Часть 2

Дверь глухо ударила металлом о металл. Прорычал и лязгнул глубоко в недрах запорный механизм, растопырив из тяжелого полотна восемь ригелей в притворы, во все стороны восьмиугольного косяка. Коротко прошипел гермозатвор и наконец-то вспыхнул свет.

Братья перевели дух, осмотрелись. Они находились в семидверном бункере диаметром шагов десять-пятнадцать, с бетонными полом и потолком, с лампами за толстым стеклом, за решетками шахтерских светильников. Восьмиугольные рамы металлических сейфовых дверей отливали зелено-бронзовым, а полотна глубоко синим. Причем вблизи Борис видел, что не краска и не воронение, именно металл такого цвета. Пахло здесь нагретым железом, чуть-чуть маслом и сухой бетонной пылью.

Позади братьев и капитана закрылась дверь номер четыре.

Прямо перед ними открылась дверь без номера, сделанная намного легче и проще, чем бронированный люк перехода. Высокий порог изящно переступила блондинка с ушками над головой. И снова братья подумали про Клушанцева. Про съемки, костюмы, бутафорию. Только уши шевелились живо, только серебристый хвост мел по-настоящему; ну а в остальном студентка студенткой. Московский архитектурный, про себя решил старший брат, это оттуда мода на псевдогреческие сандалии, узкие саржевые брючки и анахроничные кофточки-камзолы.

— Мия, представляю тебе наших специалистов. Астроном... Звездочет, по-здешнему. И переводчик. По-здешнему, толмач.

Толмач и звездочет выглядели хорошо прибарахлившимися повстанцами Панчо Вильи. Под наверченными в несколько слоев патронташами с трудом просматривались клетки на ковбойках. За собой храбрецы волокли тележки, нагруженные горой до высоты талии и укутанные брезентом. На крепких поясах и в карманах рабочих брюк, чуть ли не за голенищами шнурованных ботинок — словом, повсюду! — висели и торчали аптечки, наборы выживальщика, устрашающего вида ножи-стропорезы, картонные цилиндрики красных ракет, наконец, свертки с пирожками, что напихали официантки из столовой Нижней Ореанды, со слезами проводившие Аркадия-гусара на поход и на подвиг.

В довершение картины астроном правой рукой, а переводчик левой держали между собой тот самый обещанный ящик, укутанный от "неизбежных на море случайностей" в солому и упакованный поверх того в тарную дощечку, ОСТ 11374-60, сосна второй сорт, восемнадцать миллиметров толщиной, плюс гвозди упаковочные круглые оцинкованные, ОСТ 78-55, сталь Ст3. В итоге ящик весил не сильно меньше пуда.

Свободными руками — астроном левой, а переводчик правой — братья поминутно вытирали пот со лба и поправляли здоровенные сувенирные сомбреро из секции пляжных товаров Ялтинского ЦУМа. Капитан же сказал, что летнее солнце там жарит не в себя, вот и подготовились...

Мия посмотрела на столь хозяйственных мужчин с откровенным уважением, а услыхав представление, даже подпрыгнула:

— Переводчик! Вот здорово! А вы поможете нам с камнем? В прошлый раз мы капитана с единственной фразой заслали, — смущалась девчонка очаровательно, — неловко вышло.

Счастливо улыбаясь, Мия взяла капитана за обе руки:

— Вижу, не зря Кимура-сан суетился. Помогло!

Двум капитанским спутникам Мия кивнула с обычной вежливостью:

— Добро пожаловать в Сосновые Склоны.

А капитан сказал им же с обычной командной четкостью в голосе:

— К постановке ящика приступить! Спину не гнем, ровно держим спину, приседаем по команде... Три! Два! Хоп! Молодцы, не зря неделю учились. Мия, забирай.

Мия хлопнула в ладоши, вскочили два молодца, одинаковы с лица, одетые в серое размахайское, бережно взяли ящик и унесли. Мия проводила их лукавой улыбкой:

— Вот Кимура-сан удивится, наверное.

— Да плевать. Скажешь: в Тумане чего только не найдешь. Даже настоящий грузинский коньяк эпохи Гагарина... Так! Спину не гнуть! Смирно стоять. Сейчас я размотаю с вас ленты.

Братья радостно выдохнули. Молодость их осталась хоть и недалеко, а все-таки в прошлом. Потный краткий месяц подготовки в Нижней Ореанде не сделал из интеллектуалов ни барбудос, ни мучачос. Так что волочь две полные тележки приборов, справочников по высшей математике, звездных каталогов — одних только списков цефеид шесть изданий! — братьям обошлось в два литра пота и килограмм веса каждому. Кроме собственного их астрономического груза, капитан от души обвешал обоих патронными лентами. Сказал: "Вам не прыгать с этим, не бегать, не кувыркаться. Всего два шага до камеры перехода пройти, так что вытянете". Накрутил каждому по двести патронов, почти по сорок килограммов, что твой турнирный доспех из музея. Правда, сам он взял столько же, да еще и толстый термопластовый короб со сложенной втрое жуткой винтовкой. У нее в прикладе даже амортизаторы стояли, как на вилке мотоцикла, под невероятную отдачу. Но вот капитан как раз тренировался всю жизнь, и за месяц после больницы вполне пришел в форму.

Форму одежды, кстати, им не выдавали. В камуфляже отправился один капитан, а они в чем выезжали из Ленинграда, в том и с Земли вышли. И то, белья капитан оставил единственную смену, от расчески выдал каждому половинку, а у зубных щеток отломал ручки — тридцать граммов, не хрен собачий, можно целый перевязочный пакет взять или блистер аспирина.

Зато весь месяц заставлял братьев учить летный "набор выживания", добывать огонь взаправдашним кресалом и огнивом, отбивать морзянку зеркальцем, ощупью выхватывать из поясной аптечки шприц-тюбик и колоть себе промедол вслепую. Тропический набор прививок им вкололи доктора, корректные и вне дозволенных тем неразговорчивые, как Никодим.

Еду капитан даже не заказывал. Там, сказал, все лучшее купим. Хронометры одобрил, на гравиметры похмыкал, газоанализаторы со смешком повертел в руках, но принял. Зато уникальный настольный вычислитель весом всего ничего, жалкие два кило — вовсе вычеркнул. Сказал: "У Хоро такой же с прошлого раза, я сам передавал. А на Ремнанте вам для работы в первой попавшейся лавке купим Свиток, до него вашим 4М12 как до Луны на пузе. И телескопы тоже там найдем. На крайний случай отольют вам зеркала на месте, справочник по расчету возьмите только".

Братья переглянулись и положили на память уточнить две вещи. Первое, капитан сказал: "В лавке", капитализм там, значит. И как же тогда Великое Кольцо? А второй — "вашим 4М12". Не "нашим", а "вашим"! Чей же тогда сам капитан, с какой он-то стороны?

Смотав с повстанцев ленты с патронами, отчего братья прямо на глазах прибавили по сантиметру роста, капитан сложил амуницию прямо под ноги:

— Выдыхайте, тут есть кому помочь. Мия, комнаты готовы?

Мия ответить не успела. Вошла женщина чуть постарше, не блондинка, а ярко-русая, почти рыжая — смотря как свет падает. Одевалась она, видимо, в местный наряд: белая рубашка и жилет с меховой оторочкой, лиловая юбка до пола, красный пояс, медное вплетенное кольцо; но уши и хвост же! Аркадий призадумался: все ли женщины здесь такие?

— Госпожа Хоро, — капитан поклонился с заметным волнением, — примите мою благодарность за лекарство. Поручаю вашему гостеприимству моих спутников. Пусть вас не смущает их непарадный вид. Это астроном Борис и переводчик Аркадий.

— Переводчик? Вот здорово! — Хоро поглядела на Аркадия внимательно. — Поможете нам с камнем? В прошлый раз мы капитана...

Капитан и Мия захихикали. Даже Борис улыбнулся. Аркадий притронулся к кончику правого уса:

— Все, что в моих силах.

— Отлично. Так, под жилье вам Лазоревый павильон.

По хлопку Хоро через люк протиснулись четыре рослых парня в серых свободных одеждах — Аркадий навидался таких у китайцев, когда ездил к себе на Камчатку через Владивосток и Хабаровск. Лицами здешние блондины-Никодимы не различались вовсе. Коротко поклонившись, они попарно схватили тележки с приборами и книгами, подняли, словно бы те ничего не весили, и выскочили через высокий порог с кошачьей легкостью.

— Идемте! — Мия махнула рукой. — Первым делом вам нужно написать своим близким, что вы хорошо добрались. Но категорически вам советую сделать это после завтрака. Завтрак праздничный, мы вас давно ждем и рады видеть. Вот сейчас вы умоетесь, мы уже приготовили вам одежду, сообразную важности момента, и...

Аркадий обернулся:

— Письма? Товарищ капитан, а что разрешается писать?

— Пишите что хотите, — капитан махнул рукой тоже. — Один черт никто вам не поверит. Скажут: а, новый роман задумали, фантасты же. Американцы вон до сих пор на полном серьезе обсуждают что у нас, оказывается, перед Гагариным еще четыре человека угробились в неудачных запусках. Даже фамилии называют: Грачев, Белоконь, Качур и еще кто-то, запамятовал. Хотя это обычные испытатели скафандров, сержанты-срочники. Их только по здоровью отбирали. Никуда они не летали. Отслужили, теперь просто работают кто где.

— И я даже знаю, где, — хмыкнул Борис, отряхивая клетчатую рубашку. — Лешка Грачев на рязанском заводе вычтехники, я же к ним за блоками к БЭСМ ездил каждый месяц, как на работу, а он алаверды к нам, сервер налаживать. Вот, он рассказывал, как Аджубей с него интервью снимал для опровержения слухов. Да я, грешным делом, думал: пулю льет, распускает хвост Лешка, попутчица красивая сильно.

— Красивее меня? — притворно возмутилась Мия.

— Дочка! Сооблазнить голодного мужика много ума не надо. Сперва накорми, а там посмотрим, чего твой хвост против моего стоит!

— Бегу, мама, бегу! Так, не отставать, вам еще с папой знакомиться...

Мия наконец-то уволокла братьев, не закрыв за собой люка, потому что все увлеклись пропихиванием через него двух широченных сомбреро. В наступившей тишине Хоро с капитаном вышли из бункера, оставив на полу кофры с капитановой трехсложной винтовкой и скрученные патронташи. Хоро нажала завиток на резьбе, дождалась, пока механизм закроет синюю восьмиугольную дверь и спрячет все под панелью с рельефными алыми цылинями, лиловыми сыбусянами.

— Идем.

Прошли совсем недалеко, в небольшую комнатку с холодным по случаю июля камином и блоком из шести огоньков на стене. Пять светились зеленым, а четвертый номер белым, докладывая о начавшейся зарядке накопителя.

Хоро села за выложенный мозаикой столик. Тут же служитель внес чайный набор и большой кувшин с кипятком.

— Заваривай, капитан. Мне нравится смотреть, как ты это делаешь. Должна же я получить возмещение за хлопоты.

— Простите...

— Брось мяться. Идем с нами, ты нам подходишь. У Серова я тебя выкупила лично. Но, если тебя что-то не отпускает с Земли... Теперь я спокойно могу подождать сколько нужно.

Капитан принялся за привычную процедуру. Залить чайник кипятком для подогрева, слить. Отмерить на две чашки.

— Больше заваривай, сейчас еще один человек подойдет.

— Мужчина?

— Девушка. С какой целью спрашиваешь?

— Двум женщинам одной чашки всегда мало. Надо же поговорить, чаю попить, нет?

— Логично. Давай на три раза.

Отмерить, всыпать чай, налить воды чуть выше слоя чаинок, промыть, слить.

— Хоро, у вас тут что-то изменилось?

— Да, и довольно сильно. Помнишь Свидетеля Канона?

— Вы его опасаетесь. Помню.

Вот сейчас налить воды сколько надо на девять чашек.

— Уже не опасаемся.

— Даже так?

— Потерпи, не хочу лишать мужа удовольствия рассказать самому.

Капитан отсчитал секунды, перелил в отдельный чайничек, чтобы чай не перестоялся над заваркой и не горчил.

— Разливать? Остынет ведь.

Открылась дверца и служитель внес большой кожаный кофр, поставил на стол так, чтобы не мешал пить чай, исчез. Вошла та самая обещанная девушка, поздоровалась по-здешнему, поклоном.

— Вот сейчас разливай.

Капитан засмеялся:

— На троих, да!

Девушка оказалась солнечной блондинкой с яркими синими глазами и отлично подходящей к цвету глаз бирюзовой брошью на горле. Отведя взгляд от неожиданно серьезного лица незнакомки, капитан поежился: что-то не так.

Волосы в короткую косичку, тоненький красный бант на затылке, под брошью кружевной белый галстук... Нет, не то.

Одежда?

Синий жакет с широкими прорезными плечами, зато узкими рукавами-трубочками от локтя до запястья. Коричневые перчатки. Жакет совсем короткий, выше солнечного сплетения. Ниже синего жакета и в прорезных плечах — белое платье, подол до середины голени. Безукоризненно чистые коричневые сапожки на пуговках...

Голубой зонт в руках — что-то в зонте?

А, движения!

Конкретно — руки.

Плечи у нее... Тяжелее обычных. Импланты? После Ремнанта все возможно. И перчатки, и глухие рукава до локтя, очень уж узкие рукава, очень уж тонкие предплечья-запястья — мода или под ними сталь?

Девушка вопросительно глянула на Хоро, та вмешалась:

— Капитан, смущать барышню потом будешь. А вот барышня пускай смотрит внимательно. Ты ее первая работа.

Хоро подмигнула синеглазой:

— Садись, попей с нами чаю.

Девушка села несколько боком, как в зарубежных кино садятся за стол к хозяйке удостоенные высочайшего внимания горничные и слуги, выражая подчинение и скромность. Но капитан уже не обманывался. Он-то видел, что блондинка может в любой миг отскочить к стене или пинком опрокинуть кувшин с горячим ему на колени. Причем такую позу синеглазая приняла одним естественным движением, совершенно не задумываясь.

Работа?

Выпили по первой чашке. Незнакомка разглядывала капитана без ложного смущения, но вежливо, необидно.

Рост мужчины чуть выше среднего. Лицо симметричное, правильное, слегка вытянутое, скулы проявлены слабо. Волосы острижены, но видно, что начали седеть — старше тридцати. Насколько старше, по тренированному человеку так вот сходу не сказать. Запястья нетолстые, сложение рук скорее сухое. Движения плавные, спокойные, точные. Чай наливает без брызг вовсе, а ведь чайник надо наклонить достаточно сильно, чтобы чай оторвался от носика, не стекал по стенке — но при том достаточно слабо, чтобы чай не полился из-под крышки или сама она не слетела... Фигуру скрадывает пятнистая куртка и свободные же брюки, ну ботинки военные, понятно... А еще понятно, что у толстого человека — вот как те двое в коридоре — куртка и брюки ничего бы не скрыли. Получается, он телохранитель при двух... Ученых? Приказчиках? Но тех двоих провожает Мия, и жилье им назначено вне центрального кольца охраны. А с этим Хоро сама чай пьет. И ладно бы по протоколу — но Хоро это нравится, видно сквозь три стены и форточку...

— Так ты с нами, капитан, или как?

— С вами, — ответил капитан без ожидаемых раздумий-колебаний. — Я не знаю, зачем, но вижу, что для вас это важно. Да и Серов мне увольнение подписал и все разрешил. Ждать меня там никто не ждет, не с моей службой долгие романы крутить, а про семью я в прошлый раз говорил, ты знаешь. Так чего кашу по столу размазывать.

Хоро просияла изнутри, молча, без махания руками или девчачьего визга. Блондинка поняла: почему-то для нанимательницы этот выбор много весил, и теперь она искренне радуется, что решение наконец-то принято.

Выпили еще по чашке, и Хоро, светясь от удовольствия совсем уж неприкрыто, положила обе ладони на столик:

— Капитан, раз ты теперь с нами, то тебе надо пройти психологический проективный тест. Мы теперь компания больше международной. Мы — межмировая торговля. Сам понимаешь, уровень!

Капитан поглядел несколько подозрительно, но Хоро излучала незамутненную радость. Любой, знакомый с Хоро более пары дней, уже понимал, что противостоять этому потоку невозможно. А честно говоря, и не хочется совершенно.

— Итак, ты продиктуешь письмо... Ах да, я вас не представила.

— Только не говори, что случайно, уж настолько я тебя знаю.

— И не думала. Итак, Вайолет из Лейдена, почтовая компания Ходжинса.

Блондинка с легкой улыбкой поднялась — капитан едва успел подняться ответно — и проделала взаправдашний книксен, куда там эмансипированным греческим принцессам!

— А этого человека мы привыкли называть Капитан или Стрелок. Истинное имя его еще не проявилось. Но, надеюсь, скоро это изменится.

Улыбнувшись, Вайолет пересела к своему кофру, откинула крышку, под которой обнаружилась вполне привычная пишущая машинка.

Капитан сел на прежнее место, допил свою третью чашку и спросил:

— Письмо кому?

— На твой выбор.

— А я сам написать не могу?

Хоро допила третью чашку и помотала ладошкой перед капитанским носом:

— Разумеется, можешь. Но по методике надо именно чтобы ты диктовал, а формулировки подбирала она. И тебе предлагала.

— То есть, смысл в диалоге? Я думал, ради анализа почерка.

— Капитан... — Хоро посерьезнела. — Она хорошо разбирается в людях, поверь. А мы тебя высоко ценим, хоть и любишь ты валяться со всякими встречными бабами. Хорошо хоть, не с мальчиками, и на том судьбе благодарствуем. И мы хотим тебя применить наилучшим образом, уж прости за откровенность. Насколько мы сволочи, ты еще поймешь...

Тут капитан ухмыльнулся откровенно саркастически. Хоро развела руки:

— ...Но вот чего у нас нет — своих мы не используем втемную. Привыкай. Все, работайте, я побежала, мужа обрадую. Если что, проводишь ее на завтрак, она тут новенькая.

— Но я не хотела вас обременять...

— Вайолет, я понимаю, что если твоя страна называется Лейденшафтлих, то разговаривать без церемониала тебе западло. Но город-то всего лишь Лейден, верно? Будь проще! Капитан, ты хоть ей объясни! Все, все, убегаю!

— Извините ее... — заговорил капитан, и в тот же миг Ваойлетт сказала:

— Не сердитесь на нее...

Посмотрев друг на друга, Вайолет и капитан рассмеялись.

— Да, она такая. Вайолет, вы психолог?

— Нет, господин Капитан. Или вам больше нравится имя Стрелок?

— О, нет... — капитан сдвинул чайный прибор. — История долгая, и не для первого знакомства, точно.

— Хорошо, господин Капитан.

— Пожалуйста, не называйте меня господином. У меня на родине это...

Капитан пощелкал пальцами:

— Лучше просто Капитан, раз уж Хоро...

— Раз уж Хоро, то конечно, — легко согласилась девушка. — Итак, я печатаю письма для неграмотных людей. У господина Клавдии Ходжинса в почтовой фирме. Люди диктуют мне, а чаще объясняют, что хотят сообщить адресату. Моя же работа — подобрать формулировку. И напечатать. Госпоже Хоро угодно называть это психологией — отчего нет? Она хорошо платит и собеседник приятный.

Вайолет подперла левую щеку кулачком в коричневой перчатке. Левый глаз от этого прижмурился и выглядывающая из-за крышки кофра девушка словно бы подмигнула.

Теперь капитан задумался и свою третью чашку допила Вайолет. В настоящей керамике чай остыть не успел, вкус не пропал. Да, Капитан чай заваривать умеет; но Хоро выделяет его не за это. Мужчина? Непохоже, любовный интерес выражается иначе. Всю вторую половину своей короткой жизни Вайолет пыталась найти формулировку именно этому чувству, так что судила уверенно. Скорее, Хоро радуется...

Вайолет вздрогнула. Всю первую половину короткой жизни она воевала. И теперь поняла: Хоро радуется, что в Капитана не придется стрелять. Что они с Капитаном теперь на одной стороне. А насколько долго продержится это состояние, насколько на стороне Хоро сам Капитан?

Вайолет оглядела комнатку, пробежалась взглядом по разрисованным цветами и плодами шелковым обоям, полированному дереву, по огонькам — пять зеленых, почти в середине шеренги белый. В окне виден край подстриженных кустов. А вон там, за сдвижной стенкой, кажется, терраса и небольшой садик...

Тест и покажет, поняла Вайолет. Ради этого она здесь и нужна.

— Капитан, вы уже выбрали тему письма?

Капитан прошел по комнате к сдвижной двери, открыл ее на ладонь, поглядел в сад. Обернулся:

— Раз уж Хоро угодно попрекать меня этими девушками... Хотя оба раза мы дрались, а я стрелок, не рукопашник. Ладно еще та, вторая, багровая. У нее класс повыше, как ни корежит меня это признавать. Но не мог же я резать всерьез Янг... Короче!

Капитан свел пальцы сердечком, как в прошлый раз подсмотрел у поскакушек-охотниц:

— Короче, я пишу письмо девушке. Девушке, которой у меня никогда не будет. По вашим движениям я предполагаю, что вы тоже боевик?

Вайолет кивнула:

— Да. Служила. Война кончилась, и... Но вот это уже не хочу рассказывать я.

— Понятно, — капитан вздохнул тяжело и длинно, явно вспоминая кого-то со своей войны. — Такая, значит, у меня служба. Пойди туда, не знаю куда. Пристрели то, не знаю что. Получается, семью завести... И некогда, и убить меня в любой момент могут. Значит, как бы даже и незачем. Проще знакомиться на ночь. Или ходить в квартал, как он тут называется... Вы поняли?

— Разумеется, — Вайолет не смутилась. Ну да, с ее-то профессией смущаться. Видала, небось, и колбасу кривую и кишку прямую...

— Словом, — почесал капитан затылок, — она никогда не прочитает это письмо. Ее же не существует ни хрена. Так что я легко, без смущения и стеснения, могу сказать, что люблю ее. Мечту любить легко. Мечта не храпит.

— Как я вас понимаю! — Вот сейчас Вайолет всплеснула руками с неподдельным сочувствием. — А могу я предложить вам фразу письма?

— Да, конечно. Первую?

— Скорее, финальную... Даже не так! Это лейтмотив, музыка на фоне, понимаете?

Капитан кивнул молча, отвернувшись к зеленым, ровненько подстриженным кустам в окне. Вайолет постучала пальцами по столу — крышка отозвалась резкой дробью, твердым по твердому. Точно у нее там импланты.

— Я отдал бы все, чтобы быть с тобою...

Синеглазая повертела пальцами в воздухе и закончила решительным тоном:

— ... Но, может, тебя и на свете нету.

***

Нету фарта — значит, нету!

И принимает нас Мантловский комгард. Они всегда на приеме кумарят с пересеру, и где-то я их понимаю. Выезжаешь ты на пьяную поножовщину — а там Специалист с открытой аурой. Против него или такой же Специалист, но свой, или пулемет. Свои Специалисты все в армии, а из пулемета еще попади попробуй: эти, с аурой, скачут пузырьками в минералке. Начнешь сильно психовать, вовсе гриммы набегут. Ну и как тут без химии?

В общем, поймали мне руку на край щита, дубцом хрясь — как ветку сломали, такой звук. Сначала и не больно совсем. Разболелось ночью в камере, а не ляжешь: лавку мужику с белой меткой уступили. Меченых бьют втройне, так я поставил утреннюю пайку, что до суда мужик не доживет. Но разбогатеть не вышло, никто ставку не принял. А потом от боли мне похрену стало, и кто в кормушку тарабанил, уже не вспомню. Проявилась надо мною вертухайная реальность, посмотрела на меня, чего-то между собой перерешала, и сама себе приказала: "Сделайте руку, этому выблядку еще на показательном процессе еблом светить".

Мантл вам не Атлас, на весь район одна клиника, и в той один регенератор. Так что повезли по городу, выкинули перед больничкой — не запоминал, от боли уже черно перед глазами; табличку только помню. Яркая такая, синим по белому: "А сдать ключи?" Чего "А", куда "А", где начало — хрен поймешь, да и все равно уже.

Хрясь о косяк, темно снова. В следующем тамбуре красным по белому: "Анестезиолог, ты ШКАФ закрыть не забыл?" Большими буквами ШКАФ, сразу видно: уважаемый предмет мебели. Не то, что какой-то фавн, отловленный на улице.

Вышла врачиха — тоже из наших, основа только непонятная, пушистая. Волк? Лиса? Хищники на нас глядят не сильно лучше, чем люди. Без людей, пожалуй, мы между собою тоже бы грызлись. Или нет, хрен знает. От боли уже шею дергает, до нервов дошло...

— Наручники снимайте, — говорит. — Куда в регенератор с металлом? Врастет в кости, будет вам лось-терминатор, поскачете тогда.

Комки поморщились, но тут не поспоришь.

— Согласие от него на вмешательство есть?

— Какое согласие, вы че? — голос у главного комка гундосый. — Может, ему еще адвоката?

И заржали все четверо. Ну да, вдвоем-то меня везти страшно. Босс у меня такой, не побоится и конвой разнести. Не меня, дурака, ради, ради агитации за правое дело. А голова уже раскалывается, и запах поплыл, и слышу только, врачиха отругивается:

— ... Кто не хочет к практическому психологу, тот сейчас пойдет к психическому проктологу.

И гундосый опять:

— Зачем нам психологи? Мы и сами прекрасно психовать умеем.

И меня пыром в бок:

— Чем вшей лечишь, жывотное?

Кто за язык тянул, сам не понял:

— Благодарю, офицер, мои ничем не болеют.

— У, — говорит, — опять понторез. Ну ниче, на вечер опять к нам привезут. Я тебе извилины-то размассирую...

И, видно, по голове, потому что тут я уже ничего не помню.

***

Помню таблички в обратном порядке: "Анестезиолог, ты ШКАФ закрыть не забыл?" Выхожу в предбанник — трясет, мутит, но на ногах стою. Смотрю, вторая табличка: "А сдать ключи?" — и теперь понимаю, для кого писано.

Комки у машины сбились, кумар до второго этажа поднимается. Девушка с моими документами стоит, морду свою на снимке я узнал. Вежливо интересуюсь:

— Девушка, скоро поедем?

На секунду оторвавшись от планшета, стражница закона так же вежливо отвечает мне:

— Пошел на хуй, мудак зверожопый, пока по рылу не въебала.

И шо это я сегодня такой угнетенный?

Стою, дышу, держусь, чтобы не блевануть — и вдруг доходит: решеток нету, второй этаж ведь. А наручники мои вон они, на поясе у массажера болтаются.

Много думать вредно, мысли подхватить можно. Через подоконник, хлобысь и в перекат — Таурус бы похвалил, точно! И с низкого старта в палисадник. За спиной хлоп, хлоп, над башкой фьють, фьють — ага, ловите. Спальные районы, перекись населения. Тут меня из одного понта не выдадут. За углом разношенная коробочка, уксус на руле — мать родимая, из наших тоже. Ну да, это же людишки в элизиуме, тут на черных работах все наши больше. Я рыбкой в дверь, лицом в задний диванчик, вонючий, аж тошнит: еблись недавно. Хриплю, булькаю, легкие ходят, подбрасывают. Уксус понял, с ходу по газам. Смеется:

— Съебинг — национальная идея!

Отдышался, поднимаюсь, нормально сел.

— А как же, — говорю, — атласское технологическое превосходство?

И оба на Большого Брата смотрим. Летающий остров, рай для богатых. Чем на весу держится, гримм весть. Только шланги все благолепие портят. Наверх с водой, вниз с говном. Высокие технологии, но уж когда прорвет... Через двести лет историки будут насмерть резаться, откуда в трущобах Мантла взялась мода на пижонские широкополые шляпы и почему столько продержалась.

Тут опять рука заболела. Регенератор дело хорошее, но после него положено лежать сутки-двое, пить и жрать лучшее, а не от комков бегать.

— Через плечо, — улыбается уксус, — сам видишь. Жрат растет в Мистрале. Ну, еще на Вейле немножко. У нас не растет, нет. Вся наша технология им за жрат идет, весь первый сорт. Нам отбраковку. Ономнясь колесо поставил, сейчас чуешь? О! Бьет, клеска гриммова!

— Брат, — хриплю, — Химическая, круглый дом, знаешь? Там у меня деньги. Сколько скажешь, дам.

Тут меня отходняк догнал, я на этот выебанный диванчик, и снова темно.

***

Темно вокруг, воняет гадостно. Вспомнил где, что — подскочил и рогами в потолок машинки. Уксус на руле кемарит. Это он меня с утра до вечера ждал?

Вылезли, дышу. С полчаса дышал, не меньше, и плевать, что там в самом деле натикало.

Поворачиваюсь: у водителя бакенбарды енотовы и взгляд очень знакомый: ничто мимо кассы.

— Брат, — говорю, — реально спас. Еще чуть-чуть, сейчас все будет. За полный день тебе заплачу.

— Какие деньги! — водитель руки к небу, я за ним глазами, а там Атлас, летающий рай богатых. А вокруг Мантл, ползающий ад всех остальных. Чего там фавны, отсюда тараканы давно разбежались.

Сплюнули оба.

— ... Я же вижу, брат спищит.

Э, да он с Побережья: "ономнясь", "клеска", "спищит". Тоже понаехал, только он за деньгами, а я вроде как в командировку, по служебной надобности.

Подошел я к тайнику, якобы посцать пристроился. Но нету фарта, значит нету.

Бум — и снова темно.

***

Темно, холодно, под щекой мокрое говно. Блеванул-таки, пять раз по голове даже лосиный череп не держит. Ноги подтянул, встал, башку ощупал. Похоже, углом щита в висок. Или есть фарт? Видел, как убивали таким ударом, а еще сам стою.

И они стоят, все четверо. Девка с планшетом поодаль.

Планшет!

Наверняка на мне пищалка висит, что же не сдер, балда!

Теперь позняк метаться.

Самый здоровый с наручниками подходит:

— Ишь ты, скаковой лось, бля. Последнее слово подсудимого?

— Еноту заплатите, — киваю, — он цивил, к нашим делам никаким боком.

Главный как Прах вспыхивает:

— Вот же борзая сволота! Ты еще решать будешь, где чьи дела! Ну пизда тебе, рогатый.

И тут из-за угла появляется военный в лимонной броне, главнюка мимоходом промеж лопаток. Тот фуяк, и в мою блевотину рылом. Пустячок, а приятно.

— Заплатите ему, — бросает за спину.

А за спиной у доспешника человек-сундук. Брючки, пиджачок, жилетик — все синее. Ростом и шириной как тот лимонник, но военный в экзоскелете, а у этого просто на морде трактор развернулся. Пачку льен из кармана, водиле в руки:

— Давай, уезжай отсюда, быстро.

Любить-вынимать, вот это у босса подвязки!

— Господин лейтенант, — обтирается главнюк, — не по правилам бунтовщика миловать.

— Не по правилам вы рядом с ним в больничке девушку оставили. Без оружия, с одним планшетом. Взял бы он ее в заложники, тогда бы вам лицензию куда засунули?

Трое за спиной главнюка переглянулись, и даже я понял, что главнюкуйствует он последние минуты.

А ко мне подходит синий костюмчик, без усилия за плечо поднимает:

— Что, правда тириановец?

— Не знаю, не понимаю, голова болит.

— Будешь врать, заболит все остальное. Это пока намек. Говори, агитировал вчера на площади Благонамеренья Волшебника?

— Да какое там агитировал, — сплевывает еще не осознавший надвигающуюся перемену в судьбе главнюк. — Они все за полсотни льен куплены, вот и вся у них идейность.

Хода нет — лепи с козыря:

— Неужели Атлас настолько нищее королевство, что за жалкий полтинник любого гражданина можно под ваши молотки подставить?

— А у вас острый ум, гражданин, — ухмыляется лимонник из-под откинутого забрала. — Оформлю-ка я вам хранение колюще-режущего.

Заржали все и вроде как полегчало в переулке. В окнах лиц не видно, если патрулю что померещится, стреляют в окно без колебаний. Так что народ приучился издали внимать, к занавескам не подходя. А тут гляжу, даже где-то гардины качнулись. Еще бы, такой спектакль.

Енот, наконец, отполз в коробку свою, тихонько завелся и без прогазовки уехал. Хоть у кого-то хороший день, на ту пачку можно новое точило купить. Хреновое, но новое. Но хреновое, как рифма.

Играй, музыкант!

Кладу второй козырь на стол:

— Я смотрю не в славное будущее, а в кошелек и в холодильник.

— Какой забавный, — хмыкает синий костюм и без усилий меня под мышку, портфельчиком. А я по основе лось. Если кто не знает, в природе один лось восемь-десять волков весит или половинку медведя.

— Борзый, как падла, — сплевывает главнюк.

— Такой и нужен.

Синий костюм разворачивается. Так и болтаюсь свернутым ковром, и чуть не теряю сознание от смазавшихся в ленту коричневых стен, серых стекол, бледных лиц где-то глубоко в окнах.

— В Семиградье, что ли? — интересуется, внезапно, девка с планшетом. — За океан?

Похоже, лимонник чего-то отвечает, не слышу, голова кружится. У девки голос высокий, противный, как шилом:

— Так это же Вейла земля!

***

— Формально, Озпин. Формально. Практически — как давно Вейл убрал администрацию с побережья? Там уже двадцатый год нету даже рыбаков. Днище кораблю покрасить негде, ни бухты, ни даже шалашика.

— Джеймс, какого невермора, — Озпин поморщился и даже кружку свою отодвинул. — Только-только мы урегулировали... Войну. И вот снова территориальные претензии. На ровном же месте. Ладно, Шни там шахты понатыкали где попало, это все же частная инициатива. Но вы-то продвигаете госпрограмму.

Джеймс Айронвуд пожал могучими плечами, с трудом вместившимися в экран видеосвязи:

— Во-первых, мне теперь есть куда девать шпану с улиц. Во-вторых, есть чем угрожать оставшейся шпане. В-третьих, если нам все-таки удастся освоить северный берег, то хотя бы рыба появится. А то и о зерне помечтать можно. Собственном.

И улыбнулся с истинно деревенской хитростью:

— Ха-ха, скормить бездомных голодающим. Правда же, мы круто придумали? Озпин, чего ты сердишься?

Озпин выдохнул:

— В самом деле, что это я... Гримм с вами, охота сыпать миллионы льен в освоение безлюдного мелкосопочника — играйтесь. Мне главное, наши договоренности по фестивалю в силе?

— В силе, отчего нет?

— Кто вас там знает, на коварном холодном севере.

— Ну-ну... — Джеймс не обиделся, так что расстались мирно.

Озпин сидел перед погасшим экраном еще пол-кружки. Ста лет не прошло, как титаническими усилиями он собрал четыре державы вместе и намертво повязал взаимозависимостями. Без технологий Атласа встанет промышленность даже гигантов Мистраля и Вейла. Что уж там про пыльный Вакуо или про игрушечную страну фавнов, Менажери. Сырья много — этим никого не удивить. Чем копать сырье, на чем вывозить, откуда обученных проходчиков брать?

Без полей Мистраля и Вейла ледяному Атласу и пустыному Вакуо быстро станет нечего жрать. Без формально независимого, очень гордого и чрезвычайно свободного Менажери разрозненные демарши загнанных в угол фавнов превратятся в полноценную войну. Без пустынного, беззаконного фронтира Вакуо не имеющие выхода смутьяны разорвут государства изнутри.

А остатки цивилизации добьют гримм.

Озпину, как единственному на планете настоящему Волшебнику, не требовались никакие догадки. Он-то знал точно, и откуда взялись гримм, и почему они бесконечны. Только знанием этим настоящий Волшебник, особенно единственный на Ремнанте, ни с кем делиться не собирался. Система водонепроницаемых переборок необходима даже в дружбе. Хм, особенно в дружбе...

Особенно, когда друзья, почуяв собственный кусочек выгоды, ломают глобальный план. Получит Атлас собственную еду — зачем нужен Мистраль, к чему хорошие отношения с Вейлом? Опять автаркия, опять война, так привычно... Так надоело!

Наполнив легендарную кружку заново, Озпин поглядел в потолок. Интересное нарушение симметрии. Мы охотно верим тому, кто говорит "я дурак", но никогда тому, кто говорит "ты дурак". Ну ладно, сейчас кое-кто узнает разницу между земщиной и опричниной...

Человеку на засветившемся экране Озпин сказал сухо:

— Господин директор. Охотники Вейла на северном берегу континента обнаружили кое-какие интересные вещи...

Кнопка — файл ушел.

— ... Как вы увидите из отснятого, в этих поселениях организована не больше, не меньше, а подготовка частной армии. Наловлены преступники, не боящиеся крови и верные любому, кто доверит им ствол, отсыплет чуть-чуть еды и выдаст красивую форму с блестящими нашивками. В командовании там террористы "Белого клыка", имеющие боевой опыт. Мне бы хотелось знать...

Озпин пощелкал пальцами, и директор Леонхерт понимающе склонил породистую голову.

— ... Какова позиция истинных властей Атласа по данному вопросу. Можете устроить мне такую несложную справку? Вдруг я что-то не так понимаю, и там делается важное нужное дело?

— Ревизия, — кивнул собеседник. — Начнем с ревизии. Но, конечно, желание Шни создать себе еще и армию... Ведь это старшая Шни на съемке, я уже вижу. Благодарю.

Помявшись, Леонхерт все же выдавил:

— Я вам обязан.

И тут же прервал связь.

Озпин усмехнулся довольно-таки печально и вышел из Башни. Транспорт ждал на площадке, верная Глинда расхаживала спокойно, видимо, не получив за время его отсутствия никаких тревожных известий.

Что за слово такое: "опричнина" ? А "земщина" — откуда это?

Что же такое носится в воздухе?

Озпин повертел головой. Ну, тучи. Громадные, иссиня-черные, высоченные. Далеко, на горизонте.

Знатная там гроза.

***

Гроза во весь рост, гром пробирает до печенок.

А в промежутках вода журчит, слышите?

Так это не дождь.

Это дурка по мне плачет!

Лежу под перевернутой телегой, до палаток бежать поленился, да и не лучше там, в палатке. По сравнению с Мантлом тут и на ветру тепло, а еще носками не воняет. Ветер из кишок вчерашний ужин вынимает, какой там запах.

Через жопу вынимает, у меня в последний год все через жопу.

Вот что стоило подальше отойти, говорила же та волчица: "Подальше от начальства, поближе к кухне", так нет. Ну что, посмотрел на Синдер вблизи, мало мне Адама Тауруса...

Стояли мы тогда кучей вдоль опушки. Синдер на четвереньках влетела прямо нам в ноги. Перекувыркнулась, отряхнулась, никого не стесняясь — так, что Носяра пробурчал: "Уродилась сиська в этот понедельник. И ебет же кто-то!"

Синдер выпрямилась, голову этак через плечо вполоборота, глаза рысьи, не знай, кто — влюбился бы насмерть. Кожа белая, жилка на шее дрожит, ауры почти нет, и трясется вся, что листик: "Тоже хочешь? Ну пошли".

Носяра, не понимая, повезло ему или не особо, сделал шажок. Маленький шаг для одного фавна и громадный пиздец для всего Ремнанта. Просто мы тогда, понятное дело, ничего такого не думали. Синдер Фолл на расстоянии вытянутой руки — какое там думать! По ней в отряде не то что мы, девки ручьями текли, сам обламывался из-за этого.

"Он и тебя выебет", — продолжила Синдер с ухмылкой. Тут Носяра начал понимать, да не сержанту равняться с лучшим бойцом планеты. Таурус разве что, только вот про Адама скоро год, как ничего не слыхать.

В общем, шагнул Носяра — а Синдер носик сморщила, платьице алое ниже шнурованных шорт оправила, глазки золотые распахнула по пятильеновику и догадалась: "О!!! Ты у меня мужика отбить хочешь, пидор!"

Ну, а как она бьет ногой, наша Фолл, мы еще на тренировках ознакомились. Любимая же шутка: берешь новичка, показываешь ему Синдер. "Хочешь ее за ноги подержать?" Еще бы, он тебе и конфеты пайковые, и курево, и чистку оружия. А ты его вместо себя в очередь на спарринг. Хоть за ноги, хоть за сиськи, хоть за что поймаешь. На моей памяти никто даже волос не коснулся, правда. Все в кулак целовали, потом от нахлынувших чувств спиной вперед улетали и до вечера в санчасти отлеживались, а самые знойные так и пару суток в себя приходили. Но это знание тайное, новичкам недоступное...

В общем, подходит Синдер к Носяре, ножкой потыкала: "Бери пример с пыли. Лежи."

И ко мне: "Завтра в городе купишь подарок. Тут все на мои сиськи таращились, а джентльмен ты один, я же вижу. Вот, купишь мне в секс-шопе плетку. Этим озабоченным купишь надувную бабу. Одну, чтобы городские тебя за маньяка-флагелланта не приняли. Счет пусть пришлют куда обычно. Назначение платежа впишешь: средства мотивации персонала. А самому горячему пирожку привезешь такой вот чехольчик, нос прятать от морозов..."

И товарный код сказала, девять цифр по памяти. Я, грешным делом, подумал: шифр, спецоперация. А в секс-шопе вынесли мне по этому коду натуральную латексную жопу с ручками. Что самое страшное, мужскую жопу. Нет, я не проблевался, но прежним уже не бывать мне... Жопа латексная, одна штука, с парой ручек, как у кастрюли.

Вот, и я сейчас в этой жопе.

Нет, формально вокруг меня исправительный лагерь номер пять комплекса "Семиградье". Но то формально, а по сути мы его сами строим. Наперегонки с гримм колючей проволокой обматываемся, лопатами под частокол рвы копаем. Не то, чтобы один ряд колов остановил борбатоска, что уж там про беовульфов или урс говорить. А выбора нет: созидай или сдохни, придумал же слоган мудак в синем. Что ты в целевую аудиторию совсем не хотел и не собирался, этому гению таргетинга плевать с присвистом.

Я-то думал, его Тириан прислал, чтобы моя опухшая от горячей комгардовской любви рожа не опозорила дело коммунизма на показательном процессе. Так вот нифига. Уж если нету фарта, это надолго...

***

Надолго сильный дождь не затягивается, пришлось воспоминания оставить. Вылезли мы, отряхнулись, и бегом вокруг себя клетку возводить. Гримм-прах, второй раз меня созидать никто не заставит! Лучше убью.

Благо, человек-сундук подошел к задаче на удивление здраво и всем нам выдал праховые ружья. Не новые, не лучшие, но все же исправные. Только человек-сундук не военный, праха на пристрелку не выдал. А без пристрелки можно в луну целиться, она большая и уже расколота...

Ну вот мудаки, что же они делают!

Один рубит — семеро в хуй трубят. Ладно, вырубили, свалили, никого не задавило. Так взяли бревно, подняли, давай припиливать прямо по месту. Восемь держат на весу, один ручной пилой чего-то там высекает. По мокрому дереву, скульптор буев. Еще лобзик возьми, дебил!

Тут все такие. Уличная аристократия, в жопу кол. Никто сраный эскиз набросать не может. Кто на пальцах, кто спичечными коробками замеряет и орет на пилораму:

— Два коробка с четвертью!

Там свои придурки: давай коробки прикладывать прямо на бревно, ну и пальцы нахер, конечно... Я не хотел, честно! Не хотел выделываться, в начальство не хотел трижды. Выделился уже, сама Синдер обратила высочайшее внимание, доверила нести жопу с ручками.

А только умирать от ночного налета гримм я не хотел больше. Не перестанем тупить — куда там неделя, даже к новолунию частокол не сделаем. В новолуние волна точно придет, если не придет раньше. Но, когда бы ни пришла, без мало-мальских стен однозарядные переломки хрен чем помогут.

Вспомнил, как Адам учил, пошел. Самого борзого в лоб: похрен, что он волк, я лось, здоровее вчетверо, меня Синдер и то со второго вырубает. Остальные поняли, что я по делу ору, понты притушили. Вроде разобрался. Так уже под самый вечер еще один дебил замерил отрез рукавом спецовки, зажал пальцем, и бежал до нас аж с третьего лагеря, это лиги три. Мне, говорит, во такой длины надо. Спрашиваю: чего грязный весь? Упал по дороге, отвечает.

Сел я, материться уже сил нет. По-хорошему, и не стоило бы: гримм наведутся, тогда все наплачемся. Спрашиваю: размер хоть не сбился на спецовке? Мотает башкой: все нормально, сарж.

"Сарж" — это они боевиков насмотрелись с Охотником Кроу Бранвеном и Специалистом Винтер Шни. Нормальная такая пара, гримм-прах, барышня и хулиган, девочки все хлюпают носиками прямо в зале. Мальчики тоже хлюпают, но не тем, и когда никто не видит.

Хулиган в той паре Кроу, если что. Но вот Винтер Шни в жизни как бы нифига не барышня совсем.

Видел ее на транспорте. Она с этим воякой-Лимоном и мужиком-сундуком нас доставляла. Красивая, не поспоришь. Ледяная блондинка, сиськи с мою голову, ляжками беовульфа раздавит. Форма сидит, как в том кино, идеально, и пофиг, что брюки-сапоги, не юбка. Но только Синдер Фолл все хотели до мокрых штанов, а Винтер один раз глянула — у меня гондоны в кармане съежились.

Греб их беовульфом, куда тут накликать, этим обсосам никаких гриммов не надо!

Бегу, ору:

— Стой, мудак, овцефавн, человекоеб хуев! Руку вынь!

И понимаю, что поздно, не добежал. Балка четко ложится в гнездо, и пацаненок на приемке меня не слышит. Ему доли линии ловить надо, а он даже слова такого не знает: "линия". Поставили слабака — не поднимает, пусть хоть принимает. Ветер лесом шумит, пилорама ревет, как потерпевшая, короче: стропы сняли, и балка всем весом плюх — точняк на палец.

Только тут пацаненок пугается, выдергивает руку, перчатка под балкой застряла.

А пальца нет, и крови нет. Я набежал, голова кругом, дышу как на том ебательном диванчике в машине енота. Пацаненок и говорит извинительно:

— Дядя, не надо так психовать. Мне этот палец еще год назад в банде отрезали. Тупым ножом, потому что на стреме плохо стоял.

Я ему с ноги в торец!

— За что?

— За восхваление уголовной романтики, пиздюк сраный! На стреме плохо стоял, на приеме стоишь не лучше.

— Злой ты, сарж, — говорит большой брюнет, похоже, что с медвежьей основой. — Но ты не прав.

— Да как неправ! Щас всем тут пальцы поотдавливает, чем вы на спуск нажимать будете, когда гриммы налетят? Писька занята, вы же в нее думаете!

— Не, наказать имеешь право, без базара. Но оскорблядь...

Отпустило меня, упал в грязь, ржу — не могу:

— Оскорблядь! Ты прям специальность придумал, название профессии!

— Ранг, — хихикает недодавленный пизденыш. — Сначала простая шлюха, потом блядь, а потом высшая оскорблядь.

И все начинаем ржать. Хором. Так, что пилорамы не слышно.

— Пошли на ужин, — говорит этот самый медведефавн. — Один хер, за сегодняшнюю ночь не успеть, надрываться не стоит.

— Я из твоей речи понял только, что хер стоит, — бурчат за спиной.

— Гондоны не потерял?

— Твое какое дело? Ты давай чаще булками шевели.

— Нашевелил уже, смотри не вступи.

Ну да, гондоны тоже всем выдали. В колонии девки ведь есть. И возле столовой мы видим сразу двух. Не в том плане, что готовили-разносили, а уже привязанными к столам, дыркой наружу. Мелкий вскидывается, но медведь успел его за плечо взять.

— Мы, значит, крепим оборону, — медвефавн вокруг столов идет косолапо, говорит негромко. Чувствуется, что звероформа наружу рвется, и от этого у всех волосы дыбом.

— А тут, значит, крепят совсем другое. Ну ниче, любовь к доскам — не приговор...

Вязки подергал и глядит на сгрудившихся придурков: штук шесть. И мы глядим: вроде все пушные. Хотя нет, вон рога, то ли бык, то ли козел.

Медведь оборачивается к нам:

— Во, сарж, обрати внимание. Хорошо привязано, чувствуется опыт. Готовые капо для бараков, чем плохо.

Тут ебари-перехватчики врассыпную. Капо — это ни нашим, ни вашим, так что с двух сторон огребать. А драться со всем лагерем — надо совсем уж дебилом быть. Но от медведя убежать на "буллхэде" можно, любую наземную тарантайку он достанет одним прыжком. Нет, ну а как они хотели? Мы там с бревнами на частоколе, а они тут с бабами?

Короче, головы на единственный вбитый кол повесили, выдохнули, разогнулись. Рогатому я перед этим на морду насцал чисто из обиды, чтобы породу не позорил.

— Сарж, мясо на кухню сдать?

Медведь времени не терял, девок отвязал, и встать помогает, со всей вежливостью поддерживая медвежьей лапой под жопу, и жопка та в медведевой лапе тонет полностью. Глянуть не на что, ни кожи, ни рожи...

Отвел я глаза и как раз на остатки ебунов попал. Проблевался, говорю мелкому:

— Дай ему пизды. Имя не назвал, крутого корчит.

— Прокол, сарж. Зовите меня Большим. Только ногами не бейте.

Ну правильно, я тоже сходу имя не сказал бы.

— А ты, мелкий, будешь Малым?

— Меня Вьюрок зовут, — пацаненок волнообразно ладонью в порванной перчатке. — А мясо грязное сильно, мы их втоптали, как грузовой трейлер на рыбе давит, на кухне загребутся отмывать.

Половина по кустам блюет, половина круто смотрит... Куда угодно, только не на красное в грязи. Мелкий стоит, вроде нормально все, с набежавшими из темноты девками перемигивается: мы не такие, мы нормальные. С нами дружить можно!

Зацепляется за мой вопросительный взгляд, плечиками пожимает:

— Кореш у меня поскользнулся, когда мы кусок тунца спереть хотели.

— Ты же баран по основе? Белый, пушистый.

— С хрена ли? Я снежный барс. Это не рожки, это ушки.

М-да, компания невеликая, но весьма почетная. Одна падла, одна лярва, одна курва — и я.

— А я Лось. Просто Лось.

Тут из темноты набежали другие девки, их в отряде примерно половина, и давай спасенных обнимать, реветь от радости. Гримм весть, на что рассчитывал человек-сундук, но явно на что-то рассчитывал. Гондоны вот выдал, про оружие подумал. Но подумал так, не практически. Галочку в списке поставил, а как на самом деле выкрутятся, вроде и не важно.

Кстати. Почему эти придурки за оружие не схватились, понятно: думали головкой. А мы чего даже не задумались? Ерунда получается...

— Полная херня получается!

Большой встал на стол и держит речь. С медвежьей основой это запросто. Слышно далеко, и бас такой, что усраться можно:

— ... Нашумели. Наорали. Если послезавтра тут не соберется гримм, так я леса не знаю. Кончаем базар. Нас полсотни парней. Бьемся на десятки. Сорок строят, остальные десять сторожат, Лось научит. Потом сменяемся.

А чего сразу я? Я в начальники не хочу!

Только сдохнуть от гримм — или от писькоумных наподобие сегодняшних — сильнее не хочу.

— ... Мелких в дозор, Вьюрок отвечает.

— А чего я? — пищит мелкий. — Я маленький еще!

— Хер через плечо! — ржем. Единственный, кто не блевал. Маленький, ага. Все мы тут маленькие. Вырастем — хана Ремнанту.

— ... Первым делом строим сральники на десять или сколько там дырок. Лось в "Клыке" наблатыкался полевые лагеря делать, расскажет.

Ну да, я ж партизан-террорист. Сорок способов срать в любых условиях.

Сука, Адам, сука, мне же теперь мало что работать, так еще и голова болеть будет за всех придурков!

Тут из темноты подходит высокая девка, основа кроличья. Ну здесь уже посмотреть есть на что! Даже под серыми приютскими тряпками. А она еще и обнимает за плечи — я чуть за хер не схватился! Но нет, вроде штаны не треснули. Выдохнул. Слух вернулся.

— Спасибо, — говорит эта внезапная радость. — Правда, спасибо.

А за ней те две малявки, отвязанные от столов, тоже чего-то пищат.

— Вы это... В общем, не все мужчины такие.

Малявки переглядываются. Которая правее и вроде почище, отвечает мне уже ясно, только совсем тихо:

— Да мы знаем. У нас в банде, когда основной понял, что мы не мальчики, а девочки переодетые, даже обрадовался. Во, говорит, мы теперь грабить перестаем, а начинаем честный бизнес. Этих двух шкур сдаем в аренду...

Я стою молча, Большой справа выдыхает с шумом, Вьюрок жмурится. Девка-кролик уже не обнимает, а почти душит, вцепилась в плечо и колотится.

— ... А другой мальчик услышал это и заложил всех комгарду. Банду перестреляли, а нас он отвел в приют.

Хорошо художнику, в палитре семь красок и всегда смешать можно. Одним говном шедевр не нарисуешь. Ну, если говняный только.

— ... И его за стукачество старшие мальчики под лед сбросили.

— Завязываем со слезогонкой, — отцепляю ушастую, ставлю морду кирпичом, лицо под мелкий дождь. Дождь это. Капли. Кому не ясно, уебу.

— Жрать идите, пока есть, что. Большой, надо пересчитать ящики на берегу и охрану поставить кого потверже в вере.

— Вере во что?

— В святую колбасу, тля! Найдутся придурки, не столько покрадут, сколько раскидают.

Разошлись под навесы, мороси никто уже особо не замечает. Лето, капли теплые. Я на девчонку-кролика гляжу. Рослая и сытая для беспризорной, но это ладно, Большой вон какой большой, и сам я тот еще лось.

— ... Их по-хорошему с берега надо поднять на утесы, от прибоя.

— Завтра все, завтра!

А вот ноги у нее, хм...

Когда тебя на спарринге лупит каждый день Синдер Фолл, в движении ног ты через месяц понимаешь все. Эта ушастая не идет, а перемещается. В каждый миг одна нога твердо стоит, на ней вес. А вторая не нагружена ничем. Так ходить — много лет учиться надо, чтобы привыкнуть. Чтобы бессознательно. Чтобы в любой момент хлестануть разгруженной ногой. У кроличьей основы этот удар особенно ловко получается. Где ее такую стройную выучили, раз. И два, с хрена ли она вообще сюда попала?

Загадки, блин, сплошные.

***

— Сплошные, блин, загадки, — ворчит Большой. — Выпил винного продукта, закусил мясным продуктом, а обосрался натуральным говном. Вот как так-то?

Даже и не знаю, чего тут сказать. Неделя пролетела, как две льены в очко: вроде и жалко, а как нырять-вынимать, так ну его нахер. Шторм утих, до нас доковылял очередной транспорт. И мы узнали, отчего тут все такое интересное. Ну то есть — почему нас на берег выкинули и забыли. В первом лагере братва оказалась порезче, расхватала выданные стволы и всем стадом ломанулась на волю, в леса. Стянутая с прочих лагерей охрана, к счастью, вовремя доперла прекратить погоню. Сообразили, что случится ночью с россыпью одиночек, разгоряченных дракой и бегством, фонтанирующих ужасом, болью, истерикой.

Ага, вот именно оно. Налетели неверморы, набежали борбатоски, а там и урсы-беовульфы подтянулись. Кино, в общем, про храбрых Охотников. Та часть, где герои приезжают на место преступления и с глубокомысленным видом ворочают обглоданные тела. Мы тоже поучаствовали: не Винтер же с Кроу Бранвеном копать могилы, для этого статисты в серых рубашках есть.

И как теперь нас называть? Шестиградье?

А привез транспорт лопаты, куртки, расползающиеся на глазах ботинки, и этот самый винный продукт и мясной продукт. Огромный штабель тяжеленных ящиков, день таскали с берега в скалы. Из чего ледяной Мантл продукты химичит и какой сверхвысокой технологией, я не интересовался. Нам это жрать поневоле приходится, начнешь задумываться — будешь вечно голодный.

— Слышь, Лосяра?

— Ну.

— А правду говорят, что как отстроим жилые корпуса, учителей пришлют?

— Если Винтер приедет, пусть везет хоть сразу директора школы.

Большой хмыкнул. Вьюрок тоже посмеялся, но как-то печально. Это ж додуматься, добавлять бром в этот самый винный продукт. Как можно вина не выпить, если свободно, если запрета нет? Все и пьют, как реальные крутые пацаны. А что к девкам не тянет, на нашей вечной стройке не замечаешь ведь сразу. День — тридцать кольев. Срубить, отволочь, затесать, выкопать, воткнуть, обсыпать. На застеленный тряпкой ящик упал — заснул. Какие там сиськи-письки, главное: сколько периметра осталось.

Человек-сундук, строго соблюдая стиль: "если гладко на бумаге, то насрать нам на овраги", высадил семь лагерей на полуострове. Вроде как умно: перешеек отгороди и живи. Но придурков не сеют и не жнут, они сами родятся. Разбежавшийся первый лагерь прикормил гриммов. Потеем теперь, каждый миг тревоги ждем.

Так что догадалась про бром эта самая ушастая и сказала Большому, а тот уже мне. Какая-то ушастая сильно уш... Ушлая. Кажется мне, что вопросов ей особо не задашь: или отбрешется, или отмашется. Ногами. На ноги фавну с кроличьей основой жаловаться грех.

Но учителя... Ладно мы с Большим здоровые лбы. Ушастая тоже, пожалуй, сама кого хошь научит. Остальной-то пятый лагерь возраста Вьюрка. Ну, годом старше.

Большой вздыхает и сует в яму мерную палку:

— Нормально, можно ставить.

Берем кол, подвигаем на край раскопа. Вьюрок палкой толкает комель вниз, а мы на раз-два, одним выдохом, поднимаем свой конец заточенной спички. Ох, до скалы далеко еще забор тянуть... И что с одной ниткой частокола сделает обычный борбатоск, думать неохота. Нажаловались в рапорте человеку-сундуку, ответил: как дадут финансирование, нам сразу закажут стандартные бетонные колпаки, плиты, кран и тому подобное. Пока что денег нет, но вы держитесь. Ну мы поржали, конечно: верхушка Мантла спит и видит, чтобы нас тут гриммы израсходовали, станут они на шпану тратиться. Одна доставка — через океан! — обойдется дороже всего нашего ливера, если в протезный центр по весу сдавать.

Странный какой-то этот человек-сундук. Словно мы для него дороже мяса.

— А ничего Винтер смотрится, согласись...

Соглашаться не спешу. Я-то видел Синдер, а та повеселей будет. Но чего-то сказать надо, ведь Большой спрашивает просто чтобы голос услышать. И я ворчу:

— Все девки конфетки. Просто некоторые из них — "Коровки".

— В смысле?

— Мычат и не телятся.

Вьюрок хмыкает:

— Человекоебская шутка какая-то...

Ржем. На сегодня еще три кола. Пилорама уже голову насквозь провизжала. Но хоть придурки с меркой на рукаве больше не бегают. Куда там школа, тут хоть бы дома какие до морозов...

***

До морозов человек-сундук не дотерпел. Привез учителей под середину лета, вместе с растворо-бетонным узлом, плавучим краном и полным кораблем цемента. Привез еще бригаду настоящих строителей, те работали — залюбуешься.

Ну мы и залюб... Залюбились им цемент подтаскивать, щебень дробить на утесах, песок с драги тележками в гору переть. Правда, как стену доделали и зенитки от неверморов поставили, стали вечером отдыхать по полчаса.

Пытливая мысль молодого поколения, направляемая опытными старшими товарищами, живо родила самогонный агрегат из обожженной глины. К сожалению, дискуссия о составе браги и способе ее получения в условиях потенциально-враждебной фауны за периметром вышла из рамок должной конфиденциальности, что и привело к провалу операции.

Спалили, короче, Большого и Ушастую, когда те спорили — мешать в закладку ягоды с Черного Мыса, они повкуснее, либо перетопчемся тем, что дозорный десяток наскреб на Птичьей Бане? Спалили, а перегонный аппарат человек-сундук забрал. Все равно не заработает, сказал, вы каналы испарителя плохо формовали. Чтобы хорошо формовали, вот вам учитель математики, а лет через дофига кто-нибудь и до термодинамики доживет.

Учитель оказался молодым человеком без особенных странностей, разве только тирианова брошюрка: "Три источника и три составные части" нагло торчала из-за отворота пиджака. Я вытаращился на привет от босса. Математик, понятно, заметил, и отвечает:

— Не вижу повода стесняться. Тем более, что я за это сюда и выслан, теперь-то чего уже...

Пока я хлебалом щелкал, набежала Ушастая со стайкой мелких и накрыла новичка милотой, прямо сплошным бомбовым ковром, как бригаду Гагрида в кино про войну: а расскажите, а покажите, а жить где будете? А что на материке носят? А новости свежие привезли? Башни трансокеанской связи в столицах стоят, мы тут совсем от жизни отстали...

Так что взял я эту самую брошюрку — сколько перетаскал, сколько в почту набросал, сколько листовок расшлепал... Знает ли босс, где я? Сможет ли вытащить и захочет ли возиться? Может, их там уже всех повинтили?

Большой увидел, что у меня слезы наворачиваются, между лопаток со всей дури бац!

— Иди, — говорит, — спасай наш светоч разума от баб, разберут же на запонки.

Хотел я спросить, откуда Большой слова такие знает: "светоч", "запонки", но понял, что математику помощь нужна вот прямо сейчас. Подошел, девок отогнал, интеллигента за галстук и буксиром в отведенный домик.

— Спасибо, — тот уже дышит через раз. — Какие у вас тут интересные девочки.

— Это вы еще Хельгу не видели из второго и Аякане из четвертого. Из их рук ничего не пейте.

— Приворожат?

— Ага, два раза. Потом хер ниткой перевяжут и за... Залюбят до отека мочеточников. Мы Большого у них едва отбили. Орхидеи улиц, гримм их мама, прах им папа, в рот им жопа.

Гость споткнулся, чемоданчиком себя под колено двинул, а вижу: не поверил. Так я сам бы не поверил, не видевши.

— А... Почему они такие?

— Знал бы, не сказал. И вы не вздумайте выяснять. Просто учитывайте. Так, посидим с четверть часа, девки сбегут новость разносить, вы тогда уже выйдете.

— А когда разнесут?

Видно, я поежился очень выразительно, так что математик поскучнел:

— Поня-ятно.

— Расскажите, кто вы? Конкретно, программа наша откуда у вас?

— А вы тоже коммунист?

— За это и здесь.

Комнатка — два шага, тумбочка и кровать, хорошо хоть, окно есть. Под окном Большой басом гремит, смену на песок отправляет, щебета девичьего уже не слышно, но тут лучше подстраховаться.

Математик не старый, жгучий брюнет. Лицо не загорелое пока, ну да у нас это быстро пройдет. Улыбка хорошая, не въедливая и не подловатая.

— Звать меня Уго Вильо Перес. Отучился в Технионе...

Я как стоял, так мимо тумбочки и сел.

Технион — элита, сорок рыл на место. Я-то знаю, я же...

Так. В руки себя взял. Тут Большого нету, некому по спине влепить.

— ... Работу быстро нашел. Ну, думаю, рынок, демократия, все дела. Работаю, деньги откладываю. Квартирку присмотрел, рассрочку подписал. Девушка появилась, про ребенка говорит. Хорошо, что не поторопился.

— Это точно, — вставил я, потому что бить по спине незнакомого математика не самое лучшее начало. Даже если того звать Уго Вильо Перес.

Уго Вильо справился, сглотнул и говорит металлическим тоном, протокольно:

— Зимой за тепло столько уходило! И тут чего-то курс прыгнул, я под оптимизацию попал...

— Не в знобильнике, часом?

— Почти. В последнюю неделю дрожальника, уже колотильник маячил. Как догадались?

— Господин Уго. Не надо нам "выкать", мы тут все с приговорами. И все заслуженно.

— Вы можете меня не слушать, но не мешайте мне верить в людей!

Выпрямился, глазки горят. Понятно, за что выперли.

— Людей тут очень мало. Я вот, например, фавн.

— Простите. Не хотел вас обидеть.

— Ладно, проехали. Дальше-то чего? Выставили вас, и...

— И я стал интересоваться, как так получается, что страна семимильными шагами прет в будущее, кругом сплошной прогресс, над головой летающий остров исполинских размеров... А без работы вымирай голодом, никто не чухнется. Что-то не так, думаю... Открыл частные курсы роботобионики, стал детей учить. Проверки, штрафы. Штрафы, проверки. Нет, думаю, все равно что-то не так...

— И тут из-за угла появляемся мы.

— Точно.

— Может, я вам эту программку в ящик и бросил.

— Может... А потом один из родителей на столе увидел ее и донес.

— Господин Уго... Почему вы именно детей учить пошли? В армию всегда умников берут, андроидов же надо программировать, и обслуживать надо. Почему туда не обращались? Диплом Техниона точно бы взяли, Айронвуду анкеты поровну. Если на то пошло, вас даже отсюда армия возьмет, через полгода уже можно заяву слать. За опыт баханья с нами еще и шеврон влепят, с порога мастер-сержантом, "высокий старт" называется... К Шни в компанию тоже. Полгода с фавнами, если переживете, конечно — и падайте Винтер в ноги, она тут часто бывает, возит человека-сундука. Красивые ноги, кстати, падать не стыдно.

Мимо шутка, наглухо замолчал математик. Тощий чемоданчик на тумбочку положил, поглядел за окно, и тоска его полилась под порог, за дверь блока, и стоявший там Большой выдохнул тихо-тихо, человеку не слышно, да я ведь фавн, основа лосиная. А за сколько лось хрустнувшую веточку ухом ловит, сказать — не поверят.

— Прости, парень, — говорит Уго без этого своего "вы", — рановато, кажется. Лучше теперь ты про себя хоть что-нибудь.

Когда бы не Технион, отмолчался бы, а тут само полезло:

— Я — гуманитарий.

В цифрах слаб совсем.

Мерил хуй термометром.

Вышло тридцать семь.

Перес отвечает, не меняясь в лице:

— Две параллельные прямые

живут в эвклидовом мирке

и бегают пересекаться

в мир лобачевского тайком.

Ну, блин, поговорили. Хлопнул все-таки его по плечу, не по-людски так бросать в первый день посреди нашего дурдома. С другой стороны, я и не человек. Я лось. Просто лось.

***

— Лось, возьми в патруль!

Стучу Вьюрка по лбу пальцем:

— Сперва научись пользоваться этим. А потом я научу тебя пользоваться и этим, — взвешиваю на руке зверобойное копье с перекладиной.

Денег нет, но мы держимся. Только за полгода три ревизии и министерская проверка. Прах на зенитки со скрипом одобрили, Прах на тренировку стрелков не выдали. Частная армия Шни? Из мантловской отмороженной шпаны? Не надо нам такого! Если очень вам неймется, отбивайтесь, чем найдется. Предки щитом и мечом цивилизацию построили! Так теперь Ушастая в мастерских пропадает, грозится сделать стреляло на моторном масле, с Большим каждый день ругается, как настоящая жена, не отличишь, тот уже и отшучиваться перестал.

Вьюрок сопит, контрольную пишет. Математик у нас умный. Не хитрый — хитрый бы ловил списывателей на уроке. Уго Вильо Перес, партийная кличка Угол Виляй-Перец, влегкую составляет пятьдесят вариантов, каждому личную задачку. Кто в дробях плавает, получает шесть пайков на пятерых, и дели как знаешь. Покажется кому, что у соседа доля больше — готовь табло. Кто путается в процентах — на тебе расчет ипотеки на семью из трех человек. Жизненно, увлекательно, фиг оторвешься. Пользоваться можно чем угодно, хоть всей библиотекой, хоть Свитками, которых нам все равно не полагается. Хельге с Аякане выдал календарь: месячные считать и дни, безопасные от зачатия. Умный у нас Перец, ко всем подход нашел.

Вот и сопит Вьюрок, исчисляет землекопов четвертинками. Я на подоконнике сижу, мне в патруль через полчаса. Замечаю со вздохом:

— А по уму не мудохаться бы с этими колдырями. Вон стройбанам на тракторе поставить флягу нашего черноягодного, в минуту бы сделали.

Что Вьюрок фразу перепишет, почти слово в слово, под правильно решенной задачей, я узнал только назавтра, когда Угол мне тетрадку показал.

— Скажи мне, Лось, как коммунист коммунисту...

Это у него заход такой, чтобы потом в лоб щелкнуть.

— ... Почто смущаешь юное поколение вотще обходными тропами? Кривы они и глухи, и ведут не к добру. Вон хоть на меня глянь.

— Я лучше на Винтер пойду гляну, пока она там с очередной комиссией таскается по территории.

— А серьезно?

А серьезно на Синдер, но не говорить же, что лучшему бойцу Белого Клыка покупал в секс-шопе плетку и жопу с ручками. В чем я уверен абсолютно — что можно неправильно понять, неправильно поймут. А что нельзя понять неправильно, все равно поймут неправильно. Ибо разум велик и могуч. Но, увы, точечно и не круглосуточно.

— Скажите мне, Уго Вильо, как коммунист коммунисту, почему Вьюрок за решенную задачку с правильным ответом получил на балл меньше?

Перец взял красный, слово "мудохаться" зачеркнул и заменил: "возиться".

— Так это же не к математике, это же к правописанию.

Угол воздел палец наставительно в потолок:

— Предмет "математика" не токмо навыки составления уравнений, паче же правильного деления и достоверного умножения. Это еще и умение четкой формулировки. Да выходи уже из-за угла, Вьюрок, нечего подслушивать, спрашивай прямо.

Выкатился Вьюрок:

— Господин Уго, а что такое простые числа?

— Целые положительные числа больше единицы, которые не делятся без остатка ни на одно другое целое положительное число, кроме единицы и самого себя.

— Сложно... А например, первые десять?

— Лови: два, три, пять, семь...

— Стойте, я запишу!

Мелкий вытащил карандашик, блокнотик, подаренный Углом с последней посылки, и записал с очень уж нарочитым сопением, так что я сразу понял: подыграть надо.

— А зачем тебе?

— Понимаешь, дали почитать книгу... Из нового завоза. Там написано, что половой акт можно продлить, если вовремя переключить внимание на решение какой-нибудь простенькой задачки. Например, вспомнить первые десять простых чисел. Должна же быть от математики практическая польза!

И косится на Перца, падла мелкая. Мстит за сниженный балл, паршивец.

Перец ухом не ведет, бормочет мечтательно:

— Однажды я невовремя зашел в спальню родителей...

Тут уже из-за угла Большой показался, а под окном взошли кроличьи локаторы Ушастой.

— Ну че, — вздыхает Перец, — пришлось помогать.

Слитный стон от стены до моря и слышно только стук громкий. То ли челюсти сыплются, то ли сердца грохочут.

— Они клеили обои! И меня припахали! В тот день кончилась моя девственная юность!

Маленькая у нас тут школа. Класс, коридор и учительская, она же склад наглядных пособий, она же канцелярия, она же все остальное. Так что на ржание высунулся тот самый учитель правописания и вообще словесности. Тощий, кислый, только глаза яростные. За запятую удавит, за двоеточие повесит, за что посерьезнее скинет со стены, пускай гримм жрут. Прозвище у него, как у древнего героя: Граммар Синие Занавески. Спросили, за что? Отвечает: кто сходу не понял, тому и знать не стоит. Но наши народ упоро... Упорный. Самогонный агрегат сдался, и эта задачка сдастся, дай только срок.

Следом наставник естественных наук очками яростно сверкает. Вчера рассказывал, что земля круглая. Малявки головами повертели и не согласились: земля, говорят, жирная, черная, и на зубах презабавно хрустит. Вон поле засеяно, любой может пойти и проверить. А что круглая, это городские дурачки для смеха придумали. Даже луна и та расколота, отраженного света людских грехов не вынесла. Что уж тут про землю, никак не возможно ей круглой чтобы. Стыдно, что взрослый седой человек, да еще и господин учитель, такому маленьких учит!

А когда наши мелкие, все два десятка, обступают полукругом, вытягивают ручки со звездочками-ладошками, говорят обиженно: "Фу таким быть!" и хором отворачиваются — не то, что мы с Большим, язва-Вьюрок плачет от умиления.

Собственно, нам с Большим везет. Нас пока не числят во враждебном лагере, во взрослых. Мы вроде как взрослые, а вроде где-то и свои. Только это нас пока и спасает. Преподов не спасает, нет.

Поэтому естественник быстро голову обратно в учительскую сунул, что твоя черепашка в панцирь. Словесника же Вьюрок вежливо спрашивает:

— Господин Граммар, вы-то как попали в компанию этих... Шутов...

И головой этак в нашу сторону, с грацией принца-изгнанника.

— За распространение детской орфографии, — ворчит словесник и тоже отступить хочет. Хрен там плавал и руками разводил: Вьюрка язвой называют не за мягкие ушки.

— Господин Граммар, а в чем разница между: "растопил печь" и "затопил"?

Но и Синие Занавески это вам не блеклый естественник:

— "Растопил печь" — долго и тяжело возился. "Затопил печь" — с одной спички. Чирк, и готово.

И сразу в контратаку переходит:

— Судари мои и местами сударыни, не опоздаете ли вы на смотр строевой песни?

Строем ходить мы начали после того, как нам на ручные прахобои боезапас урезали. Под научным руководством нового математика посчитали мы и поняли: случись волна, гримм отбивать придется копьями, как деды воевали. А где строй, там и вой... Ну, этот стон, который у нас песней зовется. Мне после "Белого клыка", после Адамовых тренировок с настоящим оружием, с правильной тактикой, глупый этот плацодроч хуже можжевельника в горле. Только помирать от налета гримм еще более хуже... Стой! Нельзя думать: "более хуже"! Оговоришься случайно, а потом Синие Занавески ноги вырвет. Плохо, короче, совсем плохо! Вот и печатаю шаг, матерясь в нос, чтобы не подавать мелким плохой пример.

Ушастая голову в окно:

— Господин Граммар, а верно ли, что по нормам вежливости к женщинам обращаются первым?

— Воистину так.

— Почему вы тогда сказали: "Судари и сударыни" ?

Усмехается Граммар:

— Потому что от вас я видел только уши. Я и сказал: судари и местами сударыни, поскольку не имел уверенности, что уши не принадлежат, скажем, Хельге.

Ушастая зашипела и пропала. Ну да, любят у нас Хельгу...

Мы тоже с учителями раскланялись, идем на центр поселения. Под нагретыми солнцем турниками Большой останавливается, смотрит на меня пристально:

— Лосепотам, ты видел там в комиссии такого холуя тощего, седого, в очках? Не нравится мне, как он пырится на Винтер.

А вот Винтер у нас любят. Не за подарки и не за красоту. Подарков она не дарит, ходит в застегнутой наглухо форме, лифчиком не сверкает. Но любят же не за что-то, а просто так. Нипочему.

— Видел глистодеда, — припоминаю. — Принц Лимоний и человек-сундук на него тоже нехорошо смотрят. А этим двум я все-таки жизнью обязан.

— Да на эту лощеную рожу только Хельга хорошо смотрит, — хихикает Вьюрок. — На завтраке чуть слюной не захлебнулась: "Ах, благородная седина! Ах, стройная фигура! Ах, ляжки узкие и сильные, настоящие мужские..."

Мы с Большим, не сговариваясь, выворачиваем карманы:

— Держи, мелкий. Вот тебе конфеты, вот тебе рыба вяленая, вот тебе карандашик новый, вот тебе блокнотик чистый. Какой умный мальчик! Беги, мальчик, играй. Встретишь тетю Хельгу — совершенно случайно! — скажи ей на длинное пушистое ухо одно только слово. С тетей Аякане пусть сама договорится, не маленькая.

Счастье — это когда тебя понимают. Вьюрок понимает. Он все скажет правильно.

— Ну че, — потягивается Большой. — Пошли, что ли, песенков попоем. Сделал дело — вынимай смело! Теперь можно.

***

— Можно! Пошли!

Угол на краю поля махнул красным полотнищем и перед невысокой трибуной замаршировали малявки с изумительно серьезными мордочками, выводя жалостно:

— Ревела диктовка и перья скрипели,

и громко орал педагог!

Мы дружно друг другу в тетради смотрели,

и каждый сдирал, сколько мог!

На трибуне разулыбался человек-сундук. Принц Лимоний тоже губами двинул, но он, как и всегда, смотрел только на Винтер. И все прекрасно его понимали.

Малявки протопотали до края плаца, свернулись и чинно расселись на лавочке под единственным на весь полуостров навесом, для них и сделанном.

Угол Виляй-Перец выпустил зенитчиков с батареи. Те рубанули как по Мантлу, чеканя шаг и выдыхая согласно:

— Одна-а-ажды тройка беовульфов!

Грум! Грум! Пыль до неба, лица сосредоточенные, береты набекрень, штык-ножи по яйцам трень-брень — плевать! Коробочка четырежды четыре, а ревут, что твой пароход на выгрузке:

— ...За кра-а-асной шапкою гналась!

Грум! Грум! Ра-авнение на-а-а.... Винтер! Все равно все на нее смотрят.

— ... Косу девчо-о-онка разложила!

И хрясь!

Тишина над полем, только сапоги: Грум! Грум!

До края дотопали, тогда уже смеяться начали. Наши эту песню на репетициях сколько раз переслышали, но все равно смешно же: "И хрясь!"

Теперь мои пошли, дозорные, первый и второй отряды, самые здоровые и резкие парни, кто волчья основа, кто медвежья, кто бычья. Идут не так ровно, поют не так стройно, зато с душой. Или "от души", как там Синие Занавески скажет?

— Опять от меня сбежала

Последняя, а-а-ать! Девчонка!

И я с трусами в охапку

По камням бегу вдогонку...

Грум! Грум! Малявки ржут уже без оглядки, человек-сундук улыбается — а Принц Лимоний только на Винтер и таращится. Вот это твердость в вере, за это, наверное, даже уважать можно.

— ... Лужи по колено

а под ними лед!

Вот оно купанье

Вот он мой полет!

Идут небыстро, чтобы кругов не резать, чтобы четыре куплета втиснуть в коротенький плац:

— ... Голый мчусь по лесу

невермор за мной!

Хочет жрать паскудник

черный неземной!

Смешки становятся громче. На трибуне вроде бы движение — но Винтер стоит ледяной статуей, в Атласе такие видел.

— ...Я лечу ракетой

жопа набекрень!

Как бы не отбросить

ласты и ступень!

Смех волной. Этого мы на репетициях нарочно не пели, сюрприз удался. Перед зрителями салют копьями — не сломали строй, держится более-менее ровная коробка в тридцать рыл. Молодцы, не зря гонял. А как меня на этом гоняли! Я отбивался — нафига мне строй-копье, пулемет же есть! И только в Семиградье понял: хорошо тому, у кого пулемет есть...

— ... Заряжайте, хлопцы

А-а-а-сновной калибр!

На-а-а подлете стая

бешеных колибр!

Нет, не сдвинулась Винтер, не улыбнулась, не шевельнула бровью. Ну Лимоний... Что Лимоний, не для него же стараемся. Кстати — как там Хельга с Аякане? Тощего седого очкарика уволокли, довольны, небось?

— ... Па-а-ад луной разбитой

жопа светит нам!

Ра-а-ано или поздно

все мы будем там!

У ленточки еще раз копьями салютовали. Человек-сундук в ладоши хлопнул, да гулко так. Один, а будто десяток аплодирует.

Затем основная масса пошла, сплошная, как пехота. Собственно, пехота и есть. Одноствольные переломки, те же копья, разный рост, девки с парнями вперемешку, лишь бы умели стоять, не падать. Это мы все. Мы, Семиградье. Примерно с тысячу голов.

— Мы са-а-аздадим сейчас оазис,

нагоним самогонки впрок!

А то совсем без жизни лес

Продрог!

Подобрались на трибуне, подобрались малявки. Зло идет Семиградье. Не в ноты поют, рычат неровные шеренги:

— О такой свободе

не мечтал буржуй!

Хочешь выпей водки,

хочешь хрен пожуй!

Водка из опилок,

мясо из коры!

Это все природы

щедрые дары!

Пыль выше колена, Угол своим флагом обтирается, естественник поджал губы: не одобряет выпендреж. Ну да где это видано, чтобы препод одобрял хулиганку. Граммар Синие Занавески смотрит непонятно, губы кусает. Вот кому наша поэзия, наверное, поперек горла.

— ... Смерть забирает лучших,

иного не дано!

Кто смерти не боится?

Говно!

И ботинками полуразваленными шурх-шурх. Только ботинок за полторы тысячи, и потому звук, словно бы многотонный гримм-змей ползет. Мимо трибуны как мимо пустого места, взгляд в землю, в небо, только не на людей. Фавны на людей не смотрят. Исключение — Винтер. Если бы боги не ушли с Ремнанта, и они бы на Винтер смотрели.

— ...Время мы не можем

приостановить!

Па-а-атаму-та с горя

Пра-а-адалжаем жить!

И прошли, и пыль осела, и потом кругом рассосались. Кто под навес к знакомой мелочи, кто так, на траву. Смотреть, чего дальше покажут.

Показали строителей. Они, помнится, наладились к девкам в третий и шестой бегать. Парни тамошние поймали двоих самых борзых. Но бить не стали, а надели каждому пальто, руки врастопырку, и в рукава поперек спины швабру, как пугалу. Называется: "геройский летчик". Бедолаги с крылами шире плеч шарахались по полуострову до рассвета, опасаясь крикнуть. Проснутся пацаны, позора не оберешься.

Увидела их Ушастая и пожалела, похоже. Да так удачно пожалела, что ей привезли этот вот самый фотоаппарат, которым она сейчас быстрее пулемета щелк-щелк-щелк! Привезли ей камеру то ли за фирменную нашу черноягодную самогонку, то ли за ноги длинные. Копать-уточнять у нас не принято, а только иных путей нету ведь.

Все ждали, что Большой приревнует — оказалось, он их и познакомил. Думал, говорит, понравится Ушастая, и увезут ее на большую землю. Пускай хоть кто-нибудь спасется...

И слова-то я не сразу подобрал, но все же спросил: а сам-то как? Каком кверху, засмеялся Большой, подрочить на кого всегда найду, афиши с Винтер по всему полуострову расклеены...

Пока вспоминал, строители на поле вышли и поют:

— Мне краном родиться на свет повезло!

Хлоп-хлоп сварочными кожаными рукавицами:

— ... Я ждал машинистов бесстрашных!

Хлопать и топать начинают все. Пузатые бородачи шагают кучкой, не в ногу, зато кричат ритмично, четко, "на прораба" :

— Но девку прислали и тут сорвало-о-о-о...

Башню!!!

Улыбки. Смех. Оттаяли после прохода толпы. Вышла Ушастая, чуть поклонилась всем сразу, и взяла голосом — тоже сильным, но ровным и чистым:

— Ах, что вы знаете о лете

ни разу не топивши печь?

И не носивши ведер полных

звенящей ледяной воды?

Туды-сюды!

И на зарядке за тобою

Толпой веселой поутру

Бегут, за задницу хватая

Не вру!

На волне смеха выскочил Вьюрок и колесом прошелся, и перед зрителями на колено пал, и показал на певицу, вроде как пожаловался:

— Большой составил планы

Са-а-абрался воплощать!

Уша-а-астая поймала

и спать!

Опять смех. Смех вещь хорошая, гримм его не любят. А Вьюрок вертится, улыбки разбрасывает... Нет, не цепляют Винтер даже белейшие пушистые ушки, это не сестричка Вайсс. Наследница разве только не морщится, все достижение...

— Хельга с Аякане

тут уж не до снов!

в пять утра е-е-е...

Ушастая подскакивает и подзатыльник:

— Доить!

Вьюрок спохватывается:

— Доить! Ах да, точно:

Доить мне

этих двух коров!

И опять колесом, и опять звонко:

— Стих читал я в классе

всем друзьям про нас.

Как е-е-е...

— Любил!

— Любил, да, точно:

Как любил я этих,

где и сколько раз!

И снова колесом, уворачиваясь от Ушастой, пока та не загоняет Вьюрка под самую трибуну, и тогда мелкий жалобно:

— Придавила девка

Сиськами к стене!

Дозорные мои хором, пыль с навеса от слитного рева:

— Как же ей не стыдно!

— И приятно мне! — пищит Вьюрок, даже не думая вывернуться.

Ладно, мой выход. Прохожу мимо навеса, нарочно топоча и загребая пыль ботинками. Вьюрок замечает, Ушастая отскакивает, вроде ничего такого не делала. Мелкий опять распрыгивается на середину, показывает на меня и опять жалуется:

— Услышав стоны под трибуной

Лось грозно вопросил: кто там?

Вклиниваюсь в паузу негромко, но и не шепотом. Четко, разборчиво, чтобы услышали действительно все:

— И что не доится вам тихо...

Скотам!

Небо на землю! Все ржут, все. Этого мы не заранее никому не показывали. Ну да, шутка ниже пояса, так мы сами-то кто? Шпана не шпана, безотцовщина с улиц горбатых. Шагаю к мелкому, тот наутек с воплем:

— На корявой ветке

высоко висю!

А всего-то писю

показал Лосю!

Теперь главное, на что мы с Большим спички тянули. Думаю, Ушастая подсуживала, потому как Большого ей жаль, а у меня опыт начальственного озвездюливания есть. Винтер не Синдер, за жопой с ручками не пошлет. Ближайший секс-шоп тут пол-континента к югу или один океан к северу.

Впрочем, если пошлет, это здорово. Мне бы только за ворота с хорошей бумагой выйти, а там я и сам управлюсь.

Подхожу к трибуне, короткий поклон. В глаза смотреть, морду надеть кирпичную, лихую, придурковатую. Помни, ты лось... Просто лось!

И громко:

— Сундук думал, что ученый!

Лимон думал, что крутой!

Обо-оим улыбаясь мило,

вздыха-а-ала Винтер...

Пауза-пауза-пауза, больше тянуть нельзя:

— ...Два козла!!!

Есть! Попал! Дернулась Винтер, обернулась к сундуку, спрашивает грозно...

***

— ... И вы поощряете вот это?

Тан Линь поднял уголки губ вполне по-волчьи:

— Коммунизм — не когда все благостно и цветочки посажены. А когда они сами выбирают и делают. Сами. Без меня. Пускай даже в пику мне, ведь меня же козлом назвали. Но сами. Сами напряглись, выучили, отрепетировали. Ради этого даже в коробочку построились.

— Но слова!

Тан Линь улыбнулся:

— Ну да, пока только за косички дергать. Возможно, их дети научатся дарить цветы, а внуки говорить комплименты. Правнуки сделают еще шаг. И так далее. Улыбайтесь, Вин! Улыбайтесь, гримм-прах, они же ради вас это все затеяли.

Пока Винтер довольно кисло улыбалась, а Семиградье, вся тысяча, и строители, и зенитчики, восторженно ревели, не начав стрелять в воздух лишь по причине жестокой экономии праха, Тан Лин сказал:

— Задачка довольно простая. Впрочем, я все еще один. Куда мне замахиваться на сложности. Здесь по одну стороны стены жизнь, по другую сторону гримм. Простой выбор. Сложно выбирать, когда на одной стороне три сорта мяса, а на другой тридцать.

Лейтенант фыркнул:

— Тридцать, конечно.

— Но половина из них — дробленые отходы, разбавители, разрыхлители, усилители вкуса, подавители вони. Словом, некондиция. А вторая половина недоступна по цене. И в итоге имеем те же три сорта, только в тумане красивых слов.

Не поворачивая головы, Винтер процедила:

— Так это, простите, выбор совсем не мяса. А выбор такого общества, где под маркой мяса продают отходы и некондицию.

— Именно, — кивнул Тан Линь. — И пока это так, любой коммунизм, даже уличное тиринановское "отнять и поделить", будет иметь популярность.

Лейтенант и Винтер переглянулись:

— Гримм-прах, вы нас подловили!

Тан Линь улыбнулся довольно:

— Все любят с важным видом говорить, что-де: "Добро надо делать из зла, потому что больше не из чего". Никто не любит собственно делать.

— А вы, значит, сделали?

— Разумеется. Снаряжение, география, климат, половозрастной состав. И свобода действий, это главное. После бунта первого лагеря, куда я нарочно сгрузил всю сволочь и стянул охрану, остальные четко поняли: ни бог, ни царь и ни герой. Только сами.

Лейтенант покосился направо, на малявок под навесом:

— Кстати, состав. Эти-то здесь нахрена? В Мантле приюты кончились?

Тан Линь улыбаться перестал, наклонился ближе, чтобы превозмочь шум ликующей толпы и сказал четко:

— В нормальной семье три поколения. Мудрые старики, опыт прошлого. Сильные взрослые, активное настоящее. И дети, воплощенная надежда на будущее. Такова связь психики со временем, прошитая в нас эволюцией. Правда, старики у нас двадцатилетние, а взрослые всего на пять лет младше. Ну так я же понимаю, что ситуация не располагает к переборчивости. Кого вы мне наловили по улицам, с тем и работаю.

— Дальше!

— Дальше, Вин, включаются инстинкты. У мужиков охотничьи-защитные, у женщин материнские. А это биохимия, это сломать невозможно при каком угодно желании. В присутствии малышей даже пятнадцатилетний подросток с гормональным штормом поневоле будет вести себя хоть на капельку, а взрослее. Говоря их словами, хер и самосознание поднимают одни и те же гормоны.

Помолчали. Внизу прыгали семиградцы, хлопали в ладоши эти самые подростки. На фасаде школьного домика ветер трепал алое полотнище с лозунгом белыми буквами, высотой добрый локоть: "Воткнем пылающий факел знаний в немытую жопу невежества!" Гулко били подтоками копий здоровенные фавны дозорной тридцатки, выдыхая:

— Вин! Тер! Вин! Тер!

Тан Линь глядел с откровенным удовольствием:

— Вот оно, условно-нормальное племя, стартовая социальная ячейка. Потом ее можно усложнять обучением и воспитанием. Улыбаемся и машем, Вин. Улыбаемся и машем. Бороться с инстинктами бесполезно. Наше искусство — скользить на волнах гормонов, обращая выбросы их на общую пользу.

Дождавшись, пока ликование чуть стихнет, и Семиградье начнет расползаться на праздничный обед, собеседники спустились с трибуны. Прошли в комендатуру, в бетонный типовой блок у въезда. Сейчас блок пустовал: все до единого охранники стояли на стене в полном боевом, со щитами, шокерами и водометами, а комендант с матюгальником. Гримм знает, чего толпе в голову треснуть может.

Винтер посмотрела в одно окно, в другое, в бойницу:

— Где, кстати, психолог?

— Детишки уволокли, сказали, для частного разговора. Это важно?

— Интересно, что он думает обо всем этом.

— А вы, лейтенант, что думаете?

— Отсев большой. Взять хотя бы бунт в первом лагере. Две сотни списали. Не слишком?

Тан Линь двинул плечами с откровенным безразличием:

— Я один. Семечко, зародыш, идея, дух. Флуктуация Вселенной, невероятная по обычным меркам удача. Земля могла бы спасти всех, но до нее почти три парсека, девять световых лет ледяной пустоты космоса, где нету даже черной ненависти гримм. Там просто ничего нет.

Перемолчав, Тан Линь потер виски — и Винтер впервые заметила седые пряди. Тан Линь опустил руки, выдохнул.

— Мне приходится сначала выращивать спасателей на месте, из подручного материала. Меня учили достигать не ваших целей не вашими методами, так что мы с вами не понимаем друг друга на уровне определений. Из фразы: "мальчик склеил в клубе модель" вы и я извлекаем диаметрально противоположные смыслы. Какие же у нас могут быть общие проекты?

Сел за стол, вытянул папку с отчетами, раскрыл, поглядел в нее стеклянным взором и резюмировал:

— В такой ситуации я признаю лучшим выходом — взаимно не мешать. Я не лезу в ваши сферы с критикой правления, воровства, и прочего. Не учу вас жить и не читаю вам нотаций. Вы не вяжете мне руки. Надеюсь, что тогда, примерно через три поколения, эффект моих стараний проявится в полную силу.

Винтер посмотрела через окошко на радостных фавнов и людей вперемешку. Перевела взгляд на бывшего адъютанта, и тому на коротенький миг показалось, что великолепная Винтер ждет совета и поддержки... Ну или лейтенант очень хотел так думать.

— Раньше вы говорили сдержаннее.

— Раньше я мог предъявить лишь слова. Лекции. Теорию. Наконец-то я могу предъявить хоть каких-то людей.

А еще здесь нет подслушки, поняла Винтер. Скорее всего нет.

— Что же мы получим от свободы ваших рук теперь? Не через три поколения. Прямо сейчас. Что?

— Продовольствие. Тот самый политический козырь, который так хочет ваше начальство. Людям — безопасность улиц Мантла. Безработным — пространство для шага вперед. Всем в целом — перспективу. Будущее.

— За счет Вейла, Мистраля, Вакуо?

— Возможно. А, возможно, в космос мы выйдем раньше, чем паукам в банке станет по-настоящему тесно.

Лейтенант нахмурился:

— Но все же я хочу ответ на свой вопрос. У вас большой отсев, и это безвозвратные потери. Гримм-прах, это убитые дети, давайте назовем все своими именами.

Тан Линь поморщился, но ответил все так же ровно:

— Прямо сейчас в трущобах любого вашего мегаполиса, какую страну ни возьми, хоть Мантл, хоть этот ваш Вейл, умирают беспризорные дети. Вам они все равно не нужны — отдайте мне. Я дорого не прошу. Видели, как строй держат? И достигнуто это экономией на боезапасе. Сами нашли копья, сами раскопали в библиотеке старые руководства, все сами. Забесплатно.

Тан Линь хлопнул по столешнице, откинулся на спинку стула, поглядел прямо и зло:

— Ладно там истеричные дурочки, выезжающие на слезах, все эти комиссии дам-попечительниц... Но вы, лейтенант, меня удивляете. Вы серьезно полагаете, что зимой на улицах Мантла умирает меньше? Или выжившие "крысиные волки" вам нравятся больше?

— Коммунизм из программок Тириана выглядит не так жестко.

— Коммунизм из программок Тириана говорит лишь о том, что все будет здорово и чудесно. Но почти ничего не говорит о способах достижения такого состояния. Вот потому-то Тириан создает проблемы, а решать их приходится мне.

— Вы работаете в паре, признайтесь?

— Превосходная идея. Вы умны, молодой человек.

— Лейтенант! Больше не подсказывайте ему ничего. Пойдемте-ка лучше искать психолога, меня все больше настораживает его отсутствие.

Винтер и лейтенант повернулись к большой настенной карте.

— Откуда начнем?

На карте Семиградье выглядело несложно. Неровный треугольник полуострова с единственной бухтой на дальнем, северном, берегу. Южное основание полуострова, примыкание к материку, шириной примерно километра два. Но относительно ровное ущелье в непроходимых даже для беовульфов скалах — всего метров семьсот. Место для колонии выбирали именно так: одну стену поставил и выгородил относительно безопасный анклав.

Стена бетонная, высотой шесть семьдесят, с колючкой по гребню и стрелковыми башнями через каждые сто метров. На плоских крышах четырех башен зенитки от воздушных гримм. В двух башнях ворота.

— ... За ним приходили девочки. Кажется, Хельга...

— Из второго, — подсказал Тан Линь.

Карту размечал сам звездолетчик, так что она не в лигах. От стены до бухты примерно километров десять, и по кратчайшему пути уже проезжена колея. На эту колею нанизаны поселки. Ближе всего к стене первый лагерь, километра через два второй и так далее, до пятого у самой бухты. Шестой и седьмой добавились позже, на перешейке, в местах примыкания стены к утесам. Каждый лагерь имеет еще и собственный частокол, но это страховка от случайно заходящих одиночек, волны гримм такие бревенчатые загородки не выдержат. Винтер нашла взглядом второй лагерь.

— Вы так легко вспомнили эту Хельгу?

— Вин, пять ревизий за полгода! Не две, не три — пять!

— Под нас определенно копают.

— Безусловно, ясно даже мне. Так вот, поневоле я выучил наизусть инвентарные номера швабр, малярных кистей, включая списанные по износу, и туалетных чаш. И, конечно, перечни воспитанников.

— Отсюда до второго лагеря полчаса ходу.

— А что, узкоколейку еще не дотянули?

— Здесь и это есть? Но как? Ведь рельсов мы не привозили, а металл тут не плавят!

Тан Линь хмыкнул:

— Зато каждую неделю приходится таскать полторы тысячи тонн с берега в утесы, поднимать груз транспорта на десять-пятнадцать метров. Это здорово стимулирует мысль. Взявши в оборот всех трех учителей и строительную бригаду, пацаны напилили бруса. Из опалубочной фанеры вырезали колеса.

— Фанера же тонкая!

— Зато проклеенная, не сразу размокает. Выпиливается два диска чуть меньшего диаметра, это будет собственно колесо. И диск побольше — реборда. Все это свинчивается болтами в пакет и два таких пакета насаживаются на лопатный черенок. Довести напильником по месту и вот вам колесная пара, настоящий скат, как у взрослых. Два таких ската, и пожалуйста, тележка на двести килограммов. Ящик свезет, а больше и не надо. Все же не вручную переть по скользким утесам.

Тан Линь постучал ногтями по жирной черной линии:

— Трасса. Рельсы и шпалы деревянные, напиленный брус. Через год сгниет, ну и плевать, всегда можно выпилить новую палку. Лежневка от бухты уже почти до середины полуострова. Когда нету корабля, можно кататься. Меня возили, это очаровательно. Дерево по дереву идет очень тихо, вокруг прекрасные виды, хоть сейчас на мольберт. Вас, Винтер, они будут катать хоть весь день.

— Думаю, мы найдем психолога раньше.

Тан Линь ухмыльнулся:

— Хельга из второго и Аякане из четвертого... Не думаю!

Насколько Тан Линь оказался прав, лейтенант и Винтер поняли только к закату.