Глава 16. Разговоры о разном

Несколько мгновений Олаф пребывал в полном остолбенении. Поначалу он находил увиденному лишь одно объяснение: святоша трактирщик, не смевший и помыслить о приглашении врача-иноверца к родной дочери, позабыл все свои строгие правила, едва лишь речь зашла о его собственном здоровье! Затем, однако, в голову Олафу пришла другая догадка. Да уж не жена ли своевольно позвала к заболевшему Домитиу врача-иудея?!

Поначалу эта догадка показалась Олафу вполне правдоподобной. Вскоре, однако, он в ней засомневался. Больно уж покорным выглядел сейчас трактирщик!

Впрочем, особого выбора у Олафа сейчас все равно не было. Так или иначе, а Аквилину следовало увозить если не с согласия, то хотя бы с ведома ее отца. А раз отец Аквилины болен – значит, надо говорить с ее матерью.

– Домина... – тихо позвал он.

Женщина повернулась к нему. Теперь она показалась Олафу еще старше, чем при первом взгляде. Глаза ее были впалыми, обрамленными морщинками, под ними темнели тени.

– Кто ты? Что тебе надо? – спросила она с тревогой во взгляде.

– Я пришел поговорить об Аквилине, – ответил Олаф.

Женщина вздрогнула, побледнела.

– Выйдемте, – шепнула она испуганно.

Олаф не раздумывая кивнул.

– Где моя Акилина? – тревожно спросила женщина, едва они очутились в обеденной зале.

– У нашего врача. У нее перелом. Вот здесь, – и Олаф ткнул себя в ключицу.

– Да, – быстро кивнула женщина. – Лукиу каялся, плакал... Она будет калекой, да?

– Наш врач собрал ей сломанную кость. Но нужно длительное лечение, – ответил Олаф.

Внезапно он сообразил о новом обстоятельстве. Ведь трактирщик – неважно, сам ли или по настоянию жены – все-таки осмелился обратиться к врачу-иудею.

– Может быть, здешний врач сможет ее долечить? – осторожно предположил он.

В ответ женщина испуганно помотала головой.

– Домнэ Хайме Бен-Эзра? Нет-нет... Марку не даст, не позволит!

Мгновение Олаф недоуменно смотрел на нее, затем его лицо перекосилось от гнева.

– Что дозволено Юпитеру!.. – вырвалось у него.

– Вы не понимаете, – беспомощно пробормотала женщина. – Марку – это совсем другое... Он ведь всю нашу семью содержит и если сляжет...

Дослушивать нелепые оправдания у Олафа попросту не хватило сил.

– Если хочешь, чтобы твоя дочь выздоровела, – решительно перебил он, – ты разрешишь нам взять ее на корабль. Иначе...

Женщина замолчала. Глаза ее вдруг наполнились слезами, лицо сморщилось в жалобной гримасе.

– Я сейчас поговорю с мужем, – полушепотом пролепетала она и поспешила скрыться за хорошо уже знакомой Олафу занавеской.

Ждать ее возвращения пришлось недолго. Видимо, старый врач к этому времени уже закончил осмотр больного, так что из-за занавески почти сразу же донесся громкий женский голос, сразу и требовательный, и жалобный. Потом Домитиу пробормотал что-то невразумительное в ответ, и стало тихо. А затем женщина вновь предстала перед Олафом.

– Пусть едет, – твердо произнесла она и вдруг совсем по-детски шмыгнула носом.

– Так вы не возражаете? – не поверив своим ушам, переспросил Олаф.

В ответ женщина покачала головой.

– Я сказала, что домнэ Пелагиу не захочет себе сухорукой или кривобокой невесты, – пояснила она, смущенно зардевшись. – Ну муж и махнул рукой. Так что езжайте скорее – а то он еще передумает!

И она перекрестилась по римскому обычаю: всей ладонью, размашисто и слева направо.

Раздумывать Олаф не стал: попрощался да и направился к выходу. Но выйти на улицу не успел.

– Постой-ка, – окликнула его женщина.

С некоторым недоумением и даже досадой – потому что сэр Гарван велел не задерживаться – Олаф остановился.

– Передай моей доченьке вот это, добрый человек, – женщина протянула ему что-то блестящее. – И...

– Мирен! – раздался вдруг из-за занавески недовольный голос трактирщика. – Мирен!

– Сейчас-сейчас, – громко откликнулась женщина. – Бегу уже!

Немного растерявшись от происходящего, Олаф протянул руку. В нее тотчас же легло тяжелое золотистое украшение – то ли брошь, то ли фибула.

– И еще материнское благословение, – торопливо произнесла женщина дрогнувшим голосом. – И тебе, добрый человек, благословение тоже. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа!

Затем, быстро перекрестив Олафа на прощание, она скрылась за занавеской.

* * *

Всю обратную дорогу – и пока он шел пешком, и пока старательно работал веслом в шлюпке – Олафу упорно лезли в голову мысли одна другой неприятнее. Например – что мать Аквилины солгала, что на самом деле она так и не добилась от мужа согласия или вообще ничего ему не сказала. Или – что сам он непременно потеряет брошь, предназначенную Аквилине. Или – что так до сих пор и не заложенные в ботанический пресс образцы местных растений наверняка уже успели сморщиться. Так что, взобравшись наконец на палубу «Дон», Олаф немедленно взялся за неотложные дела.

Первым делом он поспешил к мэтру Каю: чтобы сразу передать и слова Аквилининой матери, и брошь для Аквилины (никуда, разумеется, не пропавшую). Заодно он узнал, что та благополучно спит после наркоза, – и окончательно успокоился на ее счет. Оставалось, правда, еще одно важное дело – разобрать сегодняшние сборы растений.

Гербарный пресс хранился у Олафа в кубрике. Чтобы попасть в него из лазарета, нужно было пройти по коридору мимо занятых девушками кают и потом спуститься по трапу. Каюту «инженерных девушек» Олаф миновал очень быстро. Зато проходя мимо каюты, которую делили Серен и Танни, он неосознанно сбавил шаг. И, как оказалось, сделал это очень вовремя.

Едва он поравнялся с дверью, как та приоткрылась. В проеме показался темный силуэт девушки. По торчащим в стороны треугольным ушам Олаф сразу же узнал Танни.

А еще через мгновение Танни взволнованно воскликнула:

– Ой, это ты, Олаф?.. Вернулся? Ну как, уговорил?

– Вроде бы, – скрепя сердце кивнул Олаф. Потом, поколебавшись, добавил: – Мать – точно. И уже сказал мэтру Каю.

– Славно как! – обрадовалась Танни. – А теперь ты уже к себе?

– Ага, – подтвердил Олаф. – Надо бы собранное в пресс заложить. Вот покоробятся мои травы – и что с ними потом делать?

И тут Танни вдруг охнула и всплеснула руками.

– Слушай, мне же свое тоже надо разобрать! А то моя живность перемрет вся, да еще и безо всякой пользы... Может быть, они уже умирают!

Олаф многозначительно покивал. Похоже, Танни совсем позабыла о своих зоологических находках. А вся ее добыча – по совести говоря, довольно скудная – находилась сейчас у Олафа в полевой сумке.

Между тем Танни изрядно огорчилась. Голова у нее печально опустилась, только что бодро торчавшие в стороны уши бессильно поникли.

Конечно, Олаф, как всегда и бывало в подобных случаях, тут же сжалился.

– Брось! – попытался он успокоить Танни. – Может, ничего еще и не случилось!

– Может, – хмуро согласилась та. – Только все равно мне позор.

Чуть помолчав, она вздохнула, а затем с усилием улыбнулась:

– Ладно, пошли работать! У меня, правда, тут Серен спит. Я ее едва успокоила.

– Давай устроимся вместе в моем кубрике, – предложил Олаф.

Танни немедленно кивнула.

– Ты подожди меня немножко, – попросила она. – Я сейчас соберусь.

Олаф молча улыбнулся в ответ, и Танни тут же скрылась в каюте.

Едва лишь за Танни закрылась дверь, как Олаф тихо ахнул. Только теперь он сообразил, насколько несправедлив был его недавний упрек! На самом-то деле у Танни выдался невероятно трудный день. Сначала она перегрелась на солнце, потом, невзирая ни на что, долго-долго возилась с Аквилиной, оказывая ей помощь, а в довершение всего, оказывается, еще и успокаивала Серен – и хорошо, если без помощи «целебного плача», каждый раз отнимающего у нее уйму сил!

* * *

Увы, Танькины опасения оказались не напрасны. Если богомол и полосатый паук все-таки благополучно пережили заточение, то крылатого певца с оливкового дерева Танька обнаружила неподвижно лежащим на дне баночки.

– Ох... – пробормотала она с досадой, глядя на шесть задранных кверху ножек несчастного создания.

Сидевший за тем же столом Олаф в это время старательно раскладывал на большом бумажном листе какое-то невзрачное колючее растение. После Танькиного горестного возгласа он тотчас же оторвался от работы.

– Что-то случилось? – спросил он с тревогой.

– Угу, – хмуро отозвалась Танька. – Умер.

– Кто? Мантис?

Голос Олафа показался Таньке немного недовольным, но всё же не осуждающим. Однако приободриться ей все равно не удалось.

– Нет, – качнула она головой. – Певец.

– М-м-м... – Олаф задержал на ней взгляд, задумался.

– Пользуйся случаем, – сказал он вдруг. – Рассмотри, зарисуй, пока не выцвела окраска. У нас ведь таких нет.

Немного воодушевившись наконец, Танька осторожно кивнула.

– Понять бы еще, кто это, – задумчиво вымолвил между тем Олаф. – Я, кстати, посмотрел бы у Плиния.

Плиний у Олафа имелся. Не вся «Естественная история», конечно, – так, некоторые выдержки о растениях и животных, собранные в тоненькой книжечке. И все-таки идея Таньке понравилась. Такое приметное существо, как певец, вряд ли могло ускользнуть от любопытных глаз великого римского энциклопедиста.

– Спасибо, – благодарно кивнула она. – Точно! Я только зарисую сначала – а то и правда, мало ли что.

В каюте у Таньки царила тишина. Серен по-прежнему крепко спала: «целебный плач» подействовал на нее в этот раз невероятно быстро и сильно. Зато саму Таньку он зацепил едва-едва, не ввергнув в блаженное беспамятство, а лишь пробудив теплое чувство единения. Но даже сейчас, спустя немало времени, стоило Таньке ненароком бросить взгляд на приоткрытый рот Серен, на ее разрумянившуюся щеку с трогательной ямочкой – и по ее сердцу разлилась прямо-таки материнская нежность.

Бесшумно, старясь не потревожить спящую, Танька вытащила из-под своей кровати дорожный сундучок. Уверенно отыскала в нем полевой дневник, акварельные краски и коробочку с карандашами. Затем, поколебавшись, извлекла из сундучка бутылку спирта и пузатый пузырек с эфиром. Умерщвлять паука и богомола было жалко, но, похоже, это был единственный способ сохранить их для университетской коллекции.

Дел оставалось всего ничего – сложить все эти предметы в сумку и отправиться с нею в кубрик к Олафу. Вот тут-то Таньку и подстерегла неожиданная неприятность.

Сумки на месте не оказалось. Может быть, она зачем-то понадобилась Серен, а может быть, сама Танька ее куда-то переложила, но ее не было ни под кроватью, ни под столом, ни в сундучке. На всякий случай Танька обследовала все укромные места каюты, однако всё оказалось тщетно: поиски так ничем и не увенчались. Наверное, можно было попытаться спросить о сумке у Серен, но будить ее, едва успокоившуюся после приступа отчаянного плача, казалось немыслимым.

Немного подумав, Танька вроде бы нашла выход из положения – и сразу же взялась за дело. Вместо сумки она сложила отобранные вещи в свою широкополую шляпу. Затем, держа ее перед собой, словно поднос в университетской столовой, она направилась к выходу.

Не учла Танька лишь одного. В столовой у нее на пути никогда не встречалось препятствий – ну если не считать зазевавшихся студентов-младшекурсников. Здесь же она немедленно уперлась в собственноручно закрытую дверь. И открыть ее, держа шляпу в руках, разумеется, нечего было и надеяться.

Не придумав ничего лучшего, Танька опустила свою ношу на пол. Затем, широко распахнув дверь, она принялась осторожно выталкивать шляпу ногой в коридор. Мысленно она молила бога лишь об одном: только бы никто не застал ее за таким нелепым занятием!

Увы, не успела она выбраться в коридор вслед за шляпой, как столкнулась нос к носу с Гундульфом.

Великолепная?! – ошарашенно воскликнул он. – Что у вас случилось?

– Да вот... Никак с дверью не справиться, – пряча глаза, ответила Танька.

– Так давайте же я вам помогу! – немедленно воскликнул Гундульф и склонился над злополучной шляпой.

В его голосе не было ни насмешки, ни раболепия – только искренняя забота и не очень умело скрываемое легкое недоумение. Уловив это, Танька сразу же почувствовала себя увереннее.

– Там Серен... – ну, соседка по каюте – спит сейчас. А если хлопну дверью – разбужу ее, – пояснила она на всякий случай.

Гундульф молча кивнул, затем бережно поднял шляпу с пола. Лицо у него сделалось еще более удивленным

– Это мое зоологическое оборудование, – не дожидаясь расспросов, пояснила Танька.

Взгляд Гундульфа стал совсем задумчивым.

– Хотите, великолепная, я вам его отнесу? – спросил он наконец.

Танька, уже совсем было настроившаяся объяснять, что такое зоология и зачем она нужна, даже немного опешила от такого поворота разговора.

– Да, если можно, – все-таки быстро опомнилась она. – Вниз, к Олафу в кубрик.

– Давайте, великолепная, я пойду за вами следом, – откликнулся Гундульф. – Так, наверное, будет удобнее всего.

* * *

Кого Олаф совсем не ожидал увидеть в обществе Танни – так это своего нового приятеля-гота. Еще удивительнее оказалось увидеть в его руках широкополую шляпу, наполненную пузырьками и коробочками.

Шляпу Олаф, разумеется, узнал сразу же: ни у кого, кроме Танни, не было, пожалуй, ничего похожего. А содержимое шляпы и вовсе не оставляло никаких сомнений относительно ее хозяйки.

– У меня сумка куда-то запропастилась, – смущенно пояснила Танни.

– Опять Родри шалит? – брякнул в ответ Олаф, не особо задумавшись.

На мгновение Танни замерла, ее брови недовольно сдвинулись.

– Не думаю, – уверенно заявила она чуть погодя. – Во-первых, ему больше нельзя заявляться в чужие каюты без спроса. Во-вторых, он ведь принес мне клятву.

В ответ Олаф тихо вздохнул. После похода в Порту Кале он заметно улучшил свое мнение о Родри, но все равно не доверял до конца этому странному человеку. Дойди до Олафа слухи, что Родри ни во что не ставит ни клятвы, ни даже танэды, – он, пожалуй, не удивился бы им совершенно.

– Вообще-то он показал себя не таким уж и зловредным, – признал Олаф вслух, старательно убеждая в этом себя самого. – С Аквилиной вот помогал...

Танни сразу же радостно заулыбалась.

– Ну вот, видишь! – подхватила она. – Все-таки он очень старается!

Сделав некоторое усилие над собой, Олаф кивнул. И сразу же попытался переменить тему разговора.

– Ладно, давай-ка работать, – сказал он. И как бы невзначай бросил: – Если что, Плиний – на тумбочке у моей кровати. И там же Диоскорид. Тоже может пригодиться.

* * *

Конечно, с цветными рисунками Гундульф за свою жизнь сталкивался бессчетное число раз. Они встречали его и в виде росписи на стенах домов, и на страницах семейной реликвии – старинной готской Библии, – и еще много где. Но, как ни странно, процесс их создания Гундульфу прежде видеть не доводилось. И вот теперь он неожиданно для себя восполнял это упущение. Как завороженный, Гундульф неотрывно смотрел, как из-под тонкой кисточки, которую держала в левой руке британская альба-принцесса, на ослепительно белом листе знаменитой гленской бумаги всё отчетливее и отчетливее проступало изображение цикады.

По правде говоря, желания принцессы тратить драгоценную бумагу именно на цикаду, да еще и на мертвую, он не понимал совершенно: вокруг ведь было полным-полно куда более заслуживающих внимания вещей! Чего стоил один только британский корабль, на котором они сейчас находились: с непривычными, но невероятно красивыми в своей соразмерности очертаниями, он сразу потряс воображение Гундульфа. Еще можно было бы, пожалуй, запечатлеть в рисунках архитектуру Порту или роскошные виды городских окрестностей, поразившие даже его, прожившего бо́льшую часть жизни в столичном Толеду. Но цикада?! Что примечательного можно найти в этих многочисленных созданиях, добрую половину лета терзающих уши несчастных селян своим нескончаемым звоном?

Самостоятельно найти ответ на этот вопрос Гундульф не смог, а расспрашивать принцессу не решился. Не прояснил ему загадку поначалу и Олаф. Тот и сам всё это время занимался довольно странным делом: сосредоточенно раскладывал какой-то колючий бурьян по бумажным листам. Впрочем, в этом занятии, в отличие от рисования цикады, все-таки ощущался некий смысл: растения вполне могли требоваться для приготовления лекарств и прочих колдовских зелий.

И все-таки заговорить с Олафом Гундульфу оказалось куда легче, чем с альбой: он ведь не был ни принцем, ни вельможей, хотя и очень походил лицом на молодого герцога Таррагонского.

– Слушай, я вот что понять никак не могу, – произнес Гундульф, когда Олаф ненадолго отвлекся от возни с травами. – Ну ладно твои колдовские зелья, но цикаду-то зачем рисовать?

Олаф вдруг оживился, в его глазах сверкнуло озорное любопытство.

– Цикаду? – переспросил он. – Никогда их прежде не видел. А я-то всё голову ломаю, кто бы это мог быть!

Удивленно посмотрев на Олафа, Гундульф пожал плечами. Представить себе страну, где не водились бы цикады, оказалось выше его сил.

А еще через мгновение в их разговор внезапно включилась принцесса.

– Так это цикада и есть? – воодушевленно воскликнула она, оторвавшись от рисунка. – А я-то всегда думала, что они сродни сверчкам!

От неожиданности Гундульф опешил. Их с Олафом разговор был совсем тихим, к тому же от принцессы его отделяло несколько шагов, – а вот поди же ты: услышала!

Принцесса, похоже, и сама растерялась. Щеки у нее стремительно приняли странный густо-лиловый цвет, большие ярко-зеленые глаза скрылись под длинными ресницами.

– Прости, Гундульф, за мою бесцеремонность, – смущенно вымолвила она.

А Олаф вдруг весело улыбнулся:

– Мы в Глентуи вообще-то все бесцеремонные – привыкай! А наша Танни даже шепот за стеной слышит. Сиды – они такие!

После этих его слов принцесса совсем зарделась, а ее странные уши чуть приопустились. Зато Гундульф быстро собрался с духом.

– Да у нас никакой тайны в разговоре и не было, – первым делом поспешил он успокоить принцессу. – Просто я тебе, великолепная, не хотел мешать.

Уши принцессы дрогнули, приподнялись. Затем на ее изящно очерченных губах появилась легкая улыбка.

– Ты и не помешал бы. Может, даже, наоборот, смог бы помочь. Ты ведь житель этих краев, да?

– Не совсем, – признался Гундульф. – Я с востока, из Толеду.

Принцесса ненадолго задержала на нем любопытный взгляд, затем кивнула.

– А Британия отсюда севернее, – произнесла она задумчиво. – Намного. Знаешь, почему-то чем дальше забираешься на север, тем беднее оказывается и растительный мир, и животный... Ой, Гундульф, а ты случайно не знаешь: вот эти существа, богомолы, – чем они питаются?

И принцесса изящным жестом показала на склянку, по дну которой неторопливо расхаживал ядовито-зеленый богомол-недоросток.

– Вроде мух всяких ловят, – пожал Гундульф плечами. Потом на всякий случай добавил: – Сам не видел, врать не буду. Но люди так говорят.

– Богомолов я у нас никогда не встречала, – пояснила принцесса. – И наши преподаватели тоже о них не упоминали.

– Дозволь спросить, великолепная, – решился вдруг Гундульф. – А зачем тебе вообще вся эта живность – ну, пауки там, букашки разные? Они что, для зелий годятся?

– Для зелий?.. – задумчиво переспросила принцесса. – Ну, иногда – и для них тоже. Шпанские мушки, например: от чего только ими не лечат!

– Испанские мушки? – недоумевающе переспросил Гундульф.

– Ой, – тут же всплеснула руками принцесса. – Кантарисы, конечно же! Это на самом деле никакие не мушки, а жуки – такие зеленые, блестящие, и их кровь вызывает у людей волдыри на коже¹.

Теперь настало время покраснеть и Гундульфу. Сам он с жуками-кантарисами дела никогда не имел, даже вроде бы ни разу их не видывал – ну или об этом не догадывался. Однако о некоторых их свойствах был немало наслышан от толедских приятелей – особенно от тех, кто были постарше. И именно поэтому Гундульф был совершенно не готов обсуждать с юной, благовоспитанной и, что греха таить, довольно хорошенькой, несмотря на звериные уши, девушкой получаемые из кантарисов знахарские снадобья, из которых самыми невинными были приворотные зелья.

– Но ведь ты же, великолепная, не варишь таких зелий? – только и смог он сказать.

– Нет, конечно, – улыбнулась принцесса в ответ. – Мы с Олафом ведь вообще прежде всего естествоиспытатели, а уж потом врачи.

«Да зачем вообще дочери императрицы учиться – хоть на лекаря, хоть на этого самого естествоиспытателя?» – едва не вырвалось у Гундульфа. Впрочем, ответ он нашел и сам. Ни принцам, ни принцессам, ни простым подданным визиготского короля хорошее образование никогда не мешало. Ну а что оно не всегда и помогало – так это уже был совсем другой вопрос.

Видимо, принцесса поняла его молчание по-своему.

– Естествоиспытатели – это знатоки природы, люди, которые разгадывают ее загадки, – принялась объяснять она.

– Вроде друидов, что ли? – неловко попытался пошутить Гундульф. Об этих не то жрецах, не то мудрецах, поклонявшихся деревьям и травам, он кое-что знал – в основном из «Записок о Галльской войне» Гая Юлия Цезаря.

– Можно сказать и так, – неожиданно согласилась принцесса. – В каком-то смысле. Вообще-то мы, камбрийцы, – христиане.

Снова пришлось Гундульфу задуматься. О британском христианстве он знал немного, хотя в Толеду в последнее время только о нем и говорили. Однако Гундульф в латинские церкви старался не заходить, так что звучавших там проповедей не слышал. И все-таки альбы-христиане казались ему чем-то совсем невообразимым.

– Отец хотел, чтобы я пошла на медицинский факультет, – после недолгого молчания продолжила принцесса, – да только я заупрямилась. У него же все предки врачи – со времен Нерона уж точно.

– Альбы служили врачами у Нерона? – удивленно переспросил Гундульф.

– Нет-нет, – торопливо и даже как-то испуганно воскликнула принцесса. – Я ведь, как ты говоришь, альба только по матери. Ты разве не знал?

Гундульф виновато покачал головой.

– Я вообще мало что знаю и о Британии, и о народе альбов, – признался он.

– Ну вот, теперь ты знаешь о нас чуть больше, – откликнулась принцесса. – И да, предупрежу на всякий случай. Когда ты разговариваешь со мною или Олафом и больше никого нет рядом, ты можешь смело называть нас с мамой альбами, альвами, эльфами – в этом нет ничего зазорного, я даже горжусь такой родней. Но бритты и гаэлы, бывает, страшно обижаются, когда слышат подобное. Для них мы сиды, народ Пресветлой Праматери Дану – бритты произносят ее имя как Дон.

– Так ваш корабль назван... – догадался Гундульф.

В ответ принцесса широко улыбнулась, сверкнув крупноватыми острыми клычками.

– И в честь нее тоже, – загадочно ответила она.

Гундульф кивнул в ответ – хотя так до конца ее ответа и не понял. Впрочем, ему и без того было над чем поломать голову. Умела же принцесса удивлять: одна только Пресветлая Дану чего стоила!

Ни о какой праматери альбов Гундульф прежде и не слыхивал. Впрочем, о предыстории этого народа он вообще знал очень мало. Готы уже несколько веков как исповедовали христианство, так что успели основательно позабыть даже имена своих древних богов, не говоря уже об их подвигах и прочих деяниях. Тем более это относилось к альбам, двайргсам и прочим жителям иных миров. Зато, получалось, сиды Британии, сделавшись христианами, альбов прежних времен не забыли. Впрочем, куда же сидам было деваться, если те приходились им кровной родней, а может, и прямыми предками!

А тем временем принцесса вновь взялась за рисование. Гундульф с интересом наблюдал, как она сначала смешала краски на белой глиняной пластинке, а потом принялась уверенными штрихами переносить на бумагу крыло цикады, старательно прорисовывая все жилки. Кисть принцесса держала опять левой рукой – и это несколько смущало. Отношение к левшам в окружении Гундульфа было весьма настороженным. От таких людей исподволь всегда ожидали разного рода дурных поступков – от бесцельной лжи до коварного предательства.

По правде говоря, знакомых левшей у Гундульфа до сих пор было раз-два и обчелся. И ни одного из них нельзя было упрекнуть ни в чем подобном. Единственно с чем Гундульф согласился бы без колебаний, так это что не приведи господь столкнуться в бою с умелым леворуким воином! В поединках с такими противниками часто подводили давно отработанные приемы фехтования – в этом Гундульф несколько раз убеждался на собственном опыте.

Впрочем, уж с принцессой-то сражаться он не собирался точно. Да и никакого коварства от нее тоже не ожидал.

Между тем принцесса отложила в сторону законченный рисунок. После этого, отставив в сторону кружку с кисточками, она придвинула к себе хорошо знакомую Гундульфу широкополую шляпу. Из шляпы принцесса извлекла прозрачный пузырек, наполовину заполненный водой – во всяком случае, Гундульфу при виде плескавшейся в сосуде прозрачной бесцветной жидкости ничего другого в голову не пришло. Затем она с явным усилием извлекла из пузырька пробку. Сразу же запахло хмельным запахом перегнанного вина.

Печально вздохнув, принцесса опустила в пузырек цикаду. «Зелье настаивает, – разочарованно подумал Гундульф. – Выходит, она все-таки ведьма, что бы там о себе ни говорила».

Тем временем принцесса немного повертела пузырек в руках и затем поставила его на стол рядом со шляпой.

– Послушай, ты, случайно, не знаешь, как называлась та оливковая роща? – спросила она вдруг.

Гундульф знал – именно что случайно, со слов всё того же Пелагиу.

– Та, где вы прятались от солнца? – на всякий случай уточнил он.

Принцесса кивнула.

– Местные называют ее Бенедиктовой, – сообщил Гундульф и хмуро добавил: – Почему – не знаю.

– Ага, спасибо, – безмятежно улыбнулась принцесса. – Значит, так и запишу!

Пару раз чиркнув лезвием ножа по еще одному листу белой бумаги, она ловко отделила от него маленький лоскуток. Затем в ее руке – опять левой – откуда-то появилась деревянная палочка с заостренным кончиком. Вооружившись ею, принцесса принялась старательно вырисовывать на лоскутке ровные округлые буковки.

– Это чтобы не забылось, откуда происходит этот экземпляр... эта цикада, – пояснила она, закончив писать.

– А что это будет за зелье? – не утерпел все-таки Гундульф.

– Зелье? – удивленно переспросила принцесса: – Какое такое зелье?.. Нет-нет, что ты: я ничего варить не собираюсь! Просто хочу сохранить цикаду для музея.

И с этими словами она бережно опустила исписанный лоскуток бумаги в тот же самый пузырек.

Гундульф добросовестно покивал, хотя объяснение принцессы понял плохо. Слово «музей» казалось ему смутно знакомым: вроде бы оно имело какое-то отношение к Египту. Но что оно означало? Ответа не было.

– Я, кстати, тоже собирал тра́вы не для зелий, а для музея, – объявил вдруг Олаф. – Так что скоро наши студенты увидят у себя в Британии испанские² растения.

Тут-то Гундульф и сообразил наконец, что такое музей. Конечно же, это было собрание всяческих редкостей, предназначенное для учебных нужд!

Удовлетворившись такой догадкой, Гундульф решил обойтись без дальнейших расспросов.

– А я-то уж испугался, что вы Христу жертвы прино́сите – ну как армяне... – хохотнул он не очень искренне.

Вообще-то на религиозные темы Гундульф обычно шутить избегал. И дело было вовсе не в какой-то особой его богобоязненности: всё объяснялось куда проще. Даже простое знание молитв на готском языке могло запросто выдать в нем приверженца учения Ария – веры, запрещенной в королевстве уже добрую сотню лет. А тут вдруг словно какой-то бес дернул его за язык!

И конечно, шутка оказалась не особо удачной.

– Что еще за жертвы Христу? – вдруг напрягся Олаф. – Армяне ничего подобного не делают! У них, конечно, есть обычай раздавать еду бедным во славу Божию – что правда, то правда. Но это никакое не жертвоприношение!

– Что ж, в таком случае слава Отцу через Сына во Святом Духе, – тихо пробормотал Гундульф. Сейчас он, в общем-то, желал лишь одного: поскорее переменить тему разговора, а то и вовсе его закончить – во избежание новых недоразумений.

И конечно же, недоразумение не преминуло вновь случиться, едва лишь он успел договорить.

Сначала в него вперил недоуменный взгляд Олаф. Затем удивленно обернулась принцесса. А в довершение всего за спиной у Гундульфа неожиданно послышался веселый, добродушный голос корабельного врача:

– Что-что вы сказали, молодой человек?

Вообще-то врач Гундульфу с самого начала понравился: был он явно и знающим, и добрым, и весьма неглупым. А уж как решительно он взялся оказывать помощь несчастной Акилине! Однако сейчас поведение врача сильно настораживало. Особенно подозрительно выглядел его непонятный интерес к только что произнесенным Гундульфом словам старинной молитвы. А ведь Гундульф прочитал их не на понятной всем латыни, а на самом что ни на есть настоящем готском языке!

– Я просто порадовался за армян, – ответил он, напряженно улыбнувшись.

– А я впервые услышал готскую речь из уст человека, для которого она родная, – врач тоже улыбнулся – совсем иначе, чем Гундульф: широко, искренне. – Да еще и какие слова!

Гундульф хмуро кивнул в ответ. В словах врача ему по-прежнему чудился подвох.

– Эх, как же вы привыкли всё время ждать опасностей, – вздохнул врач. – А я вот радуюсь сейчас не за далеких армян, а за только что проснувшуюся прямо над нашими головами домникеллу Аквилину... Кстати, молодые люди, а вы знаете, кто к ней уже прибежал знакомиться?

Олаф и принцесса загадочно переглянулись. Затем Олаф весело ухмыльнулся. А принцесса удивленно приоткрыла рот.

– Неужели Серен?! – ахнула она. – Да она ведь только что спала как младенец!

В ответ врач весело рассмеялся:

– Да она и сейчас как младенец: прибежала счастливая и беззаботная. Мне даже пришлось немного умерить ее пыл.

А Гундульф смотрел на своих новых приятелей-британцев, и в душе его тлела зависть – вроде бы совсем не злая, но мучительная. Однако не завидовать им было просто невозможно! Пожилой врач, молоденькая дочь императрицы, ее сверстник, сын корабельного мастера, – все трое вели себя так, словно были старинными друзьями, съевшими вместе не один пуд соли. В разговорах они не утруждали себя лишними церемониями, однако друг друга этим совершенно не обижали и вообще понимали друг друга с полуслова. А еще они невероятно много знали – несмотря на то, что подчас не имели представления о, казалось бы, всем известных и привычных вещах. И как одно совмещалось с другим, Гундульф решительно не понимал.

* * *

Сложив передние ножки, богомол замер на дне баночки. Сквозь мутноватое стекло Танька не очень отчетливо различала мелкие детали, но общий контур его тела угадывался вполне определенно. И всем своим видом – полной неподвижностью, молитвенной позой – богомол, казалось, выражал полную покорность судьбе.

Между тем ничего хорошего его явно не ожидало. Всё, что Танька могла ему предложить, – это была смерть: очень быстрая в баночке со спиртом, чуть более медленная, но зато легкая в морилке с эфиром – ну или долгое, мучительное угасание от голода. Не в первый уже раз ей пришла в голову поистине крамольная для натуралиста мысль: ну почему, изучая живую природу, непременно приходится убивать?

– А с девочкой там кто-нибудь остался? – прервал ее размышления встревоженный голос Олафа.

– Да, разумеется, – кивнул в ответ мэтр Кай. – Госпожа Зои. Сама вызвалась. Я не возражал.

Танька тоже кивнула. Уж на леди Эмлин полагаться можно было едва ли не во всем! В общем, за Аквилину она теперь была спокойна. А вот за Серен... Странное, нехорошее чувство тревоги вдруг шевельнулось в ее душе.

– Хорошо бы мне на Серен глянуть – обеспокоенно промолвила она. – Как-то она там? Только мне еще надо с пауком разобраться и с богомолом... ну то есть с мантисом.

– Давай я сам их зафиксирую, – отозвался Олаф, бережно укладывая очередное растение на лист бумаги. – Но вообще-то ты привыкай!

* * *

После ухода принцессы Гундульф пробыл в комнате Олафа совсем недолго. Едва за принцессой затворилась дверь, как врач поднялся со стула. Осторожно, словно боясь помешать погруженному в свои травы Олафу, он направился к выходу.

Возле двери врач обернулся и пристально посмотрел на Гундульфа. А затем молча поманил его рукой.

Кивнув, Гундульф последовал за ним. А оказавшись в коридоре, первым делом спросил:

– Что-то неладное с Акилиной?

Улыбнувшись, врач покачал головой.

– Нет-нет, пока всё хорошо.

– Тогда зачем ты меня позвал? – нахмурился Гундульф. Почти совсем было развеявшееся недоверие к врачу вспыхнуло в нем с новой силой.

Улыбка на губах врача тотчас же погасла.

– Просто в твоих словах меня кое-что заинтересовало, – ответил он. – Ну а если совсем честно, то хочу понять, что́ ждет наших девочек в Африке и Египте. И, может быть, принять кое-какие меры, чтобы уберечь их от неприятностей. Ну и не хочу тревожить Олафа раньше времени.

Услышанному Гундульф изрядно удивился. А в ответ сдержанно произнес:

– Уберечь от неприятностей – дело, конечно, достойное. Но при чем тут мои слова, почтеннейший лекарь?

Врач снова пристально посмотрел ему в глаза. Затем с явным усилием изобразил на лице подобие улыбки.

– Сейчас всё объясню, – кивнул он. – Смотри, почтенный Гундульф. Ты произнес тринитарную формулу, как это было принято у последователей епископа Ария. Знаешь об обычае матаха у армян, хотя и не совсем верно его понимаешь. Наконец, живешь не так уж далеко от африканского побережья – по нашим британским меркам, конечно. Так кого же мне еще расспрашивать о новостях веры и церкви на юге Римского мира?

– Я не священник и не богослов, – сухо ответил Гундульф. – К тому же магометане, главные враги христиан, насколько мне известно, уже несколько лет как выбиты из Египта и убрались к себе в Аравию.

– Так ведь там, говорят, и без магометан полно странных религий и течений, – вновь сделавшись серьезным, ответил врач. – И меня очень насторожил рассказ Лиаха, одного из наших моряков, – он как раз сегодня побывал у вас в городе и успел наслушаться разного. Так вот, не знаешь ли ты, кто такие пророчица Саджах и ее последователи, будто бы молящиеся какому-то небесному колесу?

– Какая-то безумная старуха, – пожал плечами Гундульф. – Вроде бы по молодости она была христианкой, потом выскочила замуж за аравийского самозваного пророка...

– За Магомета? – удивленно перебил врач.

– Нет, за какого-то другого – в ту пору, говорят, их было много, – хмыкнул Гундульф. – Магометанкой она заделалась уже потом. А еще позже – ну когда на небе как раз то самое колесо и появилось...

– То есть колесо – это правда? – снова перебил врач.

– Сам я его не видел, – признался Гундульф. – Ну так я нигде и не бывал южнее Карфагена – да и то не африканского, а нашего, испанского. Но слышал много раз. Говорят, на дальнем юге оно чуть ли не в четверть неба³.

– А его поклонники – тоже правда? – голос врача сделался очень обеспокоенным, даже тревожным.

Гундульф ненадолго задумался.

– Не знаю, – ответил он наконец. – Знаю, что Саджах говорила о колесе, что это будто бы воплотилось наяву видение кого-то из древних пророков...

– Хм, Иезекииля, что ли? – пробормотал себе под нос врач.

– Точно, – подтвердил Гундульф. – Иезекииля. В общем, ходит якобы уже вовсю по Земле антихрист, а вскорости и настоящий Спаситель явится. Так что вот-вот, глядишь, и конец света грянет!

Сказав это, Гундульф недоверчиво хмыкнул, затем перевел дух и наконец договорил:

– А вот много ли за старой Саджах пошло людей – чего не знаю, того не знаю. В Испании я таких не встречал. У нас этого колеса, слава богу, не видно.

И он набожно перекрестился – по давно сложившейся привычке, на римский манер, благо у приверженцев старой готской веры такое не порицалось.

* * *

А совсем недалеко от Гундульфа и мэтра Кая – всего-то шагах в десяти, за ближайшим поворотом коридора, – навострив уши, стояла растерянная, ошарашенная Танька.

_______________________________

1Шпанская мушка (современное научное название – Lytta vesicatoria) – ядовитый жук из семейства нарывников (Meloidae), по меньшей мере с античных времен использовавшийся в медицине. Снадобья, приготовлявшиеся из шпанских мушек, считались, помимо всего прочего, сильными афродизиаками.

2Упоминая Испанию, Олаф имел в виду римскую провинцию, некогда занимавшую весь Пиренейский полуостров, включая также и территорию нынешней Португалии.

3Читателю, незнакомому с трилогией В. Э. Коваленко («Кембрийский период», «Камбрия – навсегда!», «Камбрийская сноровка») или с первой книгой моего «Камбрийского апокрифа» («Этайн, дочь Хранительницы»), я поясню, что действие происходит не на нашей Земле, а на планете-копии, воссозданной Сущностями по состоянию на момент середины VII века. Создавая копию Земли, Сущности не стали, однако, подгонять под наши реалии вид звездного неба в Южном полушарии, и там оказалась видна большая спиральная галактика (наш Млечный путь). Поскольку жители планеты-копии получили память своих прототипов с нашей Земли, в первую же ночь после «воскрешения» они столкнулись в Южном полушарии с полным несоответствием картины звездного неба привычной. Совершенно закономерно всё это породило у народов южных стран немало мифов и легенд.