Глава 22. Сближения неожиданные и долгожданные

Всю недолгую дорогу до любимых Танькиных перил леди Эмлин явно пребывала в раздумьях, в ее взгляде чудился какой-то невысказанный вопрос.

– Можно сначала я́ вас спрошу, госпожа Зои? – первым делом вымолвила Танька, едва они укрылись от солнца в тени паруса.

Леди Эмлин загадочно посмотрела на нее, на губах у нее мелькнула легкая улыбка.

– Вы хорошо выучиваете уроки, великолепная, – откликнулась она. – Вообще-то нас здесь вряд ли услышат, но так и в самом деле... – спохватившись, она оборвала фразу и поспешно проговорила: – Спрашивайте, конечно же!

– Как вы думаете, госпожа Зои... – внезапно оробев, с усилием произнесла Танька. – Может ли быть так, что кальмары – ну, такие, как мы их знаем, – тоже придуманы Сущностями?

На лице леди Эмлин мелькнуло недоумение, затем ее взгляд сделался задумчивым.

– А какая разница? – ответила она немного погодя.

Теперь настало время удивляться уже Таньке.

– Как это – какая разница? – недоуменно переспросила она.

– Да так, – леди Эмлин пожала плечами. – Вы ведь – то есть, я хотела сказать, естествоиспытатели – и так, и так рано или поздно узна́ете о них самое главное: как они устроены и как живут. Разве этого мало?

– Конечно, мало! – горячо возразила Танька. – Надо же еще понять, от кого они произошли, кому родня!

– Но, великолепная, – леди Эмлин развела руками. – Вы же сами понимаете: здесь никто ни от кого не происходил – ну, кроме тех, кто родился... уже потом.

И она грустно улыбнулась.

А Танька потрясенно замерла. Внезапно ей пришло на ум: а что если леди Эмлин не просто не помнит своих родителей? Вдруг их вообще никогда не было на свете?! В Танькином воображении немедленно нарисовалась жутковатая картина: крошечная, только-только научившаяся ходить девчушка одиноко стоит на крошечном островке посреди болота – а рядом с ней нет вообще никого, лишь кое-где торчат из трясины поросшие зеленовато-бурым вереском бугры да трещиноватые каменные глыбы...

Чуть погодя, правда, эту догадку Танька отбросила: исход последних язычников из болотной «аннонской» общины случился уже на маминой памяти, а значит, леди Эмлин все-таки успела пожить вместе со взрослыми. Но представившаяся ей картина никак не уходила из ее воображения, не давала покоя.

– Позвольте теперь и мне задать вам вопрос, великолепная? – тихо промолвила леди Эмлин.

– Да-да, конечно... – с трудом отрешившись от наваждения, отозвалась Танька.

В ответ леди Эмлин слегка поклонилась.

– Если вы сочтете этот вопрос неуместным, – продолжила она, – скажите об этом прямо и считайте, что я вам его не задавала.

– Хорошо, – кивнув, твердо произнесла Танька и, чуть подумав, добавила: – Обещаю!

– Благодарю вас, великолепная... – леди Эмлин тоже кивнула. – Тогда вот мой вопрос. Скажите, те, кто создал всё это, – она обвела рукой палубу, затем показала куда-то в море, – они прислушиваются к просьбам людей?

Оторопев, Танька замерла. От леди Эмлин она ожидала какого угодно вопроса, но все-таки не о Сущностях. Отступивший было ужас обрушился на нее с новой силой.

– Я всего лишь хочу понять, как относиться к тому, что проповедует так называемая пророчица Саджах, – продолжила между тем леди Эмлин. – как к еще одной бесплодной ереси или...

Внезапно замолчав, она с тревогой посмотрела на Таньку.

– Вам нехорошо, великолепная?

Преодолев себя, Танька мотнула головой.

– Я просто перетрусила, – через силу улыбнулась она. – Пустяки.

Леди Эмлин с сомнением посмотрела на нее, но промолчала. А Танька, с трудом ворочая плохо повинующимся языком, пробормотала:

– Мама говорила... Сущности обещали... больше ни во что не вмешиваться...

Лицо леди Эмлин сделалось еще более обеспокоенным.

– Великолепная, обопритесь на меня, – торопливо произнесла она и сделала шаг к Таньке. – Давайте я отведу вас в каюту. И спасибо вам большое!

* * *

– Давайте я схожу за мэтром Каем, великолепная!

«Голос гречанки. Что она у нас делает?»

– Нет-нет, леди... У меня просто подкосились ноги... Знаете, у людей так иногда бывает, когда они смотрят в пропасть...

«А это Танни. Тоже непонятно. Она же вроде оставалась возле кальмара?»

Серен вслушивалась в доносившиеся из-за двери голоса и всё больше недоумевала. После приключившейся в коридоре стычки она стала побаиваться гречанки. В компании «инженерных девушек» все-таки как-то справлялась с собой, а чтобы оказаться с нею наедине – такое не могла себе даже представить. А Танни, как выяснилось, совершенно не боялась грозной госпожи Зои! Более того, судя по их разговору, Танни и госпожа Зои были знакомы друг с другом куда лучше, чем это до сих пор казалось Серен. Вон как они из-за лекаря заспорили – ну прямо словно мать и дочка!

Сама Серен как раз и явилась от корабельного врача – вернее, из неудачного похода к нему. Вопреки всем ожиданиям, мэтра Кая на месте не оказалось – во всяком случае, дверь лазарета была наглухо закрыта.

Разумеется, первым же делом Серен в эту дверь громко постучалась. Изнутри, однако, никто не отозвался. Немного потоптавшись в коридоре, она постучалась снова. Ответом вновь оказалась тишина. Выждав еще чуточку, Серен подергала ручку. Дверь не поддалась, даже не шелохнулась. Серен с досадой фыркнула: вся ее надежда раздобыть Олафу спирт рушилась на глазах. Подумав, она еще пару раз дернула дверную ручку и наконец пошагала прочь.

Раздосадована Серен была не на шутку: с некоторых пор она старалась исполнять все свои обещания, даже если об этом никто не просил. Была у ее страданий и еще одна причина – самая сокровенная. Снова ей не удалось повидаться с благородной Домитией Аквилиной! А ведь еще несколько дней – и «Дон», пожалуй, доплывет до Карфагена. Ну и кто тогда научит Серен настоящим римским манерам?

В расстроенных чувствах Серен долго бродила по корабельным коридорам, не находя себе места. Неисполненное обещание Олафу, несостоявшееся знакомство с Аквилиной, наконец, снова куда-то запропастившийся, никак не попадающийся на глаза Родри – всё это тяжким грузом навалилось на нее, норовя обернуться жгучей обидой.

И все-таки волю слезам Серен на этот раз не дала. Наоборот, заставила себя собраться. Раз весь мир ополчился против нее – что ж, она примет этот вызов! Подумаешь, мэтра Кая нет на месте – как будто на нем на одном свет клином сошелся! Можно ведь выпросить спирт, например, у Танни: уж она-то наверняка запаслась им для своих зоологических нужд. А откажет Танни вряд ли: она добрая душа, даром что сида! Аквилина не хочет открывать ей дверь? Тоже ничего страшного! На то, чтобы застать упрямую римлянку врасплох, времени еще хватит. Ну а Родри – как же он пожалеет о своем равнодушии, когда увидит Серен стоящей перед алтарем рядом с каким-нибудь знатным римским вельможей! Картины одна другой ярче рисовались у Серен в воображении, распаляя его всё сильнее и сильнее.

Так что к двери своей каюты она подошла, имея в голове не то чтобы четкий план действий, но все-таки некоторые вполне определенные намерения. Однако встреча с гречанкой застала ее врасплох и выбила из колеи.

Пару мгновений Серен стояла перед дверью и прямо-таки разрывалась между двумя равно страстными желаниями: послушать дальше, о чем беседуют Танни и госпожа Зои, и как можно быстрее убраться прочь от каюты – пока грозная гречанка не выглянула в коридор. Очень скоро, впрочем, второе из них пересилило: стоило только Серен вспомнить об остром сидовском слухе, и ноги сами стремительно понесли ее по коридору в сторону трапа.

Серен уже ухватилась за поручень, когда внизу тяжело застучала паровая машина. Звук этот был ей уже хорошо знаком, даже привычен. Так что задержалась Серен лишь на миг. Но стоило ей поставить ногу на ступеньку, как где-то далеко позади раздался чуть приглушенный, однако все равно пронзительный крик. От неожиданности Серен едва не потеряла равновесие, но ногах все-таки устояла. Испуганно обернувшись, она сделала шаг назад. Тут же с громким хлопком настежь распахнулась дверь лазарета, и оттуда вылетела Домития Аквилина – в больничном халате, с рукой на перевязи – и сломя голову бросилась прямиком к Серен. В полумраке коридора ее лицо казалось белым как мел.

– Домина Монтовия, домина Монтовия!

Пробежав по коридору с десяток шагов, Аквилина внезапно остановилась и, тяжело дыша, прислонилась здоровой рукой к переборке.

– Домина Монтовия... – жалобно пролепетала она, едва переведя дух.

Снова хлопнула дверь – теперь уже каюты Серен. Сразу две фигуры – темная госпожи Зои и светлая Танни – метнулись к Аквилине. И тогда Серен тоже сорвалась с места.

* * *

Барах О’Гнив творил. Творил самозабвенно и увлеченно, почти отринув мысли о висевшем над ним дамокловом мече пожизненного запрета – и всё-таки добросовестно следуя совету не по годам мудрой девы холмов. Окрыленный словами молодой ши, сейчас он беспощадно ломал многовековые устои стихосложения. Рождавшиеся у Бараха строки поначалу его даже пугали: лишенные рифмы, они, казалось, так же мало походили на стихи его великих земляков-уладов – воинственного Амергина Мак-Экета и слепого Эохайда Мак-Форхеллы, – как бусы, незамысловато сделанные ребенком из желудей и рябиновых ягод, мало походят на творение искусного ювелира. И все-таки Барах не сдавался. Уподобляя себя всё тому же ребенку, нанизывающему собранные в ближайшем лесу плодики на нитку, он старательно подбирал твердые блестящие желуди мыслей к ярким и терпким ягодам образов и перемежал одни другими, создавая необычный, доселе никем не слыханный узор слов. Следуя хотя бы в чем-то старинным бардовским обычаям, Барах не записывал этих строк, а сразу же крепко-накрепко запоминал их – благо унаследованная от отца-поэта, да еще и укрепленная школьными упражнениями память его никогда не подводила.

Начав складывать стихотворение еще во время вахты, Барах и тему для него выбрал под стать своему нынешнему занятию. По-прежнему следуя совету ши, он решил первым делом воспеть свой корабль, свою «Дон», прекрасную, могучую и величественную, как древняя, но вечно юная Дану, прародительница волшебного холмового народа. Такой выбор определенно не противоречил гейсу Бараха: ведь «Дон» была не самой богиней, а лишь кораблем, носившим ее имя, – правда, кораблем почти что живым, обладавшим своим нравом, своими привычками и даже самым настоящим сердцем – паровой машиной. А уж слова ши о том, что стихи о машинах должны понравиться самой Немайн, и вовсе вдохновляли его на создание чего-то поистине небывалого.

Сменившись с вахты, Барах не сразу спустился в кубрик, а по уже сложившейся привычке сначала устроился отдохнуть на юте. Прежде в таких случаях он напевал уладские песенки – так, как он помнил их с детства, не меняя ни слова. Но теперь, после разговора с ши, всё стало совсем иначе. Прикрыв глаза, чтобы не отвлекаться на происходящее вокруг, Барах сидел на бухте каната и тихо бубнил: «Во́лны в белых шапках... в снежных шапках... В снежных шапках во́лны...» Поначалу слова упирались, ни в какую не желали складываться в строки. Мешало Бараху чувство, должно быть, неведомое прежде ни одному барду на Эйре и Придайне, – страх ненароком сложить рифму. Кли Кормак объявил ведь ему не просто запрет на исполнение собственных стихов: Бараху было теперь непозволительно рифмовать строки даже мысленно. А он, Барах О’Гнив, сын великого барда Рори О’Гнива, во время Нортумбрийской войны воспевавшего подвиги гаэльских смельчаков прямо на поле боя, сам не боявшийся ни глубины моря, ни высоты мачт, терял самообладание от одной только мысли о гибели из-за нарушенного гейса! В его представлении подобная смерть была не только телесной: она ввергала душу несчастного во власть могучей древней силы, безликой, равнодушной к мольбам о пощаде и не раз повергавшей в прах и прославленных героев, и даже богов былых времен. Барах не ведал, как эта беспощадная сила, подобная Року древних греков, распоряжалась попавшими в ее власть душами, но в одном не сомневался: надежды на христианское спасение такой удел уже не оставлял.

От мучительного поиска «безопасного» слова для окончания очередной строки его отвлекло весьма неприятное ощущение – не на душе́, а вполне себе на теле. Что-то мокрое растеклось у Бараха по рукаву, пропитало ткань, добралось до кожи. А затем сверху донесся издевательский смех морской чайки. Вскинувшись, Барах увидел зловредную птицу прямо над головой: она кружила над «Дон», будто наслаждаясь только что проделанной каверзой.

Выругавшись, Барах вскочил на ноги. Погрозил чайке кулаком. Та, словно устыдившись, тотчас же прекратила кружить над кораблем и полетела прочь, в сторону невидимого с палубы, но, судя по всему, не такого уж и далекого берега. С чувством бессильной досады Барах проводил ее взглядом и, даже не удосужившись вытереть злополучный рукав, уныло плюхнулся обратно на канат. От поэтического настроения, и без того омраченного неожиданными трудностями, у него не осталось и следа. Помянув недобрыми словами и птиц, и исконного врага человечества, он скинул на колени куртку, затем с отвращением посмотрел на сероватое в темных разводах пятно птичьего помета...

И оторопел.

На белесом фоне отчетливо проступала черная буква b – первая в слове «бард»!

Осмыслял увиденное Барах недолго. Конечно, было немного странно, что сила, пославшая ему знак, избрала римскую букву, а не исконный ирландский огам, некогда изобретенный самим медоустым Огмой, покровителем бардов и филидов. Но, с другой стороны, древние боги одни за другим признавали над собой власть Христа, да и сам Барах тоже числил себя христианином. А буквы, которыми писались священные тексты христиан, как известно, были именно римскими. Сообразив это, Барах не просто успокоился, но возликовал: всё стало на свои места! И тогда вдохновение вспыхнуло в его груди с новой силой.

А потом родилось стихотворение – странное, непривычное, удивившее самого Бараха, выросшего на поэмах великих бардов прошлого и на стихах собственного отца.

Носит приветы При́дайну

От изумрудного Э́рина

Шквалистый ветер с запада,

Мимоходом волнуя море.

Серые волны украсились

Пышными снежными шапками,

Носятся волчьей стаею

Посреди свинцового поля.

Реют средь туч буревестники,

Куррахи прячутся в гаванях,

Но нипочем волны грозные

Милой «Дон» моей белокрылой!

Тихо бормоча себе под нос гаэльские слова, Барах трижды повторил стихотворение от начала до конца. Затем он поднялся на ноги и направился к фальшборту. Подойдя к нему, Барах первым делом послюнявил палец и поднял его вверх, пытаясь уловить направление ветра. Вскоре, однако, он хмыкнул и с досадой покачал головой. Затем, облокотившись на фальшборт, Барах обвел взглядом море до самого горизонта – и усмехнулся, поразившись неожиданной силе своего воображения. Наяву не было ни шквального западного ветра, ни беснующихся водяных валов. Наоборот, волны превратились в мелкую, едва приметную рябь, а ветер переменил направление на южное и почти стих. Если стихотворение не обрело вдруг силу заклинания, на море вот-вот должен был установиться полный штиль.

От размышлений Бараха отвлек хорошо знакомый скрипучий голос старшего офицера:

– Эй, парень, почему без дела шляешься?!

Барах напрягся. Как и все матросы «Дон», сэра Эвина он не любил и по возможности старался не попадаться тому на глаза. А когда такая неприятность все-таки приключалась – всегда покорно сносил бесконечные нудные придирки, уповая только на везение да на помощь святого Патрика.

Но теперь, после разговора с леди Этайн и последовавшего за ним странноватого, но все-таки несомненно благоприятного знака с небес, для Бараха всё переменилось. Отныне он был не просто марсовый матрос, а сын прославленного барда и сам тоже бард, отмеченный могучими, волшебными силами!

И Барах без колебаний занял оборону.

– Я только что с вахты, сэр, – твердо заявил он.

На миг сэр Эвин опешил. Затем недовольно скривился – словно кислую клюкву раскусил. И наконец, после недолгой паузы, спросил:

– Какого дьявола у тебя рукав в дерьме?

– Птица, сэр, – почтительным тоном произнес Барах и пристально посмотрел сэру Эвину в глаза. «Волшебная», – добавил он про себя, однако вслух все-таки не произнес.

– Сам вижу, – неуверенно буркнул сэр Эвин. Взгляд у него вдруг сделался растерянно-задумчивым: видимо, до сих пор никто из матросов не осмеливался говорить с ним вот так: сразу и вежливо, ни на капельку не отступая от морского устава, и в то же время до наглости смело.

А Барах, уловив неуверенность в глазах начальника, сразу понял: пора! И перешел в быстрое наступление. А может быть, наоборот, в быструю, хорошо просчитанную ретираду: тут уж как на это посмотреть!

– Выстирать? – не давая сэру Эвину опомниться, выкрикнул он. – Так я это живо, сэр! Сейчас только за линьком сбегаю!

Видимо, всё еще пребывая в растерянности, сэр Эвин покладисто кивнул. И тогда Барах опрометью кинулся к трапу. А захлопнув за собой дверь, направился вовсе не к себе в кубрик за веревкой, а прямиком к каюте леди Этайн. Только что сочиненное стихотворение по-прежнему не давало ему покоя, сразу и радовало, и смущало своей непривычностью. Ну и кому, как не славной ши, Барах решился бы сейчас доверить свои сомнения?

До каюты, впрочем, идти ему не пришлось: леди ши отыскалась в коридоре. Была она, правда, очень занята: вела бурный разговор с незнакомой чернявой девчонкой – по крайней мере среди ведьмочек Барах такую не припомнил. А вот стоявших рядом с ши пухленькую девицу с ямочками на щеках и хмурую женщину в темном глухом платье он узнал сразу – благо видывал обеих каждый день.

Будь леди ши сейчас одна – пожалуй, Барах решился бы к ней подойти. Даже разговаривай она с этой смуглой девушкой наедине – он, возможно, осмелился бы подать ей знак, чтобы привлечь к себе внимание. Но вот ни с плаксивой ведьмочкой, ни с суровой гречанкой иметь дел он не хотел определенно – хотя и по совершенно разным причинам.

Но и сил уйти восвояси Барах в себе не нашел. Слишком уж много значило для него это стихотворение и слишком большие сомнения вызывало. Так что оставалось лишь одно – ждать. И Барах затаился, прислонившись к переборке.

Но одного не учел – не по-человечески тонкого слуха ши. Стоило ему ненароком кашлянуть, как леди Этайн оборвав фразу, замолчала. А еще через мгновение она повернула голову и удивленно воскликнула:

– Барах? Что ты здесь делаешь?

О внешности народа Дану Барах слыхивал разное. В старинных преданиях ши изображались прекрасными, во всём совершенными созданиями. Люди же, видевшие наяву Немайн, отзывались о ее облике куда сдержаннее. Женщины – те, по долетавшим до Бараха слухам, отговаривались чем-то вроде «миленькая», однако ее красоте не завидовали определенно. Мужчины тоже если чем в Немайн и восхищались, то уж точно не внешностью. Изредка находились и злые насмешники, потешавшиеся над ее глазами-плошками и лошадиными ушами, – правда, таким рассказчикам слушатели быстро и доходчиво затыкали рты. Как бы то ни было, а леди Хранительницу камбрийцы любили и насмешек над ней не одобряли.

С самой Немайн Барах так ни разу и не пересекся, хотя «Дон» та вроде бы посещала – уж один-то раз точно: когда нарекла корабль именем своей матери, Пресветлой Дану. А дочь ее, юную леди Этайн, он даже не смог опознать среди остальных молодых ведьм: до того хорошо наловчилась она прятать свои знаменитые уши. Лишь потом белокожая черноволосая красавица, которую Барах по ошибке принял за молодую ши, украдкой показала ему на неприметную щуплую рыженькую девушку: «Вот она, дочь Святой и Вечной, и не путай нас больше!»

Однако вблизи с леди Этайн он не сталкивался до вчерашнего дня. Да и тогда-то, по совести говоря, толком ее внешности не запомнил. Слишком уж сильно была занята его голова другими вещами: сначала – загадочной беспричинной ссорой с ведьмой-южанкой, затем – вновь напомнившим о себе мучительным запретом на стихотворчество. Так что по-настоящему всмотрелся он в облик молодой ши только теперь, повстречав ее в корабельном коридоре. И первое, что потрясло его в увиденном, были даже не звериные уши, а невероятно огромные глаза с расширенными зрачками, светившимися в полумраке подобно тлеющим уголькам. Пожалуй, не слышь Барах прежде что-то подобное о глазах Немайн, он стоял бы уже ни жив ни мертв.

А леди Этайн, сверкнув этими странными, пугающими глазищами, тут же повернулась к плаксивой ведьмочке.

– Серен, можно попросить тебя об одной услуге? – проговорила она на чистейшем бриттском наречии, вновь удивив Бараха. Тот, твердо веря в ирландское происхождение Немайн, ожидал услышать от ее дочери гаэльский акцент – но ничего подобного не было и в помине! Да и то, что леди Этайн обратилась к простой ведьме со смиренной просьбой, а не с приказом, тоже изрядно его озадачило. Все-таки в его представлении гленская принцесса, дочь древней богини должна была вести себя иначе.

Между тем ведьмочка с готовностью кивнула.

– Займи ненадолго Аквилину, пожалуйста, – тихо промолвила леди Этайн. – Мне надо бы сейчас поговорить с бардом.

К удивлению Бараха, ведьмочка радостно ахнула, на ее лице вспыхнула счастливая улыбка. Еще удивительнее, впрочем, переменилось лицо гречанки: обычно бесстрастное, как у каменной статуи, сейчас оно расплылось в веселой ухмылке.

– Я слушаю тебя, Барах О’Гнив, – произнесла леди Этайн. Сейчас она снова смотрела Бараху в глаза, но зрачки ее больше не светились.

– Я... это самое... – замялся тот.

– Сочинил стихотворение? – ободряюще улыбнулась леди Этайн.

Вздохнув, Барах кивнул.

– Как вы велели, беан ши, – сумел все-таки вымолвить он. – Не сочетая окончаний и не воспевая королей.

– О природе? – спросила леди Этайн.

Барах снова кивнул – уже смелее.

– И о машине тоже, – решился он добавить. – О нашем корабле.

В глазах леди Этайн вспыхнул огонек любопытства.

– Прочтешь, бард?

Тут только Барах осознал, что они уже давно говорят друг с другом по-гаэльски, причем леди Этайн – с певучим южным выговором, словно урожденная мунстерка. И от этого он, пусть и северянин-улад, пусть и с примесью пиктской крови в жилах, но все равно считавший себя истинным сыном Эйре, изрядно приободрился. Сейчас Барах чувствовал себя великим бардом древности, осмелившимся исполнять свои стихи перед принцессой народа холмов.

– Можно чуть в сторонке? – с трудом сдерживая нахлынувший восторг, спросил он.

Леди Этайн с легким удивлением посмотрела на него, затем согласно кивнула.

– Ну если тебе так лучше... – произнесла она и чуть заметно пожала плечами. – Хорошо, идем.

И они вдвоем – Барах и холмовая принцесса – направились в сторону дальнего поворота коридора. Гречанка последовала было за ними, но леди Этайн остановила ее, сделав знак рукой.

Пройдя остальных шагов десять, леди Этайн остановилась.

– Достаточно? – спросила она – снова по-гаэльски, снова с мунстерским выговором.

И тогда, чуть смущаясь, но внутренне все равно ликуя, Барах принялся читать – нараспев, подражая говору южных пятин. А леди Этайн слушала его и задумчиво кивала в такт стихам.

А когда прозвучала последняя строчка и Барах чуточку перевел дух, принцесса холмов вдруг широко улыбнулась – загадочно, почему-то чуть озорно, но без малейшей тени насмешки.

– Над седой равниной моря ветер тучи собирает... – певуче произнесла она непонятные слова на незнакомом языке.

Барах недоуменно, даже с некоторой опаской, уставился на леди Этайн. Вот что за слова такие загадочные она сейчас вымолвила? Строчку из какой-то песни народа Дану? Или, может быть, волшебное заклинание?

Конечно, ответа он не знал, а спросить никак не мог решиться. А потом вдруг обнаружил, что уже бог весть сколько времени стоит столбом, смотрит леди Этайн в глаза и не может оторвать от них взгляда. Странное дело, теперь эти громадные изумрудно-зеленые глазищи совсем его не пугали – наоборот, неодолимо притягивали!

Похоже, Этайн тоже почувствовала эту неожиданную перемену в его настроении. Вздрогнув, она отвела глаза, быстро прикрыла их длинными пушистыми ресницами. Ее только что бледные щеки внезапно вспыхнули ярким румянцем – правда, почему-то лиловым, как вересковый цвет – или, может, то была причуда неверного света тусклой лампы?

– Я все-таки сочиню стихотворение о тебе, леди, – вдруг заявил Барах. Слова сами собой слетели с его языка – помимо воли, наперекор охватившей его странной робости.

– И нарушишь ради этого свой гейс? – почти сразу же откликнулась леди Этайн. – Право, оно того не сто́ит!

Тут бы Бараху и остановиться! Но язык окончательно вышел у него из повиновения – и, видимо, окончательно решив погубить своего хозяина, выдал неслыханную дерзость:

– Почему нарушу? Ты ведь не король и не воин, а всего лишь принцесса!

В следующий миг ошеломленно замерли оба – и Барах, и леди Этайн. Он – от собственной выходки. Она... скорее всего, от возмущения – по крайней мере, Барах объяснил себе это именно так. Но как бы то ни было, а в воздухе повисло напряженное молчание.

– Я не принцесса, Барах, – вымолвила наконец леди Этайн. – Мама... – запнувшись, она на мгновение замолчала. – Леди Хранительница – она ведь не королева, к тому же брак у моих родителей морганатический. Да я и не хочу быть принцессой...

– Мор-гана-тический?.. – недоуменно повторил Барах. – Это как – их Морриган обвенчала, что ли?

Леди Этайн вдруг охнула, замотала головой.

– Нет-нет, Барах... Морриган тут совсем ни при чем! Просто у меня папа никакой не король и не император – вот и я не принцесса.

И тут у Бараха замерло сердце – от странной, даже постыдной радости. Леди Этайн сказала «я не принцесса» – и словно сломалась незримая стена, стоявшая между нею и Барахом. Теперь он видел перед собой не величественную принцессу волшебной страны, а просто девушку – юную, смущенную, немного растерянную... И, конечно же, очень нуждающуюся в его, барда и моряка Бараха О’Гнива, защите и поддержке!

– Но, леди Этайн... – заговорил Барах, кажется, впервые решившись обратиться к ней по имени, – тогда ведь я точно могу воспеть тебя в своих стихах!.. И поверь...

Леди Этайн снова мотнула головой.

– Нет-нет... Не сто́ит, Барах, – торопливо, даже испуганно пробормотала она, а затем вдруг стремительно отступила от него на шаг. Луч света от висячей лампы упал леди Этайн на лицо, и ее зрачки тотчас же вспыхнули алыми угольками. «Может быть, это просто отблеск фонаря?» – вдруг осенило Бараха.

Мгновение леди Этайн задумчиво смотрела на него, затем чуть отвела глаза. Алый свет в ее зрачках немного поблек, но не погас окончательно.

– Барах, у тебя получились чудесные белые стихи, – быстро, явно волнуясь, проговорила она. – Пиши и дальше... вот такие – о море и кораблях, о птицах и... А обо мне не надо... – запнувшись, леди Этайн на миг замолчала, а потом неуверенно договорила: – Ну пожалуйста!

* * *

О, как же обрадовалась Серен, услышав просьбу занять разговором Домитию Аквилину! Громко ахнув от восторга, она бросила счастливый взгляд на Танни, оказавшуюся такой замечательной подругой! В том, что эта просьба не была случайностью, Серен даже не усомнилась. Конечно же, это Танни заботливо устраивала ей знакомство со знатной римлянкой!

На всякий случай Серен все-таки краешком глаза посмотрела на госпожу Зои – но увидела на ее лице улыбку и совсем осмелела. И тогда она стремглав бросилась к опасливо посматривавшей на нее Домитии Аквилине.

– Аве, Домития! – воскликнула она, сияя от счастья.

– Домна Монтана... – тихо пробормотала та, пряча от Серен висящую на перевязи руку... – Сальве...

– Монтовия, – не задумываясь поправила Серен и тут же испугалась своей наглости. А ну как знатной римлянке не понравится, что ее поправляют!

– Домна Монтовия... – покорно повторила Домития Аквилина.

– Можешь звать меня просто Стелла! – вырвалась у Серен давно придуманная и бесчисленное количество раз повторенная в мечтах фраза. И была она сейчас, конечно же, настолько неуместной, что в следующий же миг Серен испуганно ойкнула и зажала себе рот.

Домития Аквилина жалобно посмотрела на нее большими темно-карими глазами.

– Домна Стелла, ты тоже боишься... этой машины? – спросила она неожиданно.

* * *

Акилина была очень испугана. Да разве и могло быть иначе, если уже второй день вокруг нее творились всяческие непонятные, подозрительные, а иногда и откровенно жутковатые вещи? Сначала в ее комнату ни с того ни сего вломилась незнакомая ярко-рыжая девица с пестрым, как воробьиное яйцо, веснушчатым лицом. Не говоря ни слова, девица прижала палец к губам, зыркнула на Акилину пронзительным взглядом и метнулась к тому самому шкафчику, откуда почтенный домнэ лекарь прежде доставал лечебные зелья. Не успела Акилина опомниться и вымолвить хотя бы слово, как девица схватила там какую-то склянку и молча метнулась за дверь. После того происшествия Акилина не могла успокоиться до самого прихода домнэ лекаря. А когда тот наконец пришел, она первым делом рассказала ему о странной девице, копавшейся в шкафу с зельями и унесшей какую-то склянку. Однако рассказ ее, видимо, оказался слишком сбивчивым и невнятным – а может быть, домнэ лекарь, разговаривавший с ней на полупонятной книжной латыни, не сумел понять ее простонародного наречия. В шкаф-то он, конечно, заглянул, однако почему-то совсем не обеспокоился, а лишь весело ухмыльнулся, словно рыжая девица похитила не колдовское зелье, а что-то совсем безобидное и не особенно нужное.

Акилина тогда постаралась сделать вид, что успокоилась: очень уж не хотелось ей огорчать добряка лекаря. Вот только потом она всю ночь напролет воображала, как рыжая ведьма с пестрыми щеками творит какое-то злое колдовство, и не смогла заснуть до самого рассвета. А когда Акилина все-таки задремала, ей привиделась всё та же ведьма – бесстыдно милующаяся с белокурым красавцем Олафом прямо в лазарете. Кажется, Акилина плакала во сне – во всяком случае, когда она наконец пробудилась, щеки ее были мокры от слез.

После столь скверного сна ничего хорошего от нового дня Акилина уже не ждала. Так что проснувшись окончательно, первым же делом она заперлась изнутри. Как вскоре выяснилось, это оказалось весьма предусмотрительно. Не успела Акилина вернуться в постель и накрыться одеялом, как в дверь лазарета кто-то забарабанил – сначала вроде бы тихо и несмело, но потом всё настойчивее и настойчивее. Акилина лежала на здоровом боку, укрывшись одеялом с головой, боялась шевельнуться, и только сердце ее предательски стучало, словно пыталось дозваться неведомого человека за дверью и сообщить ему: здесь она, здесь! А тот всё колотил и колотил в дверь – упорно, сосредоточенно и не произнося ни слова.

Акилина все-таки оказалась терпеливее: в конце концов человек за дверью угомонился и вроде бы ушел восвояси. Но испытания для нее на этом не кончились. Новые события, обрушившиеся на Акилину, оказались столь жуткими, что на время та позабыла и о рыжей ведьме-воровке, и о человеке за дверью.

Британскими кораблями жителей Порту было не удивить уже давно. Должно быть, каждый горожанин, мало-мальски причастный к жизни морского порта, – а таких в По́рту было большинство – так или иначе с ними пересекался: если не бывал на борту, то уж точно видывал с близкого расстояния. Огромные, с невероятным количеством парусов на высоченных мачтах, эти корабли даже не подходили к пристани, словно боялись ненароком ее разрушить, так что и люди, и товары перемещались между ними и берегом только на лодках. Разумеется, британских моряков это не останавливало, и они бродили по улицам Порту, заявляясь кто на рынок, кто в церковь, а кто, конечно же, и в «Белый орел».

На памяти Акилины визиты британских кораблей случались не то чтобы очень часто, но уже были чем-то вполне обыденным. Впрочем, «Домнэ» – так вроде бы звался корабль, на который нежданно-негаданно угодила Акилина, – был очень велик даже по британским меркам.

Конечно, не стукни Акилину дубиной малахольный Лукиу, на «Домнэ» она не попала бы ни за что: нечего делать порядочной девушке на корабле, полном истосковавшихся по женской ласке моряков! И уж конечно, меньше всего Акилина ожидала повстречать на палубе стайку одетых по-иноземному девчонок, щебечущих на непонятном языке!

Соображала тогда голова у нее туго – и это оказалось, как ни удивительно, к лучшему: не то непременно возвела бы Акилина напраслину на ни в чем не повинных девушек, приняла бы их за развеселых моряцких подружек. А так посмотрела на их непокрытые распущенные волосы и сразу решила: ведьмы! Как потом оказалось, не ошиблась.

Легче, правда, от этой догадки Акилине не стало уж точно. Только-только пришла она в себя после знакомства со звероухой «нимфой» – и сразу попала из огня да в полымя! Ведьмы, правда, заколдовывать ее не торопились: держались в отдалении, с любопытством поглядывали на нее да перешептывались.

За последующие несколько дней к ведьмам Акилина все-таки попривыкла, даже бояться почти перестала – хотя разговаривать с ними все-таки остерегалась. Те, впрочем, тоже знакомиться с нею не спешили – кроме одной розовощекой ведьмочки с растрепанными волосами, которая однажды даже прорвалась к ней в комнату. В остальном же никто Акилину особо не тревожил, а навещали ее только добрый маэстри Кай да еще помогавшая ему хмурая, но старательная домна Зои.

Но когда «Домнэ» вздумал показать, на что он способен, рядом с Акилиной не оказалось никого – ни маэстри Кая, ни домны Зои, ни даже лохматой ведьмочки. Едва успокоившаяся после загадочного стука в дверь Акилина лежала в кровати, теребила здоровой рукой висевшую на шее ладанку – матушкин подарок, переданный ей из дома напоследок, – и тихо молилась своей небесной покровительнице, святой Аквилине Библосской, смиренно прося у нее помощи в исцелении и скорейшем возвращении домой. Она прочитала примерно половину молитвы, когда корабль вдруг вздрогнул от глухого удара. Сбившись, Акилина замолчала. Тотчас же удар повторился, за ним последовал еще один, а потом – еще и еще, словно в глубине корабля заворочался, задевая стены и потолок, огромный неуклюжий зверь.

Акилина вжала голову в подушку и крепко-накрепко зажмурилась. Потом неуверенно, запинаясь, пролепетала начало молитвы «Отче наш» – и снова сбилась. В памяти ее внезапно откуда-то всплыло громоздкое, жутковатое слово «Левиафан». Вроде бы это было имя какого-то ужасного морского змея, и Акилине вдруг пришло на ум, что оно как нельзя лучше подошло бы чудовищу, запертому в недрах корабля. А зловещие удары и не думали прекращаться – наоборот, они учащались, словно Левиафан всё яростнее и яростнее рвался на свободу. В воображении перепуганной девушки громадный многоголовый змей раз за разом проламывал борт «Домнэ», словно вылупляющийся цыпленок яичную скорлупу, и вырывался наружу, обрекая на гибель и сам корабль, и всех находившихся на нем людей.

В какой-то миг Акилина не выдержала. Издав громкий крик, она вскочила с кровати и, не обращая внимание на боль в растревоженном плече, вылетела из каюты – как была, в одной нижней рубахе.

Коридор встретил ее полумраком – и непрекращающимися ударами разъяренного Левиафана. Теперь они уже не учащались: чудище однообразно, не прерываясь, колотило по кораблю. Здесь, в темном коридоре, эти звуки казались еще страшнее, чем в лекарской комнате. Но возвращаться Акилина все равно не согласилась бы сейчас ни за что!

Жалобно охнув, она повертела головой в поисках выхода наружу. И сразу же заметила в отдалении светлый силуэт. Какая-то женщина стояла, повернувшись к ней спиной, в напряженной позе, словно собиралась прыгать куда-то вниз. А уже в следующее мгновение Акилина ее узнала – по совершенно неповторимым растрепанным волосам. Конечно же, это была та самая пухленькая румяная ведьмочка!

Вероятно, при других обстоятельствах Акилина предпочла бы такой встречи избежать – но сейчас она была рада любой живой душе. Еще мгновение ушло на то, чтобы вспомнить ведьмочкино имя. Монтана, что ли?.. Нет, Монтовия! И Акилина отчаянно, во весь голос закричала:

– Домина Монтовия, домина Монтовия!

Вздрогнув, ведьмочка выпрямилась, затем медленно повернулась. Наконец она вроде бы направилась к Акилине – но как-то чересчур уж неторопливо. Ждать Акилина, разумеется, не стала: сама устремилась ей навстречу – позабыв и про осторожность, и про приличия, и даже про свой злосчастный перелом.

И как назло, перелом напомнил о себе сразу же – хватило всего лишь неосторожно взмахнуть пострадавшей рукой. Боль оказалась столь сильна, что у Акилины перехватило дыхание, а перед глазами закружились-замелькали яркие блестки. Остановившись, Акилина судорожно глотнула ртом воздух, затем осторожно, боясь еще больше растревожить плечо, прислонилась к стенке коридора и тихо, жалобно позвала снова:

– Домина Монтовия...

Ведьмочка, вместо того чтобы ускориться, наоборот, замешкалась. В неверном свете масляных ламп ее лицо казалось Акилине хотя и встревоженным, но все-таки не испуганным – и это немного успокаивало. Впрочем, толком обдумать Акилина так ничего и не успела: внезапно позади нее громко, перекрывая грохот Левиафана, хлопнула дверь. На мгновение в коридоре посветлело, послышались взволнованные женские голоса.

Превозмогая вспыхнувший с новой силой страх, Акилина обернулась – и тут же обомлела. Стремительно и при этом совершенно бесшумно к ней приближались две зыбкие фигуры: одна в светлом платье, другая в темном бесформенном балахоне. «Белая дама, а с нею еще и черная...» – беспомощно подумала Акилина. О призраках в белых платьях – ду́хах девушек, умерших нехорошей смертью, – она слышала не раз и от матери, и от сестры, и во всех тех рассказах встречи с «белыми дамами» ничего хорошего не сулили.

Та, кого Акилина мысленно назвала белой дамой, и правда куда больше походила на привидение, чем на живого человека. Мало того, что она двигалась беззвучно, так еще и лицо у нее было совсем бледным, словно выбеленным мелом, – темнели только губы и провалы огромных глаз. А в следующее мгновение в этих глазах внезапно засветились красные огоньки. Тихо ахнув, Акилина вжалась в стену коридора и замерла, невольно вслушиваясь в доносившиеся из корабельной утробы размеренные удары по-прежнему ярившегося Левиафана и в частый стук собственных зубов.

– Домникелла Аквилина! – воскликнула вдруг «белая дама» удивительно певучим и вроде бы знакомым голосом. – Не бойся меня, пожалуйста! Это я, Танни!

«Танни?.. – недоуменно повторила про себя Акилина. – Кто это – Танни?»

– Это я, Этайн... – вновь заговорила «белая дама», – ну лесная нимфа с ушами!

– Да-да, – тут же зачастила на книжной латыни очутившаяся вдруг совсем рядом Монтовия. – Это же Этайн, дочь нашей леди Хранительницы, – ты ведь знаешь ее, домина Аквилина!

– Этайн... Лесная нимфа... – запинаясь, произнесла Акилина. Сердце ее, еще недавно замершее где-то в пятках, внезапно снова нашлось в груди и сейчас яростно, бешено колотилось.

– Ну да, – тут же откликнулась «белая дама», – а со мной Серен...

– М-м-м... – вдруг перебив ее, подала голос Монтовия.

«Дама» растерянно ойкнула, на мгновение замолчала. Затем, словно чего-то спохватившись, она быстро-быстро проговорила: – То есть домникелла Стелла...

Монтовия тотчас же торопливо кивнула и почему-то отвернулась. А Акилина, как ни странно, после оговорки «белой дамы» немного успокоилась. «Дама» оказалась живой – во всяком случае, повела она себя именно так, как в представлении Акилины должны были вести себя живые девушки, а не их бесплотные призраки.

Между тем «белая дама», оказавшаяся той самой «нимфой» по имени Этайн, снова обратилась к ней.

– Чего ты так испугалась, домникелла Аквилина? – тихо спросила она, вновь блеснув красными угольками зрачков. – Всё в порядке, не бойся!

– Левиафан... – пролепетала в ответ Акилина. – Страшно очень...

Она хотела добавить что-то вроде «я и тебя тоже боюсь», но в самый последний момент не решилась.

– Это всего лишь кальмар, – тотчас же откликнулась Этайн. – Просто очень большой.

– Он уже мертвый давно, – поспешно добавила Монтовия. – Так что не бойся его, домина Аквилина!

Акилина тихо простонала. Кальмаров она не видывала ни разу в жизни, но знала, что они похожи на каракатиц – такие же вытянутые, с такими же руками-щупальцами, только очень большие. И теперь ее воображению представилась совсем чудовищная картина: огромная, величиной в три, а то и в четыре человеческих роста, каракатица – мертвая, покрытая гнилостными пятнами, но все равно не потерявшая способности двигаться, – судорожно бьется в темной утробе корабля.

А затем раздался хорошо знакомый голос домны Зои – как всегда, спокойный и уверенный. Заговорила домна Зои тоже на латыни – причем на гораздо более привычной для Акилины, чем звучавший совсем по-церковному и даже не всегда понятный язык Монтовии. Однако обращалась она все-таки не к Акилине.

– Позвольте вмешаться, великолепная, – тихо произнесла домна Зои. – Я полагаю, Аквилина имеет в виду звук корабельной машины.

Уже в следующее мгновение Акилина сообразила: да ведь «темная дама» – это домна Зои и есть! И сразу страх отступил. Уж та явно не стала бы водиться со всякой нечистью!

– Домна Зои! – облегченно пробормотала Акилина, а затем на всякий случай, чтобы окончательно избавиться от сомнений, уточнила: – Это же ты, правда?

Та кивнула в ответ. А затем промолвила всё так же спокойно и уверенно:

– Не бойся ничего, Аквилина. Ты здесь в полной безопасности.

А потом снова заговорила Этайн.

– Корабельной машины тоже не бойся, – добавила она. – Это просто такая штука, которая помогает плыть нашей «Дон», когда нет ветра.

– Да-да... – тут же подхватила Монтовия. – У нас тут многие девочки поначалу ее боялись – а потом привыкли.

Акилина покорно кивнула и, по-прежнему держась за стенку, чуть отступила. Теперь, когда она чуточку успокоилась, напористое стремление ведьмочки завязать с ней разговор опять стало казаться неприятным и даже подозрительным.

– В машине нет ничего колдовского, – вновь заговорила Этайн. – Она работает от пара, который получается в большом котле.

«Угу, ничего колдовского... – подумала Акилина. – Может, для той, у кого звериные уши и угли в глазах, оно и так, а вот для простой девушки...»

Вслух она, однако, ничего не произнесла – и не только из страха. Голос Этайн действовал на нее странно: он сразу и успокаивал, и притягивал, так что противиться ему не находилось сил. А «лесная нимфа» всё говорила и говорила – как и Монтовия, по-церковному, пересыпая речь непонятными старинными словечками. Иногда она спрашивала что-то вроде «Ты поняла, Аквилина?» – и Акилина завороженно кивала, хотя на самом деле не понимала почти ничего. Тогда Этайн улыбалась – вроде как ободряющее, только вот при этом во рту у нее подозрительно посверкивали острые клычки. От такого зрелища у Акилины каждый раз ёкало сердце, но и сил оторвать от «нимфы» взгляд у нее не находилось.

Так они и простояли бог весть сколько времени: Этайн рассказывала о каких-то совсем уж диковинных вещах наподобие повозок, бегающих по железным брусьям безо всяких лошадей и быков, а Акилина послушно кивала. Впрочем, совсем уж втуне речи Этайн все-таки не пропали: то ли подействовал ее певучий голос, то ли хватило того немногого, что Акилина сумела понять из объяснений, но страх перед стуком корабельной машины у нее и в самом деле стал отступать.

А от наваждения Акилину освободил совсем незнакомый человек – какой-то молодой моряк, ни с того ни с сего ворвавшийся в коридор. Этайн сразу же отвлеклась на него – правда, напоследок попросила о чем-то Монтовию, и та, совсем было притихшая, снова оживилась. Увы, опасения только-только начавшей приходить в себя Акилины оказались не напрасны: едва открыв рот, Монтовия немедленно понесла какую-то совсем уж несусветную дичь. Это же надо было до такого додуматься: закричать на весь корабль «аве Домития», словно Акилина, дочь простого трактирщика и самая обычная грешница, была королевой или даже, страшно сказать, святой! От столь не подобавшей ей чести Акилина совершенно растерялась. Пробормотав что-то невразумительное в ответ, она с отчаянием воздела очи к небесам, уперлась взглядом в потолочные доски и замерла в ожидании скорой и беспощадной кары.

Тем временем Монтовия, похоже, и сама ужаснулась содеянному. Бурный восторг на ее лице вдруг сменился испугом. «Можешь звать меня просто Стелла», – беспомощно пролепетала она и тут же зажала себе рот рукой. И до того несчастным сделался ее вид, что в сердце Акилины вдруг пробудилась жалость.

– Домна Стелла, ты тоже боишься?.. – вырвалось вдруг у нее. Про небесную кару, по счастью, она не договорила – успела вовремя придержать язык. Все-таки спрашивать о таком ведьму явно не следовало: кто знает, какие у той были отношения с Господом! Смутившись еще больше, Акилина все-таки вроде бы выкрутилась: сказала «этой машины». Впрочем, не так уж она, по правде говоря, и слукавила.

Что будет дальше, Акилина не просто не загадывала – даже не задумывалась. И все-таки такой реакции от Монтовии она не ожидала.

– Что ты, что ты! – бурно замотала та головой. – Совсем не боюсь! Нам же мэтр Кай с мэтром механиком всё объяснили...

Охнув, Монтовия на мгновение замолчала, бросила напряженный взгляд на стоявшую в отдалении и о чем-то беседовавшую с моряком Этайн, а потом вдруг тряхнула торчащими во все стороны, как клок сена, волосами и торопливо договорила: – И Танни тоже всё правильно сказала, а уж она-то в технике смыслит поболее моего! Помнишь, чья она дочь? Самой леди Хранительницы, а та, между прочим, знаменитый инженер!

Кто такие инженеры, Акилина не знала – она и слова-то такого прежде не слышала. Однако звучало оно внушительно. К тому же Акилина уже успела усвоить: Этайн – не только нимфа, но еще и принцесса. Так что выходило, что инженер – это кто-то вроде королевы. Вот только чтобы королев величали инженерами, она не слыхивала отродясь!

Поломав голову над этой загадкой, но так и не разрешив ее, Акилина сникла. Теперь она вообще перестала что-либо понимать в происходившем и думала лишь об одном: как бы не разозлить ненароком ведьму!

Опасливо посмотрев на Монтовию, Акилина осторожно кивнула. И, кажется, угадала: та довольно заулыбалась. Облегченно переведя дух, Акилина улыбнулась ей в ответ – вымученно и совсем не искренне. Потом безотчетно, сама не понимая зачем, поискала глазами домну Зои, но та успела куда-то запропаститься. Растерявшись, она метнула взгляд сначала на Этайн, потом на моряка и наконец снова на Монтовию.

Оказалось, Монтовия по-прежнему улыбалась – широко и самозабвенно. Никакого ведьминского коварства в ее улыбке не было и в помине. Зато глаза ее прямо-таки сияли от восторга, вроде бы совсем неуместного и беспричинного, но ничуть не страшного.

Пару мгновений Акилина с недоумением смотрела на Монтовию, и обе молчали. А затем Монтовия заговорила.

– Домина Аквилина, хочешь, я покажу тебе корабль? – неожиданно предложила она всё с той же счастливой улыбкой.

Сдержав вздох, Акилина покорно кивнула – а чуть подумав, даже немного утешилась. В конце концов, даже разгуливать в обществе ведьмы по полному подозрительных мужчин кораблю было бы лучше, чем оставаться наедине с этой ужасной паровой машиной!

* * *

Спрятавшись за поворотом коридора, леди Эмлин старательно вслушивалась в разговор Серен с Аквилиной. Слух у нее, конечно, был не сидовским, но все равно очень хорошим от природы и к тому же натренированным.

Леди Эмлин довольно улыбалась. Конечно, имея с некоторых пор представление о характерах Брид и Серен, совсем уж расслабляться она не собиралась. И все-таки, судя по тому, что она уже знала и что долетало сейчас до ее ушей, дела этих двух самых беспокойных ее подопечных начинали потихоньку налаживаться. Похоже, и глупое противостояние между Брид и моряком, и безответные страдания Серен по Родри приближались к благополучному завершению.