Глава 14. Этайн и Аквилина

День уже перевалил за середину, но ни Лиаха, ни отправившихся за ним Родри и Олафа всё не было и не было. Зато жара начала помаленьку спадать. Голова у Таньки если и не совсем перестала болеть, то определенно прояснилась. А любознательность у нее и без того никуда не пропадала.

Чтобы скоротать время, Танька принялась обследовать оливковые деревья. С сосредоточенным видом она бродила между ними и тщательно осматривала нижние ветви в поисках поселившихся на них гусениц, жуков и прочих мелких созданий. Торин исподволь поглядывал на нее с любопытством, недоумением и даже некоторой опаской. Когда Танька ловила на себе его взгляд, ей каждый раз делалось неловко.

К некоторому Танькиному разочарованию, деревья оказались на удивление здоровыми: ни одного объеденного листочка не попалось ей на глаза. Впрочем, на паре оливок все-таки отыскались червоточинки, но плодики оказались совсем незрелыми и очень твердыми, так что расковырять их не удалось. Не попадалось больше и загадочных певцов с прозрачными перепончатыми крыльями. Лишь несколько пустых шкурок, оставшихся после их превращения из личинок, висели на толстых ветках, крепко вцепившись полупрозрачными ножками в шероховатую древесную кору.

В конце концов Танька не выдержала: махнув рукой на приличия, нахлобучила на голову шляпу, нацепила на нос темные очки и выбралась на опушку. Тут-то ей и начало везти. Сначала среди высокого бурьяна Таньке повстречался крупный, с хорошую осу длиной, паук. Он и окрашен был по-осиному: в желтую и бурую поперечную полоску. Растопырив ноги и устремив вверх похожее на желудь брюшко, паук неподвижно застыл в середине большой круглой паутины, украшенной странным узором в виде широкой белой полосы, изломанной зигзагом, как на гадючьей спине. Огромный паук, разом заставивший вспомнить и вооруженную жалом осу, и ядовитую змею, невольно вызвал у Таньки почтительную опаску¹. Так что в баночку она стряхивала его очень осторожно, помогая себе пинцетом, чтобы и не уронить на землю, и не коснуться пальцами. И всё это время сердце у нее замирало от восторга – прямо как на первой полевой практике.

С пауком Танька, конечно же, справилась. Однако на этом-то запасы баночек у нее и закончились. А между тем на глаза ей одно за другим стали попадаться незнакомые, загадочные существа. Сначала на сухом чертополохе Танька обнаружила ярко-зеленое создание, отдаленно напомнившее ей кузнечика. Загнув вверх кончик вытянутого брюшка, «кузнечик» крепко вцепился в веточку двумя задними парами ножек, а переднюю сложил перед глазастой треугольной мордочкой, совсем как монах во время молитвы. Однако когда Танька дотронулась до чертополоха, «кузнечик» вдруг грозно растопырил передние ножки, разом превратившись из смиренного богомольца в готового к бою воина².

Затем на соседний сухой листочек стремительно приземлилась крупная, невероятно тощая муха. Поджарое туловище, толстый хоботок и длинные, усаженные щетинками ноги придавали ей грозный, хищный облик. И действительно, в объятьях у мухи Танька почти сразу же заметила большого серо-зеленого жука. Пронзенный хоботком и обхваченный всеми шестью мушиными ногами, жук был совершенно неподвижен: видимо, укус оказался для него смертельным. С удивлением разглядывала Танька крылатую разбойницу и ее добычу: о хищных мухах она прежде не слыхивала никогда³. Конечно же, такую необычную находку следовало во что бы то ни стало поймать и сохранить для университетской коллекции!

Не придумав ничего лучше, Танька попробовала было поднести к мухе пинцет. Та, однако, оказалась бдительной. Почувствовав опасность, муха немедленно сорвалась с места и унеслась прочь, прихватив с собой несчастного жука. С «кузнечиком» получилось удачнее: ни улететь, ни ускакать тот даже не попытался – впрочем, крыльев у него не было и в помине, а тонкие, совсем не кузнечиковые, задние ноги едва ли годились для прыжков. Всё, что «кузнечик» предпринял, – это несколько раз ударил по пинцету передними ножками. Разумеется, справиться с крепким железным пинцетом он не сумел и вскоре оказался у Таньки в руке. Оставалось решить последнюю проблему – придумать, куда можно было бы его поместить. Конечно, о том, чтобы подсадить «кузнечика» к пауку, не могло идти и речи: на что способны эти вооруженные ядом восьминогие разбойники, Танька знала прекрасно. Не осмелилась она засунуть его и в баночку с крылатым певцом: больно уж грозно выглядел у того длинный острый хоботок! К тому же, по правде говоря, сам «кузнечик», вооруженный сильными, похожими на кривые клинки шипастыми передними ногами, тоже не внушал ей особого доверия.

На родном Придайне Танька, конечно же, вышла бы из положения: например, соорудила бы на скорую руку подобие пробирки из пустотелого стебля прошлогоднего дягиля. Увы, сейчас она была в Вестготском королевстве, среди незнакомой растительности, и ничего подходящего, как назло, не попадалось ей на глаза. Поначалу Танька все-таки надеялась дождаться возвращения Олафа и выпросить у него свободную баночку. «Кузнечик», однако, отчаянно рвался на свободу: он изгибал во все стороны продолговатое членистое туловище и яростно размахивал ногами-клинками, царапая ими пинцет. Вскоре Таньке стало ясно: если она промедлит еще немного, то либо упустит его, либо невольно повредит. Так и не придумав ничего лучше, она решилась обратиться за помощью к Торину.

Моряк, явно не сталкивавшийся прежде с университетскими «естественниками», даже не сразу понял, что́ от него хотят. Странный «кузнечик» особого впечатления на него, судя по всему, тоже не произвел: мало ли какие букашки живут на белом свете! Однако то ли Танька хорошо объяснила суть дела, то ли у нее сделался совсем уж несчастный вид, то ли Торин попросту не осмелился перечить высокородной сиде, но вскоре он все-таки согласился ей помочь.

– Ох, леди ши, я даже и не знаю, подойдет ли тебе это, – задумчиво произнес он, теребя густую бороду. – Но можно попробовать кое-что сделать. Вроде бы я у дороги видел кустик бузины – мы в детстве вырезали из них дудочки...

Торин вдруг замолчал, и его лицо расплылось в мечтательной, совсем детской улыбке.

– Отпустишь меня ненадолго, леди ши? – осторожно спросил он. – Я только веточку срежу – и сразу обратно.

Конечно же, Танька радостно кивнула.

* * *

Куст и в самом деле оказался бузинным. Разросшись возле придорожной канавы, он гордо возвышался над уже начинавшей буреть редкой травой – пышный, темно-зеленый, сплошь покрытый резко пахнущими желтовато-белыми соцветиями.

К бузине Торин подошел с некоторой опаской. Гаэлы испокон веков видели в этом растении «ведьмин куст», знак нехорошего, про́клятого места. Не отставали от них и бритты: те полагали, что бузина вырастает лишь над местами, где когда-то случилось убийство. А Торин был диведским десси по рождению, так что хорошо знал поверья и тех, и других. И покушаться на такой куст в других обстоятельствах он не решился бы ни за что. В детстве он решал проблему просто: отправляясь за материалом для очередной дудочки, всякий раз брал с собой заговоренный камешек да еще читал перед тем, как срезать веточку, защитное заклятье.

Конечно, камешек тот был давным-давно потерян, да и слова заклятья Торин с годами подзабыл. И все-таки, немного поразмыслив, он счел свою затею безопасной. В конце концов, об услуге его попросила не какая-нибудь деревенская девчонка, а самая настоящая гленская ведьма, к тому же еще и ши. А подозревать ее в коварстве Торин не мог и не хотел. Так что, прочитав на всякий случай «отче наш» и молитву святому Патрику вместо забытого заклятья, он решительно взялся за дело.

Подходящие ветки отыскались довольно быстро. Срезав на всякий случай сразу три штуки, Торин собрался было уже возвращаться. Но успел пройти лишь десяток шагов.

– Торин! – послышалось вдруг со стороны города. – Э-ге-гей!

Сначала Торин решил, что ослышался. Крик, однако, вскоре повторился.

– То-о-орин! – звал его кто-то вроде бы знакомый. Правда, то-то было и оно, что «вроде бы»: припомнить обладателя этого молодого, почти мальчишеского голоса Торину никак не удавалось. Появилась даже неприятная догадка: а что если это какой-нибудь из здешних ши обиделся на него из-за срезанных бузинных веток и теперь хочет отомстить?

– Как там леди Этайн? – донеслось до него немного погодя.

Сначала Торин немного успокоился: с чего бы кто-нибудь посторонний стал расспрашивать о леди ши? Затем его снова обуяли сомнения: как-никак, леди Этайн крещеная – а значит, волшебному народу вроде бы и не вполне своя. А что, если обитатели здешних холмов решили устроить ей какую-нибудь пакость?

И только потом он наконец сообразил: а что, собственно, мешает потребовать, чтобы кричавший назвался? Лгать у народа Дану не принято – значит, тот либо представится незнакомым именем, либо скажет что-нибудь совсем несообразное, уходя от ответа.

Так Торин и поступил.

– Эй, а ты кто?! – гаркнул он со всей мочи, сложив ладони рупором вокруг рта.

– О-олаф! – раздалось в ответ.

Тут наконец всё и встало на свои места. Олаф – таким диковинным именем звали белобрысого сакса, приятеля леди Этайн.

– Ей лучше! – прокричал Торин.

– Ага-а-а! – отозвался сакс. – По-о-онял!

И Торин, окончательно успокоившись, вновь направился в сторону рощи.

И снова прошел лишь десяток шагов. А на одиннадцатом удивленно остановился.

Навстречу ему стремительно неслась леди ши – со сбившейся на спину странной широкополой шляпой, с болтающимися на груди стекляшками для глаз, с распущенными волосами, с диковинными заостренными ушами, торчащими в стороны.

– Торин, Торин! – закричала она еще издалека. – Помоги мне, пожалуйста!

Пока Торин размышлял, кому это срочно понадобилась его помощь, леди подбежала к нему вплотную – запыхавшаяся, со странно лиловыми щеками. Бросилось в глаза, что она до сих пор зажимала в руке ту самую сикораху. Та, высунувшись из кулака, вертела острой, как у хорька, зеленой мордочкой и беспрестанно размахивала усами.

– Сейчас-сейчас, леди, – закивал Торин, с трудом подавив брезгливое чувство. – Как только сердцевину уберу – сразу ее туда и пристроим!

И указал взглядом на копошившуюся у леди в руке зеленую тварь.

– Ох... – ши отчего-то смутилась и полиловела еще больше. – Торин, я боюсь, что это будет слишком долго... Там Олаф и еще кто-то ведут сюда девушку! Она еле идет, шатается – я боюсь, что... Торин, ты не подержишь это создание, а я к ним сбегаю? Оно не жалится, только немного царапается – правда-правда!

От такой просьбы Торина аж передернуло. Но попробуй откажись, когда тебя просит об услуге дочь леди Хранительницы!

– Леди, я простой моряк, у меня грубые, неуклюжие руки, – наконец нашелся он. – Я бы с радостью тебе помог, но ведь ты огорчишься, если я его нечаянно раздавлю. Давай я лучше помогу добраться им! – и Торин указал рукой в сторону дороги, где и в самом деле объявились аж четыре путника: трое впереди и еще один чуть поодаль.

Затем, с трудом переведя дух после непривычно долгой речи, он с надеждой посмотрел на ши.

Та задумалась. Потом вдруг дернула острым ухом – словно комара отогнала. И ответила:

– Хорошо. Только будь осторожен, пожалуйста. И во всем слушайся Олафа.

* * *

По правде говоря, навстречу путникам Торин отправился с изрядным недоумением. Расстояние до тех было довольно большим, и разглядеть среди них девушку он был не в силах. Вернее, длинное одеяние Торин все-таки угадывал, но в том, что это было именно женское платье, а не, например, монашеская ряса или даже обычная гаэльская лейне, у него не было ни малейшей уверенности. И это при том, что на плохое зрение он не жаловался отродясь! А леди ши, получалось, сумела с еще большего расстояния высмотреть среди путников девушку, да еще и понять, что та еле переставляет ноги!

Вообще-то Торин и прежде встречался с похожими чудесами – корабельный механик называл их по-мудреному: «оптические приборы». Например, у их капитана, сэра Гарвана, была удивительная штуковина: труба со стеклами, делавшая далекое близким. Так, может быть, странные стеклышки, за которыми леди ши иногда прятала глаза, обладали таким же волшебным свойством?

За этими размышлениями Торин выбрался с тропинки на большую дорогу. Вскоре он уже мог рассмотреть всех четверых.

Знакомым среди них оказался лишь один человек – тот самый сакс по имени Олаф, с которым Торин недавно перекликался. Рядом с саксом, пошатываясь и едва переставляя ноги, брела невысокая чернявая девушка с землисто-серым лицом. По другую сторону от нее неторопливо шел высоченный рыжий бородач. А позади всех, шагах в пяти от девушки, пыхтя, отдуваясь и что-то бурча себе под нос, плелся сутулый красноносый толстяк.

– О, хорошо, что ты пришел, – заявил сакс, как только Торин с ним поравнялся. – Давай отойдем в сторонку!

Конечно, Торин несколько удивился, однако кивнул. Вдвоем они немного приотстали от остальных, и тогда сакс заговорил снова.

– Видишь вон того старика? – он показал на толстяка. – Сможешь его отвлечь?

Вопрос насторожил Торина еще больше. Мелькнула даже совсем нехорошая догадка: да уж не замышляется ли здесь какое-то злодейство?

– Зачем? – подозрительно поинтересовался он у сакса.

– Он не дает оказать помощь своей дочери, – хмуро отозвался тот. – Говорит, что я не лекарь и не должен ее лапать. А девчонка уже едва ноги переставляет.

Торин удивленно хмыкнул:

– А ты разве лекарь?

Как ни странно, сакс не задумываясь кивнул.

– Немного. Но в переломах костей все-таки смыслю.

Тут-то Торин и вспомнил: а ведь леди ши просила его слушаться Олафа – то есть вот этого самого сакса.

– Ладно, попробую, – неохотно согласился он и на всякий случай предупредил: – Только я в латыни почти ни бум-бум.

Это была правда. Необходимые для доброго христианина латинские молитвы Торин, разумеется, знал наизусть с детства, но смысла их никогда не понимал. Самое большое, на что он был способен, – это припомнить, что Бог в них по-латыни зовется «деус», а отец – «патер». Ну и еще с десяток слов Торин освоил в портовых тавернах и прочих злачных местах, любимых моряками. Этим всё его знание латыни и исчерпывалось.

– Он трактирщик, так что наверняка договоритесь, – словно подслушав его мысли, ободряюще подмигнул сакс и, не дожидаясь ответа, устремился вдогонку за остальными. Хмуро посмотрев ему вслед, Торин почесал голову и вздохнул.

Догнать толстого трактирщика оказалось, конечно же, несложно. А вот объясниться с ним получилось далеко не с первого раза: тот решительно не желал понимать ни бриттского, ни гаэльского. Каждый раз, когда Торин пытался с ним заговорить, трактирщик что-то невнятно бурчал в ответ и зло зыркал выпуклыми черными, как у греков, глазами. Сбавлять шаг и тем более останавливаться он даже и не думал.

После пятой безуспешной попытки терпение у Торина иссякло. Скрюченный, округлый, с колючим взглядом, трактирщик и без того напоминал ему ощетинившегося ежа, а когда он еще и недовольно фыркал... Конечно, Торин был самым настоящим гаэлом, но вырос-то он все-таки на Придайне и бриттский способ готовить ежиное мясо знал не понаслышке. Как же чесались у него сейчас руки поймать этого злобного толстяка, обвалять как следует в глине... Воображение нарисовало всё это Торину в таких подробностях, что ему сделалось не по себе. Торопливо перекрестившись, он забормотал «Отче наш», чтобы отогнать наваждение, не иначе напущенное самим сатаной.

Но дочитать молитву до последнего «амен» он так и не смог: поймал на себе взгляд трактирщика. Тот был не просто злым – разъяренным. А едва лишь Торин запнулся, как толстяк разразился целым потоком латинских слов – среди которых, конечно же, не оказалось ни «патера», ни «деуса».

– Херети́кэ! Бласфемадо́рэ!⁴ – вопил он, надвигаясь на опешившего моряка толстым брюхом и медленно, но верно оттесняя того в сторону города.

Когда Торин наконец опомнился, первым делом он бросил взгляд на дорогу. Убедился, что сакс и его спутники уже почти добрались до рощи. И внутренне ухмыльнулся. Так или иначе, а поручение сакса он исполнил.

* * *

Едва лишь сзади донеслась сочная брань разъяренного домнэ Домитиу, Олаф замедлил шаг.

– Гундульф! – позвал он.

Гот повернулся к нему, вопросительно посмотрел.

– Давай-ка ускорим дело, – предложил Олаф. – Умеешь носить раненых?

– Ишь как заливается, – хмыкнул Гундульф вместо ответа, кивнув на отставших трактирщика и моряка, однако тотчас же деловито продолжил: – Объясни, что надо делать.

– Перехвати мне вот здесь, – Олаф показал на свою руку чуть выше запястья.

Со второй попытки им удалось организовать правильный «замо́к из трех рук» – как раз такой, как Олафа учили на медицинской практике. Еще некоторое время ушло на то, чтобы уговорить Акилину усесться на него: та поначалу ни в какую не желала, чтобы мужчины несли ее на руках. Зато потом дело пошло на лад. Вдвоем Олаф и Гундульф быстро понесли смущенную и по-прежнему изрядно испуганную девушку в сторону оливковой рощи.

– Там тебя еще посмотрит наша домина Этайн, она тоже лекарка, – попытался успокоить Акилину Олаф. Похоже, это подействовало: девушка быстро кивнула и вроде бы немного расслабилась. Сам Олаф тоже почувствовал некоторое облегчение. Общество Танни, как ему казалось, должно было вполне устроить не только саму Акилину, но и ее отца-самодура. Вряд ли тот стал бы противиться, если бы его дочери оказала помощь девушка-лекарка.

В своих предположениях Олаф не учел всего одной мелочи. Но эта мелочь едва не стала роковой.

* * *

Кем-кем, а робкой и изнеженной барышней юная Домития Акилина не считала себя определенно. К своим пятнадцати годам она успела повидать в отцовской стабелу всякое: и похабные шутки, и масленые глаза подвыпивших посетителей, и грязную ругань, и пьяные драки, и даже поножовщину. И, конечно, знала, как следует себя вести в подобных случаях, чтобы и не пострадать самой, и по возможности утихомирить буянов. Однако с самым страшным – с гостями из потустороннего мира – Акилина, по счастью, до сих пор не сталкивалась, лишь слышала о них из церковных проповедей, а еще больше – из матушкиных сказок. Та, наполовину васконка, в свое время поведала ей немало старинных историй – и местных, и принесенных с далеких северных гор. В тех историях рассказывалось и о бруксах – ведьмах, превращавшихся по ночам в жутких кровососущих птиц, – и о коварных жительницах речных берегов ламиях – женщинах с утиными лапами вместо ступней, – и о несчастных оборотнях, помимо своей воли принимавших волчье обличье, и еще много о каких странных и опасных созданиях. Но чем старше Акилина становилась, тем реже вспоминала она предания старины и тем больше казались они ей досужим вымыслом. И уж конечно, она даже представить себе не могла, что ей придется вспомнить о них при таких ужасных обстоятельствах.

А ведь началось-то всё совсем безобидно. Больше того, день вообще обещал быть замечательным. Не испортил его даже странный рыжий чужестранец, славно посмеявшийся над глупым сынком грека-ювелира – а заодно и над ее, Акилины, отцом. А потом в стабелу вошел невероятно красивый белокурый юноша с мужественными чертами лица.

Юноша понравился Акилине с первого взгляда. Прежде такие лица ей доводилось видеть только у благородных визиготов – королевских дружинников, несколько раз на ее памяти останавливавшихся в «Белом орле». Пожалуй, загадочный чужеземец затмил собой даже красавца-нобиля по имени Гундульф, появившегося в их городе несколькими днями раньше. И даже когда этот юноша не смог защитить ее от дубины в руках полоумного Лукиу, Акилина не задумываясь его простила.

С того удара, пожалуй, беды и начались. Она даже не сразу поняла, что́ произошло, – просто внезапно обнаружила себя лежащей на земле. Потом возле плеча огнем разлилась чудовищная, невыносимая боль. Где-то совсем рядом раздавались громкие мужские голоса: отца, Лукиу, Гундульфа, белокурого красавца-чужеземца. Голоса что-то бурно обсуждали, вроде бы даже спорили... Потом белокурый юноша расспрашивал Акилину об ушибленном плече, а она отвечала – кажется, жаловалась, что ей очень больно. А потом Акилина шла в сопровождении Гундульфа и юноши, не очень понимая, куда и зачем. Происходившее вообще казалось ей чем-то не всамделишным, оно словно виделось во сне – и только боль была настоящей. Юноша уговаривал Акилину куда-то сесть, она вроде бы сначала противилась, но потом все-таки оказалась в удобном живом кресле. «Домина Этайн... лекарка...» – прорвалось вдруг в ее затуманенное сознание, и сразу стало не так страшно, даже немного отступила боль. В воображении Акилины сам собой нарисовался образ пожилой женщины с добрым морщинистым лицом, почудился даже исходящий от нее пряный запах целебных трав.

А потом Акилина увидела настоящую Этайн.

Сначала – светло-зеленое платье. Затем – копну густых темно-рыжих волос. Затем – пугающе огромные глаза на совсем юном, почти девчоночьем лице. А затем...

У лекарки были чудовищные, нечеловеческие уши – вытянутые, заостренные, торчащие в стороны.

Акилина дернулась, отпрянула. Тотчас же ее раненое, и без того ноющее плечо пронзила острая колющая боль.

– Тихо, тихо, всё хорошо... – пробормотал белокурый красавец и вдруг яростно зашептал куда-то в сторону: – Уши, Танни, уши!..

– Ты кто? – дрожащим голосом пролепетала Акилина. – Ламия?

– Не бойся меня, – ответила лекарка. – Считай, что я... ну, скажем, лесная нимфа наподобие сатиров и фавнов. У них как раз такие же уши, правда ведь?

Акилина покорно кивнула, однако в глубине души так и не успокоилась.

– Ну вот, – дружелюбно продолжила лекарка. – А скоро мы посмотрим, что такое с тобой стряслось.

И, обращаясь уже к белокурому юноше, она что-то приказала на незнакомом чуть шепелявом, но все равно красивом, певучем языке.

– Пошли в рощу, – тихо сказал юноша Гундульфу. И снова «живое кресло» мягко, бережно понесло Акилину – прямиком в Бенедиктову рощу, под сень старых олив.

Лекарка шла чуть впереди – легкой бесшумной походкой, словно плыла по воздуху, не касаясь земли. Ее странные уши чуть подрагивали в такт шагам.

– Кто она? – послышался тихий шепот Гундульфа за спиной у Акилины.

– Мы потом объясним, – загадочно ответил юноша.

Тем временем Акилина, позабыв даже про ноющую боль в разбитом плече, как завороженная всё смотрела и смотрела в спину лекарке. А затем ее взгляд вдруг зацепился за что-то зеленое, зажатое у той в кулаке. Это зеленое определенно было живым, оно шевелилось.

Пока Акилина гадала, кто скрывается у лекарки в руке, таинственное существо внезапно высвободило похожую на кривой клинок ногу и отчаянно взмахнуло ею, словно силясь подать какой-то знак. Тут-то Акилина его и опознала. Конечно же, это был богомол – странное противоречивое создание, с одной стороны, славившееся дурным глазом, а с другой – имевшее дар указывать правильный путь заблудившемуся.

Богомолов Акилина побаивалась: они казались ей воплощенными демонами, мелкими, но ужасными и обликом, и повадками. Однажды в детстве ей случайно удалось наблюдать, как громадный зеленый богомол пожирал своего собрата помельче. Делал он это сосредоточенно и неспешно, словно смаковал изысканнейшее лакомство. Увиденная картина, сразу и жуткая, и притягательная, потом долго не отпускала Акилину, вновь и вновь являясь ей в воспоминаниях. Вот и сейчас, стоило ей увидеть богомола в руке у жутковатой лекарки – и почти забытое давнее зрелище вновь ожило у нее перед глазами.

«Стойте!» – попыталась крикнуть Акилина, но, неловко повернувшись, вновь потревожила ушиб и вместо этого издала громкий стон.

Лекарка остановилась, стремительно обернулась. Устремила на нее огромные зловещие глаза. И спросила со старомодным, точь-в-точь как у приходского священника, выговором:

– Так больно, бедненькая?

– Ты кто? – повторила недавний вопрос Акилина. Как ей показалось – твердо и решительно.

Лекарка опять растерялась.

– Я же говорила... – начала она.

– Ты демон? – еще решительнее спросила Акилина.

Правая рука ее вроде бы слушалась. Но осенить себя крестом все равно не получилось: ушибленное плечо вновь пронзила острая боль.

– Нет, я не демон, – откликнулась лекарка. – Хочешь, я прочту молитву?

И, не дожидаясь ответа Акилины, она принялась декламировать всё на той же звонкой церковной латыни:

– Па́тер но́стер кви эс ин кэ́лис...⁵

Молитву Акилина узнала сразу же – и немедленно подхватила. Но до самого «амен» ждала от лекарки какого-нибудь коварства.

Подвоха, однако, не оказалось: та не переврала ни единого слова.

– Видишь, я тоже христианка, – сказала лекарка и ободряюще улыбнулась.

В ответ Акилина осторожно кивнула, затем попыталась тоже выдавить из себя улыбку.

– Давай устроимся в тени под каким-нибудь деревом, – тут же предложила лекарка. – Я хочу посмотреть твой ушиб.

Акилина испуганно глянула на нее. Затем, чуть повернув голову, показала глазами на юношу-чужземца.

– Не бойся, я мужчин отошлю подальше, – рассмеялась лекарка. – Только сначала вот этого зверя Олафу отдам, а то очень неудобно... Кстати, как он у вас называется?

И она протянула к Акилине руку с зажатым в кулаке богомолом.

– Богомол, – ответила Акилина, опасливо посмотрев на выглядывающую из кулака зеленую заостренную мордочку. – Зачем он тебе? У богомолов дурной глаз.

Лекарка ничуть не смутилась, лишь пожала плечами:

– Никогда прежде не видывала. У нас такие не водятся.

Акилина удивленно взглянула на нее, но не проронила ни слова. А лекарка тем временем принялась распоряжаться.

– Пожалуйста, устройте девочку возле вон того дерева, – изящным движением руки она указала на высокую оливу с густой кроной. – Только осторожно – не растревожьте ей поврежденное место!

Гундульф и юноша-чужеземец плавно поднесли Акилину к оливе, затем помогли ей встать на ноги. Акилина прислонилась к шершавому серому стволу и немедленно обхватила пострадавшую руку здоровой. Так всё-таки было легче терпеть боль.

– Теперь, Олаф, забери у меня, пожалуйста, этого... – на мгновение лекарка запнулась, затем старательно выговорила: – богомола.

Юноша-чужеземец быстро кивнул, протянул руку. Затем поднес богомола себе к лицу.

– О! – воскликнул он через мгновение. – Ма́нтис гвэзи́ё э́дю!

– Потом, ладно? – лекарка умоляюще посмотрела на юношу. – А сейчас... Олаф и... почтенный нобиль... – тут она вопросительно посмотрела на Гундульфа.

– Гундульф, сын Гундемара, – произнес тот, чуть поколебавшись.

Лекарка учтиво поклонилась, быстро представилась в ответ:

– Я Этайн, дочь Тристана, – и продолжила: – Отойдите вдвоем вон туда, пожалуйста! Нам с девочкой нужно остаться вдвоем.

«Олаф. Олаф. Его зовут Олаф», – несколько раз повторила про себя Акилина. А когда тот, направляясь вглубь рощи, проходил мимо – проводила его взглядом.

После Олафа мимо нее проследовал и Гундульф. По дороге он дважды обернулся, каждый раз надолго задерживая взгляд на лекарке. Сама же Акилина, несмотря на все свои усилия, прятала от нее глаза. Странные уши лекарки по-прежнему ее пугали.

«Она назвалась дочерью какого-то Тристана, – изо всех сил успокаивала себя Акилина. – Значит, по крайней мере, не явилась сюда из преисподней!» Однако успокоиться ей все равно никак не удавалось. А когда Акилина осталась с лекаркой один на один, сердце у нее опять ушло в пятки.

Лекарка, однако же, то ли ничего не заметила, то ли не подала вида.

– Ну вот, – дружелюбно улыбнувшись, произнесла она. – Давай теперь знакомиться. Я Этайн. Можешь звать меня просто Танни. А тебя как зовут?

– Акилина... То есть Домития Аквилина, если по-старинному... – с трудом выдавила из себя Акилина.

Лекарка кивнула. Затем осторожно попросила:

– Аквилина, ты можешь отпустить больную руку? Попробуй, пожалуйста.

Акилина попробовала – и, издав жалобный стон, опять схватилась за локоть.

– Ох... – вздохнула лекарка, сокрушенно покачав головой. – Давай-ка я тебя осмотрю получше!

Снять с себя тунику Акилина так и не смогла: каждая попытка шевельнуть рукой отзывалась острой, колющей болью. Потом лекарка все-таки нашла выход из положения: просто надорвала ей ворот, обнажив плечо.

Ладони у лекарки были маленькие, с длинными тонкими пальцами и такие бледные, что казались полупрозрачными. Когда лекарка потянулась к ее плечу, Акилина невольно сжалась: ей почему-то показалось, что руки у той окажутся холодными как лед. Однако предчувствие неожиданно обмануло: от пальцев лекарки повеяло ласковым теплом, их прикосновение оказалось легким и нежным. Не удержавшись, Акилина облегченно вздохнула и чуточку улыбнулась.

А лекарка, наоборот, посмурнела лицом.

– Вот что, доминула Аквилина... – вдруг вымолвила она задумчиво. – У вас в городе умелый врач есть?

– Есть, – не задумываясь ответила Акилина. – Домнэ Хайме. Только отец его очень не любит.

Лекарка быстро кивнула, потом надолго задумалась.

– Отца уговорить можно? – спросила она наконец.

Акилина попыталась покачать головой, но тут же вскрикнула от боли.

Однако лекарка, видимо, всё поняла. И помрачнела еще больше.

– Жаль, – вздохнула она после недолгого молчания. – Ну да попробуем что-нибудь придумать.

Затем лекарка извлекла из своих волос тонкую бронзовую заколку.

– Пока сделаем так, – промолвила она, скрепляя заколкой, точно фибулой, порванную тунику Акилины. – Вот. Словно так и было, – и ободряюще улыбнулась.

Акилина через силу улыбнулась в ответ. Ей по-прежнему было страшновато. Правда, теперь она уже боялась не столько странного облика лекарки, сколько своего непривычно болезненного ушиба.

– Олаф! – вдруг громко позвала лекарка. – Мы закончили, можете возвращаться!

«Этайн», – всплыло вдруг у Акилины в памяти имя лекарки. Странное, чужеземное, оно неожиданно показалось ей очень знакомым. Она явно слышала его и прежде – вот только где, от кого?

А вскоре вернулся белокурый красавец Олаф. Чуть приотстав, за ним подтянулся и Гундульф. Вид у гота был не просто удивленный – обескураженный.

Первым же делом Гундульф учтиво опустился на одно колено перед Этайн.

– Прости, великолепная, – пробормотал он со смущением. – Я совсем не так представлял себе светлых альбов...

– А я не так представляла себе Гэндальфа, – внезапно улыбнулась Этайн в ответ. – Тебя ведь так зовут, да?

Тут лицо Олафа вдруг расплылось в озорной ухмылке. А Гундульф, похоже, еще больше растерялся и так забавно захлопал глазами, что Акилина на мгновение даже позабыла про свой ушиб и едва сдержала смешок.

Явно растерялась и Этайн: та вдруг охнула и зажмурилась, а ее иссиня-бледные щеки слегка полиловели. Акилина переводила взгляд то на одного, то на другого, то на третью и недоумевала всё больше и больше. Неужели неверно произнесенное имя – это так смешно и так ужасно?

А потом Этайн вдруг насторожилась, широко распахнула глаза. Затем она резко дернула своим диковинным ухом и замерла.

Олаф внимательно посмотрел на Этайн и что-то быстро проговорил. Та в ответ бросила короткую непонятную фразу.

– Лиах? – спросил Олаф.

Этайн мотнула головой.

– Торин.

И тогда Олаф весело расхохотался. А и без того разрумянившиеся щеки Этайн сделались густо-лиловыми, словно цветущий чертополох.

* * *

В обществе Аквилины и Гундульфа Танька и Олаф не сговариваясь постарались полностью перейти на латынь. Чем руководствовался при этом Олаф, Танька, понятное дело, не знала, сама же она надеялась таким способом предотвратить всевозможные недоразумения.

Однако избежать неловкой ситуации все-таки не удалось, и винила в этом Танька во многом себя. Давно уже пора было ей раз и навсегда отделить свои детские мечтания от реальности! Танька и без того испытывала неловкость каждый раз, когда кто-нибудь невзначай принимался при ней рассказывать про белого коня на зеленом штандарте принца Кердика или напевать ее детскую балладу о Берене и Лютиэн. Но, видимо, уроки так и не пошли ей впрок, и она опять наступила на те же самые грабли!

Конечно, не обошлось и без цепочки досадных случайностей. Сначала Олаф ни с того ни с сего вспомнил карлика Дурина из легенд своего народа. Потом один из Танькиных спутников-моряков вдруг оказался почти тезкой уже другого карлика – из сказки про дракона и Одинокую гору. А теперь откуда-то взялся еще и этот Гундульф-Гэндальф, на свою беду причисливший Таньку к «светлым альбам». Но никто ведь не заставлял ее вспоминать мамины истории про Срединную Землю и уж тем более не тянул за язык! Танька ворошила в памяти события дня, раз за разом вспоминала свои неосторожные слова про Гэндальфа, и ее бросало то в жар, то в холод.

Опомнилась она от хруста сухой ветки под башмаком. Вскинула голову. Увидела в десятке шагов от себя встрепанного, растерянного Торина. Повернулась к Аквилине: та по-прежнему стояла, прислонившись к толстому стволу старой оливы, и смотрела по сторонам испуганными, широко распахнутыми глазами. Танька ободряюще улыбнулась ей. Аквилина грустно, явно через силу, изобразила подобие ответной улыбки.

Потом Танька бросила взгляд на Олафа. У того с лица еще не успела сойти улыбка, однако глаза были серьезны. А встретившись взглядом с Танькой, Олаф и вовсе нахмурился.

– Ну что скажешь? – спросил он, показав глазами на Аквилину.

– Ключица, – сказала Танька. – Закрытый перелом. По-моему, множественный.

Олаф согласно кивнул. Потом снова задал вопрос:

– Что предпримем?

– Тут нужен врач, – твердо ответила Танька. – Настоящий, опытный. Не как мы с тобой.

Олаф вновь кивнул.

– Вот я и думаю... – осторожно произнес он. – Может быть, показать ее мэтру Каю?

– Мэтру Каю? – искренне удивилась Танька. – Но ведь...

– А выбор есть? – пожал плечами Олаф.

Танька недоумевающе посмотрела на него.

– Здесь же вроде бы есть хороший врач. Правда, ее отец...

– Вот именно, – перебив ее, буркнул Олаф. – Отец-самодур. И врач, который, по его мнению, неправильно молится богу.

– Арианин? – зачем-то уточнила Танька.

Олаф качнул головой.

– Нет, иудей, – ответил он. – Но разве это что-нибудь меняет?

– Ничего, – покорно согласилась Танька. – Просто стало интересно.

Неожиданно за ее спиной кто-то тихо кашлянул. Танька непроизвольно шевельнула ухом. Смутившись, она осторожно обернулась на звук. И тут же поймала на себе пристальный, напряженный взгляд гота.

– Господин... – у Таньки опять едва не вырвалось «Гэндальф». Не договорив, она оборвала фразу.

– Гундульф его зовут, – тихо подсказал ей Олаф. – «Боевой волк». По-нашему это звучало бы как «Гуннольфр».

– Господин Гундульф... – благодарно кивнув, вновь начала Танька. И опять замолчала в растерянности.

– Да, я, как ты говоришь, арианин! – вдруг твердо произнес гот. – Так римляне презрительно именуют веру моих предков, истинное христианство, ныне поруганное и ошельмованное!

Мгновение Танька растерянно молчала. Реакция гота на безобидное, казалось бы, слово «арианин» застала ее врасплох.

– Прости, благородный Гундульф, если я обидела тебя, – нашлась она в конце концов. – Я не вкладывала в это слово обидного смысла.

И зачем-то – должно быть, просто по старой привычке – добавила:

– Правда-правда!

На латыни эти слова прозвучали совсем непривычно, даже нелепо – и, видимо, так показалось не ей одной. Гундульф, только что смотревший на Таньку с подозрительной настороженностью, вдруг удивленно приподнял бровь, и на его лице обозначилось подобие улыбки. Впрочем, уже через мгновение гот вновь сделался серьезен.

– Извини, великолепная, – коротко произнес он и угрюмо ковырнул ногой причудливо изогнутый корень, тянувшийся по поверхности почвы, точно жи́ла на старческой руке.

А Танька смотрела на задумчивого Гундульфа, на глубокую морщину, протянувшуюся между его бровей к переносице, и ей делалось всё более и более неловко. Похоже, она, сама о том не подозревая, только что ковырнула какую-то застарелую рану в его душе.

– Ты поможешь донести домникеллу Аквилину до лодки? – вырвалось вдруг у нее. Уже в следующий миг Танька пожалела о своей просьбе: теперь, когда в роще собрались Олаф и Торин, особой необходимости в еще одном помощнике не было.

Гундульф не раздумывая кивнул.

– Разумеется, великолепная.

После этого, конечно же, ничего не оставалось, кроме как любезно его поблагодарить – что Танька добросовестно и проделала. А потом внезапно напомнил о себе Торин. Видимо, решив, что Танька наконец освободилась, он подошел к ней и почтительно наклонил голову.

– Такой толщины хватит, леди?

С этими словами Торин протянул ей один из срезанных бузинных прутьев.

Танька даже не сразу поняла вопрос. Затем все-таки сообразила: конечно же, речь шла о самодельной пробирке – той, которую сама и попросила! Сразу же поискала глазами Олафа. С недоумением обнаружила, что руки у того пусты. Сердце у Таньки вдруг екнуло.

– Олаф, а где богомол? – воскликнула она с тревогой.

– Мантис-то? – улыбнулся тот. – Ну так я ему баночку нашел!

И Олаф осторожно, но выразительно похлопал по хорошо знакомой торбе – видимо, для пущей убедительности.

Конечно, Танька благодарно улыбнулась ему – вот только теперь ей сделалось совсем неуютно. Мало того, что ее угораздило попросить у Гундульфа совершенно ненужную помощь, – так теперь получалось, что и к Торину она обратилась напрасно! Ну вот как теперь всё отменить, никого не обидев?

А Торин, конечно же, всё это время смотрел на Таньку и ждал ответа. Ответа, которого у нее пока не было – по крайней мере, хорошего. Погрузившись в размышления, Танька машинально забрала у Торина прут, повертела его в руках – и так же безотчетно протянула обратно. Затем она задумчиво обвела глазами находившихся рядом с нею людей. Олаф, Аквилина, Гундульф... Стоп, но ведь с ними совсем недавно был еще один человек – тучный седой мужчина, сначала шедший позади Аквилины, а потом пререкавшийся с Торином!

– А куда делся отец девушки? – спросила Танька у Торина.

Ирландец в ответ вдруг ухмыльнулся:

– Сбежал этот бурдюк на ножках – даже про дочку позабыл!

Услышав такое, Танька невольно покосилась на юную римлянку. Та, однако, никак не отреагировала на слова Торина – и дело, похоже, было не только в непонятном ей гаэльском языке. Посеревшая, с полуприкрытыми глазами, с закушенными бескровными синеватыми губами, Аквилина неподвижно стояла возле дерева, и лицо у нее было совершенно отрешенное, почти безжизненное. Да ведь девочке, похоже, стало совсем плохо!

Мысленно ругая себя последними словами за безответственность, Танька поспешила к ней на помощь.

Почти одновременно с ней к Аквилине подоспел и Олаф. Вдвоем они осторожно усадили мертвенно-бледную девушку на покрытую сухими листьями землю.

– Гундульф, Торин! – позвал Олаф.

Оба, не сговариваясь, одновременно повернулись к нему.

– Несем к шлюпке? – деловито спросил Торин.

Олаф кивнул. Затем задумчиво посмотрел на Таньку.

– Надо бы ей руку зафиксировать перед дорогой, – произнес он. – Справишься?

– Справлюсь, – уверенно ответила Танька. Как-никак, она была дочерью военного врача!

Затем Танька вновь склонилась над девушкой. Прикрыв ее собой от посторонних глаз – в основном чтобы той было спокойнее, – она вытащила свою заколку из ее туники и вновь осмотрела злополучную ключицу. Увиденное ее не обрадовало: припухлость заметно увеличилась, а кровоподтеки потемнели и расползлись по коже.

– Очень больно, Аквилина? – спросила Танька осторожно.

Та вымученно улыбнулась в ответ:

– Немножко.

– Давай повесим твою руку на перевязь. Сразу станет легче.

Аквилина робко, чуть заметно кивнула. А Танька облегченно перевела дух: похоже, девушка почти перестала ее бояться.

Повязку для Аквилины пришлось сооружать из ее же паллы. Это оказалось сложнее, чем думалось поначалу, и Танька довольно долго провозилась, складывая в несколько рядов тяжелую и громоздкую накидку. А когда руку наконец удалось зафиксировать, со стороны дороги донесся знакомый голос. Слегка заплетающимся языком старательно выпевал слова веселой гаэльской песни Лиах.

* * *

Вскоре Лиах добрался до рощи. Пришел он не один, а в сопровождении Родри. Тот, едва очутившись в тени деревьев, первым делом изумленно уставился на Гундульфа. Затем, торопливо кивнув ему, Родри направился прямиком к Таньке.

– Всё исполнил, леди! – гордо объявил он и показал рукой на Лиаха. – И пропавшего тебе доставил, и еще целый мех вина в придачу!

Погруженная в размышления об Аквилине и ее сломанной ключице, Танька даже не сразу осознала смысл слов Родри. А когда наконец поняла – растерялась. Мало того, что к этому времени она уже успела утолить жажду морской водой, – Танька не имела ни малейшего представления, как поступить со свалившимся на нее нежданным богатством – аж с двумя бурдюками вина! Оставить себе – непонятно зачем, тем более – в таком количестве. Угостить моряков – вряд ли такую щедрость оценил бы капитан Гарван! О том, какие беды случались на кораблях из-за хмельных напитков, Танька слышала не раз и не два. Но с другой стороны, Родри ведь добросовестно исполнил ею же данное поручение!

«Ты молодец!» – нашла она наконец вроде бы правильные слова – но так их и не произнесла. Потому что внезапно услышала возле себя взволнованное, прерывистое дыхание Аквилины. В следующий миг Танька испуганно повернулась к ней – и опешила.

Та, замерев, неотрывно смотрела на Родри, и в ее больших черных глазах читался самый настоящий ужас.

– Аквилина! – испуганно воскликнула Танька. – Что случилось?

Оторвав взгляд от Родри, Аквилина медленно повернулась. Щеки ее чуть порозовели, но глаза всё равно остались испуганными.

– Это... тот самый... – пробормотала она, запинаясь. – После его прихода... всё и началось...

Внезапно Аквилина побледнела, зрачки ее расширились. Еще через мгновение она тихо охнула.

– Так больно? – с тревогой спросила Танька.

– Чуть-чуть, – полушепотом отозвалась Аквилина. – Я просто забылась, рукой шевельнула... – и вдруг безо всякого перехода она принялась рассказывать – сначала робко, потом всё увереннее и увереннее: – Сначала он попросил эля... А мы же эль держим только самый лучший, из северного ячменя, – ну так он и сто́ит по-королевски... Вот я и отказала: ему же все равно не расплатиться...

Родри вдруг хмыкнул и кашлянул. Аквилина сразу же запнулась.

– Родри! – Танька резко повернулась к нему, взмахнула рукой. – Ты все-таки что-то натворил?

Тот сразу сник.

– Я тебе всё объясню, леди, – хмуро произнес он вполголоса. – Отойдем в сторонку?

Танька пожала плечами. Просьба Родри показалась ей странной, но отказать ему вроде бы не было причин. Чуть поколебавшись, она кивнула.

Едва они отошли шагов на десять, как Родри заговорил.

– Дозволь сначала спросить, леди... – вкрадчиво начал он, отводя глаза в сторону.

Танька невольно напряглась. Поведение Родри нравилось ей всё меньше и меньше.

– Спрашивай, – ответила она неохотно.

Родри исподлобья посмотрел на нее, затем показал взглядом на гота.

– А что тут этот делает?

– Гундульф? – спросила Танька с удивлением. – Ты его знаешь?

– Ну как тебе сказать... – замялся Родри.

– Говори! – велела Танька и грозно сдвинула брови.

– Я ничего ему не сделал, – немедленно заявил Родри. – Если кто его и обхитрил, так это толстяк трактирщик.

– А трактирщика кто обхитрил? – повинуясь какому-то наитию, поинтересовалась Танька.

Родри вдруг побледнел и отпрянул.

– Так ты всё знаешь, леди сида? – пробормотал он, озираясь.

– Нет, – честно призналась Танька. А затем немножко слукавила, хотя, в сущности, и не солгала: – Не всё. Так, кое-что.

– Он и сам хорош, – мрачно буркнул Родри в ответ. – Это я его так наказал за чванливость.

Танька лишь вздохнула и развела руками.

* * *

Оказалось, что пока Танька разбиралась с Аквилиной и Родри, Торин тоже не терял времени. Из бузинных прутьев он успел соорудить три трубочки, в каждую из которых вполне поместилась бы пчела, а может быть, даже и кто-нибудь покрупнее. Однако для богомола даже самая толстая из трубочек была явно тесна, к тому же Танькину проблему уже решил Олаф. И все-таки Танька была искренне благодарна находчивому моряку, не забывшему своих детских забав.

Бузинным трубочкам, так и оставшимся пустыми, нашлось место в сумке у Олафа – рядом с богомолом, полосатым пауком и певцом со стеклянно-прозрачными крыльями. В глубине души Танька еще надеялась повстречать что-нибудь интересное на обратном пути, однако вслух об этом не заговаривала. Сейчас, рядом с раненой Аквилиной, ей казалось неуместным даже думать о чем-то постороннем, не относящемся к медицинской помощи.

Аквилину опять несли на трех руках Гундульф и Торин. Пока шли по тропинке, раненая была хотя и бледна, но спокойна. Танька, шедшая впереди, время от времени оборачивалась, но не замечала в ее облике ничего тревожного. Неподвижная, с выпрямленной спиной, с бесстрастным лицом, Аквилина невольно напоминала Таньке статую Богоматери на праздничной процессии.

Всё переменилось, когда они выбрались на дорогу. Едва лишь город оказался за спиной, как Аквилина заволновалась.

– Стойте! Стойте! Куда вы?! – выкрикнула она и, громко ахнув, схватилась за повязку.

Танька метнулась было к Аквилине на помощь – но тут же остановилась и даже отступила назад.

Аквилина неотрывно смотрела Таньке в лицо, и в глазах у нее плескался ужас.

В первый миг Танька немного растерялась. Однако быстро взяла себя в руки.

– Не бойся, – сказала она, стараясь выглядеть как можно спокойнее и увереннее. – Мы покажем тебя хорошему врачу. Он правильно закрепит тебе руку, и перелом быстро срастется.

Глаза Аквилины, и без того распахнутые, сделались еще шире.

– Перелом?.. – прошептала она испуганно.

– Он не страшный совсем, – попыталась было успокоить ее Танька, но Аквилина уже не слушала. Пару мгновений она смотрела на Таньку совершенно безумным взглядом, а потом вдруг закричала:

– Пустите меня! – и отчаянно рванулась из поддерживавших ее рук, пытаясь соскользнуть на землю. Торин и Гундульф едва сумели ее удержать. Аквилина забилась в их руках, как пойманная рыба.

Опешившая Танька замерла. Затем крутанула головой по сторонам, ища поддержки. Но и Олаф, и Лиах выглядели совершенно растерянными.

А затем Таньке неожиданно подмигнул Родри.

– Дозволишь помочь, леди?

Танька неуверенно кивнула. Родри сразу же довольно ухмыльнулся.

– У тебя отцова дудочка с собой? – быстро спросил он и протянул руку.

Тут-то Таньку и осенило.

– Я сама, – мотнула она головой и вдруг ослепительно улыбнулась.

Родри пожал плечами, разочарованно вздохнул.

– Спасибо тебе! – спохватилась Танька. А в следующее мгновение она уже подносила свистульку к губам. И над старой римской дорогой разнеслась никому в этих краях не ведомая мелодия⁶. Поначалу она была совсем тихой, нежной, успокаивающей. Танька сосредоточенно играла ее на немудреном духовом инструменте, а сама мысленно выпевала давно, еще в детстве, придуманные специально для этой музыки слова:

Я пою

Песнь

Про зеленые луга

И про горные снега,

Про туманный перевал,

И тропинку между скал...

Незаметно Танька бросила взгляд на Аквилину. Та перестала вырываться и замерла, прислушиваясь. Между тем голос свистульки стал набирать силу, а мелодия заметно изменилась: она сделалась очень плавной, очень напевной:

Под утро пробьется вдруг

Солнца луч

Сюда,

Примчатся на синий луг

Белых туч

Стада.

А вечером, а вечером,

А теплым летним вечером,

Теплым летним вечером

Там взойдет звезда...

Танька перестала играть, затем медленно опустила свистульку. Ненадолго воцарилась тишина, нарушаемая лишь далекой трескотней встревоженной сороки.

А потом внезапно заговорила Аквилина.

– Госпожа, – вымолвила она робко. – У меня ведь с собой нет ни монетки...

Пока Танька раздумывала над ответом, вмешался Гундульф.

– Не беда, – улыбнулся он. – У меня есть... – тут Гундульф на миг запнулся, – не очень праведно добытый солид. Так неужели же я не найду серебра во искупление старого греха?

Аквилина беспомощно посмотрела на него, потом перевела взгляд на Таньку, потом на Олафа, потом снова на Гундальфа. Тот ободряюще улыбнулся ей в ответ.

– Вы меня потом, пожалуйста, отпустите домой, – вдруг жалобно попросила Аквилина. – Там же в стабелу отец один ни за что не управится!

– Мы постараемся. По крайней мере уж точно не задержим без необходимости, – дипломатично ответила Танька.

* * *

Как Танька и надеялась, шлюпка оказалась на прежнем месте. Все трое оставшихся при ней моряков тоже никуда не делись. Танька углядела их издалека. Гленский десси Фиах Мак-Эара, лохматый белокурый великан с выбритым подбородком и пышными соломенно-желтыми усами, восседал в тени прибрежного дерева на большом камне, устремив взгляд в сторону стоявшей на рейде «Дон». Его приятель мунстерец Слэвин Мак-Колум, такой же высокий, но смуглый и черноволосый, стоял возле шлюпки и деловито осматривал уключины. Третий моряк, пожилой, хмурый и молчаливый, для Таньки так и оставшийся безымянным, топтался у Слэвина за спиной и что-то неторопливо ему втолковывал.

Танька, снова оказавшаяся во главе процессии, незаметно для себя вырвалась далеко вперед. Шла она, по сидовскому обыкновению, совершенно бесшумно, поэтому моряки долго ее не замечали. Но когда Танька добралась до середины берегового склона, из-под ее башмака выпрыгнул камешек и, постукивая, покатился к воде. Фиах тотчас же обернулся на звук. В следующий миг он широко улыбнулся.

– Леди Этайн! – крикнул он и помахал рукой. Танька махнула ему рукой в ответ.

Вслед за Фиахом обернулся и Слэвин. В первое мгновение он тоже заулыбался. Но почти сразу же лицо у него сделалось озадаченно-удивленным. А затем Слэвин заговорил.

Голос его долетал до Таньки не очень отчетливо, к тому же отчасти заглушался плеском волн, и все-таки слова она разбирала – где на слух, где по губам.

– Хм, кто это с сидой? – задумчиво произнес Слэвин, обращаясь больше к себе самому, чем к приятелю. Фиах, однако, отреагировал: посмотрел поверх Танькиной головы, сощурился, затем с недоумением пожал плечами.

– Вижу сакса-колдуна и рыжего пройдоху-бритта, – объявил он наконец. – А вот еще двоих не знаю.

– Двое, значит? – чуть оживившись, покачал головой пожилой моряк. – Хм...

– А нам-то с того что? Да хоть двадцать, если они пришли с миром, – равнодушно откликнулся Фиах.

В ответ пожилой моряк едва приметно ухмыльнулся:

– Да вот я думаю: как бы нам не пришлось их с собой забирать! Ладно хоть эти умники только двоих чужаков привели. Да и им-то, поди, наш Эвин не обрадуется.

__________________________________________________

1По-видимому, паук-оса, или аргиопа Брюнниха (Argiope bruennichi). Для человека его укусы могут быть болезненны, но в целом безопасны.

2Несомненно, это была личинка какого-то богомола – хищного родича тараканов. На Пиренейском полуострове их встречается несколько видов, в том числе богомол обыкновенный (Mantis religiosa).

3Хищный образ жизни ведут мухи из нескольких семейств. Скорее всего, Таньке повстречался какой-то ктырь – муха из семейства Asilidae. Ктыри, кстати, встречаются и в Британии тоже.

4Еретик! Богохульник! (искаж. лат.)

5Начало молитвы «Отче наш» на латыни.

6Инструментальная композиция Дж. Ласта «Одинокий пастух».