Часть третья. Пепел

Нескольких секунд Белому Клыку хватило, чтобы из леса придвинуться вплотную к стене шахты. Адам забежал по склону на крайнюю правую вышку, двумя движениями клинка развалил пулеметчиков, а сам пулемет ударом ноги сбросил наружу. Принял нестройный залп — Аура полыхнула багрянцем, Адам почувствовал как бы легкий зуд в пальцах. Его Проявление — накапливать силу вражеских ударов, чтобы потом выплеснуть в одном сверхмощном движении. Но сейчас держать сосредоточение времени не было, и Таурус просто ухмыльнулся: стреляйте, дурни, запас Ауры мне пригодится. Рывком добежал до зенитки над воротами — тут на него насели сразу два охранника, каждый с открытой Аурой. Левый занес громадный цеп, правый выстрелил из дробовика в протезе правой руки. Снова вспышка багрянца: сноп дроби Адам принял Аурой; от цепа отпрыгнул — и тут же длинным выпадом пробил правому горло. Левый попытался сломать протянутую на выпаде руку — но по стене уже взбежал Амон и мощным пинком сбросил охранника в шахтный двор.

Левая вышка окуталась дымом — по ней врезали ручным гранатометом; в отделении он был единственным, и Таурус приказал его не беречь. Пулеметчики выпрыгнуть не успели... А это вам Белый Клык, суки! Это вам не шахтеров давить штрафами!

Адам спрыгнул внутрь, приземлившись на пытающегося встать охранника — тот содрогнулся и затих уже окончательно. Таурус обернулся к воротам и мощным выбросом Ауры проломил створки, по которым во двор побежала штурмовая группа.

Из бойниц казармы застучали пулеметы — больше двух. Таурус опять прикрылся Аурой; правое отделение штурмовиков застригло на месте.

Ошеломленные фавны в оранжевых касках так и хлопали глазами посреди двора. В их сторону пока не стреляли, но такое счастье не могло длиться вечно, и Амон заорал со стены, перекрыв даже рокот собственной цепной пилы:

— Всем лежать! Белый Клык! Всем лечь! Прячьтесь в камнях!

Над казармой взлетела тревожная ракета; высунувшегося сигнальщика снял кто-то из отделения слева — те с самого начала показались Адаму потолковее. Шахтеры, наконец-то сообразившие ситуацию, повалились и поползли к жилым блокам.

Из ангара с ревом выскочил грузовик — сперва проехал по упавшим воротам, потом по ползущим шахтерам, те истошно заорали. Среднее отделение штурмовиков брызнуло врассыпную, грузовик проскочил под аркой — тут на него свалился Амон и своей длиннющей пилой развалил крышу кабины вместе с водителем. Грузовик вильнул, свернул на вырубленную полосу, несколько раз прыгнул на пнях, пока не влепился карданом в самый прочный и не заглох от удара.

Амон, успевший соскочить на грунтовку, не стал отряхиваться. Его командир уже бежал по крыше казармы, взмахами клинка расшвыривая отчаянно трусящую охрану. Бойцу с открытой Аурой может противостоять либо такой же боец, либо тяжелое оружие, простому человеку только сдаваться или убегать. Амон перехватил пилу поудобнее и присоединился к уцелевшим из правых:

— Чего встали? Это война! Ты, ты — раненых подобрать, безнадежным нож милосердия! Остальные за мной! Нашу цель никто не отменял!

Таурус вломился в надстройку для управляющих — судя по заячьему визгу, перекрывшему даже вопли раздавленных шахтеров, код к сейфу скоро будет. Амон повел штурмовиков к рыжему четырехгранному стакану копра, останавливаясь на мгновение, чтобы прекратить мучения задавленных. Левое отделение уже потрошило склад Праха — ну точно, самые толковые, кто там десятник? Малявка с жабрами? Сказать Адаму, пусть займется девкой, потенциал есть, боец с Аурой лишним не будет...

Амон замер, почувствовав чужой взгляд... Слева, с юга. Из казармы целятся? Ушел в перекат и поднялся уже под самой булыжной стеной; ощущение исчезло. Из куба казармы больше не стреляли — среднее отделение по плану забралось на крышу, Таурус по тому же плану выбил для них люк.

В люк запрыгнул первый штурмовик, бухнул каблуками в пол — на него только начали оборачиваться, он же сходу разрядил дробовик в спину пулеметному расчету. Второго штурмовика приняли в четыре ствола; на доски повалился уже труп. Охранник замер на мгновение, поняв, что на линии огня свой — за эту секунду первый штурмовик вбил ему нож под шлем, в подбородок. Тут же самого его дернули за ноги, а упавшему сломали шею футбольным ударом ноги. Но в люк успели протиснуться сразу несколько фавнов, каждый из которых взял одного противника. Их дробовики грохнули залпом — средний штурмовик повалился; угодившая рикошетом точно в переносицу картечина разнесла дешевенькие строительные очки. Ни стрелять, ни зарядить было никак — трое фавнов тыкали длинными ножами, два уцелевших охранника пытались отмахиваться скамейками. Третий с пола дал очередь под большим углом, чтобы пули шли в деревянную крышу, а не рикошетили от каменных стен — фавн, заглянувший было в люк, повалился трупом на голову товарищу; и пока товарищ спихивал тело, защитник шахты убил его богатырским размахом скамьи, прямо в висок, получив тотчас же и сам нож под кирасу.

Оставшийся одиночка ловко защищался скамьей, подставляя ее под выпады ножей; но фавнов было двое против одного. Второй неспешно перезарядил прахобой и в упор положил последнего. Выдохнул, утер лоб — тут распахнулась маленькая дверца радиорубки в торце казармы, высунувшийся оттуда радист врезал очередью, с перепугу на всю железку. Фавны прыгнули кто куда; радист, по неопытности, задрал ствол слишком кверху и потому же высадил весь магазин сразу. В ужасе и злобе фавны даже забыли, что вообще-то радиста приказывали брать живым.

Никто в отряде так и не узнал, что яростное сопротивление охраны не пропало даром, что за минуту до гибели радист успел вызвать на помощь болтающийся где-то рядом крейсер Атласа.

***

Крейсер Атласа разворачивался над "Парусом", над громадной рыбиной в сверкающей радиационной броне. Офицеры стеснились на высадочной палубе, глядя вниз через решетки.

— Металл! Их корабль — тысячи видов металла. Их корабельная архитектура — свет и сталь. Но какая сталь! Как вам, например, титан, вспененный в аргоновой среде? Прочностью не слишком уступит сплошному, зато вес на девяносто процентов меньше, а теплопроводность чуть ли не как у древесины. Вместо стекла в окнах аморфный прозрачный алюминий, пуля не берет...

— Где у нас вытертая пальцами кнопка, у них рубильник либо клавиша, которую ударом ноги сломать невозможно! Кнопки вычислителей с серебряным покрытием, для дезинфекции. Краны в умывальниках — бериллиевая бронза, ножи фосфатированная бронза, дверные ручки гримм-знает-какая-еще бронза! Контактные группы — золото и платина, причем по их отношению видно, что буквально в цену грязи. Пластиков нет! Натуральная кожа, натуральная морская губка, все остальное — металлы.

— Сопла маршевых двигателей понятно, самое лучшее. Но даже их внешняя обшивка — шедевр. Прочность само собой, а теплоизолирующие свойства, достаточные, чтобы не сгореть об атмосферу! А защита от излучений — чем они поглощают поток частиц, как рассеивают, куда отводят потом, чтобы не фонило? И все это при меньшей толщине, чем нижняя лобовая деталь нашего тяжелого бота!

— Вывод?

— Если мы предположим, что праховая пушка пробила их внешнюю обшивку... Допустим, что главный калибр, совокупным залпом в одну точку. Верится с трудом, но даже пусть пробила... Командир, их корабль не горит внутри. Там просто нечему гореть. Одеяла в каютах, все! Книжка у тонколицего навигатора — полупрозрачные листы бериллиевой бронзы. Картины на стенах — и те нарисованы расплавленным камнем. А про их электронику вам сейчас доложит сержант.

— Сержант боевой части три, артиллерийская разведка. Господин капитан-коммандер...

— Без чинов, без жевания соплей.

— Есть! Вот мы стоим где-то в коридоре, в недрах их вычислителя. Он громадный, там внутри ходить можно! Спрашиваю: какая мощность? Называет цифру настолько маленькую, что я переспрашиваю трижды. Любой наш свиток уделает весь их корабль с огромным таким отрывом. Смотрю на него с жалостью. Он смотрит с недоумением. Потом вынимает пластинку, говорит: память. Размером так... Ладонь. Емкость — чуть больше полуста тысяч знаков.

— Что-о-о?

— Вот и я не поверил. Говорю: что же так убого? А собеседник, не меняясь в лице, роняет эту пластинку на палубу с металлическим звоном, наступает каблуком — пластинка даже не гнется. Поднимает, отряхивает, втыкает в ножевой разъем, даже не переключая питание — мигает зеленый! Он это на горячем вычислителе делал, представляете? На работающем! Только тут до меня дошло, насколько их агрегат неубиваем. Чтобы его вырубить, его мало прострелить насквозь. Они просто заменят все такие пластинки по траектории снаряда, и полетят себе дальше. А их операционка даже не перезагрузится! Потому что у них нет операционки!

— Это как вообще?

— А вот как. Если нужно что-то вычислять, программа загружается с внешнего носителя, данные оттуда же. По завершении работ результат сохраняется на внешнем носителе. У них операционная система внешняя, как у опарыша желудок. Человек-оператор называется. Так что взломать их можно только плоскогубцами!

— Пожалуй, их гипотеза верна.

— Какая?

— О нашем происхождении с Земли. Слова языка, некоторые понятия, наименования вещей. И вот — у них, как и у нас, цвет нормальной работы зеленый, цвет неисправности — красный... Но что по главному?

— Люди?

— Да, разумеется.

— Про внешность говорить?

— Обязательно, сравним впечатления.

— Очень спортивные. Как по мне, чересчур. Словно сжатые пружины: на всякое дело готовы. Черты лица четкие, а вот выражения лиц постоянно какие-то расслабленные, что ли, такие, знаете...

— Безмятежные.

— Точно! Как будто им никогда не приходилось кривиться от боли, ужаса или ненависти, сутками ходить хмурыми, ожидая вердикта начальника или приговора суда, или решения доктора.

— Они вообще очень спокойны. Глубоко, глубоко внутри. Они давно все решили, выбрали путь, уверены в его правильности, важности, в том, что их выбор всеми признан достойным, что их место в стае никем не будет оспорено. Что все их усилия осмыслены, все жертвы оправданы. Рядом с их спокойствием наш десант выглядит просто дрессированным. Понимаете, мы как бы умело терпим боль, скрываем ее. А у них нет самого источника боли.

Вот как бы объяснить... Понятно, что у них нет никаких проблем с едой, одеждой, жильем — ну, какие там у них есть еще материальные блага. Флот всегда элита, тем более, звездный. Наш экипаж тоже ведь не обижен жалованьем и льготами. Но гости уверены, что свои никогда их не обидят, не оскорбят, не бросят и не разменяют во имя высших политических интересов.

Например, их штурман спокойно докладывает капитану: я ошибся. Он уверен, что командир поможет ему и направит, а не будет орать, объясняя, какой тот дурак. В свою очередь, капитан спокойно может повернуться к подчиненному спиной, не опасаясь подсиживания или подставы.

— Специфика службы на конкретном корабле. Хороший капитан, хороший адмирал... Или кто там у них этим заведует. У нас тоже имеются экипажи, в которых отношения примерно такие же крепкие.

— О нет! Мы же общались через машину-переводчик... Тоже, кстати, вопрос: как они, с такой мизерной памятью и вычислительной немощью, создали вполне приемлемый словарь, и так быстро? Что у них там, экипаж переодетых профессоров?

— Не отклоняйтесь. Вы говорили об отношениях в экипаже.

— Дело именно в том, что у них отношения хорошего корабельного экипажа распространены на всю планету. Там каждый — член экипажа планеты Земля.

— Это абсурд!

— Секта Свидетелей Волшебника в планетарных масштабах?

— Выдумка!

— Фантастика! Есть всего два способа мотивации: гримм и Прах! Страх и личная заинтересованность в чем-либо!

— Думайте как угодно. Когда мы составляли словарь, я видел, каких понятий нашего языка у них нет, а каких понятий их языка нет у нас. Все обстоит именно так.

— Но как обеспечивается контроль?

— Как происходит распределение ресурсов, кто сидит на этих потоках?

— Кто делает неприятные, грязные работы?

— Как обеспечено равенство? От каждого — норма, каждому — пайка? Так у нас этот "kommunism" в любой тюрьме!

— Господа офицеры, я-то, в отличие от них, не переодетый в астронавта профессор. Могу лишь предположить, что наши гости не отказывались от вечных истин, а нашли какой-то способ запрячь гримм и Прах в одни оглобли. Визитеры и в самом деле чего-то боятся, а чего-то страстно желают. Но все то, чего желаем и боимся мы, гостям просто неинтересно. Как будто это все ими видено, испытано, измерено, взвешено — и сочтено легким.

— Признайтесь честно, это самое обидное?

— Признаюсь честно: да.

Заревела сирена боевой тревоги. Крейсер ускорился. Офицеры разбежались по заведованиям. На высадочной палубе, откуда был хороший обзор вниз, остался только адъютант Винтер Шни вместе с ней самой.

— Мы опоздали, — Винтер опустила свиток с очередным сообщением. — Белый Клык все-таки напал на шахту. Пойдемте к артиллеристам.

— Мы не будем высаживаться на шахте?

— Там уже делать нечего. Пока мы дойдем — полчаса минимум — Белый Клык уже свернется.

— Но как же шахтеры? Тут полно гримм!

— А Белый Клык это не интересует. Скорее всего, шахтерам оставят оружие убитой охраны, ну и укрепления шахты Клык вряд ли уничтожит. Белый Клык возьмет Прах со склада, подорвет насосы — без постоянной откачки шахту через несколько суток затопит, и все оборудование в штреках придет в негодность. Еще хуже, когда вода серьезно пропитает грунты. Заново раскопать обрушенные выработки можно только вручную, а это сразу крест на всей затее.

— Допустим, шахтеры отбились?

— Отбились, не отбились — Белый Клык все равно пойдет на промежуточную базу. На то самое село. Не будь сообщения от разведки, мы могли бы сутками прочесывать лес, а Таурус бы ржал над нами со стены деревни, жрал колбасу из погребов, запивал сидром и спал на чистых простынях. Идемте, наблюдать лучше с мостика.

— Наблюдать... Не высаживаться?

— Лейтенант, — Винтер положила руку на эфес:

— Подумайте головой!

Развернулась и пропала в люке.

Лейтенант глянул на пустую десантную палубу. Десант вон, внизу. Сторожит "Парус". Боты там же. Не то, что прочесывать — оцепить село не хватит людей.

Офицер тоже подошел к люку и влез на палубу универсальных орудий. Калибр не ахти, настильность приличная. Зато скорострельность выше всяческих похвал. Вон как суетятся, по восемь человек в расчетах, из них только на заряжании целых двое. Лейтенант пробежал ходовой галереей — никто не обратил на него внимания. Звенели сигнальные звонки, урчали конвейеры с полузарядами. Белое форменное пальто Винтер уже исчезало в следующем переходе.

А ведь в этом селе наверняка хорошая крепкая стена — иначе бы они тут не выжили. Сильно уж далеко. Пока они строили стену — а это несколько лет при любом раскладе — где прятались от гримм?

Лейтенанту сделалось жарко и тесно в горле. Следующий переход, бронедверь, пять секунд ожидать открытия ригельного замка.

В убежище они прятались. И зенитка там, наверняка, имеется.

Убежище строится так, чтобы его не развалил ни голиаф, ни грифон, чтобы в него не проникла стая неверморов. Следовательно, скорострельные универсалки его только поцарапают.

Ригельный замок отошел. Броневая труба с редкими светильниками в решетках. За броней слева и справа чуть слышно скрипят конвейеры полузарядов, дальше перегрузочное отделение, где заряд соединяется. Огненный Прах, электрический Прах, гравитационный Прах смешиваются в стаканах из нейтрального пластика и передаются на следующий ярус — к зарядным каморам главного калибра.

Винтер могла бы расковырять убежище глифами — семейным Проявлением она владеет превосходно. Но Таурус не будет смотреть на это сложа руки, а одного лейтенанта, даже зверски крутого, на весь остальной отряд Белого Клыка все-таки маловато. Это же не кино, это бой на улицах, где из любого подвального окошка могут сунуть палку в ноги, из-за любого угла выстрелить в спину. Агент сообщил: полусотня. Допустим, они понесли потери на шахте. Скорее всего, нет — частная охрана отмороженным штурмовикам не соперник — но даже если!

Ботинки лейтенанта гремели по рифленому железу перехода, пахло нагретым железом, Прахом, отработанной смазкой — и еще чем-то кислым, неприятным, чему лейтенант никак не мог определить названия.

Допустим, Клыков осталось три десятка. Или даже два. Допустим, они двинулись крышей и не берут сельчан в заложники, а почему-либо выходят на честный бой. Все равно — стольких лейтенант не удержит.

Адам Таурус достаточно серьезный противник даже для Винтер Шни; причем на семейство Шни полевой командир Белого Клыка особенно зол. Корпорация Шни — монополисты на рынке Праха, их недолюбливают и опасаются даже богатые. Все прочие ненавидят Шни без изысков.

Броневая труба закончилась еще одним ригельным замком. За ним короткий вертикальный ход на крыло запасного поста управления, а оттуда уже галерея с хорошим видом на левый борт. Крейсер набрал скорость, зеленые склоны внизу сливаются в полосу.

Снять роту десанта — гримм побери потерянное время, за которое Таурус вполне может смыться — но единственного визитера из космоса захлестнет черной волной, как только что было!

Перед массивной дверью рубки лейтенант вдруг понял, что решение известно и даже несложно. Только почему-то никак не выговаривается вслух.

***

— Я читала ему вслух...

— Кому, Блейк?

— Адаму Таурусу! Я была в Белом Клыке! Вот!

Блейк сорвала бант — под ним были почти такой же величины кошачьи уши.

— Я ушла именно вот из-за этого! Адам был моим парнем. Это его тело сейчас ищут, переворачивая трупы палками...

Село Кленовая Осень, конечно, большое. Девять улиц, кольца домов, стадион, рядом с ним самый большой дом, на зиму назначаемый школой. Церковь. Здоровенный гараж для общественных комбайнов. Гаражи личные. Зерновой ток, лиловые цилиндры зернохранилища, коровники, конюшни, опять же.

А когда на центральную площадь обрушивается полный залп тяжелого крейсера, село внезапно сжимается до маленькой чаши. В чаше, отражаясь и умножаясь многократно, раскручиваются пружины Праховых зарядов — все, что лучшие умы военно-инженерной Академии насовали в боеголовки. Что там осколки-ударные волны — на волю вырываются сами стихии!

Все, что имеет массу, гравитационный Прах скручивает и выжимает, как белье после стирки. Все, что может гореть, огненный Прах превращает в белое пламя. Все металлы электрический Прах использует как иглы разрядника или как нить накаливания громадной лампы — а что эти металлы на телах или в зубах... Ну, не повезло.

Вайсс не хотела знать, сколько было залпов.

Блейк, оказывается, не просто фавн, о чем все давно догадывались, но помалкивали. Тихоня Блейк, оказывается, бывшая террористка и убийца из Белого Клыка.

Но тут убитых больше, чем весь Белый Клык может напластать за год!

— ...И вот я не знаю, чего мне хотеть! Чтобы тело нашлось — или чтобы не нашлось?

Внутри кольца защитных стен топорщилась неровная смесь обломков, пепла и чего-то еще — Вайсс не хотела знать, чего!

До места падения метеорита они так и не дошли. Ближе к вечеру над головой промчался крейсер Атласа — так спешить он мог только в случае большого прорыва гримм, поэтому обе команды живо подвесили лишние вещи на дерево, чтобы не растрепали звери, развернулись и побежали...

Успели, чего уж там.

Правее на уцелевшем куске стены прижались друг к другу Нора и Рен. Руби уткнулась в живот старшей сестре, и Янг механическим движением гладила ее по темным волосам; волосы самой Янг светились ярким золотом гнева. Пирра, позабыв про все, повисла на Жане и тихо плакала, напрасно надеясь, что Руби этого не слышит; остолбеневший Жан впервые почувствовал себя хоть в чем-то сильнее напарницы.

Хоро и капитан стояли внизу, в проломе стены. Капитан матерился в нос:

— Знал бы, что тут настолько идиоты — лучше бы сам сел в Горелой Глотке. Надо было рогатого валить прямо на крыльце. Нет же, умник х-х-х... Хренов. Село пожалел. Спаситель долбаный! Пристрелил бы пару придурков, шум бы поднял — и вся бы их секретность лесом. Нет же, бл-л... блин! Чистоплюй, барчук-недоучка! Деда спас — тот на следующий день помер. Деревню спас — недели не прошло, как снесли до белого пепла! Этому их Кроу до меня, как до Китая раком!

Хоро тихонько сказала:

— Ты думал, местные сами справятся. Честно говоря, такого дерьма и я не ожидала. Могли бы с воздуха в лесу выловить. Опять же, засада в ущелье... Так-то зачем?

— Кто командовал? Кто додумался?

— Винтер Шни.

— Винтер?

— Вон там она.

Капитан повернул голову и увидел Шни-старшую; по-видимому, что-то в лице мужчины переменилось. Едва пальцы его коснулись винтовки, как между ним и Винтер со звоном возникла непроницаемая снежинка глифа. В следующий миг капитан обнаружил себя лежащим на спине. Янг прижимала оба его запястья коленями, жесткими и неожиданно горячими, а на горле капитана сошлись ее знаменитые рукавицы, усиливающие хватку в ответ на любое шевеление.

В поле зрения слева от золотых волос Янг медленно вступила Вайсс, поглядела на капитана... Не презрительно, нет! Эта мелочь смотрела на него с понимающей жалостью!

— Я могла бы сказать, что вы судите нас по себе. Что вы не знаете Белого Клыка, не знаете всех обстоятельств дела... — Вайсс чуть шевельнула левым запястьем, и клинок ее рапиры послушно выписал дугу в золе.

— Но с вас довольно будет и того, что Винтер моя сестра. И я не позволю причинить ей вред.

Снежинка отступила назад, исчезла из поля зрения — словно в туман откатился обстрелянный передовым дозором танк.

— Вот же клубок! Хуже, чем на Волыни было, — капитан выругался, посчитал про себя до ста и прохрипел:

— Янг, или ты с меня слезешь... Или не слезешь. Но тогда мне хотелось бы разуться.

Янг фыркнула и отошла. Капитан поднялся медленно, по-стариковски, отряхиваясь, вышел через пролом, лицом на солнце, уже висящее совсем низко над зубчатым горизонтом. От речушки навстречу глубоким теням западных гор выполз холодный скользкий туман.

У самой далекой опушки, на пределе видимости, запрыгали черные комки — к накрытому столу собирались истинные хозяева Ремнанта. Капитан облегченно схватил оружие и принялся высаживать остаток драгоценных патронов, испытывая физическое удовольствие от удобно лежащей в руках винтовки, от сочного звука безукоризненно двигающегося затвора, от холодной четкости мозга, исправно подающего на каждый выстрел поправку, от приятного напряжения в спине и руках, дружеского толчка отдачи...

Тут он знал, что делать, никакие сомнения его не мучили. Пули улетали далеко-далеко, сперва на полкилометра, затем на четыреста метров, на триста, на двести — переносить огонь по дальности куда сложнее, чем по направлению. Но видеть снисхождение на лице мелкой шмакодявки!

Никогда прежде капитан так хорошо не стрелял. Над полем катился ритмичный грохот, ставший уже визитной карточкой Стрелка — словно поезд равномерно стучал по стыкам. Ветер и удача сегодня были в паре: каждая, буквально каждая, зеленая игла попадала в цель, выбивая из гриммосвиней черное облачко, пришивая их к месту на полном скаку, протыкая их, как воздушные шарики. Стая закончилась прежде, чем патроны в последней ленте; капитан опустил оружие — Хоро подошла и молча стояла рядом.

— Вот сейчас я бы Серова убил.

Хоро подняла брови.

— Он тащил меня вверх, он сделал меня всем. И все же! Он сказал: я не поверю в чудо. Вот если кровь, превозмогание — тогда поверю. Хоро, ты у нас Мудрая. Вот почему — если без крови, то недостоверно? Почему цена всякой веры — не то, что в бога, даже в бульварный романчик, высосанный из пальца, — непременно кровь? Без убитых почему нельзя?

Хоро покривилась:

— А что еще из пальца можно высосать? Мясо с ногтями?

Капитан осекся. Убрал винтовку на ремень за спину:

— Я ведь с АКовцами Вильнюс брал — а потом их же разоружал и пинками гнал в "столыпина". Был приказ! И я такой был, как эта... Винтер. Несгибаемый, неподкупный, что ты! Я верил: всех плохих убьем, и будет всем хорошо.

Хоро передвинулась, аккуратно взяла мужчину за левое запястье:

— Ты когда последний раз плакал?

— Плакал? Я пережил в селе две военные зимы. Хочешь, суп из крапивы прямо сейчас заделаю? А вон болотина под скалами, отсюда вижу. Полчаса — и борщ из корней осота. А если сосну ошкурить, у нее под корой такой белый слой, мягкий. Только... после него, не при женщинах и детях будь сказано, запор намертво... Впрочем, когда на самом деле голодный, то и вообще, бывает, по неделе об этом беспокоиться не надо.

Понял, что так и сдохну. Сбежал в соседний район, попросился в маршевую роту, сказал: мне уже восемнадцать есть, возьмите! И там на привале дали банку спама. Впервые увидел мясо. Я эту консерву до последней вмятинки, до ненашей буковки помню, мне кажется, вот сейчас вытяну руки, она и материализуется в пальцах, возникнет из ничего. Сейчас у нас американцы вроде как первый враг, вероятный противник, а вспомню банку ту, и не могу ненавидеть. Сижу, давлюсь консервированной солониной — а вокруг давится слезами целый взвод. Только я тогда не плакал, я жрал так, что за ушами лязгало!

Плыл через Днепр в ноябре, верхом на снятых воротах. Наш понтон первым же залпом накрыло, волной перевернуло. Тут удача — ворота плывут. Спаслись три человека и я, "ротное недоразумение". Двое суток сушил одежку на себе, на ноябрьском ветру. По сырой земле ползал, ночевал под колодой, накрывшись танковым брезентом. Тоже думал: все, конец, от испанки сгорю. Даже не чихнул!

Капитан и сейчас был на ощупь горячий — но по-хорошему горячий, не от простуды — от злости, Хоро видела разницу по пульсу.

— ...Через год под Бахчисараем прижали нас. Радист при высадке батареи утопил, помощи не дозваться, и патроны вышли. Жить хочется — пополз на нейтралку, трупы немецкие обыскивать наощупь. Весь в мясе перемазался, блевать нечем. Три большие пачки патронов нашел, тоже перед глазами стоят, умирать буду — вспомню. Два часа мы на них продержались. Два часа — а у всех, у всей роты ощущение было, что день прошел. Нам казалось, танкисты к нам прорвались на закате, а по часам всего только середина утра, даже до полудня далеко...

Весной под Балатоном зарезал эсэсовца его собственным кинжалом. Совсем чуть-чуть не задушил меня, здоровенный попался лось. Уже и в глазах почернело...

Капитан выпрямился, осторожно высвободил запястье:

— Да что я скулю! Счет потерял, сколько раз убить могли. А заплакал один раз. Ехал домой через Минск, а там ни дома целого, в камень все, в крошево, точно как село это... И слышу, малыши в войну играются. Пиф-паф, падай, ты убит! И стало мне кисло, и на сердце тяжело, и говорю я: "Э, пацаны, хватит уже войны, играйте лучше в мир!"

И стою я такой весь фронтовик, и целых двадцать лет мне уже, и погоны у меня, и форма чистая, хоть и не новая, и такой гордый, что моим старанием хотя бы этим пацанам не воевать! А они так полукольцом сбились, босыми пальцами землю колупают, и самый смелый говорит: а как играть в мир? Дяденька, мы не знаем!

Вот когда я плакал.

***

Плакала Гарма без единой слезинки; просто выражение лица, просто нехорошее напряжение великолепной гибкой фигуры, просто голос — механически ровный, почти не отличающийся от ворчания автомата-переводчика:

— Мы-то верили, что человек по своей природе не плох, как считают иные, а хорош. За свою историю он уже преодолел в себе многие недостатки, научился подавлять эгоистические инстинкты. И выработал в себе чувство взаимопомощи, коллективного труда. И еще —- великое чувство любви!

Неправильно стоим, подумала Винтер. Это я должна быть вне света, это на мне черной печатью должны тянуться густые тени от корпуса их корабля; все наоборот.

Ветер тянул с вырубки, с горелого пятна, где пару дней назад крейсер гонял черных тварей — теми же стволами, что приговорил Кленовую Осень.

Адъютант поднял было свиток с настроенной на съемку камерой — и почему-то не стал снимать, не загорелся красный огонек над объективом. Или загорелся, просто в прямых солнечных лучах не виден?

Винтер в бело-синей форме Атласа, в серебряной вышивке, хорошо подходящей к снежным волосам, глубоким синим глазам, льдисто-гладкой коже — а напротив трое, в тени под брюхом стальной рыбы, в холодных объятиях решетки подъемника.

Гарма Лето — представили ее, как биолога, но почему-то на всех переговорах присутствует или она, или ее брат Имир. Комбинезон светло-зеленый, "ивовый лист", под пшенично-золотые прямые волосы. Сейчас Гарма стоит и плачет молча, бесслезно — при ее-то пластике, при ее-то безукоризненной фигуре, нисколько не скрытой вроде бы рабочим однотонным комбинезоном!

Командир звездолета "Парус" — Ар Амор. Чуть наклонен вперед, напряжены плечи, пальцы сжимают поручень. В любой толпе таких обычных лиц из ста — девяносто; только вот здесь не толпа. На свету комбинезон Амора красный, в тени корабля густо-багряный, при каждом движении словно бы вскипающий всеми оттенками лавы. Амор не кричит — говорит даже несколько тише, чем Винтер ожидала:

— С древних времён честь и нравственность, в нашем понимании этих слов...

Пауза — коммунист отчеркивает сказанное горизонтальным движением ладони.

— ...Много существеннее, чем шпаги, стрелы и слоны, танки и пикирующие бомбардировщики. Все разрушения империй, государств и других политических организаций происходят через утерю нравственности. Это является единственной причиной катастроф во всей истории.

Пауза. Ладонь ребром — вниз:

— И поэтому, исследуя причины почти всех катаклизмов, мы можем сказать, что разрушение носит характер саморазрушения.

То ли монстр-переводчик слишком правильно и длинно строит фразы... То ли, что вернее, сам Ар Амор с большим трудом сдерживает себя, и потому выражается нарочно сухим, академическим слогом.

Обе ладони на поручень — речь закончена?

Винтер ждет продолжения. Нет, пожалуй, адъютант не снимает: солнце прямо против него, лучи яркие, смазывают все детали костюма — остается только силуэт, фигура... Из-за растрепанных волос выглядит мальчишкой. Волосы растрепал ветер, и ветер же несет струю несильного, непрерывного запаха гари.

Винтер чуть склоняет голову к левому плечу:

— Я не буду спрашивать, что вы бы сделали на моем посту. У вас жизнь устроена иначе... Настолько иначе, что подобного просто не происходит. А кроме того, я и без вопросов знаю, что бы вы сделали.

Третий коммунист у подъемника вскидывает голову, словно выстреливая глубоко посаженными глазами. Механик Сах Ктон, так его представляли. Кто есть кто на самом деле? Кто явный лидер экипажа? Кто второй? Кто мотор, генератор идей — а кто скептик-тормоз, удерживающий всю компанию от вылета с трассы на крутых поворотах? Почему сейчас разговаривают с ней именно эти трое?

Спрашивать, откуда они узнали про разрушение села и про участие в этом "Громобоя", глупо. Уж радио-то слушали наверняка.

Механик Сах Ктон выше своих товарищей на голову, а в плечах, кажется, шире всех, вместе взятых. Комбинезон оранжевый — в сочетании с черными косами до солнечного сплетения, выглядит как взрыв: снизу пламя, сверху подброшенная земля и дым.

До взгляда-выстрела механик молчал. И сейчас не роняет ни слова.

— Вы бы просто позволили Таурусу и его шайке уйти. Весь его боевой отряд сохранился бы в целости. А кроме того, Белый Клык получил бы еще и уверенность в собственных силах. И уже завтра, на волне довольства победой... — Винтер улыбнулась настолько красиво, насколько могла. Иву плакучую в зеленом ей не обогнать — но все же!

— ... И уже завтра Таурус разнес бы еще одну шахту, еще один поезд, еще одну деревню. Трупов столько же. Просто ваши руки остались бы чисты.

Винтер легонько хлопнула в ладоши, демонстративно почистила их одна о другую:

— Вот и вся разница!

Коммунисты синхронно шагнули вперед и наконец-то вышли под солнечные лучи. Костюмы их вспыхнули яркими чистыми цветами — как в мультфильмах отважные Охотники всей командой выступают против Зла. У каждого собственный цвет, собственное оружие, собственный неповторимый стиль — но все Охотники, все стоят плотиной против черного прибоя, против тварей гримм...

Против нее, получается.

Винтер подумала: может быть, именно так возникали первые гримм на Ремнанте. Может быть, стоило дать отряду Белого Клыка дорожку к бегству, и ловить уже на ней. Может быть, следовало ради этого снять охранный периметр с коммунистического крейсера — посидели бы за броней. Сами же хвастались, что никакие планетарные излучения не страшны кораблю с космической защитой!

Ар Амор первым подошел к столу с переводчиком:

— И я не единожды слышал такого рода рассуждения: ну, подумаешь, пострадало несколько человек, зато выяснена такая-то проблема. Подобные разговоры бесчеловечны, аморальны с точки зрения коммунистического воспитания.

— Вы боретесь с неживой материей, ваш фронт — наука, — Винтер переступила спиной к солнцу:

— Бывают же случаи, когда исследователь во имя науки решается пожертвовать жизнью?

Ар Амор сузил глаза:

— Своей жизнью! А если кто-то позволяет себе решать вопросы жизни и смерти за других, если он считает себя правомочным на рискованный опыт или направление исследований, он, вне зависимости от чинов и званий — аморален. Его надо психологически исследовать и постараться устранить те психопатические причины, которые сделали его бесчеловечным.

Винтер опустилась в белое пластиковое кресло:

— Диагноз вы нам лихо поставили. Вы ученые, это хорошо... Но здесь уже поздно выдвигать смелые теории и ставить острые вопросы.

Гарма оглядела товарищей и осталась на ногах. Механик поставил на спинку кресла обе ручищи, но не опирался: понимал, что хрупкая мебель его не выдержит.

Ар Амор улыбнулся! Винтер чуть было не отпрыгнула вместе с креслом, до того недобрая, похоронная вышла улыбка.

Главный коммунист спрятал улыбку и сел:

— Мы теперь видим всю глубину различий между нами. Но мы — "Парус". Мы не можем оставить вас без помощи. Спрашивайте. Сделаем, что сможем.

Винтер положила на пластик обе ладони:

— Нам не нужны люди, которые ставят вопросы. Нам нужны люди, дающие ответы.

Ар Амор подвигал тонкими пальцами, словно бы кнопки нажимал:

— Пока что у меня единственный ответ, в котором все мы уверены целиком и полностью. Вы сражаетесь против мощного чуждого разума, и первую победу он уже одержал. Он убедил вас, что не существует. Что вам противостоит неразумная стихия. А ведь аномальное количество этих ваших гримм, собравшихся к звездолету, неопровержимо доказывает: вас не только уничтожают физически, натравливая друг на друга. Вас еще и хотят оградить от знаний. Хотя бы от знания о том, что вашей планетой не исчерпывается род людской. Что иные способы организации общества возможны, успешность их существования доказана практикой: мы прилетели к вам, а не вы к нам. Как только наше послание будет принято на Земле, сюда придет следующая экспедиция, более подготовленная и лучше оснащенная. Не могу точно сказать, когда это случится, потому что межзвездные расстояния огромны даже для светового луча.

Винтер тоже попыталась улыбнуться, но вовремя спохватилась.

— Никогда не думала, что первый контакт принесет нам не технологии, не звездные карты, не рецепты сверх-лекарств или невиданное искусство. Что единственное, пригодное к немедленному использованию, окажется нематериальной надеждой.

Ар Амор вздохнул и поднялся:

— Разговор неприятен для вас и для нас — давайте сделаем паузу хотя бы до завтра. Чем больше вы подготовите конкретных вопросов и предложений — как именно мы можем помочь — тем быстрее непонимание сгладится. Ничто не сближает лучше совместного дела!

Винтер поднялась тоже:

— Благодарю. Нам бы тоже не хотелось терять контакт. Увы, мы такие, какие мы есть. История Земли содержит примеры и похуже, в прошлый раз вы же и рассказывали. Но!

Коммунисты переглянулись, их чистые комбинезоны опять полыхнули красками.

— Вашей пренебрежительной жалости мы ничем не заслужили. Помогайте без поджатых губ — или улетайте.

— Вы говорите от лица всей планеты?

— Я говорю то, что сказал бы любой из вас. Если это не так — пропасть между нами намного больше, чем я думала.

Винтер попрощалась взмахом руки. Адъютант остался разбирать переводчик, только в этот раз не приставал с вопросами. Коммунисты ушли в тень, закрылись в клетке подъемника, вознеслись в кусочек собственного мира — будто бы и рядом, руку протянуть... И ткнется рука в полированную обшивку, в непробиваемую титановую пену, в аморфный прозрачный алюминий, от которого пули рикошетят, в чуждый совершенно взгляд на вещи. Рядом — и на расстоянии, которому даже имени нет!

Адъютант подмотал последний шнур. Десантники подхватили невесомые пластиковые креслица и столь же легонький круглый стол.

***

Стол для Винтер всегда накрывали тщательнее, чем для капитана корабля. Как всегда, приборы занимали определенные уставом и традицией места. Но вот остальное... Винтер замерла в недоумении.

Суп — в фарфоровой супнице, понятно. Но старшина... Старшина трюмных, некоронованный король нижних палуб!!! С полотенцем через локоть, с черпаком наизготовку! Винтер потрогала пальцем тарелку: подогретая!

Впрочем, что там тарелку трогать, когда прямо перед креслом бутылка пива. Обычная такая бутылка, дешевенький горлодер, кривая этикетка, ободранная потому, что пиво на борту оказалось незаконно и пряталось в гриммовом лабиринте необъятных выгородок, трюмов и цистерн "Громобоя".

Пиво, не положенное по уставу.

— Объяснитесь!

Винтер не спешила садиться. Ее тут... Не то, чтобы ненавидели. Но своей точно не считали. И вот — бутылка темного.

Да офицеров, которым команда ставила пиво, можно по пальцам пересчитать!

— Правильно вы вломили Белому Клыку, — старшина непривычно серьезен в уставной стойке. Даже брюхо пытается втянуть — но где там! Двойной ряд начищенных пуговиц бросает отблески, когда старшина выдыхает конец фразы:

— Политики уже за... Надоели! С ними цацкаться. Остановить бандита можно, только крепко побив его. Мэм! Я не учился в Академии!

— Но, Сильвер, — лепечет вестовой, и старшина закрывает ему рот ладонью, не оборачиваясь. Встряхивает головой, как большая собака:

— Ладно! Я скажу. Середины нет. О середине мечтают попусту барчата, интеллигентики, господчики, плохо учившиеся по плохим книжкам. Нигде в мире середины нет! Мы или они.

— Даже так?

Винтер села и подняла вопросительный взгляд. Старшина ответил:

— Суп хороший, не отказывайтесь. Еще медальоны из телятины, чуть позже принесу горячие. Вы Специалист, вам за фигуру беспокоиться не нужно, — прибавил трюмный с насмешливой заботой, — так что еще можно втащить голубики со сливками, десантура в местном лесу насобирала фунтов триста, пока мы летали.

— Откройте бутылку.

Старшина хмыкнул уже не таясь и содрал пробку безо всяких приспособлений — пальцы у него выглядели железными; по контрасту Винтер вспомнила чистые ровные пальцы командира "Паруса" — пожалуй, не слабее, но другие.

Дико, наверное, выглядит со стороны старшая дочь Якоба Шни, наследница крупнейшей на планете корпорации, пьющая пиво из горлышка бутылки... Мир сошел с ума — какая досада!

Подошел командир крейсера, жестом отослал подчиненных, сел напротив и сказал прямо:

— Если бы вы вступили с ними в переговоры...

Не стала бы убийцей, подумала Винтер. Сейчас он это и выдаст. После чего только стреляться...

Командир "Громобоя" сказал:

— Вы бы окончательно погибли в моих глазах.

Козырнул и поднялся:

— Хотя, конечно, мои лейтенанты не согласятся.

И ушел, оставив старшую Шни хлопать синими глазами.

Не согласятся? Лейтенанты?

Ее лейтенант явился аккурат к медальонам. Экипаж крейсера воспринимал его нормально, так что подавали адъютанту без лишних шуток и подначек; обед завершился в покое.

Затем адъютант выложил на стол собственный свиток, включил:

— Я обдумал тот разговор. Прошу вашей подписи.

Винтер взяла свиток и прочла типовую форму. Рапорт о переводе, вот как... Долгие три секунды давила в себе желание поинтересоваться причиной — победила. Подписала рапорт — и тут уже нашла в себе силы улыбнуться:

— Благодарю за службу.

Она не опустится до разъяснений.

— Старшина, приготовьте мне транспортник до Горелой Глотки. Сообщите капитану — меня не будет до вечера. Причину пусть запишут: контроль поведения и успеваемости первых курсов Академии Бикон.

Теперь старшина был свой, и ему-то Винтер могла пояснить:

— Надо проверить, как там сестра.

***

— Сестре твоей плохо сейчас, — Хоро поджала губы, наблюдая, как Винтер выходит из бухнувшегося прямо на стерню флотского транспортника — пилот его словом "аккуратно", видимо, ругался.

Вайсс прищурилась:

— Твой Стрелок ненавидит ее, а ты жалеешь? Что за игра в доброго-злого, что за манипуляции?

— И я не жалею, — Хоро вздохнула, — и Стрелок не испытывает ненависти. Не думай о ерунде. Иди к сестре, раз уж ты взялась ее защищать.

Вайсс еще раз внимательно провела взглядом по нахальной рыжей девушке-фавну. Посмотрела на прилетевшую сестру — и пошла к ней по опушке.

Палатки все три команды поставили у самой Горелой Глотки, подальше от мертвого восточного входа в долину. Соваться к разгромленной шахте смысла не было: с гримм там неплохо справлялись взбунтовавшиеся фавны, наследники арсенала и запасов охраны. А вот Охотников — и любых иных официальных лиц — они совсем не горели желанием видеть.

Разыскивать упавший болид не стали уже по просьбе-приказу той самой Винтер. Дескать, нашли мы его на свою голову — сами Айронвуду доложим, а тот и Озпина известит.

Честно говоря, всем было ни до чего. Руби почти не спала из-за кошмаров — Янг так и просидела до рассвета, баюкая сестренку; только золотое свечение волос выдавало гнев Сяо Лун. Блейк изображала, будто читает — Янг здорово разозлилась, волосы сияли прожектором, света хватало. Но Вайсс-то видела, что зрачки Блейк не движутся по странице. Может быть, и ее стоило как-то поддержать? Лезть с групповыми объятиями Вайсс не привыкла и не умела. Сама она попыталась учить географию — ничего не вышло, перед глазами стояла карта на экране академического транспортника, в ушах звучал услужливый голос пилота:

"Село Клен Осенний"...

Жители, оказывается, называли деревню Кленовая Осень.

Да теперь-то какая разница!

Если бы Винтер не была моей сестрой? Возмущалась бы я? Ненавидела бы такого командира? Старалась бы убить?

Вайсс обогнула группку деревьев и замерла: Жан. Вот еще заноза. Ну нравится она Жану — а он ей нет. И что с этим теперь делать? Особенно на фоне черного пятна вместо деревни?

Парень, однако, предмета воздыханий не заметил. Олень! Лопух! И это лидер команды? Руби лучше! Сказать Пирре: пусть погоняет по контролю поля боя. Этак со спины беовольф подкрадется — и привет, Арком звали... Вайсс обогнула поклонника большим кругом и поторопилась навстречу Винтер — та медленно шагала свежесрезанной стерней... Еще убранное поле не потемнело, а уже нет в живых никого, кто его убирал. Вайсс помотала головой: как теперь жить с мыслями, лезущими без спроса в любое время? Вздохнула и уже откровенно побежала навстречу сестре.

За ее спиной Рен вернулся на полянку, к лагерю команды JNPR. Посмотрел на женскую палатку, хмыкнул:

— Сопят, вроде бы. Проверять не полезу. Дальше что снилось?

— Дальше... — Жан повертел большими пальцами сцепленных рук, — снилась тетка в красном. В красном, коротком платье, золотая вышивка по краю, золотые глаза. Открытые плечи, спортивные ноги, прекрасно движется, контроль огня... Полный контроль! На что Пирра хороша, но эта... Она ее просто снесла. Как грузовик пустую коробку!

— А потом? — выдохнул Рен.

— А потом посмотрела на меня. Когда снился бой, у нее глаза были золотые. А на меня уже смотрела — черные колодцы, провалы в никуда. Бездна...

Жан сдавил кулак — палочка в нем хрустнула.

— ... И говорит мне этак наставительно: это из-за того, что ты глубоко-глубоко внутри ее не любил. Что согласился на нее из жалости. Только потому, что Вайсс не дала. Надо было добиваться Вайсс до победного конца! Но я же не тот синеволосый красавчик из SSSN, за которым след из плачущих баб!

— Такие сны... — тоже вздохнул Рен. — Мне легче. Я видел свою смерть.

— Ничего себе — легче!

Рен захихикал:

— Жан, это сны. Просто сны. Повод... — он махнул рукой в сторону пятна гари, — всем понятен. И нам паршиво, но надо жить... Знаешь, как мы с Норой познакомились?

— А?

— На руинах деревни, где гримм всех... В общем, разница с Кленовой Осенью только та, что у нас дома уцелели. А сколько нам тогда лет было, я и не скажу — все равно не поверишь.

— Ты в моей команде — кому еще мне верить?

— Кому ни рассказывал, никто не верит. Забей.

— Поэтому она такая... Безбашенная?

Рен опять улыбнулся тоненько-тоненько:

— Тебе тоже чуть-чуть отмороженности не повредит. Поверь, это легче и приятнее, чем тебе кажется.

Жан оттолкнулся плечами от дерева, под которым сидел. Отряхнул красную футболку с капюшоном, джинсы. Подхватил дедовское легендарное оружие левой рукой, решительно подошел к женской палатке, нагнулся — и выволок Пирру вместе со спальником наружу.

— Жан? Что слу...

— Одно условие, — Жан опустился на колено — Пирра как раз поднималась, и чуть не ударилась в парня лбом. Покраснела и замерла в неудобной позе.

— Мне нужна девушка, — Жан подхватил ее за плечи, — а не бабушка-наседка.

— Но ты же... Это же... Вайсс!

— Сейчас тебе плохо, мне плохо, Вайсс плохо. А станет Вайсс хорошо, тебе... Хорошо?

— А тебе? Хорошо?

— А что я, когда — мы? Я не знаю, как это сказать. Короче — забирай, весь я твой!

Жан широко развел руки. Лишившись поддержки, Пирра откинулась обратно в спальник. Рен — как было удержаться! — толкнул Жана сапогом промеж лопаток, и тот повалился на радостную девушку сверху, покраснев при этом даже затылком.

— Наконец-то! — высунулась и зевнула Нора. — Загоним их в желтую палатку, и я смогу поплакать на твоей могучей груди!

Ли Рен, продолжая демонически хихикать, постучал себя в грудь кулаками:

— Я быстр, хитер и коварен!

— А чего вы тут говорили про Вайсс?

Рен показал рукой за опушку:

— Там сел транспорт, прилетела Шни-старшая. Вайсс пробежала ее встречать мимо нас.

Нора тоже посмотрела на белую и голубую фигурки в золотом поле, покосилась влево на шум свалки:

— Вы бы хоть ночи подождали, что ли!

— У нас тренировка, — фыркнула Пирра, — борьба в партере.

— Зато гримм теперь валят отсюда, как тараканы от кипятка, — добавил Жан, оказавшийся уже снизу и наполовину обмотанный спальником.

Приняв решение, Жан почувствовал себя легким и звонким — как дерево с отвалившейся, наконец, сухой веткой. Оказывается, сделать Пирру счастливой так просто!

И, впервые за неизвестно сколько времени, пропало болезненное желание постоянно знать, что там делает Вайсс.

***

Вайсс подбежала к сестре чуть ли не вприпрыжку; Винтер уставилась на девочку неодобрительно:

— Сестра! Пусть ваши друзья несдержаны — не у всех была возможность получить настоящее воспитание. Но вы-то почему перенимаете их привычки?

Вайсс присмотрелась к чуточку дрожащим векам, к самую малость расширенным зрачкам... Пожалуй, Хоро не ошиблась — но вот как она определила это со ста шагов?

— Винтер, перестань! Теперь и я вижу, что тебе плохо!

— Мне плохо? — Винтер прищурилась, машинально положив руку на эфес фамильной полусабли. — Вайсс, мне плохо? Да мне п-п...

Огляделась: как будто никто не слышал недостойной вспышки эмоций.

— Пойдем-ка поговорим, сестра.

Зашагали в поле, ломая золотую щетину — Винтер форменными сапогами, Вайсс обычными туфлями. Старшая сестра, запрокинув голову к облакам, спросила:

— Вайсс, помнишь экзамен в Академию?

— Когда Озпин всех сбрасывал с утеса в кишащий тварями лес? Ну... Да.

— Страшно было?

Вайсс перехватила рапиру, прикоснулась к шраму над левой бровью:

— С чего бы?

— А знаешь, как открывалась Аура у меня?

— Ты никогда не рассказывала.

— Еще бы. Дело было в военном училище. Я шла по коридору, и мне на голову накинули пальто — чтобы не кусалась, и чтобы не было слышно крика. Втолкнули куда-то, сильно ударили в живот — я согнулась, и мою голову тут же зажали между коленей... Дальше понятно: двое держат за руки, третий... Вот тут-то у меня открылась Аура, и всех четверых ровным слоем размазало по стенам кладовки. Физически все кончилось хорошо. А психически... Меня до сих пор тошнит при воспоминаниях, а тогда я три дня блевала одной желчью.

— И что потом? — очень, очень спокойно спросила замершая на полушаге Вайсс.

— Потом была куча отставок, генералитет оправдывался: дескать, ледяные пустоши Атласа могут прокормить мало населения. Только что закончилась Великая Война, демографический провал, низкий престиж воинской службы... Словом, в армию гребли всех, на ком протезы конечностей приживаются без больших язв. Так вот и наплодили... Защитничков.

— А...

Винтер покачала полусаблю:

— В итоге Айронвуд получил деньги на разработку боевых андроидов, а в самой армии мехботов стало больше, чем людей. Но это все было потом. А тогда — о, тогда мне действительно было плохо.

— А сейчас?

Вайсс повела рукой в сторону черного пятна: отсюда, с верхнего поля, пролом в стене выделялся особенно четко.

— Сейчас — нет?

— Вайсс... Должна ли я! Тебе! Объяснять, что такое Белый Клык, и насколько важно выбить его лидера? Особенно радикального фанатика, бескомпромиссного боевика, весьма и весьма популярного среди врагов? На совести Белого Клыка таких деревень десятки. Они вырезают охрану и оставляют людей на милость гримм — вон, в соседней долине разнесли шахту, перебили охрану. По ним кто-нибудь плакал? Их вообще кто-нибудь считал?

— Сестра, но это же не шахматы: ферзя на десять пешек!

— Конечно, это не шахматы, — лязгнула зубами Винтер. — Это война! Не такая, как в планах, победных реляциях и фильмах. А такая, как есть! Разведка ошибается, и твой десяток вдруг натыкается на сотню. Подвозчик боеприпасов сбивается с курса и не приходит. Последнюю пушку разрывает — не спавший двое суток расчет черпанул банником песка! В настоящей свалке невозможно планировать — этого я возьму так, а другого этак. Все что можно — действовать по обстановке, а когда обнаруживаешь, что на земле противник, а не ты — думать, что повезло!

Винтер осеклась. Древний полковник-топограф, заставший еще Великую Войну, все пытался отговорить ее от службы и однажды проскрипел: "Утром ты гонишь остатки разбитой роты — а вечером попадаешь в огневой мешок, лежишь контуженный по ноздри в грязи, а над головой кто-то гнусит: этот крепкий, отдадим докторам на органы. Та девка еще не сдохла, ее в пятый взвод, человек пятнадцать она еще выдержит. А вон тот задохлик не жилец, добей. И второй голос отвечает: еще чего! Мой дом жгли — моих никто не пожалел. Пускай говном захлебнется, сука!"

Такое младшей сестре говорить — зачем? Себе авторитету прибавить? Но Винтер там не была. Хвалиться заемным ужасом, козырять краденым? Достойнее пропить полковую кассу!

Винтер сильнее прищурилась, плотнее сжала губы:

— Вот потому-то, Вайсс, я крайне рада, что ты в Академии, а не в армии. Можешь быть уверена, я прикрою тебя перед отцом — любой ценой... Ну, ты еще думаешь, что мне плохо?

— Я не думаю, — Вайсс погладила эфес рапиры, — я вижу... О, сестра. А покатай нас на своем крейсере!

Вайсс потупилась:

— Я маленькая, мне плохо, я испугалась, хочу побыть вдвоем с сестрой. Ну, а друзья со мной. Заодно и повторишь для них про войну. Мне кажется, там кое-кому пора избавиться от розовых очков.

— Ты мелкая нахальная задница, — Винтер щелкнула сестру в лоб, — но я тебя люблю...

Выдернула клинок и развернулась в сторону резкого движения всем корпусом:

— Что?!

Вайсс улыбнулась:

— Жатва. Зерна осыпалось много. На зерно сбежались мыши. На мышей упал сокол.

***

— ...Хорошо быть соколом посреди высокого. Плохо быть крысою, до самой жопы лысою...

Мурлыкая в нос, Эйлуд ловко снял крышку капитанского подарка. Накинул тонкие провода прямо на выводы диодного моста и аккуратно зажал крокодилами. Второй конец кабеля Эйлуд присоединил к небольшой коробочке с логотипом "ШниЭлектро". Вскрытый вычислитель и праховая батарейка помещались на краю громадного диска рабочего стола, в кабинете Хоро.

Стены кабинета образовывали сплошные утесы книжных полок. На полках, рядом с привычными книгами, топорщились пергаментные свитки, перевитые золотой тесьмой, запечатанные тускло-красными сургучными шайбами; тут же бумажные трубки, обмотанные синей изолентой, перевязанные суровой ниткой, и тут же сложенные в несколько раз чертежи.

— Не сгорит машинка? Келдыш мне голову оторвет.

— Не должна, — Эйлуд еще раз осмотрел батарейку. — Ячейка дает примерно двенадцать ваших вольт постоянного тока, именно столько тут и написано. А проверял трижды, сам же видел.

Капитан кивнул. Эйлуд щелкнул клавишей:

— О, нолик появился.

На желтом однострочном экранчике "Пензы" чернел прямоугольник из палочек. Эйлуд потыкал черные квадратики:

— Тугие... Может, и хорошо, случайно не нажмешь. Ми, попробуешь?

Мия заинтересованно придвинулась, пробежалась пальцами по кнопкам:

— Два... Умножить... Семь... Семь... Восемь... Равно! Один, пять, пять, шесть.

Через единственную широкую арку в книжных полках подошли Хоро и Лоуренс.

— Это что?

— Вычислитель.

— Артефакт? — Лоуренс осмотрел калькулятор и праховую батарейку.

— Скорее, механизм.

— Все равно, — Хоро подняла брови. — Для чего?

Капитан быстро набил десяток чисел и показал, как одной кнопкой можно получить их сумму, среднее значение, наибольшее и наименьшее. Хоро поглядела на мужа. Лоуренс пожал плечами:

— Когда я состарюсь и ослабею настолько, что не осилю счет в уме — обязательно научусь.

Хоро деловито подтащила машинку ближе, насколько позволяли провода:

— А мне как раз. Вот сейчас можно будет и посчитать... Кое-что. Эйлуд, а его нельзя подключить от освещения камеры переходов?

Эйлуд поморщился:

— Технически можно. Практически — лучше не надо. Там напряжение семьсот два земных вольта, частота четыреста ваших герц... Все другое, короче.

Капитан поежился, и Хоро тотчас это заметила:

— По дому заскучал?

— Все чужое, — вздохнул капитан. — Облака цветные, красивенные. Но сегодня утром я заметил, что тут облака не движутся, а всегда стоят. И здесь, на базе... Все не собственное. Генераторы Эйлуд притащил, светильники наши, синий сплав люков — вообще неизвестно чей... И чувство такое, будто я про него читал или слышал где-то, а вспомнить не могу. Теперь прах-батарейка с Ремнанта... Как выразить?

Капитан поскреб затылок:

— Своими мы будем только у себя. Вот.

Для освещения кабинета часть крыши подняли круглой надстройкой — точь-в-точь командирская башенка на танке, только высотой метра полтора — и свет проходил через полностью остекленные вертикальные стены шайбы. Лучи света золотистой латунной формочкой вырубали рабочий стол Хоро из гречишного теста теней. На столе в строгом порядке лежали бумаги, несколько деревянных счет разной величины, стояла механическая машинка — "железный Феликс", только с неземными символами на дисках. Вытянулись две логарифмические линейки, а еще подобранный на Ремнанте ручной электронный вычислитель, который там назывался "Свиток".

Устроившись на придвинутом Лоуренсом изящном стуле, Хоро подтащила разлинеенную таблицу, второй рукой привычно ухватила карандаш из письменного прибора:

— Итак, нарушаются следующие законы... Сохранения. Гримм рассыпаются в пыль — куда пропадает масса? Причинно-следственные связи — взамен пропавшего появляется новый гримм. Откуда он знает, что надо появиться? Если допустить, что информация и масса пропавшего гримм переходят в иное измерение...

Хоро деловито заполняла вполне привычный капитану проверочный лист с набором стандартных вопросов. Только вопросы эти касались не исправности трактора или правильности содержания птицефермы — а нового мира.

Мия с Эйлудом, пошептавшись, вытащили большую книгу и рассматривали ее на другом краю плоского стола. Лоуренс улыбнулся сразу всем и через большую арку отправился в собственный кабинет, где занялся собственными бумагами.

Капитан тоже присел на стул с красивой гнутой спинкой, дождался, пока Хоро прервется на мгновение:

— И какой вывод?

— Вывод, — Хоро помахала кистью, — наша магия работать будет. Где много нестыковок, там еще одну-две протащить получится. Практика.

— Сложнее всего было у круглой воды, — Эйлуд поднял голову от книги:

— Там все логично, рационально. Лишь единственное допущение. И то, их же собственный Портал вот-вот закроется.

— И как?

Мия фыркнула:

— С трудом, прямо скажем. Едва-едва смылись. Второй раз не полезем.

Эйлуд поднялся:

— Пойду, к стрельбам обстановку сделаю.

Капитан проводил его согласным кивком и спросил:

— А сколько всего у вас миров... Если не секрет?

Хоро с дочкой переглянулись. Мия вытащила с полки здоровенный том в красном переплете, бухнула на стол, раскрыла и прочитала:

— На сегодня записано девяносто два. Сколько всего, мы не знаем.

Капитан покосился на заполняемую Хоро карточку:

— И вы пытаетесь учитывать песчинки на морском берегу? Вручную?

Женщины засмеялись:

— Вы пока что и этого не делаете. Не можете сориентироваться хотя бы в море выдуманных, книжно-киношных миров. У вас нет методики сортировки, подхода, приемов. Как же вы собираетесь реальную Галактику осваивать?

Капитан вздохнул и выключил "Пензу":

— Батарейка не вечная... Или?

Мия поморщилась:

— Ну есть у нас мир, где нарушено второе начало термодинамики. Там вечные батарейки, пожалуйста. Только к ним еще зомби прилагаются.

— А...

— А как ты думал? Они бы и сами рады упокоиться, да двигатель — вечный... Мы оттуда тоже чуть ноги унесли.

— Но какая-то теория этого всего у вас есть? Или она секретная?

Хоро развернула огромную схему: кружочки, соединенные линиями. Капитан с Мией придавили углы рулона гладкими зелеными камнями.

— У нас пока только вот эта схема. В каждом кружочке некая изолированная область пространства... Не суть важно: планета, дом, этот ваш звездолет. Просто: некий участок пространства, отделенный от всех прочих... Кстати, капитан, а что нарисуешь в свободных кружочках ты?

Капитан быстро написал карандашом в трех свободных кружках: "Вчера", "Сегодня", "2012".

Хоро потерла виски:

— Хм... Надо еще раз Командора перечитать — что там у него про время.

— Что за цифры на соединительных линиях?

— На ребрах графа, — пояснила Хоро, задумчиво скользя взглядом по книгам, — вершины графа, в данном случае, миры, ребра графа — переходы. Вес каждого ребра принимаем, как вероятную прибыль... Ты что глазами хлопаешь, удобно же! Имеется раздел математики: теория графов. И в ней все формулы давно придуманы, все типовые ситуации отработаны. К примеру, "задача коммивояжера", прямо про нас, даже название совпадает. Просто аккуратно считаешь, — Хоро кивнула на коллекцию вычислительной техники. — Особенно с твоим новым подарком. И сразу видно, стоит ли новый торговый маршрут затраченных усилий. А то, может, выгоднее по старому чаще прыгать.

— Свиток лучше, — вздохнул капитан.

— Только в нем праховые схемы, а они вне Ремнанта не работают, — поправила Мия. — Батарейка вот работает, а что-то посложнее уже нет.

Капитан еще раз посмотрел на бумагу:

— Получается, любой новый переход... Скажем, отсюда и сюда... Пересекает вот это ребро, и это ребро, и еще ребро... Хоро, я бы предложил другую модель. Смотри!

На листе капитан быстро изобразил обычную решетку.

— Каждая клетка мир. Но! Мы пока не умеем аккуратно проходить из клетки в клетку посреди стенки.

Мия обменялась быстрыми взглядами с матерью. Уши обеих встали торчком, хвосты заплясали языками пламени, разогнав по комнате запах воска и бумаги.

— Или умеем, — Хоро постучала карандашиком по стенке клетки. — Но стенку мы просто не видим, потому что радиус кривизны струны неимоверный... Брайан Грин, кажется, зеленая обложка, мягкая.

Мия побежала вдоль стены с книгами. Капитан ткнул пальцем в узел решетки:

— Тут сходятся стенки четырех миров. Мы видим этот узел, и переходим только в узле. Получается портал — но сразу на все четыре плитки! Вот почему каждый раз при переходе такой винегрет! Мы просто слишком грубо работаем. Вовлекаем в процесс пять-шесть миров, когда надо сделать аккуратную дырочку в единственный.

— Вот, — Мия хлопнула томик на стол. — "Элегантная вселенная", оно?

Капитан произнес раздельно:

— Мы все-таки виноваты. К нашему порталу затянуло метеорит. К метеориту стада гримм. Крейсер Атласа тоже летел к метеориту. Не случись нас — ни гримм, ни крейсер не связались бы в узел у Кленовой Осени. Просто ничего бы этого не было.

— Предлагаешь не делать порталы? Сидеть по своим клеточкам, не рыпаться?

Капитан подумал и не нашел слов для ответа. Хоро снова медленно потерла виски:

— Знаешь, капитан, а твоя догадка хороша. Если собрать статистику... К примеру, при переходе в мир номер пять попадаются артефакты из третьего, седьмого, двадцать пятого. А при переходе в мир номер шесть исключительно из второго, и все. Хотя бы топологию оконтурить... Вот с этим уже не стыдно побеспокоить ваших академиков...

Хоро воздела указательный палец:

— Надо купить очки. Для солидности. Паузу держать, опять же, стеклышки протирать с умным видом. И мода на девушек в очках.

— Фигня эта мода, — покривилась Мия, — Хиэй ладно, а Такао не идет совсем.

— Доченька, у тебя все готово?

— Намек поняла, пойду пока Эйлуда погоняю.

Блондинка подмигнула матери, махнула пушистым хвостом и была такова. Капитан постучал по листку:

— Это если наша двумерная схема отражает реальную физику хоть в чем-то.

Хмыкнув, старшая волчица смяла листок:

— Так понятно?

Скомкала листик в плотный шар:

— Межпространственный ураган. За физикой к Эйнштейну. Я простая богиня урожая, владелица торгового дома. Меня интересует риск и прибыль — а не из чего все сделано.

Капитан посмотрел на левое запястье. Стрелки "командирских" светились дружелюбной зеленью трития.

— Слушай, простая богиня, непростой смертный может чем-то помочь? У меня час времени до тренировки. Как-то неловко сидеть, когда тут само высшее существо в поте лица баланс подбивает.

Хоро вытащила из-под стола колокольчик, позвенела:

— Завари чаю, вон там чайник, а кипяток сейчас принесут.

— Любишь чай?

— Ты его с таким искренним удовольствием завариваешь — от одного вида настроение поднимается.

Улыбнулась:

— Ну и вкус улуна тоже... Испортить сложно.

Принесли чайный набор из почти невесомого фарфора, и к нему толстостенный керамический горшок-термос, больше литра кипятка. Хоро скатала и убрала схему, капитан заварил и разлил по чашкам напиток.

Выпили по первой. Капитан полистал книгу в мягкой зеленой обложке, дошел до разворота с формулами, почесал затылок:

— Хоро, спросить можно?

Богиня урожая глянула поверх чашки насмешливо:

— Ты сам-то заметил, что говорил "мы"? "Мы" видим этот узел, "мы" слишком грубо работаем... Все, капитан. Ты один из нас. Поэтому не стесняйся, спрашивай. Потому что я-то спрошу без ложной скромности... Но позже.

— Напугала ежика голой... Лапкой. Хоро, а зачем ты это делаешь? Формулы там, графы, высшая математика. Я по этой книжке вижу, тебе не настольную "Пензу" надо, а полномасштабную БЭСМ-4М12, только ее же в портал не просунуть. Насколько я понял, у вас торговля налажена, все на мази. Тебе мало? Или от скуки?

Хоро поставила чашечку на поднос; уши оборотня вытянулись вверх, а хвост описал резкий полукруг.

— На что бессмертному существу потратить вечность? Вот на что, если серьезно?

Волчица поднялась и прошла вдоль стола два шага вперед и два назад.

— О родителях плохо не говорят. Но... Мои создатели не озаботились отдать меня хотя бы в церковно-приходскую школу. Считать большие суммы Лоуренс меня учил буквально на пальцах. На что потрачена тысяча лет? Ну, людей в деревне я видела во всяких видах, это да. Только ведь, кроме пахарей, существуют еще горожане, моряки, церковники, воины, книжники... Они тоже люди, тоже создают мир. А их я не видела почти. Да будь у меня хоть чуть-чуть образования, за тысячу-то лет могла бы такую пшеницу вывести! Безо всякого колдовства, одной тупой селекцией, срок же огромный! Ваш Мичурин бы плакал на плече у Вавилова!

Хоро вернулась, глянула в пустую чашечку, которую капитан тотчас же наполнил.

— А у вас научный подход, у вас там одних академиков столько, сколько я не встречала за всю жизнь! И просто грамотных на каждом углу, как собак нерезанных. Ты вот мою схему видел две минуты — а уже свое мнение составил. Расскажи!

Капитан посмотрел выше книжных полок, на ослепительно-белую ленту окон. Собственное объяснение нравилось ему не слишком, только иного не получалось.

— Я буду рассуждать, как ученые при расшифровке антикитерского механизма. То есть, мы разгадаем находку не раньше, чем сами научимся решать задачи, для которых нужен такой предмет. Логично?

— Только сложновато. Поясни?

— Шел питекантроп лесом, нашел разводной ключ. О, дубинка! А вот шел механик, лет через тысячу...

— Ясно. И?

— Допустим, дали мне задачу сделать полигон для отработки межмировых взаимодействий. Я взял, побил это все на клетки, заселил в одной клетке коммунизм, в другой капитализм, в третьей анархизм, в четвертой... Ну и там вариации: люди, фавны, разумные муравьи, как у Саймака, еще кто-нибудь. Затем смотрю, кто полезную активность проявляет — я ему дверку между клетками приоткрою. Или просто пинцетом переложу из клетки в клетку. Ну там, стенки клетки невидимые, пинцет невидимый, сам я невидимый, это уже дело техники, понятно.

А кто-нибудь пружинную катапульту построил или натренировался прыгать с шестом — и скачет сам собою из клетки в клетку, чистоту эксперимента срывает. Значит, появляется Свидетель Канона и пытается урегулировать.

Хоро застыла.

— Как-то... Неприятно получается.

— Зато понятно, почему до сих пор не было проблем с микробами. У нас микрофлора единая. Мы все — клетки на одном лабораторном столе. Ну и там следствия: если стол бесконечный, один вариант. Если ограничен, второй. Если замкнут сам на себя, то рано или поздно кольцо миров замыкается, если нет... И так далее.

Хоро налила чашку и осушила ее, не чувствуя легендарного вкуса. Помолчала.

— Путешествия во времени такая модель не позволяет, — капитан тоже выпил чаю. — Зато ни один фундаментальный закон тут не нарушается, все принципы на местах: и сохранения, и причинности, и неопределенности. Чисто технически, это можно устроить на каком-нибудь архипелаге. И вообще, когда-то человечество именно так и жило. Разве что, вместо порталов корабль и парус, а вместо гиперпространства океан. В остальном правила те же.

Капитан разлил по четвертой.

— Ты обещала какие-то вопросы важные?

Хоро встрепенулась.

— Да, действительно. Подумаю, время будет... Хотела твое впечатление от Ремнанта.

Капитан задумался на целых две чашки. Хоро терпеливо ждала. Наконец, человек определил:

— Главное — все-таки другой мир. Отношение. Они тут сражаются, как дети в песочнице. Подрались, потом сели, подсчитали очки. Ну, эту Ауру свою. У нас... Не так!

Хоро наставила уши. Капитан заговорил глухо, медленно:

— Я служил в хозяйстве Кравченко. А потом прикомандировали до комиссии, потому что у меня в школе была пятерка по немецкому. Ну и молодой — кому-то же надо за пивом бегать, папочки за генералами носить, всякое такое. Мне-то поначалу как обидно было, я же фронтовик!

— А потом? — подтолкнула Хоро еще через чашку.

— А потом... Однажды мы заходим в помещение — там в углу мешки штабелем. Высокий штабель. Мешков много. А в мешках волосы.

— Какие волосы?

— Человеческие. И такие буквы, на всю жизнь запомнил: "KL. Au №250 22kg". Здоровые буквы, с локоть вышиной. И мешки тоже. Здоровые.

— В смысле?

— Огромное здание с широченной трубой и пятнадцатью печами. Под землей два огромных вытянутых подвальных помещения. Одно используется для того, чтобы люди раздевались догола, а другое...

Теперь каждое слово капитан выплевывал:

— Немцы там протянули трубы под потолком. Впечатление, что все приготовлено для помывки. Перед помывкой людей стригли. Потом загоняли в камеру и наполняли ее так, словно сардины в банку. Да, сардины из людей, а потом герметично закрывали дверь. Да, так вот. Камеру закрывают, а людей убивают газом.

Хоро в ужасе поднялась:

— Зачем ты вообще говоришь это!

Лоуренс обнял жену за плечи — никто не заметил, как он подошел. Капитан помотал головой:

— Затем, что я понимаю этих рогатых и мохнатых... Из Белого Клыка. Оправдать не могу — а понять легко. Был на их месте. Совсем чуть-чуть в тот мешок мои волосы не попали.

— И что ты понимаешь? — тихо-тихо сказал торговец. — Что подсказывает ваш хваленый опыт?

— Что липа это все. Не складывается картинка. Гляди. Вот зачем надо Белый Клык? Их снабжает — кто? Сами бы они не возникли.

Хоро и Лоуренс переглянулись:

— Менажери, понятно же. Ну, это государство зверолюдей на отдельном острове, по карте внизу справа. Гира Беладонна там, все дела.

— Но это казус белли, нет? Остальные державы не сотрут зверинец с лица земли? Представь, если бы израильская диаспора вместо помощи в возвращении евреев подымала их на войну в стране проживания? Как быстро Израиль стерли бы с карты?

Общение с генералом Серовым даром не прошло, Хоро быстро сообразила:

— США не даст. Им нужен такой союзник именно там.

Капитан утвердительно наклонил голову:

— Правильно. А кто на Ремнанте в роли США?

— Так, получается, Белый Клык...

— Чье-то оружие. Вопрос, чье. Ведь глупо же. Кто пойдет умирать, если есть куда эмигрировать! Более того, Менажери целый континент, не страна! Отгорожены океаном, нет нужды бояться арабов буквально за забором.

— Штаб-квартира у них в Мистрале... — Лоуренс прошелся вдоль стола. Хоро предложила ему свою чашку, торговец благодарно кивнул. — Ну да, все и должны на Мистраль подумать. А на самом деле...

— Атлас?

Капитан покачал большую чашу с улуном: оставалось раза на два.

— Может, Вакуо, — пожала плечами Хоро. — Дескать, вы нас на последней войне закатали в каменный век, так вот вам.

— А если Белый Клык сам себя финансирует? Большевики вон справлялись, тифлисский банк свидетель, — проявил неожиданную осведомленность Лоуренс.

— Так ты нашу историю знаешь?

— Весьма поверхностно и отрывочно.

Капитан разлил по последней, себе оставил большую чашу.

— Все началось две тысячи лет назад, еще с восстаний рабов. Тот же Спартак чем закончил? Почему не основал свое Менажери на той же Сицилии? Что заставляло его перепахивать Италию, и получать по рогам?

Лоуренс двинул ребром ладони:

— Всю-то историю не пересказывай. Я же знаю, сколько ее там.

— Короче — вот вам цитата: "Все разбрелись по домам. Делят землю, на юг идти никто не хочет. Герцог собирает своих недобитков и скоро развесит моих повстанцев за ноги вдоль тракта." Этим кончаются все восстания, инициатива которых идет снизу. Только то, что финансировалось и управлялось профессионалами, сверху, дошло до логического завершения.

— А французская революция, английская?

— Так они друг друга финансировали. Те же французы вваливали тонны золота в ирландских повстанцев, интриговали то за, то против Кромвеля, а полустолетием спустя просвещенные мореплаватели, "от нашего стола — вашему столу", снабжали оружием шуанов. Как и кавказских горцев и позже басмачей, кстати.

— Кто все эти люди? — Хоро тихонько тянула чай. Лоуренс махнул рукой: смысл понятен, детали не важны.

— Отсюда вопрос: кто финансирует Белый Клык? Менажери? Но почему никто не объединяется против Менажери?

Капитан допил чашу, со стуком поставил ее на свободное от бумаги место.

— А, может, ситуация просто всем выгодна?

Хоро повертела головой:

— Кроме фавнов. Их там... Жмут во все заставки. Помнишь, я пыталась официально Прах купить? А про село ты сам рассказывал.

— Ты знаешь... — капитан почесал нос, — один из русских декабристов сделал попытку освободить своих... По-вашему, это называется: "рабы на обработке земли". Они же отказались: лучше, барин, пусть мы будем ваши, да землица пусть будет наша. Им за барином выгодней было.

Лоуренс постучал костяшками пальцев по карте Ремнанта:

— Не подходит. Вот, земли полный континент. Езжай в Менажери, и там в три горла жри.

— А деньги на переезд, на обустройство?

— А Белый Клык на что? — Хоро тоже поставила чашку. — Пусть бы увозил фавнов в землю обетованную, а не взрывал магазины. Все бы довольны были. Нацисты — что фавнов нет, а сами фавны — что их ногами не бьют.

— Так, стой! — последняя капля чая осталась за Лоуренсом. — А кому же тогда на шахтах за копейки вламывать?

— Во-от, — протянул капитан. — Во-о-о-т мы и добрались до главного!

— Белый Клык выгоден корпорации Шни? Ну ты загнул!

— В таком виде, как сейчас — безусловно. Где миграция? Фавны могут положить экономику напрочь одним своим отъездом на Менажери. Пусть-ка людишки сами подолбятся в штреках! Тогда — либо нормальные условия труда, либо закрывайте границы на выезд. Но закрытие границ уже откровенное признание рабства. И безоговорочный акт войны.

— А победителя войны добьют создания гримм, — кивнул торговец. — Вот мозаика и сошлась. Что же, власти не понимают этого? Замкнутый круг!

— Нужен человек... — Хоро подтащила большую книгу-список миров и зашуршала листами. — Такой человек, помнишь? Самая первая встреча?

— "В нашем караване вам не придется прятать уши и хвост?" — Лоуренс хмыкнул: — Еще бы не помнил. Только давно было. А зачем?

— Надо построить открытый город, — Хоро сосредоточенно читала страницу за страницей:

— Наподобие вашего Рима. Чтобы там принимали всех. А тот парень уже два города построил. Опыт имеется.

— "С Дона выдачи нет"?

— Именно. Нужна организация фавнов. Альтернативная Белому Клыку. Небоевая. Чтобы переселять фавнов в этот открытый город. Капитан, развернешь нам подпольную работу?

Капитан пожал плечами:

— Прикажут — разверну. Да и город мы могли бы построить ничуть не хуже.

Хоро позвонила в колокольчик. Вошедшему "садовнику" сунула поднос чайного набора:

— Что-то я разогорчилась. Большой кувшин холодного чаю и мешок яблок. Яблоки мне, остальное им.

Капитан огляделся, пристукнул каблуком в натертый мозаичный паркет:

— У вас тут уютно и тепло, разве что пустовато. Может, каких-нибудь моделей притащить? Корабли там, здания?

— У нас, — поправил его Лоуренс. — Привыкай. У нас.

Капитан улыбнулся грустно:

— За доверие спасибо. Но я на службе. Отпустят ли повторно, не мне решать.

Торговец вздохнул:

— Ты не вернешься. Точнее — не ты вернешься. И там сразу это поймут. Возвращается всегда кто-то другой.

— Точно! — Хоро снова засияла улыбкой:

— И поэтому тебе надо найти девушку. Помнишь ту красотку с огненными золотыми волосами, еще глаза синие? Она так ловко на тебе сидела. Отличная пара!

Лоуренс поднял бровь. Правую.

Капитан поперхнулся ответом, даже закашлялся.

Но тут принесли чай — сразу в большом чайнике, и чашки на этот раз были не игрушечные. Хоро с удовольствием вгрызлась в яблоки.

— Как это я не вернусь? Как же я себя чувствовать буду?

Лоуренс допил свою чашку, поднялся:

— А как я себя чувствую? Ты, капитан, знаешь ли, что все вот это, — Лоуренс обвел рукой библиотеку. — А особенно вот это!

Седой торговец похлопал по развернутому списку миров.

— ...Появилось только потому, что дочка не хотела моей смерти? Посмотри, сколько заплачено за каждый мой день, за каждый вдох сверх отпущенного судьбой! Мне плакать или молиться? Что я могу сделать в ответ?

Хоро похлопала мужа по руке:

— Не заводись.

— И не думал, — улыбка оказалась ясная; капитан увидел вовсе нестарого человека, задумчиво скребущего небритый подбородок на фоне темно-синего леса, и взгляд... Какой был взгляд!

Лоуренс повернулся и вышел.

— В самом деле, — Хоро восстановила хорошее расположение духа, — тебе же понравились девчонки. У кого-то из них есть парни. Но ведь у кого-то и нету. Диалектика!

Капитан откинулся на скрипнувшую спинку:

— Молодые, здоровые. В их возрасте некрасивых не бывает. Еще и делом заняты, истребляют опасных зверей. Жизнью рискуют, причем без дураков, причем не для пустого удовольствия. Как они могут хоть кому-то не понравиться?

— Что-то я в твоем голосе слышу...

— Хоро. У меня был брат. Младший. Я вот про немцев упоминал. С ними была война. Дети тоже воевали. Оружие не носили. А вот разведывать ходили.

— Понятно, — вздохнула Хоро. — Его убили.

— Точно, — опустил глаза капитан. — Только его убили наши. Потому что данные мой брат собирал для немцев.

— А?!!

Капитан смотрел на светлую полосу фонаря.

— Деревню сожгли, людей загнали в сарай и перебили. Мне повезло, я с утра в лес уходил. Вернулся — увидел. Думал, и брат. А он пошел в другую сторону. И вот, когда эта мелочь в голубом платьице вышла защищать сестру...

Капитан сжал пальцы — карандаш в них лопнул, грифель упал и тихо-тихо защелкал по натертому паркету.

— Я-то своего брата защитить не смог. Мне потом пришло извещение. Взяли его с поличным. Как умер — думать не хочу. Мог я что сделать? Мог, надо было его везде с собой таскать. Взял бы тогда в лес — и не попал бы он в облаву. Я не хотел: слабый он был, вечно задерживал меня, хныкал...

Капитан поднялся:

— Опять я тебя расстроил. Тебе надо людей знаешь откуда? Из мира, где много кино со взрывами. Общее количество взрывов константа. Или взрывы на экране, или на земле. На экране лучше. А у нас, в кого ни ткни, все ошпаренные. Каждому по свежему ожогу попадает.

— И ты с этим живешь...

— Я не с этим! Я с двумя руками, ногами — а не всем так везет, ой как не всем! Здоровый, сильный, у меня почетная служба, высочайшее доверие. Серов ручался за меня лично — тебе даже не представить, что это значит. Космонавтов у нас в Союзе скоро будет сотня, а я вот единственный и неповторимый. Мне жаловаться — судьбу гневить. Жалею, тебя огорчил. Но вы же хотите считать меня своим? Так знайте: мне ребенок с оружием, тем более, девочка — пощечина. Не сумел, не справился, не защитил!

Перед выходом капитан развернулся. Против ожидания, Хоро увидела вполне спокойное лицо.

— А девчата, конечно, миленькие. Кто бы спорил!

И прибавил:

— В тире будем с Эйлудом. Сегодня пробуем вторую схему, завтра третью. А больше трех схем не надо, в боевых условиях перепутать можно.

Через левое плечо повернулся и пропал под аркой.

Когда Хоро выровняла дыхание и подняла глаза от стола, под аркой уже стоял Свидетель Канона:

— Мальчик правильный вопрос поставил. Я тоже не понимаю, почему ты не берешь хорошую роль? Как там у Еськова: "космические приключения Командора- кремень-мужика, Стажера-недотепы и Ксеносоциолога красавицы-дзюдоистки, разносящих из бластеров киборгов-убийц, дабы не дать Империи Тоталитарной Железной Звезды пустить в ход Большой Схлопыватель Пространства"... Умнейший же автор! Плевать, что ты не дзюдоистка, главное — красавица. По меркам Ремнанта, выйдет аккурат команда HELM: Хоро, Эйлуд, Лоуренс, Миа.

Свидетель подошел к столу, поворошил бумаги, не обращая внимания на оскалившуюся собеседницу:

— Зачем тебе заумные беседы! Тоска зеленая! Бластеры ты знаешь, где купить.

Хоро не произнесла ни слова, и Свидетель пошел в другую сторону:

— Да, да, понимаю: Лоуренс уже не прежний. Но у вас же теперь есть этот... Капитан Очевидность. Составьте команду HOME: Хоро, Obvious, Миа, Эйлуд...

Свидетель подмигнул:

— И вообще, капитан помоложе будет, а ты же и вовсе бессмертна. Любовь-измена тема вечная, вокруг замены буковок в команде столько накрутить можно!

Змеиным движением Свидетель отпрянул от удара, с места спиной вперед отскочил в дверной проем, откуда крикнул:

— Крутись, как хочешь — а киборги-убийцы уже оплачены!

После чего отступил в тень и через мгновение вышел из нее в углу кабинета Лоуренса. Оправил на себе длинное лиловое церемониальное одеяние высшего чиновника Страны Цветных Облаков, шагнул на середину кабинета, дождался, пока Лоуренс тоже поднимет на него взгляд от бумаг. Поклонился девятичленным церемониальным поклоном высшей вежливости, прошелестел вкрадчиво:

— Как говорят в землях, откуда вы родом — "Вы заключили сделку с адом". Их посланец моложе и сильнее вас. Такой союзник рано или поздно погубит вас и ваш дом. Зачем ждать этого, если можно убить его первым?

Лоуренс ответил почти ласково:

— В стране, откуда я родом, говорят и другое: "Я все равно умру. Все, что я построю, рано или поздно рухнет. Мои дети будут либо достойны меня, либо нет. А если я начну убивать не для дела, а от страха, то моя жизнь, может быть, станет длиннее, а может и нет. Но вот моей она точно быть перестанет".

Лоуренс позвонил в колокольчик и приказал вошедшему "садовнику":

— Запомните, как выглядит господин. Особенно цвет глаз. Проводите. А если появится еще раз, убейте.

Поглядел в черные бессветные глаза твари, нашел в себе мужество улыбнуться:

— Вы же сами советуете: зачем ждать, если можно... первым.

***

Первым заговорил Свидетель; Мия слушала, оперевшись о резную панель стены. Свидетель улыбнулся беззлобно, чуть устало:

— Мы с тобой давно знакомы. Обойдемся без театральщины. Вот смотри, с кем вы теперь в союзе. В последней войне у них было только танковых армий шесть, и десять саперных, и восемнадцать воздушных. А общевойсковых семьдесят. И этого им едва хватило, противник был такой же. Набрать полста скакунов наука нехитрая, малое войско легко и выучить, и обеспечить уникальной техникой, и завалить выше головы ресурсами. А выставить массовую призывную армию, кроме них, умели только немцы. Армия стоит не на героях. А просто скомандовали — на бруствер! И рота встала и побежала. Хрен там пулемет, хрен там фугасы... Из полусотни до немецких траншей добежит человек тридцать, но там уже пофиг. Доходило, что горло зубами рвали...

— Брешешь! Неудобно же!

Свидетель оскалился:

— Чего это неудобно? Во так ему голову его же автоматом отжимаешь, подбородок вверх, и зубами вот сюда! А что тебе за эти четыре выдоха ножом кишки вынимают, в азарте не чувствуешь. Такие пары часто после боя находили. Кому шомпол в глаз, чтобы до мозга дошло. Кому лопаткой поперек шеи. А на губах улыбка: не один ушел, врага забрал... Чтобы проняло, надо в печень бить, тогда боль такая, что даже крикнуть невозможно.

Сплюнул и отчеканил:

— Ты. Точно. Хочешь. Чтобы. Это. Было. Здесь? Хватит! Блядь, хватит! Пусть это в самом деле будет иной мир!

***

-... Мир, где зло уже победило, и теперь люди выбирают — умереть стоя, или подлизываться к черным и жить. На коленях, но жить. Люди Ремнанта не могут расширить зону обитания, не осваивают четвертый континент, не выживают в землях гримм. Хотя по технологиям едва ли не выше всех, нам известных миров. О чем это говорит? О том, что люди проигрывают. Или уже проиграли. Какой же человек там нужен? Мягкий и добрый? Но мы торгуем пряностями, а не жертвами для искупления грехов. Тем более, в масштабах целого мира. Диванная болонка нас не спасет!

— Мама, нам точно нужен именно этот парень?

— Ты решила послушаться Свидетеля?

— Нет. Просто у меня ощущение из анекдота: "как ни собираю — все равно пулемет получается".

— Эйлуд пришел таким же — ты не можешь не помнить. И у капитана это пройдет. Капитан был человеком войны, когда шагал в наш портал. И он вышел именно в Кленовую Осень, именно к жатве, потому что был человеком войны. Война сочится из него каждый день, как нагар из микротрещин ствола. Впервые вижу человека, отпотевающего прошлым.

— Только чистить его некому — проворчала Мия. — Ты просила найти ему девушку, и я отвела его в заведение Кочини-сан. А уж она-то мужиков перевидала во всяких позах и любых званий: от бродяг до местного императора. Собственно, нам ее сам император и рекомендовал.

— Каков же диагноз?

— Меч, не бич.

— Я бы сказала: чайник с винтовкой. Уж так он улун хлещет, как бы теином не отравился... А меч, пожалуй, и неплохо еще. Ведь и наш Эйлуд — отмороженный драгун Южной Стражи.

— Эйлуд наездник, удалец, лихач. А капитан убийца. Снайпер почти всегда видит в прицеле лицо жертвы!

— Доченька, за наш с тобой век можно, кажется, научиться управляться и с тем, и с другим.

— Управляться? Хм...

Мия загибала изящные пальцы:

— У Руби Роуз оружие называется "Крещент роуз". Крестная Роза, или Розовый Крест, я не сильно знаю этот язык. У Жана "Кроцеа Морс" — Смертельный Крест, или как-то так. У этой Сяо Лун, что тебе так понравилась, даже рукавички с именем. "Эмбер Селика", Янтарное что-то там. Вот с чем управляются наши новые знакомые.

— И что?

— А капитана ты давно называла по имени?

Хоро задумалась. Мия произнесла тихо:

— Даже у меча есть имя. А человек безымянный. Как пуля! Свидетель не соврал: в мире капитана жизнь человека дешевле патрона.

— Обманывать чистейшей правдой — великое искусство; Свидетель Канона умен, в чем-то даже благороден. И все же он враг.

— Почему?

— В войну играют недоросли. Взрослые играют в мир.

***

Мир тихо, торжественно проворачивался под половинкой растущей луны. В чистом до звона воздухе конца лета четко и ярко горели звезды. Вечером звездное небо стояло так — а теперь, под утро, несколько показанных капитану созвездий уже провернулись в иное положение... Когда-то у человечества был только этот громадный циферблат. Капитан посмотрел на собственное запястье, на ровный зеленый свет стрелок.

Собственное свое земное небо капитан поневоле выучил — кто бы дал часы пацану, когда они не у каждого взрослого водились; так и считали время в засадах, по ручке Большого Ковша... Теперь, выходит, нужно учить иное небо. А потом еще одно, и еще, и еще. Так стоит ли этим заниматься вообще?

Или сразу признать: мир неохватен, непознаваем, удовлетворимся его частью?

На песчаных берегах Архипелага — как говорил советский посол: "Исторические места, молодые люди. Отсюда сам Одиссей отплывал к стенам Трои!" — вот на этих самых исторических пляжах и скалах человечество уже переживало начальную школу цивилизации. Все сидели по клетушкам, вожди правили, мудрецы смотрели вдаль и высказывали осторожные догадки, что в смутной дымке могут быть еще острова. Самые же смелые говорили — а на тех островах могут быть и люди! — но над ними смеялись.

И тут приходил корабль. С жителями других островов! А в команде корабля были даже люди с материка! С материка, где земли полно, где пресной воды залейся, где не нужно драться за последнюю засыхающую смокву на острове, за кусок лужайки под выгон!

Зато и звери на материке тогда водились такие, каких не могли прокормить острова. Зато и враги на материке исчислялись такими числами, которых не могли вообразить себе жители островов.

Часть островитян закрывала голову руками в ужасе; другая же часть острила колья, обжигала концы их на костре, изводила последнюю рощу на обшивку черного крутобокого корабля, садилась на весла... "Мы ли прославим кого — или сами мы славу добудем!"

Если взять объективно, думал капитан, окружение человека небольшое. В повседневной жизни — дом, работа, на выходных дача или кино, ну там — зоопарк, аквапарк, на машинках детей покатать, флипом порулить, ощутить себя Чкаловым... А потом-то снова на работу. Вот он, радиус того кружочка на схеме Хоро. Далекие страны существуют разве на полотне киноэкрана, да вот еще в уме. Корень из минус одного: смотри сколько угодно, а руками не тронь.

Что значит: попасть в иной мир? Отбрасываем сразу все миры, где человек существовать не может: повышенная гравитация, отравленная атмосфера, жар, холод. Выходит, есть смысл попадать в сходные условия. Насколько сходные?

Капитан шагал по широкой ночной улице между высокими сплошными заборами. Время от времени в беленых стенах попадались темные громадные ворота; и ворота, и сами заборы накрыты были черепичными крышами. Чинно, вот верное слово. Улица мощеная, камень хорошо пригнан — а хоть бы травинка! Хоть бы кактус в керамическом горшке! Соседние улицы такие же — на Земле хотя бы таблички с названиями улиц имеются.

Капитана бросило в пот. Имеются! В каждом городе имеется улица Ленина, Строителей, Тенистая, Виноградная. По телевизору все районы новостроек похожи друг на дружку словно капли воды. Допустим, спьяну — уж в этом точно никакой фантастики! — человек покупает билет, например, вместо Москвы — в мать городов русских или там в колыбель революции. Всю дорогу, понятное дело, спит. В состоянии понедельника вываливается на перрон, и командует, скажем, таксисту: "улица Строителей, девять!" Водитель его доставляет в такие вот новостройки, вояжер наш поднимается на этаж... А там совсем иная квартира, иная семья, иные связи-знакомства-увлечения. Иной мир! Это же какая драма! И ни на какую Альфу Центавра лететь не нужно!

Надо не забыть потом дома рассказать — отличное кино может получиться... Капитан замер на полушаге и опустил руку в правый карман. Револьвер был на месте; капитан провернул барабан ощупью, поставив под курок светозвуковую "хлопушку".

Из проулка слева тонким ручейком появились пятеро. Видимо, услышали, что прохожий остановился. Здешние прохожие вполне могли почуять засаду — каждый второй таскал при себе меч, каждый третий пускал его в ход. Не удалось набежать со спины с воплями — что ж, можно и попросту.

Пять молчаливых амбалов перегородили улицу, с легким шорохом вытащили прямые мечи длиной в руку. Луна светила им в спины; резкие черные тени закончились точно у носков капитанских ботинок. Напасть на человека, не мешая друг другу, могут одновременно не более четырех рубак. Или шестерых мастеров — только шестерых мастеров разве что император здешний оплатить способен. Обычные разбойники на дело ходят вчетвером, а пятый — вожак. Вот он и стоит несколько поодаль: полководец, резерв и заградотряд в одном флаконе.

Вожак осмотрел одиночку. Длинное и прямое нигде не торчало; луна хорошо высветила обычного мужчину, без меча или там чекана... Пускай силач — но их пятеро!

Тут под луной заблестел прошитый серебром жесткий шарфик ночного странника. Вожак выругался, вбросил в ножны прямой меч-цзянь и проследил, чтобы оружие убрали все. Чуть поклонился, показал путешественнику пустые ладони.

Одиночка, не вынимая правую руку из кармана, левой сделал повелительное движение. Пятерка молча, послушно, выстроилась вдоль освещенной луной стены, все так же показывая пустые руки, отнесенные подальше от эфесов, из-за чего все мужики выглядели приветственно распахнувшими объятия.

Странник скользящим шагом обошел шайку по дальней стороне улицы, миновал проулок и двинулся дальше — не оглянувшись, но вожак не обманывался. Боги знают, что у него в том кармане — а хорошо, что не вынул. Чутье на такие вещи его еще ни разу не подводило.

— Бугор, э? Почему мы отпустили его?

— Мы тут зубами клацаем, а этот лотос недосрезанный провел ночь в квартале удовольствий!

— Шарфик видел? Он гость семьи... Забыл, короче. Где девка в чиновники экзамен сдала.

— И чего?

— Эта семья держит всю выпивку в столице. Обидим кого из них — нам даже в распоследнем подвале прокисшего пива не нальют.

— Нет в жизни счастья бедному человеку!

— Становись богатым — или мы тут не за этим?

— А он, паскуда, еще и стражу натравил... Тикаем!

Прибежавшая стража, конечно, никого не застала — но капитан и не надеялся на улов. Честно говоря, после неописуемого провала с Кленовой Осенью, капитан долго раздумывал — стоит ли вообще впутывать местную полицию? Расстрелять пятерых грабителей сквозь карман, потом пускай на небесах спорят — вызвал он демонов из рукава, или молнию из ж-ж... Жесткого камзола.

Но мир все-таки был чужой — а в Греции, потом в Конго — в Бельгийском особенно — капитан изучил на практике шутку про чужой монастырь и собственный устав. Не поймают, пусть хотя бы спугнут. Он гражданский долг выполнил, сообщил, куда следовало. А дальше — их мир, их дела.

Вмешаться, действием признать этот мир своим — означало признать правоту Лоуренса. Возвращается всегда кто-то другой. С другой стороны, не идти нельзя — на родном острове рано или поздно ресурсы закончатся... Не говоря уж о том, что жители материка могут и сами научиться делать корабли. Черные, крутобокие корабли... Как там у Еськова? "Чего это вы, самураи, препятствуете свободному обращению капитала? Не по понятиям! Сейчас мы тут пару ларьков поставим, и обменник."

Главное, конечно, курс в обменнике. Ради него все делается.

Капитан подошел к воротам знакомой усадьбы; открыли ему все те же серокафтанные "садовники" с военной четкостью движений. Проходя каменной дорожкой, капитан заметил в беседке Мию с Эйлудом — парень читал стихи, девушка смеялась. А должно все быть ради вот этого — не ради выгодного курса льены к весовому фунту алюминия!

Капитан замер на мгновение. Почему ему так неприятно думать, что миров — много, неимоверно много, и притом разных?

Потому, сказал себе капитан, что само понятие классификации обесценивается. Не получится развесить ярлычки, как в книжном: тут фантастика, тут производственный роман, тут детектив, тут справочники. Заходишь в каждый новый мир — думай заново...

Это выходит, мы готовы отказаться от всего многообразия миров только потому, что нам думать лениво?