Глава 2. Человек с курраха

Во второй половине дня погода переменилась. Усилилось волнение, «Дон» стало ощутимо раскачивать. По небу побежали мелкие, но многочисленные облака. Солнце то скрывалось за ними, то ненадолго пробивалось сквозь прорехи, и тогда слепящие блики принимались плясать по воде с новой силой, а пена еще ярче разгоралась жгучим белым огнем.

После обеда Танька опять перебралась на палубу и устроилась на том же самом месте под мачтой. Вскоре рядом с ней уселся Олаф – разумеется, предусмотрительно убедившись, что перила выдержат двоих. Потом они долго оживленно болтали. О Серен больше не вспоминали – находили куда более увлекательные темы: о морских чудищах, о таинственных южных странах, о еще не открытых экзотических растениях и животных. И в Танькином воображении опять рисовались притягательные картины буйной природы, полной неразгаданных тайн.

А вот окружавшее «Дон» море выглядело сейчас до обидного пустынным. Когда солнце пряталось за очередным облачком, Танька всякий раз оглядывалась по сторонам, тщетно пытаясь высмотреть среди бескрайней воды если не громадину-кита, то хотя бы дельфина, или тюленя, или даже крупную рыбу. А когда на корабль налетали особенно высокие волны, она крепко-накрепко вцеплялась в перила обеими руками, словно боялась сорваться и упасть за борт. Впрочем, по-настоящему опасалась Танька совсем другого: ох, только бы у нее не началась морская болезнь!

На морском корабле Танька путешествовала уже второй раз, но с такой качкой имела дело впервые. Всё время ее недолгого предыдущего плавания погода продержалась тихая, почти безветренная, и от Тинтагеля до самого Кер-Сиди на море простояла мелкая рябь. Так что сейчас Танька с тревогой прислушивалась к своему самочувствию. О морской болезни она слышала не раз – и от однокурсников, и от своей подруги Орли, когда-то перебравшейся на Придайн через пролив на куррахе, и на лекциях мэтрессы Брианы. Головокружение, тошнота, рвота – и всё это у самых обычных людей! Что же оставалось ждать от качки ей, сиде, с нечеловечески острым слухом, а значит, наверняка с куда более чувствительным вестибулярным аппаратом?

И в самом деле, вскоре Таньку стало подташнивать. Некоторое время ей все-таки удавалось поддерживать с Олафом беседу, но вскоре тот заподозрил неладное. Внезапно замолчав, он пристально посмотрел на Таньку, а потом запустил руку в висевший на поясе мешочек.

– На-ка вот, – Олаф протянул ей причудливой формы желтоватый бугристый корешок. – Подержи под языком. Проверенное заморское средство!

Корешок оказался сухим, твердым и очень легким. От него исходил знакомый пряно-острый горьковатый аромат.

– Имбирь? – удивленно спросила Танька.

В ответ Олаф гордо кивнул:

– Он самый. Александрийский, самый лучший!

Танька еще немного повертела корешок в руках, потом засунула его в рот – и не задумываясь надкусила. Имбирь обжег рот, наполнил его терпкой горечью, так что на глаза навернулись слезы. Однако тошнота и в самом деле отступила.

– Ну вот, – Олаф довольно ухмыльнулся. – Полегчало ведь, правда?

Танька через силу кивнула. Потом, отвернувшись, вытерла глаза рукавом. Заодно украдкой выплюнула корешок в ладонь. И только после этого, немного отдышавшись, призналась:

– Я обо всем забыла – и о тошноте, и о волнах. Жгучий он очень.

– Ядреный, – согласился Олаф. – Это Анна Ивановна со мной поделилась.

И вдруг протянул ей мешочек.

– Забирай.

Танька посмотрела на друга с удивлением. Помотала головой:

– А как же ты?

– А я обойдусь, – улыбнулся Олаф. – Меня эта хворь не берет.

Он и правда держался как ни в чем не бывало: то ли просто повезло, то ли сказалась кровь предков-моряков.

Чуть подумав, Танька протянула руку. А взяв мешочек, сразу же поднялась с перил.

Олаф удивленно посмотрел на нее и тоже вскочил на ноги.

– Что-то случилось, Танни?

– Нет-нет... – Танька мотнула головой. – Я в каюту сбегаю. Серен там одна совсем.

Олаф посмотрел на нее, пожал плечами:

– Да что с ней сделается?

На мгновение Танька растерялась. Потом бросила на смутившегося Олафа укоризненный взгляд. По правде говоря, его нелюбовь к Серен она понимала. Но такое было, пожалуй, все-таки чересчур.

– Я быстро, – торопливо проговорила Танька, сдержав вздох. – Только гляну, как она.

Добраться до каюты по раскачивающейся палубе оказалось не так просто – тем более что голова у Таньки по-прежнему кружилась. В довершение всего, ей пришлось отказаться от помощи Олафа – по совсем глупой причине. Обе руки у Таньки были заняты: одна – мешочком, другая – злополучным выплюнутым корешком, от которого она так и не успела избавиться. По счастью, Олаф помог ей хотя бы в другом: заботливо открыл перед ней обе двери.

В каюту Танька вошла одна, жестом остановив Олафа. Первое, что бросилось ей в глаза в помещении, – задернутая занавеска на окне. Корабль продолжал раскачиваться, и занавеска то прижималась к раме, то отделялась от нее, открывая широкую щель. В такт колыханиям занавески на полу и на столе проступала и снова исчезала причудливая решетчатая тень.

Танька обшарила взглядом едва ли не всю каюту, прежде чем отыскала Серен. Та сидела в углу койки, скрючившись и уткнув лицо в ладони.

– Ты как? – первым делом спросила Танька.

Серен медленно выпрямилась. Лицо ее оказалось непривычно бледным, от всегдашнего румянца на щеках сейчас не было и следа. Уныло посмотрев на Таньку, Серен издала тихий стон, затем недовольно сморщилась.

– А как мне, по-твоему, может быть? – жалобно протянула она. – Тебе-то хорошо: вас, сидов, никакая хворь не берет. А меня тошнит с самого обеда! – Серен вперила в Таньку страдальческий взгляд, всхлипнула и вдруг зачастила: – Я уж и по комнате ходила, и в кровать ложилась, и святому Никласу молилась, и святому Эльму, даже соломинку между зубов засовывала... Ничего не помогает!

– У меня имбирь есть, – осторожно начала Танька. – Только он...

– Имбирь? – внезапно воодушевившись, перебила Серен. – поделишься?

И сразу же протянула руку.

Заполучив мешочек, Серен торопливо вытряхнула себе на ладонь почти всё его содержимое. В следующий миг она, к ужасу оторопевшей Таньки, разом забросила в рот два больших куска имбиря. Раздался сухой хруст, тут же сменившийся хриплым мычанием. Яростно замотав головой, Серен поспешно выплюнула имбирь на пол и, суматошно размахивая руками, спугнутой вороной устремилась к двери. Ахнув, Танька со всех ног бросилась за ней вдогонку.

Серен отыскалась сразу за наружной дверью: она стояла, прислонившись к стенке, пунцовая, как спелая земляника, и судорожно хватала воздух широко раскрытым ртом.

– Серен, о господи! – только и смогла вымолвить Танька.

– Пи-ить... – жалобно простонала та в ответ.

Конечно, раздобыть питьевую воду Танька сама если и смогла бы, то не быстро. По счастью, выручил подоспевший Олаф: тот, похоже, был хорошо знаком не только с капитаном «Дон», но и со всей ее командой. Заполучив огромную оловянную кружку, Серен немедленно поднесла ее ко рту, сделала несколько жадных глотков – и застонала еще пуще. Похоже, от воды ей сделалось только хуже.

И все-таки жжение во рту у Серен стало постепенно проходить: то ли помог свежий морской воздух, то ли просто время сделало свое дело. Вскоре она уже смогла говорить более или менее связно – и первым делом напустилась на и без того огорченную Таньку:

– Ты мне эту дрянь нарочно подсунула, да?

– Но ты же меня не дослушала... – растерянно пробормотала та в ответ.

Конечно же, никакие Танькины объяснения не помогли. Серен и не думала успокаиваться.

– Думаешь, раз ты дочь императрицы, так тебе всё можно? – продолжала кричать она, не спуская с Таньки красных заплаканных глаз. – Я, между прочим, тоже Монтови! Римлянка!

В конце концов у Серен то ли иссякли силы, то ли исчерпался запас бранных слов, и она с разобиженным видом скрылась в жилой надстройке, напоследок со всего размаха хлопнув дверью.

Проводив ее взглядом, Олаф хмыкнул, а потом повернулся к обескураженной Таньке и с мрачным сарказмом произнес:

– Ну да, римлянка... Куда уж нам, варварам, до нее!

* * *

Привалившись к стене жилой надстройки и печально свесив голову, Танька битый час сосредоточенно рассматривала желтовато-белые доски палубы. Отрешиться от случившегося никак не удавалось. Нелепая стычка с Серен произвела на нее тяжелое, гнетущее впечатление. К тому же, несмотря на зарытые в волосах и намертво прижатые к голове уши, Танька отчетливо различала доносившееся из-за стенки сдавленное рыдание. Получалось, что Серен не притворялась, что она и в самом деле видела во всех происходивших с ней неприятностях козни недоброжелателей.

– Брось, Танни! Не сто́ит она того, – в сознание вдруг прорвался участливый голос Олафа. – И вообще, не оглядывайся назад, смотри лучше вперед!

Танька отрешенно кивнула, но от палубы взгляда не оторвала. Да и не поняла она толком, что́ именно имел в виду Олаф, о каком «вперед» говорил. Может, он просто предлагал помечтать о будущем?

– А ты правда посмотри, – не унимался тем временем Олаф. – Там, между прочим, скоро уже Думнония покажется.

Вздохнув, Танька медленно подняла голову. Скользнула равнодушным взглядом по колышущимся вокруг «Дон» волнам.

И вдруг, внезапно оживившись, воскликнула:

– Земля!

– Где? – похоже, Олаф был изрядно удивлен.

– Вон там, – Танька показала рукой вперед, чуть левее мачты. Там вдалеке, возле самого горизонта, возвышалось что-то плоское, похожее на брошенный в воду исполинский ломоть хлеба. Нижняя часть «ломтя» терялась в ды́мке, и казалось, что он пари́т в воздухе над поверхностью моря. Вглядевшись пристальнее, Таньке удалось разглядеть и покрытый изумрудной зеленью обрывистый берег, и малахитовое облачко рощи, и белую россыпь крошечных, словно игрушечных, домиков, и стоявшие чуть в стороне от них столь же белую церквушку с острым шпилем и высокую темную башню маяка.

– Рано вроде бы, – подумав, откликнулся Олаф. – Но что-то в той стороне и правда виднеется. Может, это Инис-Вайр?

– Инис-Вайр? – задумчиво повторила Танька, а затем кивнула. – Да, похоже.

– Вроде бы там был дом кого-то из твоих родичей? – спросил вдруг Олаф.

– Да, – помявшись, неохотно подтвердила Танька. – Говорят, там какое-то время жил Гвидион... не по своей воле.

И поспешно добавила: – А еще рассказывают, что там ту́пиков видимо-невидимо.

Олаф кивнул, улыбнулся, потом кашлянул... Кажется, он собрался рассказать ей что-то интересное об этих странных, приковывающих к себе внимание морских птицах. А Танька тем временем хмурилась и прятала глаза: очень уж ей было неловко перед славным и верным другом. Не хватало еще ей, в придачу к тому недоразумению с Серен, морочить голову Олафу! Хотя от мучительного внутреннего запрета на ложь Танька в свое время сумела избавиться, говорить неправду она по-прежнему не любила. Но и честно признаться в том, что она вовсе не родня древним богам бриттов и ирландцев, не было никакой возможности. Известно же: Танькина мать, Хранительница Британии, – та самая Неметона, дочь Дон, сестра Гвидиона... Кажется, мама и сама давно уже в это верила – или, по крайней мере, старалась верить.

– Что до тупиков – похоже на правду, – важно произнес наконец Олаф. – Ну так это и немудрено. Там ведь их люди почти не тревожат. У монахов заботы другие, да и охотиться им устав вроде бы не дозволяет. А больше на острове из людей никто и не живет.

А потом он действительно начал долгий рассказ, сразу и обстоятельный, и очень увлеченный, – о том, как замечательно тупики летают и плавают, как они роют в береговом грунте глубокие норы для своих гнезд, как носят в клювах птенцам сразу по много мелких рыбешек... Танька слушала его и невольно улыбалась. Вот из кого, наверное, получился бы со временем замечательный университетский мэтр! Вроде ведь ничего нового Олаф не сказал: всё это они вместе смотрели и слушали на экскурсиях еще три года назад. Но до чего же хотелось теперь опять увидеть наяву, как тупики, собравшись в большие стаи, кругами носятся над водой, как, неуклюже разбегаясь прямо по воде, поднимаются в воздух...

Увы, как ни всматривалась Танька в скалистые берега острова, отыскать тупиков ей так и не удалось. Зато спустя некоторое время ее взгляд выхватил среди серых морских волн что-то темное. Вглядевшись пристальнее, Танька опознала вытянутые очертания ирландской лодки-курраха – совсем небольшой, без паруса и без мачты. Временами лодка совсем скрывалась за водяными валами, но потом всякий раз вновь появлялась – и медленно, но верно приближалась к кораблю. А вскоре Танька рассмотрела в ней согнувшуюся в три погибели человеческую фигуру.

– Олаф, посмотри! Там человек! – удивленно воскликнула она – и тут же сокрушенно вздохнула: – Ох, да ты же не увидишь...

– Может быть, тюлень? – с сомнением отозвался Олаф.

– Нет-нет, – упрямо мотнула головой Танька. – Точно, лодка, и человек в ней!

– Ну рыбак, – хмыкнул Олаф в ответ.

– Нет-нет, – настойчиво повторила Танька, по-прежнему сосредоточенно вглядываясь в морскую даль. – Там что-то не так. Мне не нравится.

Олаф не ответил. Обернувшись, Танька встретила его вопросительный, недоумевающий взгляд.

– Он там сидит скорчившись – точь-в-точь как когда-то Робин, – тихо пояснила она. – И, по-моему, у него нет вёсел.

На мгновение Олаф задумался. Потом кивнул:

– Обожди, я сейчас.

И вразвалку, словно был настоящим моряком, зашагал по палубе.

Вернулся он не один. С удивлением Танька увидела рядом с ним незнакомого седоусого мужчину, укутанного в добротный красно-черно-зеленый клетчатый плащ.

– Я Эвин ап Никлас, старший офицер барка «Дон», – по-военному отсалютовав, представился тот. – Чем могу вам помочь, великолепная?

И тут Таньку вдруг бросило в жар. Нет, конечно же, сэр Эвин обратился к ней правильно – именно так, как полагалось по давнему обычаю. «Магнификами» – «великолепными» – в Восточном Риме именовали самых важных сановников, а в Камбрии это звание как-то само собой перешло на членов императорской семьи. Сколько Танька себя помнила, именно так обращались и к отцу, и к брату, и к ней самой на официальных церемониях. Но какой же неуместной всегда казалась ей эта подобострастность в обычной обстановке, и как же горячо она отстаивала каждый раз свое право быть как все! И вот опять!.. Внезапно Танька ощутила в глубине души что-то вроде симпатии к Серен: та хотя бы в гневе сумела быть откровенной.

Однако поправлять моряка она все-таки не стала и даже вроде бы сумела скрыть раздражение. Да и разве мыслимо было затевать спор сейчас, когда от малейшего промедления могла зависеть человеческая жизнь?

– Не мне, сэр Эвин! – сдержанно, но твердо произнесла Танька. – Вон там одинокая лодка, а в ней человек. Мне кажется, он терпит бедствие. Пожалуйста, окажите ему помощь!

И она повелительным жестом указала вдаль.

Сэр Эвин последовал взглядом за ее рукой. Сначала он недоуменно нахмурился, затем сощурился и, наконец спохватившись, извлек из висевшего на поясе чехла массивную подзорную трубу.

– Ага, – вскоре пробормотал он и, оторвавшись от трубы, обернулся.

– Вы правы, великолепная, – в голосе сэра Эвина Таньке почудились разочарование и досада. – Там человек, и у него, похоже, нет весел.

– Вы ведь спасете его, да? – немедленно воскликнула Танька.

– Ветер крепчает. Некстати всё это, – мрачно отозвался сэр Эвин и поспешно продолжил: – Разумеется, я доложу капитану, великолепная.

И с тщательно скрываемой, но все-таки заметной неохотой он направился к лестнице.

– Почему он так?.. – удивленно пробормотала Танька.

– Волнение усиливается, – откликнулся Олаф. – Для лодок становится опасно. А отправлять в море спасательную шлюпку...

– Но тогда... – перебила Танька и тихо ахнула.

– Ну он же пошел к капитану, – улыбнулся ей Олаф. – Я думаю, уж тебе-то сэр Гарван не откажет.

И от этих его слов Танька сразу и обрадовалась, и огорчилась.

* * *

Олаф не ошибся: вскоре на палубе «Дон» закипела бурная деятельность. Где-то над Танькиной головой раздался зычный голос капитана, к нему тотчас же присоединились зазвучавшие в разных концах корабля пронзительные свистки. С невероятной быстротой десятки людей заполнили собой палубу, так что «Дон» стала напоминать разворошенный муравейник. Одни моряки устремились к закрепленным на палубе лебедкам, другие по веревочным лестницам полезли на мачты. Вскоре громадные четырехугольные паруса двух передних мачт стали съеживаться, уменьшаться в размерах. Потом заскрипел, наматываясь на лебедку, толстенный канат, и верхняя поперечина передней мачты, несущая последний расправленный парус, медленно повернулась. Тем временем зеленый ломоть Инис-Вайра начал уползать вправо: корабль разворачивался к острову носом.

Позабыв и про качку, и про недавнюю неприятность с Серен, Танька во все глаза наблюдала за происходившим, переводя взгляд то на возившихся с канатами людей, то на мачты и паруса, то на видневшийся теперь прямо по курсу корабля остров, – и в итоге даже умудрилась пропустить спуск шлюпки. Спохватилась она, лишь когда та уже преодолела добрую четверть пути. Между тем шестеро мускулистых моряков, слаженно работая веслами, быстро продвигались к черневшему среди увенчанных жгуче-белыми барашками волн злосчастному курраху. Спустя некоторое время шлюпка поравнялась с ним, заслонив собой. За спинами моряков Танька уже не могла толком рассмотреть происходившее, видно было лишь, что человек в куррахе выпрямился и энергично махал руками, а еще – что его волосы ярко отсвечивали красной медью. Потом и шлюпка, и куррах скрылись за высокой волной, а когда та отступила, в куррахе уже никого не было, зато людей в шлюпке стало на одного больше.

Вскоре моряки вновь взялись за весла и принялись разворачивать шлюпку. Пустой куррах так и остался брошенным на произвол волн. А волны между тем и в самом деле становились всё выше, всё сильнее, и каждый раз, когда очередная из них настигала возвращавшуюся шлюпку, сердце у Таньки испуганно замирало. Облегчение наступило, лишь когда шлюпка достигла наконец корабля.

Спустя еще немного времени Танька увидела вблизи самого́ спасенного. Тот едва держался на ногах, так что сумел подняться на корабль лишь благодаря помощи моряков. Очутившись же на палубе, он первым делом широко перекрестился, а затем, пошатываясь, добрёл до хорошо знакомых Таньке перил и устало плюхнулся на них.

Спасенного быстро обступили со всех сторон любопытные моряки. И все-таки до того, как он окончательно скрылся за их широкими спинами, Танька успела разглядеть и слипшиеся медно-рыжие волосы, и такую же рыжую многодневную щетину, покрывавшую некогда выбритое по римскому обычаю лицо, и докрасна обгоревшие на солнце нос и скулы, и странно контрастировавшие с ними ясные небесно-голубые глаза. Приметила она и надетую на нем поношенную, местами прохудившуюся до дыр монашескую рясу. Однако монахом этот человек, судя по всему, не был: во всяком случае, ни на лбу, ни на темени у него не было даже намека на тонзуру.

Конечно же, моряки, едва собравшись вокруг спасенного, тут же наперебой набросились на него с расспросами. В общем гомоне Танька улавливала бриттские, ирландские и даже по-прежнему не всегда понятные ей саксонские фразы.

– Как тебя звать-то, парень? – спрашивал один.

– Ты, часом, не из думнонских гаэлов? – вторил ему другой.

– И куда ты собрался на такой скорлупке? – сокрушался третий.

– На-ка вот хлебни – согреешься, – спохватившись, протягивал флягу четвертый. Спасенный, похоже, отмалчивался.

А потом за спиной у Таньки затопали тяжелые шаги: кто-то спускался по лестнице с верха надстройки. В следующий миг шум голосов разом смолк, и моряки расступились, освобождая проход. Едва не задев Таньку плащом, мимо нее прошагал высокий темноволосый человек. С некоторым запозданием Танька узнала капитана «Дон» сэра Гарвана О'Блойда. А тот, миновав моряков, остановился шагах в двух от перил.

При приближении капитана спасенный зашевелился, потом с видимым усилием привстал и чуточку согнулся, изобразив подобие учтивого поклона.

– Почтенный сэр рыцарь... – с трудом ворочая языком, пробормотал он, а затем медленно осел на палубу и распростерся на досках.

Толпившиеся вокруг моряки снова зашумели.

– Эй, где там лекарь? – вдруг выкрикнул кто-то из них.

Всё это – и появление капитана, и падение спасенного, и призыв врача – произошло так неожиданно, что Танька замешкалась. Конечно, она сразу же опомнилась и кинулась к упавшему – но не успела сделать и шага, как позади хлопнула дверь. Всполошенной птицей на палубу вдруг вылетела Серен.

– Я посмотрю, меня учили! – торопливо выкрикнула она, подбегая к капитану. Тот посмотрел на нее с явным сомнением, но все-таки кивнул. Серен тут же деловито устремилась к лежавшему, склонилась над ним, приложила ухо к его груди.

А Танька застыла на месте, раздираемая противоречивыми чувствами. С одной стороны, всё ее существо требовало спешить на помощь больному: разве могла поступить иначе она, дочь врача, внучка врача? С другой – как же тяжело было сделать даже шаг к ненавидящей ее Серен, тем более – очутиться с нею рядом! Внутренний голос малодушно нашептывал: вот же Серен делает всё правильно, по науке: проверяет дыхание и пульс, растирает уши – ну так и зачем тебе вмешиваться? А вскоре подоспел и корабельный врач – низенький полноватый человечек в белом плаще с красным восьмиконечным крестом ордена Милосердия. Уж теперь-то за судьбу спасенного точно можно было не беспокоиться!

И тут прямо над Танькиным ухом вдруг раздался приторно-почтительный голос сэра Эвина:

– Ну вот, великолепная. Всё исполнено, как вы пожелали.

* * *

Наверное, Танька еще долго простояла бы в раздумьях. Но пришептывающий подобострастный голос сэра Эвина оказался последней каплей, положив конец ее колебаниям. И тогда она сорвалась с места.

Сначала Танька просто безотчетно шарахнулась от неприятного ей человека. Однако почти сразу же она опомнилась и устремилась к спасенному, уже в следующий миг оказавшись рядом с ним.

Человек с курраха все так же неподвижно лежал на спине, склонившаяся над ним Серен по-прежнему оказывала ему первую помощь – точь-в-точь как учила мэтресса Бриана. Как ни странно, корабельный врач совсем ей не помогал: он стоял шагах в трех, пошатываясь в такт качке, и задумчиво, с загадочной усмешкой на губах следил за происходившим.

Едва Танька разглядела эту улыбку, как первоначальное недоумение сменилось у нее искренним возмущением. Бросив на врача гневный взгляд, она поспешно опустилась на колени, едва не врезавшись головой в плечо Серен. А еще через мгновение замерла в удивлении.

Лицо у лежавшего вовсе не было бледным. Более того, его красноватый цвет определенно не был вызван одним лишь солнечным ожогом. А когда Танька наконец добралась до спрятанного в широком рукаве рясы запястья, то совсем удивилась. Человек вроде бы пребывал без чувств, однако его пульс нельзя было назвать ни редким, ни слабым. Напротив, сердце его билось, пожалуй, даже чаще, чем полагалось бы, – словно при волнении или тревоге. «Да он же притворяется!» – едва не сорвалось с Танькиных губ.

И все-таки она сдержалась, не произнесла ни слова. Может быть – оттого, что увидела в последний миг страдальческое, умоляющее выражение его лица. А может быть – потому что это лицо – с крупным носом, с густыми сросшимися бровями – вдруг напомнило ей кого-то очень знакомого.

А затем вместо Таньки голос подала Серен.

– Мэтр лекарь! – позвала она. – По-моему...

И тогда Танька тихо дотронулась до ее руки.

– Подожди. Мало ли что.

Серен обернулась, хмуро зыркнула на нее – и вдруг растерянно запнулась.

А еще через мгновение до Таньки снизу донесся тихий, едва различимый шепот:

– Что ж, спасибо доброй девушке...

Может, шепот оказался недостаточно громким для человеческого слуха, а может, его заглушил шум моря, но так или иначе, а, похоже, никто, кроме Таньки, этих слов не услышал. Во всяком случае, ни Серен, ни корабельный врач не проявили к ним никакого интереса.

– Мэтр лекарь, – решившись, произнесла Танька. – Может быть, следует перенести больного в госпиталь...

– В лазарет, – сухо кивнув, поправил корабельный врач. – Так это называется. Только... – врач запнулся, на мгновение отвел глаза, потом осторожно продолжил: – Видите ли, великолепная... Я не уверен, что этот человек нуждается в лечении.

На губах у врача по-прежнему была усмешка – тщательно скрываемая, едва различимая. А в его глазах явственно читалось опасение. Похоже, врач решил, что Танька поддалась на обман, но в то же время остерегался ее разубеждать.

– И все-таки, если это возможно, пожалуйста, найдите ему там место, – настойчиво продолжила Танька. – Пусть он хотя бы отдохнет и выспится.

Врач пожал плечами, затем покорно кивнул:

– Как скажете, великолепная.

* * *

Корабельный врач обещание исполнил пусть и неохотно, но быстро. Двое моряков унесли спасенного куда-то вниз на носилках. За ними увязалась и Серен – то ли из искреннего желания помочь, то ли просто из любопытства. По правде говоря, любопытство не оставляло и Таньку. И все-таки она осталась на палубе, вновь устроившись на знакомых перилах. Нужно же было дать покой несчастному бедняге, явно измученному пережитым!

Впрочем, дело было не только в заботе о спасенном. Очень не хотелось продолжения разговора с Серен. Та с равным успехом могла и снова обрушиться на Таньку с гневными упреками, и, наоборот, начать настойчиво искать примирения – и неизвестно, что оказалось бы хуже. Не радовала перспектива раз за разом слышать от корабельного врача набившее оскомину обращение «великолепная» – пусть даже тот произносил его без нелепого подобострастия, совсем не как сэр Эвин. Почему-то сильно обеспокоили Таньку вроде бы совсем безобидные слова, брошенные спасенным. «Добрая девушка» – вот что он хотел этим сказать? Просто ли счел ее доброй или имел в виду «добрую соседку»? Выходит, он опознал в Таньке сиду, несмотря на так тщательно спрятанные уши? В довершение всего, не давал покоя вопрос: почему его лицо показалось настолько знакомым? Танька ведь совершенно точно не встречала этого человека прежде! И теперь она сидела на перилах и задумчиво смотрела на закрывшуюся за Серен дверь, разрываясь между любопытством и опаской.

Между тем на «Дон» жизнь шла своим чередом. Заглушая шум моря, в уши Таньке врывались разнообразные корабельные звуки. Гулко топали башмаки, протяжно скрипели канаты, сухо хрустело дерево мачт. Где-то позади наверху зычно отдавал команды капитан, с разных сторон ему вторили громкие голоса и резкие свистки. Моряки перекликались между собой на странном жаргоне, в котором перемешались бриттские, ирландские, латинские, греческие и совсем непонятные, взятые бог весть из каких языков слова. А когда Танька наконец оторвала взгляд от двери, то увидела, что Инис-Вайр медленно уползает влево: корабль поворачивал, возвращаясь на прежний курс.

Некоторое время Танька следила глазами за островом, потом осмотрелась по сторонам. Понаблюдала за слаженной, но мало ей понятной работой моряков, потом поискала глазами знакомых. Однако ни Олафа, ни капитана, ни даже сэра Эвина поблизости не оказалось. На том месте, где еще недавно лежал спасенный, теперь толпились девочки с инженерного факультета, но Танька их почти не знала: видывала прежде возле университетских корпусов, потом перемолвилась несколькими словами на причале – вот и всё. А сопровождавшую их строгого вида даму в темном, похожем на монашескую рясу платье она вообще не смогла припомнить. С удивлением Танька вдруг сообразила, что на причале этой дамы тоже не было. Мелькнула вдруг догадка: может быть, она служит на корабле? Но в облике дамы решительно не замечалось ничего военного: у нее не было ни оружия, ни даже особенной рыцарской выправки.

Еще больше заинтриговало Таньку отсутствие цветной клановой ленточки у дамы на одежде. Жить в Камбрии и не состоять ни в каком клане – такое было необычно. Может быть, она служительница церкви? Те, как известно, отрекаются от мирской жизни, а значит, хотя бы отчасти порывают со своими кланами. Однако дама не прятала волосы под покрывалом, как полагалось бы монахине или послушнице. Тусклые, рыжеватые, они были собраны в хвост – точь-в-точь как у какой-нибудь гленской чиновницы. Тогда, может быть, эта женщина изгнана из клана за какое-нибудь злодеяние? Такое, конечно, случалось – но кто бы пустил презираемую всеми преступницу на военный корабль? А может быть, она просто чужестранка?

Между тем дама, похоже, почувствовала направленный на нее любопытный взгляд. Оборвав разговор с девушками, она отделилась от их стайки и неспешно, с достоинством, в точности как подобало чиновнице, направилась к Таньке. Поравнявшись с нею, дама остановилась, почтительно поклонилась – а затем вдруг тихо произнесла удивительно знакомым голосом:

– Я к вашим услугам, великолепная.

И тут Танька оторопела. Пару мгновений она вглядывалась даме в лицо и не веря себе хлопала глазами.

– Леди Эмлин?.. – удивленно вымолвила она наконец.

Бывшая Танькина телохранительница, давно уже служившая в маминой рыцарской дружине, едва заметно улыбнулась в ответ и тут же приложила палец к губам.

– Не привлекайте лишнего внимания. Я вам потом всё объясню, – шепнула она.

Танька поспешно кивнула. А в следующий миг в ее душе шевельнулось жгучее чувство досады. Неужели мама опять решила приставить к ней тайную охрану? Но досада мелькнула и тут же ушла, а сердце уже вовсю ликующе билось. С леди Эмлин были связаны такие светлые воспоминания! И даже ненавистное обращение «великолепная», уже успевшее прозвучать из ее уст, сейчас совсем не раздражало. В конце концов, даже если леди Эмлин находится на корабле не ради Таньки, все равно она наверняка на службе.

А та вдруг пристально посмотрела на Таньку и тихо шепнула:

– Если что – найдете меня у девушек с инженерного факультета. Меня зовут госпожа Зои, я начальница их практики. Запомните?

Танька снова кивнула.

– Вот и славно, – удовлетворенно отозвалась леди Эмлин и снова чуть поклонилась: – Я вернусь к девушкам, с вашего позволения?

– Да-да, разумеется, леди... Зои, – исправилась Танька в последний момент.

* * *

В свою каюту Танька влетела не чуя под собой ног: до того окрылила ее недавняя встреча! Как наяву стояли перед ее глазами картины первого большого путешествия: покрытые темно-зелеными вязами берега Эвона, сияющее серебром небо над величественным Чедерским ущельем, угрюмые темно-бурые утесы Кер-Тамара, устремленные в небо загадочные веретёна менгиров, похожий на исполинского спящего пса холм Бронн-Веннели... А еще – обрывки образов людей, встретившихся ей тогда на пути: свежая рана на покрытой синими узорами щеке юного пикта Морлео, хмурый настороженный взгляд думнонского рыбака Лэри О'Лахана, растрепанные космы и горящие безумием глаза старой колдуньи Мэйрион, насмешливая ухмылка плута и мечтателя Робина Доброго Малого... Стоило Таньке вспомнить Робина, как ее радость сразу же потускнела: очень уж грустно завершилось их недолгое, но такое памятное знакомство. А еще через мгновение Танька спохватилась: да вот же кого напомнил ей странный человек, спасенный с курраха! Он был вылитым Робином – только сильно помолодевшим.

Ошеломленная внезапной догадкой, Танька замерла посреди каюты. Конечно, такое сходство могло быть случайным, и все-таки в совпадение не верилось. Неужели это Родри, сын Робина и Мэйрион?

Впрочем, о Родри она знала немного. Слышала, что тот рано сбежал из дома, что он долго странствовал по Придайну, что попадал в одну неприятность за другой – кажется, по собственной вине. Еще Танька вспомнила, что Робин упомянул сына в своем прощальном письме-завещании, оставил ему какие-то сбережения. Это было, пожалуй, всё. Но тем сильнее хотелось познакомиться с Родри ближе, хотя бы поговорить с ним. А вдруг он окажется похож на Робина не только внешностью? И все-таки что-то останавливало ее – и это явно было не только желание дать Родри отдохнуть.

Как же захотелось ей поделиться и догадкой, и странным сомнением! Только вот с кем? Может быть, с леди Эмлин? Увы, та всегда относилась к Робину с недоверием. Пожалуй, Танькина догадка лишь насторожила бы ее. А что если поговорить с Олафом? Вот, пожалуй, так и надо сделать!

Но не успела Танька сделать и шаг к выходу, как снова замерла. Где-то неподалеку скрипнула дверь, затем послышались тихие, осторожные шаги. А потом в каюту тихой мышкой проскользнула Серен.