводитель опять крикнул:

— Ты говно! — и решительно шагнул к двери.

Прораб, не меняясь в лице, сжал правую руку. Кружка в ней лопнула, забрызгав коричневыми горячими каплями даже стажера.

Оборванцы затихли — мгновенно, как выключились — и не сговариваясь, отшатнулись назад. Заводила, оставшийся вдруг без поддержки, тихонько пробормотал:

— Впрочем, и я говно. Мы все говно.

И тоже немного отступил. Почти без слов пролетарии расточились на все стороны и пропали между вагончиками. Карнаж опустил автомат, вытер лоб и сказал:

— Это вот и есть мой друг: Леонид Панфилов, линейный мастер компании "Юнион Норд Вей."

И решительно перешагнул низенькое декоративное ограждение, подойдя к вагончику:

— Привет, Леня. Мы тебе не кажемся, не лупай глазами. Это Максимиллиан Сазонов, я его по делам везу в Алабаму.

Тогда мастер, выйдя, наконец, из оцепенения, ссыпал осколки в мусорку, шевельнул перебинтованной рукой:

— Здорово, летун. Проходи, рад видеть. Извините, Максимиллан, рабочий момент.

— Да-да, Леня, расскажи-ка юному падавану и мне заодно, — улыбнулся пилот, оказавшись внутри модуля, — ты за какими упражнениями так раскачал правую руку?

Стажер осмотрелся. Бытовка и есть. Посередине стол, на столе чертежи, списки, черновики, сметы. Из окна в торцовой стене утренние лучи. Прямо на бумагах желто-черное пластиковое яйцо лазерного теодолита, на полке зеленый угловатый тахеометр и еще другие приборы, которых Максимиллиан уже не узнал: на практике у артиллеристов их не показывали.

Расселись по лавкам перед столом. Хозяин посмотрел внимательно, сделал какие-то выводы, хмыкнул, оставив их при себе, и объяснил:

— Ну, значит, была у меня кружка. Белая снаружи, коричневая внутри. Старая как Алла Пугачева, но сильно для меня дорогая. Подарила моя первая любовь, когда я еще учился. В один ужасный день я кружку разбил на мелкие кусочки. Уронил... Ну, выругался, потом кое-как склеил. Теперь кофе пью аккуратно, можно сказать — нежно.

Стажер улыбнулся, а пилот без малейшего стеснения заржал. Улыбнулся и Панфилов:

— Дальше вы сами видели. Я этим поцам снял премию. Было за что. Поцы таки расстроились, приняли на грудь, и пошли бить мне морду. Я же, не подозревая об этом, спокойно пил кофе... Вам, кстати, налить?

— А давай! — сказал Карнаж. — Мы сегодня через такое прошли! Единственно пилотская честь...

— Ну и твои пятьдесят лет, наверное, — успел вставить хозяин, разливая напиток в зеленые чашечки.

— ...Удерживает нас от истинного улетного кутежа, ибо сегодняшний день по справедливости наш второй день рождения! — Карнаж перевел дух и спросил уже деловым тоном:

— Ты где зиму провел?

— На ранчо подрабатывал. Индастриал-фитнесс-инструктором, во!

— А? — Карнаж застыл, не донеся чашку до рта. — Кем?

— Бригадиром грузчиков.

— Нормально?

— Кормили на убой, я даже пути отхода присматривать начал.

— Э?

— Обошлось.

— Тогда чего рука перебинтована?

— Приехал как-то вечером поздно, вымокший до исподнего... Сезон дождей, мать его... Зашел в модуль и задремал вон у печки...

— И что, пожар начался?

— Нет. Приснилось мне, что рядом девка такая жаркая, вот как наша мадам была... Ну, я одной рукой обнимаю ее за бок, а второй сразу в... Короче — в поддувало!

Пилот хрюкнул и налил еще кофе. Протянул задумчиво:

— В газетах пишут, что за двадцать пять лет половой жизни это самое... поддувало... изнашивается всего на одну десятитысячную долю миллиметра!

— Нам бы в эскаватор такие подшипники, — столь же рассеяно-светским тоном заметил Панфилов.

— Извини, Максимиллиан. — Карнаж отсалютовал чашечкой. — Мы тут простые парни.

Стажер посмотрел на линейного мастера с летчиком, подумал: это уже будет вариант номер два. Сказал же классик: "Не надобны умные, надобны верные". Отлично: верные стройными рядами куда партия велит — а умные куда?

— На хостел. Мыться и жрать, — зевнул Карнаж. — Потом спать примерно до полудня. Не меньше. А вот потом уже, на свежую голову, надо всё хороше-е-енечко проверить. А то забыли однажды в Балашах законтрить колёсико на стоечке передней. Оно на взлёте аккурат возьми и открутись. И отвались, это уже сразу после отрыва. Так они без колеса и садились. Обошлось, целы все остались, помяли только аэроплан чуть-чуть. А всяко могло выйти. Могли земли накушаться очень запросто. Ненадобно этого! Лучше день потерять, зато потом за два часа долететь!

Стажер подумал: эти двое напропалую шутят, наверняка без меры пьют, на всякое событие вместо галстука надевают крутую мину Клинта Иствуда. Как будто верят, что бабушка с косой постесняется настолько грубой компании, уйдет искать настоящих джентльменов. А купится ли старушка — в том и состоит вопрос их веры... Еще подумав, что найденный образ годится в дневник или даже на блог, Максимиллиан обратился к пилоту в этом же нарочито простом стиле:

— Карнаж, не грузи. Скажи просто, когда?

— Завтра около полудня, если все будет нормально, сам понимаешь.

— И что будет около полудня?

— Мы с тобой будем. В Алабама-Сити.

***

Алабама-Сити выглядел симпатичным — этакое живописное скопление белых домов среди полей и рощ, внутри тоже разбавленное пятнами густой зелени, особенно яркой и живой сейчас, в самом начале жаркого сезона. За городом на солнце блестело длинное зеркало большой реки. Вдалеке, почти теряясь в бликах на воде, тонкой черточкой виднелся наплавной мост. Выше моста замерли вразброс несколько рыбацких лодок.

А потом самолет пошел вниз, поймал колесами полосу, без единого толчка мягко покатился, развернулся в указанную клеточку, где и замер.

— Ну, Штирлиц, удачи тебе.

— Благодарю. И вам ни пуха.

Стажер привычно сгреб вещи — уже подъехал аэропортовский "судзуки самурай", японский уазик, мини-пикап на потешно высоких зубчатых колесах. Из правой дверки пикапчика выскочил бритый наголо здоровяк в пятнистых штанах и ярко-желтой светоотражающей жилетке поверх футболки. Он сразу деловито потянул заправочный шланг, обмениваясь междометиями с пилотом.

Из левой дверки высунулся мордоворот самую чуточку поменьше:

— Sazonoff, ya?

Стажер ответил согласием, положил в кузов сумки с ноутбуком и аварийным радиомаяком, а сам забрался в кабину. На удивление, здоровяк-водитель помещался там, не складываясь втрое. Стажер даже обнаружил прямо на торпеде удобную ручку, чтобы пассажир мог держаться, пока "Самурай" трясется на ухабах. Подумал, что настолько уместная штука не будет лишней и на машинах подороже... Тут пикапчик двинулся к аэровокзалу, и Максимиллиан заговорил с водителем. Английский стажер знал приемлемо, в Новой Земле языковой практики было, что мух за сараем. На одной границе бразильцы, на другой техасцы, на островах кубинцы — худо-бедно в португальском, английском да испанском любой наблатыкается.

Первым делом стажер поинтересовался, найден ли пилот на следующий перегон: до Аламо. Хорошо бы, конечно, сразу до Порто-Франко, управление оплатит. Но без твердой уверенности в наличии обратного груза не всякий летчик попрется через половину обитаемого мира.

Водитель кивнул и сказал, что пилота нашли. Более того, чтобы угодить клиенту, пилот русский. И более того — русская. И совсем уж более того — симпатичная. Правда, муж у нее весьма ревнивый, но вот за это авиакомпания уже не отвечает.

И засмеялся — как-то у него получилось необидно, без ожидаемой в такой ситуации пошлости.

— Как приедем, вы ей позвоните. Вот номер. Скорее всего, лететь можно уже сегодня после сиесты. На крайний случай, завтра утром. Впрочем, если вы очень торопитесь...

— Не так сильно, чтобы мешать пилоту все проверить.

— О! Это правильно. Итак, сэр, зал ожидания направо, телефоны в нем есть.

Мобильник стажер оставил в управлении, в Демидовске. В здешней сети он все равно не включится просто так. Спутники пока что запустить не удалось: ракетчики что-то неправильно вычислили пять лет назад. Отец, помнится, здорово погорел на тех акциях "Демидовск-Телеком". Так что в пределах относительно небольшого поселения сотовые телефоны работали, а вот роуминг между анклавами дожидался либо тех самых не взлетевших спутников, либо сотен километров оптоволокна через якобы безлюдную саванну. Или можно еще радиорелейные вышки ставить, но те сильно уязвимы как для разбирания на металл, так и для подслушивания... Короче, пока не шла мобильная связь в массы. Номер пилота стажер нащелкал кнопками обыкновенного телефона-автомата.

На том конце трубку сняли после нескольких гудков. На приветствие ответили по-русски, с заметным акцентом, женским голосом. Узнав, кто звонит и кого ищет, женщина сказала в сторону — но при этом не прикрыла трубку, так что Максмиллиан слышал и вопрос, и ответ:

— Настя, ваш клиент прибыл.

— Ответь ему: после обеда. Мы только закончили прогон движка, и полетный я еще даже не считала...

— Молодой человек...

— Спасибо, все слышал. Никаких вопросов, после обеда. В семнадцать?

— Хорошо. В семнадцать. Если будет хорошая погода...

— Ну, это понятно. А скажите...

— Да?

— Что в городе можно посмотреть интересного, чтобы не париться в аэропорту до вечера?

Женщина озадаченно хмыкнула. Потом сказала неуверенно, еще сильнее проявляя акцент:

— Сегодня открывается новая выставка картин...

— Фредерики Джеймс?

— О, вы ее знаете?

Стажер тоже хмыкнул:

— Как ни странно, да... Не подскажете, где?

— В новом зале, возле ратуши.

— Не хотите сходить вместе?

Голос в трубке булькнул и сбился — но потом ответил сквозь явное хихиканье:

— Благодарю за комплимент, молодой человек, нет.

— Что же делать. Спасибо! — договорил Максимиллиан уже в короткие гудки. Не то, чтобы ему так уж скучно было идти без девушки, но егерь он или где?

Вещи стажер оставил в камере хранения аэропорта, машину нанимать поленился: ее же потом гонять на заправку, порядок такой. С полным баком взял, с полным верни... Так что Максимиллиан выбрал место, куда солнце даже к полудню не доберется, и принялся ожидать автобус до города. По схеме на стене он уже понял, что автобус приедет как раз к той самой ратуше, бегать и разыскивать галерею не придется.

Стажер немного умел рисовать и сам. Тушью, иероглифы. Научил его инструктор по специальным видам оружия — Степан Ильич был фанат кинжалов. А сказано: "кинжал движется кистью". Поэтому владеть обычной кисточкой для акварели, ну или не слишком обычной китайской тоненькой для туши, в фехтовании на кинжалах весьма полезно... Уже много позже Максмимиллиан увидел красоту проведенной линии саму по себе — вот здесь мастер нажал сильнее, и линия толще; вот здесь рука его раздраженно или вдохновенно дрогнула — на линии завиток или складка; никогда карандаш настолько четко не отзеркалит состояния души человека, рисующего иероглиф!

А еще позже Максимиллиан стал понемногу разбираться и в цветных картинах. Там был совершенно иной набор приемов, начиная от расстановки фигур, от выбора точки зрения — и заканчивая движением кисти; разгадывать это было столь же интересно, как расшифровывать геном.

В Новой Земле тоже рисовали; профессионалы даже выделяли набор признаков здешней художественной школы. Но людей в Новой Земле было пока еще намного меньше, чем в Старой. А история цивилизации Новой Земли вовсе насчитывала жалкие полсотни лет. И в геологическом смысле, и в культурном — говорить не о чем. На Старой Земле событием было появление нового стиля, и то не всякого — а тут событием делалась порой одна-единственная картина! Тем более, что ни телевещанием, ни интернетом Новую Землю еще покрыть не успели. По все той же причине: ни спутников, ни кабельных линий.

Пока Максимиллиан соображал, что из последних работ Фредерики он видел, а о чем только читал — как раз подошел и автобус. За рулем, прищурив глаза, восседал тощий, но вполне довольный жизнью, даже вальяжный, длинный мужик с черными волосами, забранными по-испански в хвост. На этот рейс, кроме стажера, никто не сел. Водитель даже уточнил:

— Парень, больше никого?

— Нет, сэр.

— Да брось! Какой я тебе "сэр"! Я там, за ленточкой, так же крутил баранку...

Автобус тронулся и покатился по недлинной трассе от аэропорта до города.

— ... А потом опа! Кризис. На мою позицию взяли какого-то индуса, он запорол сцепление почти сразу. Зато денег просил втрое меньше. Куда мне было деваться? Переучиться в кнопконажиматели? Парень, это не всем дано. Тем более, когда тебе считай, полтинник. Столько мне тогда и было. Тут Саймон говорит, мол, продавай свою халупу, поехали!...

Максимиллиан провожал взглядом белые домики, кусты сирени, черемухи, еще какие-то пышно цветущие ветки. Автобус катился по Алабаме, водитель жизнерадостно делился: как ему хорошо здесь, и как он жалеет, что долго пытался вернуть прежнюю жизнь там, и потерял кучу времени напрасно.

Стажер таких историй слышал немало, и теперь просто в нужных местах поддакивал. Самое обидное, что именно человек и не виноват. Он-то все правильно делал, соблюдал общественный договор с государством. А как до горячего дошло, то, как пишут классики: "позвольте вам выйти вон!"

Кстати, выходить как раз пора: главная площадь. Автобус развернулся и встал перед высоким зданием, тремя ступенями возносящимся в белое от жары небо. Ратушу Алабама-Сити Максимиллиан видел много раз на фотографиях и видеокассетах, и знал, что в первом уровне там небольшой музей города, в следующем ярусе заседает городской совет, а в последнем этаже офис "летающих докторов".

Справа от ратуши вытянулись торговые ряды — то есть, привычный американцам супермаркет, но построенный не в форме обувной коробки, а с красивым арочным фасадом, как старые купеческие лавки в Амстердаме или Брюгге. Дом-коробка был слева: пожарная часть. Классические роллетные ворота, вышка дозорного. За спиной, на другой стороне площади — трех и четырехэтажные дома из больших кирпичей соломенного и коричневого цвета. Кирпичи такие миллионами гнал Евросоюз.

Новую галерею на маленькой площади любой угадал бы сходу: как по громадным окнам, так и по небольшой толпе, стремящейся попасть внутрь, ну и по вывеске, разумеется.

Еще на площади стоял небольшой киоск — парень взял там холодного пива, дождался своей очереди, поставил опустевшую кружку на полочку, к десятку таких же, и вошел.

Не то, чтобы Максимиллиан тут не увидел ничего совсем нового.

Не то, чтобы ему не интересны были другие картины.

В конце-то концов, и сюжет у этой картины был... Неоригинальный. Джип, на прицепе у джипа трейлер. В открытой двери трейлера — молодая женщина, одетая по-ковбойски, даже с винчестером в руках, из-под косынки светлая прядь. Ближе к зрителю — уставший мужчина с планом в руках; у ног мужика накрест кувалда и четыре так знакомых Максимиллиану толстенных колышка.

Но цвет неба! Рыже-кирпичный свет, и багровый шар солнца уже зацепился нижним краем за мглистый горизонт! Едва увидев это, Максимиллиан прошел сквозь чинно переговаривающихся людей прямо к холсту, единственному на торцовой стене.

Да, такое было сто раз. На Великих Равнинах Канзаса. И за рекой Оранжевой, когда упрямые голландцы осваивали Южную Африку. Подпись... К черту подпись, все без нее понятно. Разве что — зачем тут колья, в Новой Земле землю пока еще отводят "от поворота ручья до вон той скалы", и точности хватает. Земли навалом, колья тут просто символ.

Или это под растяжки колья, чтобы трейлер не сдуло?

Переведя взгляд на трейлер, Максмиллиан различил там в широком окне хорошо прорисованное лицо ребенка. Ну да, семья же переселилась... На Старой Земле была похожая картина, учительница в школе показывала репродукции. Только вместо джипа там повесившая голову лошадь, на лошади сонный мальчик в коричневых тряпках. Мужчина там безо всяких бумаг в руках, колотит молотком, столбит участок...

И все же Максимиллиан добрых пятнадцать минут не мог оторваться.

Цвет неба на фотографии точнее; но вся картина отличается от фото именно тем, что в ней спрятано движение. Художник передает мазком, дрожанием кисти то неуловимое, на грани сознания, шевеление трав, отчего кажется, что весь горизонт плывет; качание облаков, отчего из картины словно бы ветром дует... Максимиллиан поежился.

Да, этот сюжет был. Много раз. И, наверное, много раз еще будет. А вот если бы мы на Марс прилетели? Делили бы землю, столбили участки? Дрались лайтсаберами на меже за двадцать нанометров чернозема?

— Я вижу, картина произвела на вас... Импресшен?

Женщина, возраст которой Максимиллиан определил как: "Старше меня, но сильно моложе пилота и того строителя", подошла и остановилась у правой руки. Свет из окна вырисовал четкое лицо, серебристые волосы; еще мгновение, и парень узнал:

— Миссис Фредерика Джеймс?

— Да, — ответил тот самый голос из телефона, с памятным акцентом. — Я и не думала, что вы так... Близко... Принимаете картину. Вы узнали знакомое что-то?

Максимиллиан вгляделся в холст еще раз и понял:

— Это картина не про меня. Хорошо нарисовано, да. Но меня здесь нет. Я младше даже того ребенка в окне трейлера. Я родился уже здесь, понимаете?

— Ничего, — художница мягко улыбнулась, — молодому всегда кажется, что картина должна быть про него.

— Не соглашусь, — парень отодвинулся, чтобы фотограф местной газеты мог сделать хороший кадр художницы на фоне холста, и чтобы не попасть в этот кадр самому. — Если в сюжете нет близкого и похожего, кому же я буду сопереживать?

— Молодой человек... — Фредерика покачала седеющими кудрями. — Вы добрых полчаса не могли оторваться, но при этом ничему не сопереживали?

— Меня поразил свет. И горизонт. И движение неба, — Максимиллиан даже обеими руками шевельнул от себя, пытаясь объяснить, смутился и умолк.

— Благодарю вас, это, наверное, лучший комплимент в моей жизни. По крайней мере, один раз мне удалось... Я желаю вам удачного путешествия, молодой человек.

Фредерика царственно развернулась и направилась к другим гостям, которые почтительно негромко зашумели, подсовывая ей на подпись блокноты. Защелкали фотоаппараты, засверкали вспышки... Вот чем бы можно и похвастаться родителям... И получить от Николая Васильевича по рогам за откровенную засветку? Нет уж, спасибо...

Максимиллиан осторожно выбрался из галереи, купил еще пива, но теперь уже не стал дожидаться автобуса. Вернув пустую кружку продавцу, стажер двинулся в сторону аэропорта пешком, надеясь отловить попутную машину. Фредерика — мастер настоящий. Из тех, секрет которых через сто и двести лет не смогут разгадать искусствоведы. Что же, и такой мастер не нашел себе места на Старой Земле?

А нет, понял стажер. На Старой Земле никто бы ее не заметил. Даже и выскочи она там из кожи, превзойди Сальвадора Дали, Микеланджело с Вермеером и всеми голландцами совокупно. Осталась бы "одной из"...

Водитель, задвинутый сюда кризисом, как шар в лузу — третий вариант. Мастер, уткнувшийся в "стеклянный потолок" или просто невостребованный, как та же Фредерика — четвертый.

Обиженный гопник в худшем случае швырнет бутылку с керосином. Обиженный умник вполне может, обвешав бульдозер сендвичем из металла и бетона, снести небольшой городок. Не говоря уж — подорвать чего-нибудь с изюминкой и размахом. А тут решительного народа более чем. Вот, например, еще крутые мужики едут.

Крутые мужики остановили свои крутые байки точно возле Максимиллиана. Крутых мужиков было трое. Все они были пузаты, бородаты, в кожаных жилетках на голое тело, с конфедератскими флагами на спине, и в камуфляжных брюках с высокими ботинками. Под мужиками взрыкивали классические «чопперы» с узкими длинными рулями и маленькими фарами; по улице плыл запах бензина и хорошей мягкой кожи.

— Хелло, бойз! — главный байкер чуть наклонился. — Ты же идешь в аэропорт, ноу?

— Йес, — коротко, в стиле крутого мужика, отозвался стажер.

— Подвезти? Ты порадовал миз Фредерику, и мы тебе поможем.

Надо же, как причудливо тасуется колода...

— Окей, тэнкйоу, — коротко, в стиле крутого мужика, отозвался стажер.

— Хо! — главный мотовод выпрямился, постучал рукой по седлу и объяснил:

— Наконец-то забетонировали хотя бы кусок трассы, где можно втопить.

— Не, квады тоже круто, — пробурчал второй.

— Но иногда охота вспомнить, — почесал волосатое пузо третий.

— Землю, — отрубил главный.

— Старое, — пробасил второй.

— Молодость, — вздохнул третий.

— Короче, садись!

Максимиллиан закинул автомат за спину и взобрался на высокое сиденье пассажира. Едва он успел взяться за ручки, как мотоцикл рыкнул, окутался дымом и рванул с места кометой. В аэропорту стажер оказался так быстро, что даже не успел потерять мысль — ту самую, про кем-нибудь обиженного умника.

...Некий процент умников после всех мытарств попадает в Новую Землю. И тут, внезапно, узнает, что даже на благословенном фронтире рабочие специальности нужнее, чем гуманитарные. Попросту говоря, хочешь преподавать философию? Вон там штабель досок, а вот здесь ящик гвоздей, молоток продадим в кредит. Сколоти кафедру и преподавай с нее, чего хочешь. Главное, не забудь расплатиться за кредитный молоток, а то ведь адвокатов с правами человека здесь тоже не предусмотрено...

Про молоток стажеру понравилось. Как минимум, не стыдно в дневник записать. А то и на блог. Ведь рано или поздно будет и в Новой Земле интернет.

...Минус тот, что кафедру сколачивать придется самому; а плюс тот, что преподавать с той самосборной кафедры можно именно то, чего хочешь. Марксизм-троцкизм? Да заради святого Энгельса! Фашизм-колбасизм? Kak nefig delat! Свобода же!

А на что люди могут применить абсолютную свободу, легко узнать безо всякой Новой Земли. Можно не искать вербовщика Ордена, можно не продавать "все, что нажито непосильным трудом", не закупать на выручку снаряжение и золото по жутким старосветским ценам, не катиться, задерживая дыхание, в зыбкую пленку Ворот, чтобы выпасть из них в иной мир...

Стажер обменял пластиковый жетончик на сумки в камере хранения, нашел кусочек тени в зале ожидания, уселся. Вытащил ноутбук и, прежде составления рапорта, записал мысли. Во-первых, не пропадет. Во-вторых, записанная мысль перестанет отвлекать от работы.

...Вместо сложностей переезда в Новую Землю достаточно поиграть в любую компьютерную игру, где игроков больше одного. И посмотреть на людей в полной хомосапиенсовой красе. На убийство новичков и прессование одиночек, на отношения внутри кланов и между кланами, на первобытный коммунизм в деталях и красках, на дикий капитализм по заветам бессмертного произведения "Незнайка на Луне".

Вот и получается, что рано или поздно какой-либо пройдоха, достаточно умный и достаточно подлый, соображает: а что это я сам работаю? Назовусь-ка я Великим Учителем, Сияющим Гуру, или как там еще. И пусть на меня ученики вкалывают. Я же их буду с умным выражением на морде лица просвещать в тайнах мироздания, симпатичных девчонок тренировать практически... А главное, считать выручку. Это на Старой Земле полиция могла бы явиться — а тут кто явится? У всех своих проблем достаточно! Законников нету, так что и дело на меня даже некому завести!

Вот потому-то разведуправление и занимается теперь сектантами тоже. Вот потому-то стажер Максимиллиан Сазонов, позывной Штирлиц, летит через половину мира для обычного заполнения нескольких учетных карточек.

***

Карточки над приборной доской выглядели самую чуточку странно. Ну, черно-желтые, выгоревшие — это как раз понятно, сюжеты не то пятидесятых годов, не то вообще сороковых. Вот мужчина у военной машины с открытым верхом, почти такой же "weapon carrier", какой был у спасителей в ночной саванне. Мужчина, понятно, с винтовкой, в плащ-накидке. За спиной колючая проволока и въезд в какой-то полузаброшенный город. А вот симпатичная молодая женщина, точная копия той, что сейчас в пилотском кресле. Только сфотографирована возле древнего биплана. "Поликарпов", знаменитая "кофемолка" Ночных Ведьм, ужас Восточного фронта... Мать, наверное. Или, по возрасту, даже бабушка может оказаться...

Стажер давно усвоил, "сколь пустое и бестактное занятие — доискиваться у женщины, какова она суть на самом деле", и ничего спрашивать не пытался. Сходство именно что фотографическое, но сами фото черно-белые, и кукурузник им по возрасту аккурат подходит. Старшая родственница, понятно. А мужик, наверное, геройский дед. И хватит уже на пилотессу таращиться, еще решит, что взглядом раздевают — по морде выхватить можно совсем не взглядом...

Так что Максимиллиан поудобнее откинулся в кресле, поглубже надвинул обруч с наушниками, перемотал и включил на диктофоне очередной подслушанный разговор его фигурантов:

— ...Именно этот мир он меньше всего любил. Ну, по слухам. Типа, "проклятие Конан-Дойла". Интересно, каково это: быть нелюбимым творением, ощущать себя ошибкой создателя? Даже низвергнутый ангел все-таки хочет жить!

— И чего не любил-то? Нормальный же мир!

— Да уж получше этого вашего... Прах к траху...

Неразборчивый шум, треск, лязг вилки по тарелке — микрофон оказался слишком близко, в рукаве, наверное; а вот уже можно что-то расслышать:

— ... На иных принципах. Люди думают по-другому. Верят в другое. Потому-то и важно сделать это испытание именно здесь!

***

— А почему здесь, — поинтересовалась округлая тетка-регистратор, — почему не закупились в Алабаме? Или прямо у братьев Леру?

Здесь, в Аламо, начали уже снимать кино. В самом деле, не пропадать же городу прямиком из вестерна. Фактура-натура, как отец говорит. Мало того, что домики, коновязи, террасы и балкончики точь-в-точь кино с Юлом Бриннером, так еще и люди поголовно двинуты на оружии. Стрелковый клуб тут едва ли не лучший на всех землях севернее Большого Залива, и на всех стрелковых турнирах сильнейшие противники как раз отсюда. Город Аламо в одноименном округе... Хотя тетка за стойкой отеля напоминала вылезшего на берег кита, назвать ее толстой что-то мешало. То ли винтовка, привычно стоящая в углу, не запыленная нисколечко. То ли полочка с кубками... То ли взгляд, который Максимиллиан — сам коренной новоземелец — безошибочно узнавал. Внимательный, несуетливый, не бегающий взгляд хорошего стрелка на дистанции выше средних.

— ... Десятка за ночь, завтрак включен, плюс налог... ты уже должен мне четырнадцать экю, — тетка лихо перебросила костяшки счет и выдала ключ на тяжелом брелке из отшлифованной пальцами бронзы, с выдавленной цифрой "13".

— Мы садились на вынужденную и нам пришлось немного пострелять в саванне, — ответил стажер, выкладывая монеты на стойку.

— Это я поняла. Но почему не восполнили расход в Алабаме?

— Дорого. Здесь тракт, сюда поставки напрямик из Демидовска, нормальные цены, своим хорошие скидки. Вы же знаете магазин "Пушки и ножи".

— Его все знают. А ты вообще кто? Если надеешься на скидку "для своих"?

— Я вообще сотрудник полиции. Начальник послал меня снять показания свидетелей.

— Но можно ведь было подождать устойчивой погоды.

— В деле сектанты, поэтому спешка.

Волшебное слово и здесь оказало магическое действие. Тетка понимающе кивнула:

— Мудаки, никто их не любит... Но в ближайшую неделю что-то купить можно только у Сэма. Магазин "Пушки и ножи" закрылся. Вдова продала магазин и уехала непонятно куда.

— Вдова? — Максимиллиан от неожиданности разронял звонкие монеты по стойке, одна покатилась вдоль края; тетка проводила ее взглядом и прихлопнула округлой ладонью, словно комара.

Не говорить же, что в "Gun's & knif's" точка связи!

Женщина сгребла монеты и ссыпала их в кассовый ящик, звякнула ключами.

— Кремень был мужик, никто и не подозревал, что у него рак.

***

— Никто и не подозревал, что у него рак.

— А что бы ты сделал, если бы знал? — спросил начальник разведывательного управления Русской Армии Николай Барабанов.

— Расспросил бы, — вздохнул министр финансов Протектората, обмахиваясь белейшим носовым платком. — Он же писал что-то про другой способ перехода. Без приборов или механизмов. Для которого Врата не нужны.

— Ну да, Врата не нужны. Зато в том способе необходима человеческая жертва... — Барабанов стоял у того самого распахнутого во двор окна, где видел его перед отъездом стажер, и говорил размерено, как бы убеждая себя:

— А секта и жертва близнецы-братья.

Единственная в кабинете женщина, коротко стриженная блондинка в песочном брючном костюме, покачала головой отрицательно:

— Жертва лишь таран. Предсмертный выброс энергии, накопленной ее муками, разрушает границу между слоями.

— Вот именно, Мария. Вот именно. Все сходится. Непонятные люди. Скрытность. Рассуждения о множественности миров. О демиургах. — Николай вернулся к столу, нажал кнопку одиноко чернеющего на полированной столешнице диктофона.

Диктофон сказал мужским голосом:

— ... А если вера сама по себе, то у нас именно все и получится. Сам факт, что получилось в мире, где никто в нас не верит, где все думают иначе, о другом, не такими словами, не с теми целями — доказывает, что мысли тут ни при чем, и все дело в чистой физике. Ну, говорил же Резерфорд: прибитая на дверь подкова срабатывает вне зависимости от веры в нее.

После небольшой паузы ответил голос потоньше:

— Еще ни одна вера не выдержала испытания эмпирическим способом. Думаю, тут какой-то другой механизм работает. Именно физический, просто мы его пока не видим.

Начальник разведуправления выключил диктофон, и Мария заговорила первой:

— Получается, мы страхуем новичка, что ищет этот самый механизм. Ищет, чтобы поставить его на службу... Хм... Скажем так, Аверьяну.

— Вообще-то Протекторату. Ведь Аверьян как раз в его интересах действует, — министр финансов перестал обмахиваться, промокнул шею и убрал платок.

— Назови Аверьяна хоть президентом, хоть генсеком, хоть царем — вопрос один. Или мы ему подчиняемся, или мы ему сопротивляемся. Поскольку мы никак не проверим, в чьих интересах на самом деле управляет наш всенародно избранный Аверьян, то подчиняться ему или нет — именно что вопрос нашей веры.

— Веры? Ты, начальник разведки, говоришь о вере?

— И больше скажу. Вот человек приходит на работу. И вкалывает, истово веруя в получение зарплаты. Чем технически отличается вера в зарплату от веры в божественную справедливость, в рай после смерти? Механизм ведь один и тот же! Работай сейчас — а воздание завтра. Может быть.

— Теперь понятно, — Мария посмотрела на диктофон: прямоугольный, угловатый, плывущий вдоль полированной столешницы широкой купеческой баржей.

Министр финансов поднялся быстрым движением — ни по весу, ни по возрасту — и сказал Николаю Барабанову:

— Иди-ка, ты, Коля, с этой метафизикой... — покосился на Машу и смолк.

— В Билокси, — сказал Николай Барабанов.

— А чего это в Билокси? — министр замер, нагнувшись за своим портфелем. — Решали же лететь напрямую в Порто-Франко. Билокси на тысячу километров южнее маршрута, даже самолету огромный крюк! Бог с ним, с удорожанием, не тот вопрос, чтобы копейки беречь. Но время же теряем!

— В Аламо по запасному каналу сообщили, что видели именно пару девушек, блондинку и рыжую, и пару мужчин с ними. Точно как в ориентировке. А видели всю компанию в Билокси, в порту.

***

В порту к середине дня сделалось шумно. Тутошнее солнце, бескомпромиссное, как чекисты, заняло рабочую высоту и принялось вялить под собой людишек и землю, словно за ударную работу обещали ему трудовое красное знамя.

Алексей Богданов стоял на баке, где больше всего любил встречать утро, и смотрел через борт на пристань. Хорошая была пристань, железобетонная, с большими глубинами; и сам порт жил бойко, разворотисто. Здесь были узнаваемые по силуэту танкеры, и были привычные "либерти" водоизмещением около пятнадцати тысяч регистровых тонн; и была целая линейка яхт — беленьких, красивеньких, разного стиля и разных мастеров.

А вот ни единого пакетбота или там купеческой, грузовой, скажем, яхты, чтобы паруса не игрушечные, а важнейшая часть движителя, да чтобы мотор внешнего сгорания — тут не было.

Алексей Богданов слишком хорошо помнил, как он первый раз пересек границу миров, и чего это стоило. Во что может обойтись такой же прыжок целого пакетбота с экипажем и пассажирами? Ох, мутные пассажиры! Но как можно было их там оставить? Как Вера говорила, "зажрут!"

Мысли прыгали с одного на другое, и потому Алексей даже не пытался что-то решать. Осмотрев еще раз порт — ему-то привычный, а вот его команде тут все ново, и придется немало сил потратить, чтобы люди не расползлись искать приключений — капитан приватиров сделал еще пару шагов по вычищенной палубе, глянул туда, повернул голову сюда — и почти напротив собственного пакетбота увидел в баре весьма колоритную сцену.

Двое мужчин пили за чей-то упокой; выражение лиц, взгляд, обращенный внутрь себя, торжественную строгость движений спутать было не с чем. По левую руку за столиком размещался невысокий, худой... Сперва Богданов принял его за подростка, и только всмотревшись, понял, что к персонажу точно подходят стихи: "Он старик, но по-испански, как свеча и прям, и строен. В непонятном одеяньи — то ли воин, то ль моряк".

Здесь у каждого на боку висел пистолет или даже целый автомат, но щепка-испанец, со всей очевидностью, не раз пользовался своим револьвером, и потому, конечно же, был воин. А что был он моряк, то Алексею выдал загар испанца и еще что-то неуловимое в жестах.

Напротив конкистадора восседал старик-европеец. Не слишком огромный, не чрезмерно грозный, и даже пистолет его не высовывался из расшитой позументами кобуры. Не так давно — присмотревшись, Алексей решил: не более десяти лет назад — старик этот был не старик вовсе, и тогда позумент на кобуре выглядел задиристо, вполне уместно. Стрельба как фехтование: опыт и умение важнее грубой силы, потому-то искусства эти с годами не протухают.

Собеседники выпили не чокаясь — этот обычай любой бы узнал безошибочно — закусили креветкой или местным орехом. Тут к испанцу подошел рыжий здоровяк, высотой почти до притолоки, склонился к уху и негромко доложил — именно доложил, уж капитан приватиров не ошибался в таких вещах. Испанец кивнул — рыжий отступил, вышел на солнце, показав жуткий шрам на щеке... Колорита было хоть грузи лопатами; между тем собеседники медленно склонили головы, церемонно поднялись из-за столика, уже нормальными движениями коротко пожали руки. Европеец грузно зашагал по серому бетону пристани на берег, уже частично затянутый маревом жаркого дня. Испанец, коротким взмахом ладони подозвав рыжего со шрамом, направился в противоположную сторону, на соседний пирс, где стояли не яхты, а рыболовные суда... Насколько Алексей мог видеть, конкистадор поднялся не на траулер, а на что-то более универсальное. Не слишком большой кораблик, тысячи на четыре... Пять. Можно рыбу ловить, можно груз принимать, вон стрела над широким люком. Да и туристов каких возьми, тоже краснеть не придется, ухоженный кораблик... Название Алексей разбирал долго: медные начищенные буквы горели в ярчайшем солнце, на расстоянии сливаясь в одно золотистое облако. Но вот, поднимаясь на борт, испанец с рыжим прикрыли свет, и Богданов прочитал имя кораблика. "Нинья". Третья каравелла Христофора Колумба. Ну точно, конкистадор...

— Эй, на борту! Доброе утро!

Пока Богданов разглядывал название траулера, от города подошел мальчик... Это уж точно был не худощавый старик; непонятно, почему, Алексей ощутил к визитеру неприязнь.

— Алексей Богданов, капитан пакетбота. С кем я говорю?

— Максимиллиан Сазонов, оперативный сотрудник военной прокуратуры Демидовска. У меня ориентировка на свидетелей.

Вот почему неприязнь. Интуиция не подвела. Однако, с козырей зашли, прямо так с прокуратуры и начали.

— И ордер на следственно-розыскные действия у вас при себе? — это Алексей спросил больше по инерции. У таких молодых, ретивых, всегда бумаги в порядке. Шерлок Холмс или там комиссар Мэгре сам для себя и ордер и удостоверение; мальчика же без гербовой бумажки в туалет не пустят.

Хотя вот именно у этого мальчика глазенки совершенно взрослые. И автомат на боку как часть организма: не путается в руках, углом крышки затвора под ребро не бьет. Мальчик, пожалуй, ровесник Пламена; а вот и сам Пламен, да и вся команда, высыпала на голоса, сгрудилась на палубе. Как им объяснить, куда попали? Главное, как назад вернуться, и возможно ли такое вообще?

— О! — сказал между тем парень, — вот на девушку ориентировка!

Пассажиры! Тысяча чертей, как говорит Боярский в кино. Знал же, что мутные они донемогу!

— И какого лысого вылезли на палубу, — в нос проворчал Богданов, но уже делать было нечего: прокурорский гонец заметил цель и навелся, как акула на кровь:

— Товарищ капитан! Мне только показания снять, они свидетелями по дорожному грабежу проходят. Я могу даже на борт не подниматься, если это для вас так важно.

Алексей рефлекторно поискал на боку пистолет. Это как: на борт не подниматься? Уж если прокуратура кого-то шлет, гонец ее все облазит, в каждую щель сунет нос — ведь можно контрабанду найти, можно нарыть всякие нарушения пожарной безопасности, экологического регламента, правил транспортной инспекции, да мало ли еще чего? У телеграфного столба и то куча связей в верхах! Окопался, падла, еще и с уклоном от генеральной линии... Короче, пес его знает, кто мутнее: пассажиры или этот мальчик прокурорский.

— В моем присутствии, — Алексей обернулся:

— Игнат! Всех по каютам.

Люди, конечно, злы: близок локоть. А только ведь на берегу этом деньги не такие, язык не такой; наверняка и понятия отличаются. Если уж оперативные сотрудники в прокуратуре завелись, так и законы наверняка подкручены. Не зная тонкостей, легко на долги попасть. И как потом искать застрявшего в кабаке человека, вынимать как? А и не бросишь, потому что экипаж ведь, команда!

Люди это все понимают; но инстинкт же. Вот он берег, рукой подать! Чего капитан маринует нас в раскаленных солнцем клетушках?

— А вас я попрошу остаться, — сказал Богданов пассажирам, и удивленно заметил, как прямо-таки содрогнулся от невинной фразы прокурорский гонец.

Разместились на палубе. Сотрудник не доставал бумаги, привычного вида дипломат не открыл даже. А вынул сразу коробочку с экраном, пощелкал кнопками, озвучил протокольную фразу: день, год... Ничего знакомого, как отметил про себя Алексей. Тут Сазонов уставился на пассажиров... Всмотрелся в свою коробочку... Алексей-то узнал в приборе обычный китайский фотоаппарат-мыльницу; но самое интересное, что и пассажиры, видимо, тоже штуковину опознали, глаза от удивления не выкатывали.

— Стажер Максимиллиан Сазонов, — представился сотрудник и протянул коробочку ближе к гостям:

— Пожалуйста, назовитесь вот сюда, тут микрофон.

Хм. Так у него это не только фотоаппарат, но и диктофон... Алексей что-то слышал о подобных устройствах, но в его время они были еще дороговаты для стажеров. И уж тем более, не покупали такое для служебных целей. Утратишь — это же сколько придется отписываться!

А ведь скис мальчик. Не поймалась рыбка, не те люди. Видно по лицу. Слушает без капли азарта, вопросы чисто по карточке задает, ни грамма интереса... Поминутно сверяется с фотографиями на экране... Краем глаза Богданов заглянул в экран — там, вопреки ожиданиям, были не фотографии, а вообще какие-то синусоиды.

— Не совпадает, — уныло выдохнул стажер. — Напрасно я вас побеспокоил. От лица военной прокуратуры Демидовска приношу извинения за причиненные неудобства.

Тростинка-блондинка Хендрикка поглядела на спутника, для чего девушке пришлось заметно поднять голову. Здоровяк Андрей сначала взъерошил русые волосы, потом, наоборот, пригладил. Сэм, которому нипочем казалась местная нестерпимая жара, буркнул неразборчиво на личном диалекте английского, потрепал черную шерсть Сокса. Пес, в свою очередь, зевнул, вывалил адски красный язык, похлопал глазками: сам вижу, хозяин, приплыли. А что делать? Сам думай, я же, как-никак, собака!

— А что не совпадает? — на правах капитана спросил Алексей.

— Звуковая характеристика голосов не совпадает. Будь у нас хотя бы снимки... Мы ищем вообще-то свидетелей по факту дорожного разбоя. Вы же понимаете, насколько это важно здесь, в Новой Земле.

— Мы... Весьма недавно здесь, — Алексей почуял возможность узнать побольше и жестом остановил собравшегося было возмутиться Андрея.

Стажер все-таки открыл дипломат и вынул пачку ярких буклетов:

— Памятки для переселенцев. Обязательно прочитайте! У нас тут много разных зверей, насекомых... Честно говоря, и не думал, что понадобится. Ну ладно... Раз уж я сделал крюк в полтыщи верст, я хотя бы установочные запишу. Капитан?

— Да.

— На борту рыжие девушки есть?

— Нет. И не было никогда.

— Это, наверное, вчера за портовым сбором приходили, — сообразил Андрей. — Капитан спал, и Дрика приняла счет. А приходила такая, огненно-рыжая фигуристая ирландка, прям как в кино.

Здоровяк повернулся к стажеру, взявшись за отвороты кожанки:

— Ваш сотрудник и заметил. Но понять, где кто, ума не хватило.

Алексей дернулся было — но стажер пропустил резкие слова мимо ушей:

— Пожалуйста, назовите разборчиво ваше имя... Возраст... Гражданство...

— А место рождения?

— Здесь Новая Земля, разве вам не говорили на базе? Все, бывшее до перехода, там, за Вратами, остается. Спрашивать вас о прошлом не позволено никому.

— Шумно было, когда переходили, — спешно встрял Алексей. — Не все мы поняли, да и поверить нелегко... Сам, что ли, не помнишь?

— Не помню, — улыбнулся стажер, — и не могу помнить. На момент перехода мне было четыре года. Вырос я уже здесь.

Парень быстро заполнял привычный бланк обыкновенным карандашом, щелкал своей хитрой коробочкой. Пассажиры, успокоившись, отвечали уже без камня за пазухой, так что дело спорилось. Богданов листал красочную памятку, отпечатанную на великолепной бумаге. Дивился местному зверью и думал. Чем платить сбор за причал? Здесь не принимаются ни деньги Новой Фактории, ни деньги старой Земли, да и нету их... Срочно продать груз? Так ведь "Аглая" приватир, не Верина яхта с бочками вкуснейшего сидра. Какой у приватира груз? Пушки смешного для местных калибра. Древние однозарядные ружья. Еды немного, да ружейные припасы. И кому тут нужны пулелейки, снаряжаемые капсюли, патроны с дымным порохом, короче: оружие времен Луи Буссенара и Жюль Верна? Судя по тексту памятки — а особенно по фотоснимкам того же, к примеру, рогача — тут места для автоматов!

Хм. А если антиквариат? Особо мощные ружья на крупную дичь? Вроде как эксклюзив, стилизация под викторианскую эпоху, стимпанк? Вон, двигатель Стирлинга на борту полностью аутентичный, действующий. Моторист при нем дело знает. И вся команда с парусами ловчее всяких местных, здешние-то все на дизелях, запах соляры над гаванью ни с чем не спутаешь. А паруса — это не только ценный мех, в смысле белоснежной романтики — но и три! А то и четыре! Тонны сбереженного за рейс недешевого топлива.

Как бы у хлопчика цены выспросить, чтобы не взъерошился раньше времени?

— Ну ладно, — дописав третий бланк, стажер выпрямился. — Благодарю за помощь. Так, напоследок... А документы ваши можно глянуть? Без обид, начальник же не поймет меня, если доложу, что даже ай-ди не видел.

Пассажиры опять переглянулись — быстро, тревожно! — и даже прокурорский мальчик все понял, и Алексей выругался про себя: а ведь почти соскочили. Ну, сейчас тебе нарисуют цены. Оптом и в розницу. Если еще этот нервный Андрей буром попрет...

Но Андрей неожиданно спас все дело, заговорив глухо, сдавленно:

— Парень... Ты уж прости, но спорю на что хочешь, такого урагана ты не видал никогда!

— Ага, — встрепенулся жилистый американец Сэм. К его легкой зеленой куртке и штанам, к бурой дубленой шкуре так и просилась "черная злая винтовка", шнурованные "джангл-буттс", карта "туз червей" за резинкой, на боку зеленой каски. Представить Сэма патрулирующим дорогу между Сайгоном и Меконгом получалось без малейшего усилия.

— Ага, — повторил Сэм, успокаивая зарычавшую собаку, — это был ураган, да. Ураган!

***

Ураган стихает. В бухте крутится-вертится и беспорядочно плещется мелкая волна, в сером рассвете катком блестит залитый водой бетон пирса. Вот же он, пароход наш желанный, рукой подать. Чертова "Алисия", до нее всего тридцать метров, это несколько секунд бега. А толку? Что толку бежать, в борт ее целовать? Да и столько не пробежим, тут уж будьте уверены, никаких вариантов... На крыше вагончика три морфа самое меньшее... Что же делать, что же делать, а?

Подскочил к фасадному окошку, аккуратно через него выглянул. Дождь все слабее, видно уже хорошо, далеко видно. Ни души на палубе, никого за стеклами надстройки, ни огней, ни движения. Мертвяк поодаль на пирсе, метрах в ста, таращится прямо на вагончик. Не выдержал, на этом ходячем трупе выместил злость, угодил ему в башню с пары выстрелов, тот свалился мешком.

Над головой снова зашуршало, и я отскочил на исходную. Ничего не произошло, разве что я сказал: "Ошибочка. Четыре."

Где же такая пропасть мутантов отъелась, а? Мы же еще двоих загасили, это что, их не меньше шести было?

- Андре... — жалобный голос Дрики.

— Что?

- Придумай что-нибудь, пожалуйста, — она чуть не плачет. — Всегда ты что-то придумывал, они же сейчас уйдут, слышишь?

И Сэм подтвердил кивком, очень мрачным.

Гадство, как я не услышал раньше? На "Алисии" работал двигатель. Тихо, или просто на грани инфразвука, не улавливаемого человеческим ухом, забиваемый ветром и шумом дождя, но точно работал. Не какой-нибудь там вспомогательный, а главный, судовой. Просто так весомо, сотрясая причал, только большой двигатель способен бухать, я хоть и сухопутный насквозь, но понять нетрудно. Собираются отчаливать. Они собираются домой, в Роттердам, или куда там еще, на свои Филиппины. Сейчас уйдут, и я даже не узнаю, куда они собирались, а мы останемся здесь, в этой фанерной будке, обложенные группой мутантов. Прокатился из Юмы, называется!

Дрика уже всхлипывает. С начала самого держалась молодцом, а теперь все, расклеилась.

— Тихо! — уже рявкнул я на нее. — Соберись! Иначе не только судно уйдет, но еще и нас пожрут! Соберись, кому говорю!

Сэм в диалог не вмешивался, смотрел в окно издалека с таким видом, словно ничего не слышал. Потом вдруг вскинул винтовку, выпустил куда-то короткую очередь. Дрика встрепенулась, обернулась к нему. Сэм покачал головой сокрушенно:

— Не попал. Спрятался.

Придумать, что-то придумать... Голяк. Nada. Йок. Nothing. Перед глазами крутится идиотская картина: мы все бежим, паля изо всех стволов на все стороны, к борту парохода, и там кричим и скачем, типа привлекаем внимание. Чудная картина, хоть клип с ней снимай для песни... не знаю для какой, хоть в "Лесу родилась елочка", мать ее в душу!

В такт мыслям я еще раз врезал ногой в стену, а потом, чтобы хоть как-то сбросить излишек злости, несколько раз стрельнул в потолок, надеясь хотя бы зацепить засевшую там тварь, но не добившись абсолютно никакого эффекта.

"Алисия" отваливала. Медленно-медленно, боком от причала. Перебитые или перерезанные толстенные канаты свисали с пирса в мутную воду.

— Да куда же вы, скоты? — заорал я в окно. — Вам именно сейчас подперло, а? Вы вчера уйти не могли, чтобы мы тут не зависали, а сегодня подождать в падлу?

Кричал я по-русски, все равно меня никто на судне не услышит. А и услышит, ему на все мои крики наплевать. Я кричал потому, что ничего другого мне не оставалось. Дрика плакала молча.

Просвет воды между причалом и бортом судна становился все шире и шире, и с каждым сантиметром надежда попасть на борт "Алисии" становилась все призрачней и призрачней.

Потом раздался короткий глухой стук, словно отбойный молоток заработал. Басовито так, солидно. Что-то мелькнуло перед окном, с глухим стуком врезавшись в бетон. А отбойный молоток продолжал колотить с короткими промежутками, время от времени выбивая гулкую дробь из металла контейнеров. Затем к отбойному молотку присоединился молоток поменьше, уже не вызывавший никакого сомнения, что это пулемет. Два пулемета вперегонки лупили по мутантам. А по кому они еще могли здесь стрелять?

Наплевав на все предосторожности, я подскочил к окну. Так и есть, прямо под ним лежала изорванная тяжелыми пулями туша, слабо шевелящаяся, но явно не способная к передвижению, да и вообще к любым действиям, ее словно клещами изорвали на еле соединенные между собой куски.

Подняв глаза, я увидел живых людей на самом верху судовой надстройки. Именно там сверкали два трепещущих огня дульных вспышек. И люди меня увидели, потому что один из них помахал мне рукой.

— Спасибо! — хрипло крикнул я, устав уже от собственного ора. — Спасибо, мля, благодетели! Спасли, мать вашу в душу! Тьфу на вас! Вы раньше этого сделать не могли? А? Чтоб у вас хрен на лбу вырос! Уроды! Скоты!

Я не помню, что я еще кричал, помню только дикую головную боль, трясущиеся от избытка адреналина руки, круги перед глазами. И боль в горле, надорванном глупыми и смешными, если смотреть со стороны, усилиями.

"Алисия" уходила дальше и дальше, пулеметы так и продолжали бить с надстройки, прикрывая нас, пытаясь настигнуть прячущихся тварей. А люди продолжали махать нам руками, словно в издевку.

Привел меня в чувство Сэм, похлопавший по плечу.

— Заткнись, — сказал он. — Просто заткнись. Пулеметы отогнали тварей, мы можем добежать до машин.

Я сначала даже не понял, что услышал. Каких машин? Зачем теперь машины? Ведь мы же ехали к пароходу, вот этому, который теперь отходит. Зачем нам теперь-то машины?

— Пошли, — сказал Сэм.

Туман в мозгах начал рассеиваться, словно в черепе кто-то вытяжку включил. Сознание начало фокусироваться. Машины. Защита. Патроны. Скорость. Быстрее мутантов.

— Дрика, — повернулся я к девушке. — Хватай кота, и бежим.

Только сейчас заметил, что лицо у нее мокрое от слез, все в красных пятнах, глаза опухли, а губы некрасиво искривились. Она плакала совершенно по-детски, как первоклашка.

А затем был момент абсолютной ясности сознания. Мы бежали к машинам в обход вагончика. Я замыкал нашу микроколонну, вертясь юлой на бегу и наставляя ствол карабина на все подозрительные места.

— Эй! — заорал кто-то, и я чуть было не влепил на голос. — Эй, на берегу! Сюда, к нам! Прикроем!

Ничего вообще не понимаю. Совсем крыша от горя съехала? Ведь не было его, секунду назад чистая вода у причала; разве что шквал, дождь...

— Сэм, ты это видишь?

— Яхту? Вижу!

— Откуда? Только что же не было?

— Наверное, выскочила из-за тех пароходов, у конца бухты. Нам было не до них, мы туда почти не смотрели.

— Живее там! К вам сползаются!

Дрика остановилась у машины, смотрит непонимающим взглядом. А у меня, наверное, взгляд не лучше. "И тут ко мне внезапно подкрался слон", вот как это называется.

Яхта уже медленно движется в метре от пирса. Так-то вполне грамотно выбранный кораблик. Если умеючи, то парусам ведь солярка не требуется. И не боятся они выходить практически в хвост урагана... И вообще, какой-то великоватый кораблик... Стой, у него мачты голые, на моторе идет. Ровно идет, как по шнурку. Ничего себе там рулевой!

Почему-то именно эта вот лихость и показалась мне важной.

— Сэм, держи берег. Я первый, затем Дрика, потом ты.

Сэм кивнул: понял, мол. На яхте открыли створку в фальшборте, где обычно спускают вниз трап, но сам трап или сходни не двинули.

Как нас там встретят? Из каких резонов спасают? Может, все-таки лучше самим, на машинах?

Поздно думать, вон сколько черных фигур прыгают с контейнера на контейнер... Надо прыгать самому, нечего тянуть время. Любой порыв шквала навалит яхту на пирс, и тогда снова облом... Как бы от этой радости сердце не встало... Не думать, не сейчас. Разбег, прыжок.

— В сторону!

Отскакиваю вправо — Дрика приземляется мне почти на пятки — кот вылетает у нее из рук и торпедой кидается в надстройку загадочного кораблика. Хороший знак — или мне просто хочется в это верить?

Сэм перекидывает лязгающие сумки, потом разбегается и прыгает сам. Рослые дядьки классически-пиратского вида, разве только без кортиков, ловко захлопывают фальшборт, и один из них нетерпеливым жестом отстраняет мои вопросы:

— Потом! Все потом! Сейчас надо поскорее на глубокую воду, тут волной обо что невидимое шваркнет, и поминай как звали!

Поворачивается к надстройке, легко перекрывает голосом шум ветра:

— Машина! Полный!

А вот наши машины, оставшиеся перед офисным вагончиком, затягивает жемчужным занавесом дождь.

***