Глава 38. Миротворство

Внезапной свадьбой Эмлин и Гундульфа сюрпризы для Таньки этой ночью не закончились. Проблемы принялся создавать Здравко – одну за другой. Совсем неожиданным, впрочем, для Таньки это не было: с оруженосцем брата она почувствовала себя неуютно с самого знакомства. Не то чтобы Танька боялась этого немного странного подростка-славянина, однако при встречах с ним терялась, а когда тот задавал вопросы – всякий раз мучительно раздумывала над ответами. Отчасти виной тому был его странный, вроде бы не чужой, но при этом полупонятный язык, к тому же навевавший тяжелые воспоминания о допросе в усадьбе батского шерифа. Отчасти – его опасливый взгляд, который Танька то и дело ловила на себе, – вполне объяснимый, но от этого не становившийся более приятным.

Конечно же, Здравко виноват ни в чем не был – ни в том, что именно его – или, по крайней мере, очень похожим – наречием владел монах в шерифовой усадьбе, ни в том, что сам он прежде никогда не видывал сидовских глаз и ушей. Ушей Здравко, впрочем, вроде бы пока и не увидел: Танька теперь стала тщательно следить за прической, не позволяя им вырваться из-под волос. А вот с глазами дело обстояло хуже: спрятать их не было никакой возможности. Темные очки тут не спасали: такое странное украшение лишь привлекло бы еще больше внимания.

Но и избегать встреч со Здравко у Таньки не получалось. Оруженосцу полагалось быть при своем рыцаре. А брату сейчас как никогда требовались помощь и внимание сестры – да Танька и сама бы ни за что не оставила Ладди. Здравко тоже был преисполнен решимости заботиться о больном – и явно не просто по обязанности. Так что как бы то ни было, но сейчас они были союзниками.

Однако толку от Здравко как от помощника на деле оказалось немного. Первое впечатление Таньку, похоже, не обмануло: возможно, в качестве оруженосца он был и неплох, но в делах бытовых оказался удивительно бестолков и нерасторопен. И при этом Здравко, судя по всему, твердо намерился взять на себя всю заботу о Ладди – разве что кроме врачебной помощи, которую он милостиво доверил мэтру Каю. Участия кого-либо еще в таком ответственном деле он, похоже, даже не предполагал, но сам с ролью ассистента справлялся из рук вон плохо.

В ночном походе за водой Таньке, к ее огромному облегчению, все-таки удалось перехватить у Здравко инициативу. Как и следовало ожидать, оказалось это чрезвычайно кстати. В лабиринтах корабельных лестниц и коридоров Танька давно уже освоилась – запоминание доро́г ей вообще давалось на удивление легко. Здравко же, не проведший на «Дон» и дня, не ориентировался на ней совершенно. В довершение всего, после отбоя в корабельных коридорах потушили бо́льшую часть фонарей. Если Таньке с ее ночным зрением это было нипочем, то Здравко, судя по всему, сделался совсем беспомощным. Чего стоило одно только его спотыкание на трапе!

Не закончились их приключения и на шканцах. Зря успокоилась Танька, обнаружив там своего доброго знакомого – незадачливого барда Бараха! Здравко сумел преподнести сюрприз им обоим.

Первым огорошил ее, правда, как раз-таки Барах. Не успела Танька вымолвить и слова, очутившись наверху, как он обрушил на нее совершенно невероятную новость.

– Как славно, что ты пришла ко мне, беан ши! – объявил он неожиданно. Вид у Бараха, однако, был вовсе не радостным. А от следующей его фразы Танька и вовсе пришла в ужас.

– Я тут... в общем, с Маэл-Бригид поговорил... – запинаясь, начал он.

Услышав такое, Танька едва сдержала стон. В памяти ее тут же во всех подробностях всплыла недавняя история с едва улаженным вызовом на поединок.

– Что ты еще натворил? – только и смогла вымолвить она.

– Ничего дурного, беан ши! – Барах испуганно мотнул головой. – Просто завтра ведь девушки перейдут на «Маху», и всё... Ну я и...

Вздохнув, Барах замолчал. Танька подозрительно посмотрела на него. Нет, определенно у них с Брид стряслось что-то неладное!

– Да говори же!

– Ну... – замялся Барах. – Мне ж, когда я из Айргиаллы уходил, матушка на прощанье колечко дала – велела подарить невесте, если такая вдруг найдется. В общем, я это кольцо Брид и вручил.

– А она?

– А она согласилась. – Тут Барах вдруг улыбнулся. – Нашлась, в общем, для меня невеста – там, где встретить и не думал.

Танька безотчетно кивнула. Испуг сменился у нее оторопью.

А Барах, помолчав, добавил:

– По правде сказать, я особо и не надеялся. Она же гордячка, каких еще поискать!

Сказав это, он на мгновение вновь улыбнулся, но тут же помрачнел. И хмуро продолжил:

– Только вот какая незадача, беан ши...

Оторопь у Таньки усилилась. Зато неожиданно вернулся дар речи.

– Так ты что, раздумал?

Барах недоуменно посмотрел на нее.

– Почему, беан ши? Вовсе нет. Собираюсь теперь к ее родителям ехать – в Требедрик, в Думнонию. Вот только... – Тут он тихо вздохнул. – Я же родом из Айргиаллы, а они-то О’Лаханы – южане с мунстерскими корнями. А Улад и Мунстер, как известно... В общем, как бы мне ее батюшка от ворот поворот не указал!

В ответ Танька кивнула – теперь уже вполне осознанно. А затем печально вздохнула. Казалось бы, так мило закончившееся противостояние между Барахом и Брид внезапно обернулось перед нею совсем не забавной стороной. И Брид, и Барах были гаэлами – значит, за каждым из них стоял клан, а за кланом – пятина. О’Лаханы и О’Гнивы, Мунстер и Улад, Юг и Север... «У Маэл-Бригид имелась причина ненавидеть уладов», – так сказал когда-то сэр Гарван О’Блойд – сам, между прочим, тоже гаэл.

– А ты что на это скажешь, беан ши? – откликнулся на ее вздох Барах.

– Не знаю, – покачала головой Танька. – Но я думаю об этом.

А у самой у нее в голове тем временем повторялись на разные лады одни и те же слова: «Нет повести печальнее на свете...» Странным же было это совпадение! Странным и горьким. Вот стоило только спеть кусочек из светлого и радостного «Сна в летнюю ночь» – и тут же впору стало цитировать совсем другую пьесу того же самого автора – совершенно не веселую...

– Я-то вот о чем подумываю, беан ши, – снова подал голос Барах. – Может, мне просто забрать ее из Кер-Сиди да и отправиться вместе куда-нибудь на континент?

– Может, – машинально согласилась Танька. Тут же спохватившись, она поспешно договорила: – Но только если вы оба почувствуете в себе силы жить изгнанниками.

Конечно, она не сама додумалась до этой мысли: то ли от кого-то услышала, то ли где-то прочитала. Вряд ли эта мысль была и особенно новой. Но Барах вдруг ошеломленно уставился на Таньку, словно та изрекла сейчас какое-то неслыханное откровение.

– А ведь и правда... – тихо вымолвил он и покачал головой.

– К тому же не все могут жить только семьей, только домашними делами, – продолжила Танька. – А что еще останется Брид на чужбине?

Вот до этого Танька додумалась уже сама. У нее ведь перед глазами была история почтенной Хейдрун, матери Олафа, так и не нашедшей себе правильного места в чужой стране.

Барах хмуро кивнул в ответ. Затем растерянно произнес:

– Так что же делать-то?

И тут Таньку наконец осенило.

– Послушай! Вот что я тебе скажу! – вдруг воскликнула она. – Думнония – это ведь не Эйре!

Взгляд Бараха сделался заинтересованным.

– Объяснишь, беан ши?

Танька кивнула.

– Смотри. Все думнонцы хорошо помнят недавнюю войну. А в ней против саксов пришлось объединиться всем – и бриттам, и гаэлам. Там на одной стороне оказались разные кланы – и те, что всегда дружили между собой, и те, что прежде не выносили друг друга на дух. Вот Дал Каш и И Лахан там помирились точно – я сама это видела.

Барах снова помрачнел.

– Ну так и те, и другие – мунстерцы... – пробормотал он себе под нос.

– Ну и что? – Танька пожала плечами. – Соседи-то как раз и бывают самыми непримиримыми врагами – потому что им всегда находится что делить.

Подумав, Барах кивнул.

– Так вот, Барах, – продолжила между тем Танька. – Может быть, кого-нибудь попросить за тебя вступиться? Нет ли среди твоих сослуживцев думнонских И Лахан? Тех, к кому родители Брид могли бы прислушаться?

Барах ненадолго задумался. Затем вздохнул:

– Сослуживцы-то есть. Но назвать их друзьями...

И он хмуро покачал головой.

Но Танька уже загорелась идеей.

– Так, погоди! – быстро проговорила она. – Дай подумать! Думнонские И Лахан...

Чуть прикрыв глаза, Танька погрузилась в воспоминания. Как наяву предстали перед ее внутренним взором картины давнего путешествия по Думнонии: покрытые вереском холмы, разбросанные среди болотистых пустошей груды камней и одинокие столбы менгиров, похожий на исполинского спящего пса холм Бронн-Веннели, утопающая в зелени многолюдная Босвена...

Незадолго до приезда в Босвену они вшестером – Танька с двумя гленскими подругами, карлик-лицедей Эрк, его жена Гвен и их добрый приятель Робин – остановились на ночлег в крошечном городке, почти деревне, под названием Кер-Тамар. Там-то Танька и услышала историю примирения двух кланов – из уст хозяйки местного заезжего дома Катлин Вилис-Клезек, урожденной Ни-Лахан.

«А что, если отправить несчастного Бараха к Катлин?» – пришло вдруг Таньке в голову. На первый взгляд эта мысль выглядела вроде бы неплохо. Воспоминания о почтенной Катлин Ник-Ниалл у Таньки остались самые теплые. К тому же ее друзья той самой ночью спасли кер-тамарский заезжий дом от погрома – а значит, его хозяйка почти наверняка откликнулась бы на Танькину просьбу.

И все-таки от этой идеи пришлось отказаться. Ну, допустим, согласится почтенная Катлин съездить вместе с Барахом к родителям Брид – и что дальше? Путь от Кер-Тамара до Требедрика не так уж и близок: два дня на дорогу – самое малое. А Катлин очень немолода, да и неизвестно, как обстоят у нее дела со здоровьем. К тому же кто знает, как отнесутся родители Брид к ирландке, в свое время оставившей родной клан ради мужа-бритта... Нет, уж если обращаться за помощью к думнонским гаэлам – то, пожалуй, к кому-нибудь другому. Только вот к кому?

И тут Таньку вдруг осенило.

– Вот что, Барах! – воодушевленно воскликнула она. – Есть у меня один знакомый рыбак в Тинтагеле – как раз из О’Лаханов!

– Как его зовут? – немедленно встрепенулся Барах.

– Лэри, – ответила Танька. И тут же уточнила: – Он живет не в самом Тинтагеле, а в старой гавани рядом – прямо в куррахе.

– В куррахе? – Лицо Бараха снова помрачнело. – Хм... Странно.

– По крайней мере, он жил там раньше, – поспешно исправилась Танька. – Правда, мама посылала ему денег, так что...

Барах задумчиво кивнул.

– Хорошо, я поищу его, – произнес он, чуть помедлив. – Спасибо, беан ши.

Танька кивнула в ответ. Затем пообещала:

– Я напишу тебе записку.

Барах покачал головой, едва приметно усмехнулся.

– Я запомню. У меня же память бардовская.

– Тебе все равно понадобится мое письмо, – возразила Танька. – По-моему, Лэри не из тех, кто верит на слово.

Барах снова задумался. В глазах у него отчетливо читалось сомнение.

– А, и вот что, – спохватилась Танька. – В Кер-Сиди учится его дочка Нуала. Зайди сначала к ней. Наверняка она захочет передать отцу привет.

И тут вдруг Барах широко улыбнулся.

– А ты славно придумала, беан ши! – весело рассмеялся он. – Вот вручит мне эта дочка какую-нибудь посылку – и никуда я уже не денусь! Отправлюсь как миленький хоть на край света!

И решительно продолжил:

– Скажешь, где ее искать?

– В портовом предместье, – невольно улыбнувшись ему, ответила Танька. – Спросишь там Слэвина Мак-Крайта или его жену Орли. У них Нуала и живет.

В ответ Барах жизнерадостно кивнул:

– Найду, беан ши. Уж там-то я все уголки знаю!

Тут Танька наконец облегченно вздохнула. Настроение у нее стало стремительно улучшаться.

А в следующее мгновение эхом послышался вздох за ее спиной.

Непроизвольно Танька обернулась. И тотчас же спохватилась.

Здравко! Как же она могла о нем забыть!

А тот во все глаза смотрел на нее – по-прежнему настороженно, с опаской, но теперь вроде бы без отвращения.

На настороженность мальчишки Танька почти не среагировала: настроение у нее все еще было приподнятым. Пожалуй, еще немного – и она воскликнула бы приветливо: «Вот видишь, я же совсем не страшная!»

Но Танька не успела произнести ни слова – разве что ободряюще улыбнулась.

– Беан ши! – вдруг окликнул ее Барах.

Вздрогнув, Танька вновь повернулась к нему. Едва погасшая в ее сердце тревога пробудилась вновь.

Оказалось, встревожилась она совершенно напрасно. Барах по-прежнему улыбался.

– А сэра Коллена-то всё нет и нет, – со счастливым видом произнес он – Так вот я и думаю: а давай я тебе, беан ши, новые стихи прочту!

И снова Танька мысленно схватилась за голову. Она же обещала Бараху послушать его стихи – как же можно было это запамятовать!

– Конечно, Барах! – поспешно кивнула она.

Тот расправил плечи, щеки его порозовели.

– Тогда слушай!

И, глубоко вдохнув, Барах вдохновенно начал:

Много по свету я странствовал –

Видел я страны студеные

С реками точно стеклянными,

Пухом лебяжьим укрытыми.

Много по свету я странствовал –

Видывал страны я жаркие,

Где над землею бесплодною

Носятся ветры песчаные.

Танька слушала исполненного вдохновения поэта и добросовестно пыталась сосредоточиться на сложенных им строках, на величественных образах снежных равнин далекого севера и раскаленных южных пустынь. Увы, получалось это из рук вон плохо. Недавнее упоминание Барахом сэра Коллена направило ход ее мыслей совсем в другую сторону. «Кипяток, кипяток! – сокрушенно думала Танька. – Ну когда же сэр Коллен наконец сюда вернется!»

А Барах между тем самозабвенно декламировал:

Много по свету я странствовал –

Видел я горы высокие,

Где выше туч меж вершинами

Кружат орлы горделивые.

Много по свету я странствовал,

Видывал земли я разные –

Но не сравнятся все они

С Эйре холмами зелеными!

«А ведь он и правда держится моего совета – складывает стихи без рифм!» – вдруг запоздало сообразила Танька. И словно в подтверждение ее догадки, Барах закончил читать стихотворение и немедленно объявил:

– Вот! Как ты, беан ши, мне и советовала!

Танька старательно кивнула, затем одобрительно улыбнулась:

– Я заметила. Ты молодец, у тебя хорошо получается!

Тут Барах и вовсе просиял лицом.

– У меня ведь и про нашу «Дон» есть! – объявил он торжественно. – Про всяческие ее сидовские чудеса. По твоему совету сложено!

Что́ именно имел он в виду, Танька вроде бы догадалась. Но на всякий случай уточнила:

– Это про паровую машину?

– Про нее тоже, – гордо подтвердил Барах. – Но не только. У меня даже вот про это колесо – и то есть!

С этими словами он подошел к штурвалу и коснулся рукоятки.

Вот тут-то Здравко и вмешался в их разговор. И не просто вмешался, а яростно выкрикнул что-то совсем непонятное:

– Па, ста́ни!

Танька с недоумением обернулась – и оторопела.

Белый как мел Здравко застыл в шаге от нее – сжав кулаки, грозно сдвинув густые брови и устремив полный отчаянной решимости взгляд на Бараха. На совершенно миролюбивого, не замышлявшего ничего дурного моряка-барда!

– Здравко?! – испуганно воскликнула по-прежнему ничего не понимавшая Танька. – Да что же с тобой такое?..

Мальчишка медленно повернулся к ней. В его взгляде вроде бы появилось что-то осмысленное – но совсем чуть-чуть.

– Госпожо Танька... – пробормотал он.

Прежде Таньку такое обращение даже забавляло. Но не сейчас.

– За́што очи́те ти све́тят, госпожо? – вдруг бросил Здравко ей в лицо. И тут же, окончательно изобличая ее нечеловеческую природу, припечатал: – А за́што та́ко до́бро ви́ждаш у мра́ку?

Все-таки Танька приноровилась к странному ломаному языку Здравко. Во всяком случае, сейчас она поняла его с ходу. А поняв – помертвела. Вновь ей напомнило о себе то самое «проклятье воинов Брана», о котором она почти позабыла в суете последних дней!

Опомнилась она от шума борьбы за спиной. Затем вновь подал голос Здравко. Неожиданно он выкрикнул по-гаэльски, даже с намеком на мунстерскую напевность – правда, все равно беспощадно исковеркав фразу:

– Пусти, водяной воин! Я не делал молодой карге дурного!

Тут наконец Танька обернулась. И снова – в который уже раз за короткое время своего пребывания на шканцах – оторопела.

Припав на одно колено, Барах склонился над скорчившимся на палубе Здравко. И не просто склонился – а крепко-накрепко держал его за руку, заломленную чуть ли не до затылка.

– Барах... Ты что?.. – едва вымолвила Танька.

– Что он сказал? – не отпуская руки мальчишки, прошипел тот в ответ. – Он оскорбил тебя, беан ши?

Пришлось отделаться полуправдой – не то, чего доброго, Барах вышвырнул бы мальчишку за борт.

– Здравко просто удивился моим глазам, – ответила Танька, стараясь говорить как можно увереннее и спокойнее. – Он ведь никогда не имел дела с народом холмов.

– Я видел, как тебя зацепили его слова, – чуть спокойнее, но все равно зло откликнулся Барах.

– О-о-о... – не сдержавшись, простонала Танька. Как же скверно всё складывалось – теперь уже и по ее вине! Ну почему она так и не научилась скрывать своих чувств!

– Беан ши? – с недоумением откликнулся Барах.

Видимо, отвлекшись, он ослабил хватку, потому что Здравко вдруг вырвался – и тут же покатился по палубе к краю площадки. Не успела Танька опомниться, как мальчишка уже стоял на ногах. В следующий миг в руке Здравко сверкнула сталь.

– Смердли́ви о́лош! – выкрикнул он срывающимся голосом.

– Ах ты ж свинья!.. – негромко пробормотал себе под нос Барах, но тоже выхватил из-за пояса нож.

«Бард – а почти не ругается, надо же!» – мелькнула у Таньки в голове нелепая мысль. Додумать ее и понять, почему именно барду полагалось бы сейчас яростно ругаться, Танька уже не успела: безотчетно она бросилась Здравко наперерез. Еще через миг она стояла, широко расставив руки и зажмурившись от ужаса, между двумя разгоряченными бойцами, готовыми броситься друг на друга с клинками в руках.

– А ну прекратить, мерзавцы! – рявкнул вдруг кто-то совсем рядом громким повелительным голосом.

Вздрогнув, Танька открыла глаза, машинально повернула голову. И увидела сэра Коллена – непохожего на себя: с багровым лицом, с выпученными, сверкающими гневом глазами.

Взял себя в руки он, впрочем, почти сразу же – едва встретившись с Танькой взглядом. И тут же буркнул, отводя глаза:

– Простите, великолепная.

А затем повернулся к понуро застывшему Бараху и сухо распорядился:

– Дай сюда оружие!

Барах побледнел, но не двинулся с места. Тотчас же сэр Коллен грозно зыркнул на него.

– Устав напомнить, матрос?

На губах Бараха появилась горькая усмешка, тут же сменившаяся выражением унылой покорности. Опустив голову, он медленно подал сэру Коллену боевой нож с узким тускло блестящим клинком.

Заполучив нож, сэр Коллен первым делом повертел его перед глазами. Затем брезгливо скривился. А после этого повернулся к Здравко и приказал, протянув свободную руку:

– Ты тоже!

Здравко, однако, повел себя совсем не так, как Барах. Вместо того, чтобы покладисто вручить нож сэру Коллену, он вдруг мотнул головой и сделал быстрый шаг назад. Танька непроизвольно охнула. В тот же миг Здравко вскрикнул, пошатнулся и неловко взмахнул рукой. Нож выпал из его ладони и с глухим стуком вонзился в палубу.

Еще через мгновение рядом со Здравко оказался сэр Коллен. Первым делом он отшвырнул ногой нож – тот с легким треском вырвался из доски и, упав плашмя на палубу, заскользил по ней в сторону штурвала. Затем сэр Коллен ухватил Здравко за шиворот и сильно встряхнул. И наконец рявкнул что было мочи:

– Завтра оба на берег! Чтобы духу вашего не было!

И тут Здравко снова удивил.

– Я оруженосец, – гордо вздернув подбородок, заявил он по-латыни с почти идеальным африканским выговором. – От сэра Владимира не пойду никуда!

Сэр Коллен замер. Его и без того выпученные глаза, казалось, вылезли из орбит.

– Что-о?!! – взревел он.

– Я оставлю сэра Владимира, только если он так прикажет, – твердо произнес Здравко.

А Танька ошарашенно смотрела на сэра Коллена, на Здравко, на стоящего чуть поодаль от них с сокрушенным видом Бараха – и не верила своим глазам. То, что она сейчас видела, казалось чем-то нереальным, происходившим скорее всего во сне и уж точно не с нею.

Особенно сильное впечатление производил на нее Здравко. Щуплый, тщедушный, да еще и ухваченный сэром Колленом за шиворот, как щенок, в эти мгновения он вел себя как пленный герой – и, несмотря на всю нелепость своего положения, сейчас действительно выглядел таковым. И было совершенно не важно, что как раз Здравко-то и был виноват в случившемся, что он нарушил все писаные и неписаные законы корабельной жизни, что только что больно ранил Таньку неосторожно сказанными словами...

– А ведь он прав, сэр Коллен... – внезапно для себя вымолвила Танька – как ей показалось, совсем тихо, совсем робко.

Сэр Коллен, однако, отреагировал тотчас же. Стремительно повернувшись к ней, он медленно, тщательно выговаривая слова, произнес:

– Здесь не может быть никакой правоты, великолепная. Они оба нарушили корабельный устав.

Затем самообладание все-таки оставило сэра Коллена, и уже не сдерживаясь, он раздраженно бросил:

– Два поединка за одну ночь – где это видано, черт возьми! Да за такое...

– Но, сэр Коллен... – перебив его, воскликнула Танька.

Тот недовольно поморщился:

– Что еще, великолепная?

– Сэр Коллен, это ведь не совсем поединок... – торопливо заговорила Танька. – Ну то есть... Здесь не было вызова, в общем, – они просто повздорили... К тому же Здравко – он ведь не моряк, он не служит на вашем корабле... В общем, я очень прошу вас... Ну под мою ответственность...

Лицо сэра Коллена сделалось совсем мрачным.

– Не знаю, о какой такой ответственности вы говорите, великолепная, – недовольно буркнул он в ответ. – Но я, разумеется, доложу сэру Гарвану о вашей просьбе.

Мысленно Танька ахнула: не хватало еще узнать об этой ссоре капитану! А вслух она возбужденно воскликнула:

– Послушайте, сэр Коллен! Моему брату сильно нездоровится, мэтр Кай попросил раздобыть ему горячей воды...

Сэр Коллен недоуменно нахмурился. Уточнять, однако, он ничего не стал – зато на этот раз хотя бы промолчал.

– Мы со Здравко оббежали весь корабль, – взволнованно продолжила Танька, – пришли наконец к вам... Мы всего лишь хотели попросить у вас воды – а потом... – На миг она запнулась, подбирая слова. – А потом случилось недоразумение! Здравко плохо владеет гаэльским языком, Барах совсем не говорит по-славянски... К тому же у Бараха уладский выговор – вот они друг друга и не поняли!

Это была не совсем ложь, но, конечно же, и не правда. Не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы понимать: ссора возникла вовсе не из-за языков! Даже если бы Барах сумел понять те вопросы, которые Здравко задал Таньке, вряд ли бы он повел себя иначе. Но другого выхода, кроме как слукавить, Танька сейчас найти не смогла. Пользоваться привилегиями дочери императрицы ей претило едва ли не больше, чем говорить полуправду.

Выслушав сбивчивое Танькино объяснение, сэр Коллен бросил на нее весьма недоверчивый взгляд. Затем он произнес с плохо скрываемым сожалением в голосе:

– Не смею с вами спорить, великолепная!

«Ну вот, – мысленно вздохнула Танька. – И правды не сказала, и про “великолепную” тут же напомнили... Стоило оно того – вот так изворачиваться?»

Между тем сэр Коллен, не спуская с Таньки хмурого и недоверчивого взгляда, отпустил ворот Здравко. Тот сразу же сник, лицо его на миг исказилось гримасой боли.

«Нога! – внезапно догадалась Танька. – Выходит, он ее все-таки растревожил!»

Увы, сейчас следовало заниматься вовсе не злополучной ногой Здравко. Первым делом нужно было во что бы то ни стало защитить несчастного Бараха: для него-то, в отличие от Здравко, сэр Коллен был начальником!

– Благодарю вас, сэр Коллен, – собравшись с силами, вымолвила Танька. – Но у меня будет к вам еще две просьбы...

Она хотела произнести эти слова как подобало бы «великолепной» – повелительно, высокомерно. Не получилось: голос ее прозвучал робко, даже жалобно. И все-таки сэр Коллен тотчас же откликнулся.

– Я вас слушаю, – сухо сказал он.

– Во-первых, не наказывайте за сегодняшнее происшествие также и Бараха О’Гнива! – решительно продолжила Танька. И, не дожидаясь ответа, договорила: – И вторая просьба... вернее, вопрос: не найдется ли у вас горячей воды, пригодной для питья? Это нужно моему брату.

Напряжение на лице сэра Коллена внезапно исчезло.

– Вы бы сразу это сказали, великолепная! – ответил он со странным облегчением в голосе. – Возьмите мой термос – там как раз кружка и получится.

– Значит, вы исполните обе эти просьбы? – тут же торопливо спросила Танька и для верности добавила: – Правда же? Я больше ничего у вас не попрошу – обещаю!

Тяжело вздохнув, сэр Коллен кивнул.

А Танька наконец-то смогла облегченно перевести дух.

* * *

– Это вы, великолепная? – донесся из-за двери лазарета негромкий деловитый голос мэтра Кая.

– Я, – чуть отдышавшись, откликнулась Танька. – То есть мы втроем. Еще Здравко и Барах О’Гнив.

Голос мэтра Кая был не только деловитым: Танька отчетливо уловила в нем благодушные, почти радостные нотки – и это настраивало на оптимистический лад. Не омрачило ее настроения даже знакомое обращение «великолепная»: в устах мэтра Кая оно всегда звучало совсем иначе, чем у офицеров «Дон».

Вскоре за дверью послышались тихие, чуть подшаркивающие шаги. Затем дверь приоткрылась, и из-за нее показалось лицо мэтра Кая. На первый взгляд, старый врач был официально-серьезен, но щеки у него непривычно разрумянились, а глаза лучились довольной улыбкой.

– Мы воду принесли, – сообщила Танька. – Как вы велели.

На мгновение лицо мэтра Кая сделалось сосредоточенно-задумчивым.

– Вода?.. – удивленно пробормотал он. – А, понял...

– Вот термос. – Танька показала на большой неуклюжий сосуд в руках у Здравко. – Сэр Коллен сказал, там примерно кружка.

Мэтр Кай снова задумался.

– А, та славная штука, в которой вода долго не остывает! – сообразил он наконец. – Утром, пожалуй, пригодится – спасибо, великолепная!

– Как здоровье сэра Владимира, господин лекарь? – вдруг вмешался в разговор Здравко. Заговорил он, разумеется, на латыни – всё с тем же странным акцентом, звучавшим сразу и по-славянски, и по-африкански.

Мэтр Кай снова улыбнулся – правда, немедленно подавил улыбку и приложил палец к губам.

– Тс-с... – шепнул он и тоже перешел на латынь: – Больной спит!

Здравко испуганно ахнул и тут же прикрыл себе рот кулаком. А мэтр Кай, одобрительно кивнув ему, чуть приметно улыбнулся и тихо вымолвил по-прежнему по-латыни:

– Не хочу делать поспешных выводов, юноша... Но думаю, всё не так уж и плохо.

– Не так и плохо – это означает улучшение? – оживившись, шепнула Танька.

– Ну... – мэтр Кай немного смутился, затем осторожно произнес: – Пока не улучшение, великолепная, но хорошие, обнадеживающие признаки. Печень у вашего брата не увеличена совсем, селезенка – увеличена незначительно. Ну а дальше – положимся на полынный эликсир.

– А горячая вода зачем? – неожиданно снова встрял в разговор Здравко.

Мэтр Кай строго посмотрел на него, хмыкнул. Затем ответил – шепотом, пряча в усах лукавую усмешку:

– Это врачебная тайна, юноша!

– А правда, почтенный мэтр Кай? – не утерпев, вмешалась Танька.

– Ну от вас-то, коллега, у меня тайн нет, – вдруг широко улыбнулся тот. – Я хотел заварить великолепному легкое снотворное – валериану с тимьяном и еще кое-какими травами. Но не понадобилось. Он так устал, что быстро заснул и сам.

Танька облегченно улыбнулась в ответ. А потом не удержалась и с сожалением вздохнула:

– Так значит, мы зря бегали? На кухню, в машинное отделение, на шканцы?

Мэтр Кай ошеломленно посмотрел на нее и вдруг охнул:

– О господи!

– Ну так мы ведь горячую воду искали... – пробормотала Танька.

Покачав головой, мэтр Кай укоризненно посмотрел на потупившегося Здравко. А затем произнес – разумеется, опять по-латыни:

– Ну это ж вы меня не дослушали – вот из-за этого не в меру торопливого юноши. Ни про бак с еще не остывшей водой не узнали, ни даже про тайничок, где Коллен-маленький прячет ключ!

* * *

О размолвке между Барахом и Здравко Танька, понятное дело, мэтру Каю рассказывать не стала, так что тот вроде бы ни о чем и не догадался. Единственно, что она сделала, – так это попросила мэтра Кая осмотреть у Здравко подвернутую ногу. Предложить свою помощь она на этот раз не решилась: побоялась, что Здравко опять перепугается.

Похоже, предосторожность ее была не лишней: поначалу Здравко не желал показывать ногу даже мэтру Каю. Пришлось его немножко припугнуть. Танька постаралась от души: расписала во всей красе распухшую, покрытую синюшными разводами лодыжку Беорна – саксонского мальчика, проблуждавшего несколько дней по городу с поврежденными связками. Подействовало.

Здравко так и остался ночевать в лазарете – не столько ради лечения ноги, сколько чтобы быть при Ладди. Ну а Танька, убедившись, что брат крепко спит и ее помощь пока не требуется, отправилась наконец к себе в каюту.

– Что этот парень сказал тебе, беан ши? – спросил Барах, когда они отошли на несколько шагов от лазарета.

– Да ничего плохого, – скрепя сердце ответила Танька. Пришлось из последних сил изобразить равнодушие: не хватало еще возобновления с таким трудом улаженной свары!

Барах подозрительно посмотрел на нее, пожал плечами. А потом вдруг решительно заявил:

– Зря ты, беан ши, его выгораживаешь!

Вслух он больше ничего не сказал, но Таньке в его взгляде вдруг почудился немой упрек: «А я-то думал, что народ холмов всегда говорит правду!»

– Я правду сказала, – покачав головой, возразила Танька, словно и в самом деле услышала от Бараха эти слова. И неожиданно для себя призналась: – Просто я иногда обижаюсь на то, в чем на самом деле нет ничего обидного.

– Понимаю тебя, – внезапно откликнулся Барах. – Со мной такое тоже случается.

– Если хочешь – сложи об этом стихи, – вдруг предложила Танька. И уточнила: – Только не героические, а смешные.

Барах хмыкнул, затем ненадолго задумался.

– Я подумаю, беан ши, – наконец ответил он неожиданно серьезным тоном. А потом добавил с вымученной улыбкой: – Только пока что мне надо обратно на шканцы – прямо к Коллену-большому в лапы. Сожрет он меня теперь!

От лазарета до Танькиной каюты идти было всего ничего, так что с Барахом они сразу же и простились. Увы, никаких утешительных слов Таньке в голову не пришло, и Барах так и ушел в невеселом настроении.

* * *

Первое, что бросилось Таньке в глаза, когда она вошла в каюту, был стул. Тот стоял прямо на дороге, и на его широкой спинке, как огородное пугало, была распялена серовато-белая нижняя рубашка. Рукава рубашки примерно на три четверти свисали по краям спинки и слегка покачивались, откликаясь на легкие колебания воздуха. Казалось, рубашка была живым существом – странным, загадочным, но не страшным, а скорее даже забавным.

Затем Танька увидела вытащенный на середину каюты сундук Серен. Из-под его неплотно закрытой, скособоченной крышки торчали разноцветные тряпки – одни из них бодро топорщились в стороны, другие уныло свисали. Рядом с сундуком валялось еще несколько скомканных одежек – с некоторым усилием Танька опознала в них нарядные платья Серен. А чуть в стороне от платьев отдельно лежала длинная розовая лента, извитая как змея.

– Это ты, Танни? – вдруг послышался голос Серен – печальный, жалобный и странно приглушенный.

– Я, – откликнулась Танька. – А ты почему не спишь?

Фраза вырвалась у нее сама собой – и в следующий же миг Танька облегченно перевела дух. На языке у нее вертелись совсем другие вопросы, для Серен куда менее приятные: о перегороженном сундуком проходе, о разбросанном по полу тряпье – в общем, об устроенном ею в каюте полном развале.

– Не спится, – хмуро пробурчала Серен и шмыгнула носом.

Танька вздохнула – на сей раз уже не мысленно, а вполне вслух: не смогла сдержаться. Что означало шмыганье носом ее соседки, она представляла себе прекрасно. Чего следовало ждать дальше – тоже.

На ее вздох Серен откликнулась тоже вздохом – прямо как эхо. А затем скорбно объявила:

– Мэтресса Зои замуж вышла.

Танька промолчала. Новостью для нее это не было, а на пустые разговоры не хватало сил.

– А у нашей Брид жених завелся, – продолжила Серен совсем похоронным тоном.

– Я знаю, – сказала Танька. – И о том и о другом. А что ты такая печальная?

– Да никакая я не печальная – это я так радуюсь, – буркнула Серен в ответ и тут же громко всхлипнула.

Тут Танька невольно озадачилась. С Серен явно происходило что-то странное. И, пожалуй, простой завистью объяснить такое ее поведение не получалось.

Между тем Серен снова подала голос.

– Родри на берег высадили, – сообщила она.

– Я это тоже знаю, – устало вздохнула Танька в ответ.

– А он, наверное, обо мне и не вспомнит, – словно не слыша ее, продолжила Серен с печалью в голосе.

«И это всё? – мысленно удивилась Танька. – Человека высадили на чужой берег одного-одинешенька – а ее только и волнует, что тот о ней не вспомнит!» И тут всё накопившееся за эту ночь – усталость от безумных скачков настроения, груз переживаний за Ладди, за Здравко, за Бараха, не прошедший еще до конца страх – наконец прорвалось в ней вспышкой раздражения.

– Не вспомнит, – зло подтвердила она. – Не до того будет. Мне вот даже у вестготов поплохело от зноя, а тут Африка. И жара еще сильнее, чем в Иберии, и вообще совсем чужая страна – а он там один! Представляешь?

Серен откинула одеяло, резко приподнялась на кровати. Стало видно, что она в верхнем платье – выходит, завалилась в постель как была, не раздеваясь.

– Танни... – жалобно пролепетала она и в который раз уже всхлипнула.

Наверное, Таньке следовало бы на этом остановиться. Увы, не получилось. Всё, на что ее сейчас хватило, – хотя бы внешне сдержать клокотавшее в ней бешенство, не позволить себе сорваться на крик.

– Впрочем, нет, – продолжила она с ледяным спокойствием. – Не один. Там завтра еще сэр Эвин объявится – его лютый враг. Будет от кого прятаться среди песчаных холмов.

Самое ужасное было то, что произнося эти слова, Танька сама всё отчетливее представляла себе эту картину – желтый песок, серо-зеленые колючки, испуганно выглядывающего из-за каких-то глиняных развалин Родри, злобно озирающегося сэра Эвина с кинжалом в руке... Всё это было, конечно, неправдоподобно, гротескно – но все равно не смешно, а страшно.

А Серен вдруг разрыдалась – надрывно, горько, отчаянно.

– Я же себе всё выдумала! – выкрикивала она, заливаясь слезами. – А люди и поверили! Брид вон сказала: «твой Родри» – а какой он мой?!

Потом Танька даже не смогла вспомнить, как оказалась возле Серен, как обхватила ее за плечи, как прижала к себе – дрожащую, хлюпающую носом, мокрую от слез. А сейчас она, словно в омуте, тонула в беспамятстве «лечебного плача» под неотступную тоскливую мысль: «Я же завтра, пожалуй, и не поднимусь, а мне еще вещи собирать – и себе, и ей...»