Глава 17. В неведомой дали
Кудашев был на острове уже минут сорок, по сути, он обошел его весь. Подо мхом и толстым слоем опавших сосновых игл угадывались каменные обломки и развалины зданий. А в самом центре острова на большой поляне стоял почти не разрушенный дольмен из огромных камней, на половину вросший в грунт. Эти глыбы были отшлифованы и тщательно подогнаны друг к другу. Тысячелетия, пронесшиеся над мегалитом, похоже совсем его не тронули. В передней поперечной плите зияло круглое отверстие, почти закрытое землей. Обершарфюрер был уверен, что где-то рядом, под одним из небольших холмиков лежит и каменная пробка от этого отверстия. Он медленно обошел вокруг дольмена. Прикинул: его верхняя плита в ширину метров восемь, может, девять. Провел руками по шершавому камню. Не отрывая обеих рук от прохладного песчаника, Кудашев на миг приоткрыл сознание, и почти сразу отпрянул от камня. Слишком сильна была его мощь и чрезмерно велик тот объем информации, который нес этот мегалит. Кудашев испугался, что столь мощный выброс информации просто сожжет мозги, не готовые его воспринять.
Что он собственно знал о них? Да по сути малость. Его учителя полагали, что это святыни, более значимые, чем пирамиды Египта и храмы Иерусалима. Дольмены были ровесниками пирамид, а иные считали их более древними артефактами. До сих пор неизвестно точно, кто их строил и с какой целью. Ясно одно: те, кто их создал, знали, что делают, и знание это было не материальным. Находили их везде. «Аненербе» изучали дольмены от Северной Европы до Кореи, от Ирландии до Португалии. Установлено было, что они часть единой всепланетной структуры, в которую также входят другие мегалиты и египетские пирамиды. Места, где расположены дольмены, выбраны, как правило, не случайно. Они являются своеобразными проводниками, соединяющими землю с информационной решеткой, ответственной за развитие цивилизации на Земле. В последнее время у немецких ученых набирает популярность версия, согласно которой в дольмены уходили умирать живые люди. Они понимали, что нельзя терять связь с истоками человечества. В полной темноте и тишине они медитировали. Дольменам, согласно этой версии, более десяти тысяч лет. Радиация рядом с ними значительно ниже, чем фоновая. Она как бы из другой эпохи, или мира. Это уже воспринимали вполне реально. Конечно, не всеми. Такие знания всегда были — не для всех.
Этот дольмен был построен над мощнейшим центром, в котором пересекались лей-линии — силовые линии энергетического поля земного шара, которые использовались отделом «Н» для пространственного перехода. Именно сила данного места позволила несколько дней назад ему найти выход и место для посадки аварийного хронолета.
От обилия информации и различных догадок просто кружилась голова. Тут археологам работы на годы, а мне не до этого. Проклятье… Нетронутая природа, трава почти по пояс вдоль берегов и засыпанная хвоей центральная часть без былинки. Никаких следов… Но Кудашев, раз уже почувствовав присутствие на острове живых существ, обладающих ментальной мощью, не переставал их воспринимать, чувствуя, что за ним незримо наблюдают. Ему были нужны ответы, но Юрий понимал: не время, не сейчас. Тем не менее, он всем своим существом впитывал исходящую из этого места силу, и как часто в последние дни, остро чувствовал нехватку опыта, знаний, даже границ своих новых умений он не знал.
Появилась шальная мысль. А если позвать помощь? Вот прямо сейчас, воспользоваться мощью этого сакрального места как ретранслятором и попробовать дотянуться до нашего мира. Идея запала в душу. Еще не осознавая, как это сделать, Кудашев вдруг, неведомо по какому наитию, понял, что это вполне реально. Понятие о телепатии им дали все в той же специальной школе. Они, молодые курсанты, Юрий помнил, недоумевали, зачем им это нужно. Это умение, не имевшее надежных экспериментальных доказательств, гипотетическая способность мозга передавать мысли, образы, чувства и неосознаваемое состояние другому мозгу или организму на расстоянии, по мнению наставников, было утрачено арийцами в связи с загрязнением крови при смешивании с низшими расами. Сейчас, после всего происшедшего, он уже не был так наивен, чтобы считать все это лженаукой, да и наукой ли вообще.
Обершарфюрер сел, скрестив ноги. Оперся спиной о циклопический камень дольмена. Прижал затылок к шершавому песчанику. Расслабился. Высокие сосны шумели в кронах ветром, как далекий морской прибой, тихо, настойчиво, как будто что-то, неразборчиво шепча на ухо. Кудашев отбросил все мысли, очищая разум. Дыхание слилось в такт с ударами сердца. Перед внутренним взором открылось, струящиеся золотом, похожее на текущую вулканическую лаву пересечение энергетических потоков земли, которое постепенно наполняло его тело. Что дальше? Мало было знать общую теорию, не хватало знаний, а еще больше не хватало практики. Он попробовал представить командный пункт отдела «Н» в глубоком бункере на Балтийском острове, но мысли вязли как в вате. Далеко, слишком далеко. Неизмеримо далеко. Кудашев понял, что в этом мире он сможет транслировать свои мысли почти без ограничений, особенно отсюда, но передать что-то в иное измерение, в другой мир, было свыше его сил. Пока, по крайней мере.
Сознание уловило беспокойство и интерес, которые транслировали так и не показавшиеся обитатели-охранники этого островка. Хм…, а почему бы и нет? Кто бы ни были эти существа, враждебными более они не являлись, а вот помочь вполне могли.
— Помочь… Соединить усилия… Позвать хозяев.
Некоторое время ответа не было, потом пришли образы, в голове отрывисто возникали мыслеформы.
— Пробовали, звали. Хозяева ушли. Хозяева не отвечают.
Обершарфюрер усилил психический импульс:
— Я силен., я могу… Мне нужна помощь.
Как тонкие нити незримой паутины потянулись к Кудашеву со всех сторон золотистые струйки энергии. Сознание как будто прорвалось через прорванную завесу, куда-то вдаль, как лучик солнца проникает сквозь густые, мрачные тучи, маленький, тонкий, но от этого еще более яркий.
«Что дальше?» — лихорадочно думал Юрий. «Если я смогу проникнуть хоть на мгновение в свой мир, что мне нужно делать дальше…» Он замедлил дыхание, сделал его размеренным. Сердце билось медленно, вход в транс дался неожиданно легко. Мир как будто развернулся во всю невообразимую глубину и внутренним взором он увидел, как исходящий от него похожий на смерч торнадо, подкрепленным многими струйками, идущими со всех сторон, слился с густым потоком, исходящим из геологического разлома, над которым стоял дольмен. Как в холодную воду, в глубокий омут с высокого берега он ринулся в этот поток.
Каждому хронолету, присваивался номер, как и всей военной технике. Их с Ролле машина носила — шестьсот тридцать один. Кудашев постарался как можно явственней представить себе свою базу на острове. Темно серые, почти черные в ненастную, и пронзительно синие в солнечную погоду, волны Балтийского моря. Поднимающиеся из волн скалистые берега. Подземные ангары, научный и административный корпус, столовую и казарму, так же упрятанные в толще скалы, своих товарищей и командиров
— Шестьсот тридцать один…, шестьсот тридцать один…, шестьсот тридцать один!
Потом мысленно перенесся, в Орденский замок, где прошли три года обучения всем премудростям нынешней работы. Перед внутренним взором пронеслись темные старые стены крепостной стены из песчаника, который добывали в каменоломнях неподалеку. Донжон, в котором располагался сейчас круглый большой зал для торжественных собраний, внутренний двор, вновь построенные корпуса за внешней стеной, аудитории, спортивные залы, знакомые лица преподавателей.
— Шестьсот тридцать один…, шестьсот тридцать один…, шестьсот тридцать один!
— Что еще? — мысли лихорадочно скакали, — к кому обратиться?
— Отец? Да! Отец!
Как и у каждого человека, раннее детство, всегда связано с матерью, связь, начинающаяся еще в материнском чреве, потом крепнет осознанием любви, тепла и чувства безопасности, когда мама рядом. Юрий не был исключением. Мама всегда в детстве была рядом, первые детские обиды, слезы, когда ушибался, упав во время детских шальных игр, все это исчезало бесследно, едва мягкая, теплая, материнская ладонь ложилась на голову, слегка взъерошив русые волосы.
— Мама, ты у меня самая красивая и добрая, — шептал малыш с заплаканными глазами всхлипывая и прижимаясь к матери, но сейчас, мама последний человек, к которому бы подумал обратиться Кудашев.
Отец всегда в его мире стоял особняком. Первые воспоминания о сильном молодом мужчине, крепкие руки которого так весело и немного страшно подбрасывали вверх, а потом мягко ловили закатывающегося звонким смехом малыша. Серые глаза, смотрящие с огромной любовью и какой-то затаенной печалью. Плечи, на которых так удобно было сидеть с радостью от того что ты выше всех. Загорелая шея, которую так нравилось обнимать детскими ручонками, уютно устроившись на руках у папы. Вырезанная из дерева сабля, которую отец дал тебе торжественно со словами: «Это твое первое оружие сынок, будь достоин его». Голову мамы, склонившуюся на это надежное плечо. Ее счастливые глаза, смотрящие с невыразимой любовью в глаза отца. Маленький мальчик на руках отца, старающийся со счастливым смехом обнять сразу и мама и папу…
Когда ему исполнилось шесть лет, детское, наивное и чистое счастье вдруг закончилось. Однажды летом они с папой пошли на прогулку в парк. Они часто там гуляли, но в тот день все было иначе, не так, как всегда. Они долго ходили по парку, папа как будто не замечал, что уже поздно и пора домой. Юра рассказывал то про злого соседского кота, который устроил настоящую охоту на него, подстерегая, как только он появлялся во дворе, затем — про желание поехать в Мюнхен, куда отец давно обещал его с мамой свозить. Но папа молчал, глядя на него своими более печальными, чем обычно глазами. Потом уже у дома, папа подхватил его на руки, крепко прижал к себе и прошептал: «Береги маму, сынок, ты теперь в дома за старшего. Слушайся деда и маму, но помни что ты мужчина!».
На следующий день папа уехал. Дед, провожая его, зачем-то надел свой старый гусарский мундир с боевыми наградами, а мама с трудом сдерживала слезы, обнимая папу и не желала разжимать руки на его шее. Потом все же не выдержала и расплакалась. Юра не понимал в чем дело и, прижавшись к маме, тоже хотел плакать, но стеснялся отца. Папа, перестал приходить в его комнату, за столом в обед, и за ужином его не было. Его стул сиротливо стоял у стола, но, что удивительно, мама всегда ставила перед стулом пустую тарелку со столовым прибором. На красивом женском лице все чаще появлялась тревога, и Юра слышал, как часто мама тихо плакала ночью.
Когда в радиоприемнике, стоявшем в столовой, передавали новости, теперь, домашние, замерев, почти не дыша, слушали диктора и тогда Юра впервые услышал и на всю жизнь запомнил слова «Испания», «Франко», «марксисты», «Альказар», «Мадрид». В комнате деда появилась большая цветная карта, в которой он, шурша газетами, втыкал иголки с флажками, бормоча что-то отнюдь не ласковое. Иногда к нему приходили его приятели, такие же старые вояки Первой мировой из «Стального шлема», они, пропустив по кружке пива, задымив по старой кавалерийской привычке трубками, а сигарет и папирос дед не признавал, громко спорили, порой ругаясь. Они тыкали в карту чубуками трубок, делали странные жесты, как будто обхватывая, что-то. Глаза их горели, и все они, включая деда, становились будто моложе. Так узнал Юра слова: «наступление», «бомбы», «атаки», «оборона». А также узнал, уже в свое маленькой, детской жизни, что обозначает и ранее не раз слышимое слово «война». Это когда папа уходит, и его долго нет, а мама ночью плачет.
Взрослел Юра быстро, много времени проводя с дедом. Ульрих Деринг вел свою родословную из старого Тюрингского дворянского рода, давно обедневшего, лет двести уже занимавшегося тем, что варили отменное пиво. Но все мужчины его рода отличались воинственностью. И все служили в кавалерии, еще с тех времен, когда, по семейным преданиям, предки его участвовали в Крестовых походах. Деду Юргена, как ласково на немецкий лад называл внука Ульрих, видимо, суждено было стать последним кавалеристом в роду. Потеряв в бою руку, он гордился полученным от самого Августа фон Маккензена Железным Крестом, пышными кавалерийскими усами и часто рассказывал мальчику о войне, боях и походах. Юра страсть как любил, когда дед снимал со своего почетного места на стене зала саблю. И, нежно поглаживая золингеновскую сталь оставшейся рукой, рассказывал ему про сражения у Нейлова, у Черны, а особенно — про бои под Бухарестом.
Однажды внук после одного из таких рассказов узнал, что Россия воевала против Германии. Для него, русского по отцу это было шоком. Как же так? Ведь папа был русским, значит он воевал с дедушкой? Разве папа и его русские друзья, часто бывавшие у них в гостях, враги Германии? Дед долго молча сопел, выбивая трубку единственной рукой, потом он положил руку на его щуплое детское плечико и сказал:
— Я сам не пойму Юрген, как так вышло! У нас был Кайзер Вильгельм, у русских Император Николай, мы дружно жили, еще сто лет назад русские и немцы вместе били Наполеона. Нам нечего было делить… но потом евреи нас поссорили, все эти торгаши, французы и англичан… — старый солдат резко замолчал, а потом продолжил, — началась война и русские пошли на немцев. А в результате, на радость жидам, погибла и Российская Империя, и Германская Империя. Ноябрьские предатели ударили в спину Германскую армию. И все рухнуло. А в России большевики захватили власть, и России не стало…. Твой отец, мальчик мой, слишком молод. Он не воевал в Великой войне, но он настоящий воин, он дрался за свою страну с красными до последнего. Но они не смогли победить… Тогда не смогли. Но твой папа надеется, что Россия еще будет свободной.
В глазах деда блеснула слезинка и скатилась по морщинистой щеке.
— Я вижу, как тревожится и плачет моя единственная дочь, твоя мама. Но я не могу пожелать ей лучшего супруга, чем твой батюшка. Выбор мужчины всегда таков. Если честь приказывает, нужно оставить любимых людей и идти в бой, из которого не известно вернешься ли. Он мог остаться с вами, сказав, что война в Испании не его война. И его, пожалуй, никто бы не осудил. Но там подняло голову зло, которое погубило его родину, и он поступил как мужчина. Эх я и сам, будь цела рука…
От деда узнал Юра, что в далекой Испании опять марксисты и евреи хотят уничтожить все, что было дорого людям. Честные испанцы во главе с генералом Франко восстали против красных и бьются сейчас за правое дело. На помощь испанским красным пришли большевики из Советской России, красные из Франции, Англии и Америки. Фюрер не оставил генерала Франко и послал ему на помощь славный легион «Кондор», пришли на помощь хорошим испанцам, соседи — португальцы и итальянцы. Именно там, на войне, был сейчас папа. Не в славном легионе «Кондор», а со своими русскими товарищами, продолжая Белую борьбу с захватившими Россию Интернационалом. В далекой жаркой Испании. Плечом к плечу с хорошими испанцами, немцами, португальцами и итальянцами.
Время от времени от папы приходили письма. Мама читала их вслух притихшему сорванцу и деду. В одном их писем были написанные папой стихи:
Нам скажут: чужая победа,
Чужого похмелья угар.
Неправда! Нам близок в Толедо
Отбивший врага Альказар.
Мы первыми подняли знамя
И первыми вынули меч.
Изгнания годы за нами
И горькая слава предтеч.
Начало — в кубанских станицах,
В Толедо — преддверье конца...
Всех верных зовут причаститься
Отчизне отдавших сердца.
Понятными нам письменами
Чеканится Белая быль —
Готовность идти за вождями
На плаху и ранний костыль.
Как Белой идеи победа,
Как первый ответный удар,
Да здравствует наше Толедо!
Да здравствует наш Альказар!
Эти слова, прочитанные по-русски мамой, бередили мальчишечью душу. На глаза наворачивались слезы, а кулаки детских ручек сжимались на деревянной подаренной отцом сабле. И потом во дворе он уже не просто молотил сабелькой по кустам, а рубил «красных», чувствуя себя в бою из дедовых рассказов, рядом с отцом и его русскими товарищами, рядом с генералом Франко и доблестным легионом «Кондор». А дед, заправив пустой левый рукав в карман сюртука, довольно улыбался в пушистые усы и поучал:
— Двигайся, двигайся, Юрген, не останавливайся! Кавалерийский бой — бой со множеством противников, по одному удару на каждого. Одного рубишь, на другого замахиваешься, на третьего смотришь.
Потом он на листочке писал папе письмо, тщательно выводя большие, нелепые буквы, по-немецки, а последнюю строчку по-русски:
— Я люблю тебя, папа!
Мама вложила этот листочек вместе со своим письмом в конверт. Только много лет спустя, обершарфюрер СС Юрий Кудашев, узнал, что мятый листок с детскими каракулями спас жизнь сержанта терции «Донья Мария де Молина» Николая Всеволодовича Кудашева, но то была уже другая история.
Воспоминания детства пронеслись в сознании Юрия мгновенно, он представил дорогой сердцу образ со всей возможной ясностью. Сил и умения на что-либо большее, чем краткий кодовый сигнал, не было. И он отправил все то же мысленное сообщение:
— Шестьсот тридцать один, шестьсот тридцать один, шестьсот тридцать один!
На этом силы иссякли, и Кудашев разорвал эту тонкую связь, обессилено завалившись на бок. Затем перевернулся на спину и, лежа на мягком слое сосновых игл, почему-то совсем не коловших спину, долго смотрел в далекое голубое небо с медленно движущимися небольшими белыми облаками. Он был просто выжат, но пустоту внутри быстро заполняла новая, бьющаяся, живая энергия, исходившая из глубины этого чудесного места. Прошло всего несколько минут, как Юрий понял, он восстановился уже достаточно, чтобы подняться. Опираясь о шершавый камень дольмена, встал и глубоко вздохнул свежий, совершенно не пахнущий болотом воздух. Солнце клонилось к верхушкам деревьев, пора было возвращаться.
Кудашев почувствовал осторожное ментальное касание. Раскрывшись, он понял, что если ранее новые не видимые пока друзья побаивались его силы, то теперь, после случившегося у дольмена, его чуть ли не боготворили. Он усмехнулся, покачал головой и послал импульс-мысль:
— Ждать меня. Охранять остров. Обещание перемен.
Путь с острова через болото, занял чуть более часа, но был он прост и уверен. Юрий просто знал, куда идти, куда можно ставить ногу на зыбкой болотной хляби, а куда нельзя. По дороге он подобрал автомат с подсумком и гранаты, оставленные на островке с чахлой сосенкой, где на него попытались напасть хранители. Еще часа два занял путь до опушки леса. Недалеко от пасеки Кудашев почувствовал уже привычный холодок, переходящий в стылый ветер, и остановился. Сил, после столь насыщенного событиями дня, почти не осталось. Он присел на большую поваленную сосну. Заклубился серый туман, постепенно принимая человеческий облик. Обершарфюрер устало улыбнулся:
— Какие новости, Коля?
Лопатин младший, хоть и потерял человеческую оболочку, но, похоже, веселый нрав не утратил. И если существование в виде призрака доставляло проблем, он, видимо, научился с этим мириться.
— Гости у нас, герр пришелец. Да ты не переживай, не из вчерашних в камуфляже. Гость хоть и не званный, но желанный. Мой названный брат, Сережка Горохов, местный участковый.
