Глава 24. В другом времени и пространстве
Полковник Кудашев пробыл в части у немцев до вечера, а потом остался на ночь, решив ехать с рассветом. Вечером же позвонил послу, графу Александру Николаевичу Бергу, сослался на посещение немецкого полигона по служебной надобности. Спать его положили в одной из комнат бункера, приспособленного как раз для отдыха одной из дежурных смен базы. Но то, что он узнал о сыне и вообще, о мире, не давало уснуть очень долго. Усталость взяла свое, и далеко за полночь Николай Всеволодович все же заснул. Утром, отказавшись от завтрака, выпил только кофе с оберфюрером Рейсом. Выслушал от него уверения, что как только что-то будет известно, сообщат. В сопровождении адъютанта вышел на улицу.
Рассвело совсем недавно. Его машина с водителем уже ждала у входа в бункер, полковник взял под козырек, гауптштурмфюрер Цоллер вскинул руку, на том и простились. Князь сел в Opel Kapitän рядом с водителем и вновь уже в обратном порядке замелькали бетонные надолбы, зенитки в окопах, ДОТы, которые он провожал угрюмым взглядом.
— Тебя покормили вчера? — спросил Николай Всеволодович водителя.
— Так точно, ваше высокоблагородие, как приехали. Вас адъютант увел, мне велели машину в гараж ставить и в столовую позвали. Накормили, союзнички, от пуза, — водитель, пожилой унтер-офицер, явно был под впечатлением.
— Потом с техниками ихними пива попил, тоже у них под землей, что бы ни говорили, а пиво немцы варят отменное!
Кудашев молча кивал, пропуская болтовню мимо ушей. Унтер воевал с ним в Освободительном походе. Когда-то давно совсем молодым парнем он ушел с Врангелем из Крыма. До этого успев повоевать против красных простым солдатом, по мобилизации, в одном из полков Русской армии. Потом, изнемогая от тоски по Родине, клюнул на большевистскую агитку, которой щедро кормили в Галлиполи и Лемносе солдат, казаков и офицеров, французские власти, в феврале двадцать первого года вернулся с первой партией в Новороссийск. Какую он совершил ошибку, понял сразу, ступив на некогда Российскую землю, а ныне РСФСР. Осознание пришло вместе с ударом в грудь прикладом винтовки… Почти все из трех тысяч вернувшихся — офицеры, чиновники и священники, многие солдаты и казаки были сразу же помещены в местную тюрьму. Их судьба так и осталась неизвестна. Люди просто пропали, остались в безвестных могилах, обильно покрывших нынешнюю Советскую Россию. Пополнили вернувшиеся по всей видимости, Рать Небесную Новомученников Российских.
Нынешнему Кудашевскому шоферу, кстати, тезке полковника, повезло. Большевики продержали его три месяца – убедились, что он всего лишь простой солдат. Решили, что для него возможно возвращение к честной трудовой жизни, правда, под условием признания своих грехов перед советским народом и обещанием искупить их дальнейшими своими делами. Сломанные ребра и выбитые зубы, понятно, не в счет. Но клеймо «бывшего белобандита», легло на лоб прочно! В мае двадцать седьмого Николая, работавшего в вагоноремонтном депо в Харькове, успевшего к тому времени жениться и стать отцом, арестовали первый раз и активно вешали на него участие уже в «белогвардейском подполье». Вновь ничего доказать не смогли, несмотря на еще раз сломанные ребра и разбитый и свернутый на бок нос. Поэтому и дали всего пять лет лагерей. Вернувшись домой, узнал, что в родительском доме живут уже другие люди. Так и не нашел, жены с сыном. Поняв, что Советская власть в покое его не оставит, он не удивился, когда в тридцать шестом за ним пришли снова. Николай честно пытался жить и работать как все. Пахал, выполняя и перевыполняя нормы в депо. Помалкивал и в коммуналке после работы, а все свободное время проводил в гараже своего вагоноремонтного депо. Ладилось у него возиться с железками, в отличии от отношений с людьми. К себе в комнату приходил только спать. Но где-то прокололся. Возможно, не проявлял активности на собраниях, не клеймил врагов народа, не ругал в должной мере империалистов, больше молчал глядя на заплеванный подсолнечной шелухой пол. А может и болтанул что, выпив с мужиками. Сдал его сосед по коммуналке. Вот ведь гад, он же со своей же бригады, несколько лет вместе и на работу, и на работе, и с работы… а вот как. Может, комната ему соседняя глянулась, или еще что, а скорее всего товарищи из ОГПУ, все эти годы не выпускали «бывшего белогвардейца» из виду, а был бы товар, купец найдется. Но терять Николаю, было уже нечего, понятно было, что в этот раз ему точно выпишут билет в один конец и, саданув финкой в бок одному чекисту и крепко засветив в глаз другому, он пристрелил обоих из их же «Нагана». Соседу Витьку, открывшему дверь чекистам и гадко, по началу лыбящегося из-за их спин, только плюнул в морду под истошный визг его бабы. Потом, Николай Ильич Бармин пропал, разыскиваемый НКВД, а в паровозное депо г. Клинцы Брянской области, устроился на работу рано поседевший мужчина лет сорока с документами на имя Григория Развозжаева. Когда в сорок первом началась война, в армию его не призвали так и не успели, кроме того, у многих железнодорожников была бронь. Но через неделю, после того как части Русской Армии вошли на территорию СССР, он уехал из Брянска на запад. Первому же встреченному им русскому офицеру рассказал свою историю и со словами: «Пора исправлять ошибки молодости!» вступил в полк добровольцем. Этим первым встреченным офицером и был капитан Николай Всеволодович Кудашев.
Когда они выехали с территории базы, на развилке у указателя «Берлин — 300 км» Кудашев попросил остановиться. Водитель съехал на обочину и заглушил мотор. Минут десять полковник молча смотрел в одну точку. Водитель, волновался
— Ваше светлость, все хорошо? На вас лица нет! — встревожено сказал он.
— Давай, Коля, на побережье! Тут недалеко должно быть, — сквозь зубы выговорил Кудашев.
Минут через двадцать показалось море, пронзительно синее, слепящее бликами от поднимающегося в зенит солнца. Автомобиль проехал немного по песку и остановился метрах в пятидесяти от полосы прибоя. Вдалеке виднелась небольшая деревушка. Красные черепичные крыши и шпиль кирхи.
Нужно было привести мысли в порядок. Вчера у немцев на него обрушилась такая лавина новостей, перевернувшая его привычный мир, что только сейчас нахлынуло осознание всей глубины узнанного. Полковник вышел из машины, и не торопясь, сложив руки за спиной, ссутулившись, пошел по песку вдоль прибоя. Мысли о сыне, не давали покоя: «Господь Всемилостивый! Не дай мне потерять и второго ребенка! Эльза просто не переживет этого!»
Кудашев на ходу снял фуражку и вытер холодный пот со лба: «Господи, ты хранил меня и в Гражданскую и в Испании, и в Освободительном походе! Но лучше пусть умру я, чем он…»
Николай Всеволодович остановился, держа по-прежнему руки с фуражкой за спиной, подставил лицо налетающему с моря свежему, соленому ветру.
Почему-то вспомнился далекий уже двадцатый год. Родился князь в 1903 году в Малороссии, в городе Кременчуге Полтавской губернии, на берегу Днепра. Согласно семейной легенде, дед поэта принимал участие в движении декабристов. Детство прошло. Он вырос на песнях о «Варяге» и «Стерегущем» и на рассказах участников обороны Порт-Артура. Иудо-большевистский переворот семнадцатого года предопределил его дальнейшую судьбу. В девятнадцатом году шестнадцатилетний князь, убежденный монархист, Николай Кудашев поступил вольноопределяющимся в Белую армию — и в составе одной из батарей третьего Кубанского корпуса генерал-лейтенанта Андрея Шкуро ушел в свой первый поход против большевиков. Потом контузия, после которой, юный князь был переведен на бронепоезд «Дозорный»
Затем летом 1920-го года в составе 135-го Керчь-Еникольского пехотного полка участвовал в тяжелейшей десантной операции на побережье Азовского моря, окончившейся захватом врангелевцами Северной Таврии. Он был серьезно ранен. Ему повезло, сильно повезло, весь его пехотный полк был выбит, полностью уничтожен красными.
Раненый и чудом спасшийся Коля Кудашев приказом Главнокомандующего, направлен в Феодосийский Интернат при Константиновском Военном Училище, впоследствии вместе со сводным Полтавско-Владикавказским Корпусом, преобразованный в Крымский Кадетский Корпус. В ноябре князь Николай Кудашев вместе с Русской армией покинул Россию. Большевики ему были сильно должны…
Да, это были действительно отчаянные герои! Николай Всеволодович, мерно шагая по влажному песку, не поднимая глаз, вспоминал лица своих однополчан и других солдат и офицеров Русской Армии. Да, они любили Россию и складывали за нее свои буйные головы! Да, бывало… Бывали так называемые психические атаки, когда они шли церемониальным маршем, без единого выстрела. Шли против вдесятеро сильнейшего неприятеля, который терял мужество перед бесстрашием офицеров и иногда бежал в панике от них! Но кровавая борьба длилась три года на четырех белых фронтах, упорно она велась и на «пятом» фронте внутри страны теми, кто, как и белые воины, не могли примириться с властью большевиков или кто не мог или не успел присоединиться к белым. Судьба не дала победы Белым Армиям, и они, отходя перед превосходными силами красных, измученные и всеми оставленные, ушли в изгнание, унося с собой незапятнанное Русское национальное знамя. Но уходили они неразбитыми и не сомневались, что вернутся. Перегруппировка перед контрнаступлением! Ждать этого контрнаступления пришлось более двадцати долгих лет. Генерал Врангель не обмолвился, когда сказал «прощай, Родина», а не «прощай, Россия» …
Россия и русские уплывали с ним на кораблях.
Ведь ничто другое, кроме Белой борьбы, не спасало честь нации и честь России. Стоит только задать себе вопрос: а если не вооруженная фронтовая борьба Белых армий против нашествия большевизма, то что другое? И ответ будет ясен. Не резолюции же городских дум и митингов. Если не воинское оружие, то надо было безропотно целовать руку Ленина с момента прибытия его на Финляндский вокзал в Петрограде, приглашать прямо, пожаловать в Зимний дворец Бронштейна, Апфельбаума, Собельсона и прочих пархатых «апостолов правды революции». Гражданская война была одной из самых страшных для России. Число погибших в боях, казненных, умерших от голода и эпидемий превысило десять миллионов человек. А ведь это было только началом. После ухода Белых армий большевики порезвились в России в полной мере. Миллионы умирали с голоду и надрывались в лагерях. Коллективизация, расказачивание, голодомор. Что сейчас ломать голову, почему тогда мы проиграли, главное, вернувшись, мы уже не повторяли прежних ошибок.
****
Кудашев надел фуражку, привычно поправил ее кокардой по центру, остановился, развернувшись к морской дали, внимая плеску волн и крикам чаек… нет, то море в двадцатом году, было иным, серым, холодным и страшным.
Окончив корпус во втором выпуске, в двадцать втором году в Словении, он поступил в Николаевское кавалерийское училище, расположенное в сербском городке Бела Црква. Был произведен в корнеты, а затем в составе Двенадцатого гусарского Ахтырского полка несколько лет службы в пограничных войсках Королевства. Потом была и работа в РОВС и переход границы в Советскую Россию, потом Испания и, наконец, в сорок первом наш освободительный поход. Наше возвращение!
И вот теперь я узнаю, что судьбы могут повернуться иначе. И не было где-то, в другом мире, ни Ленина с его кодлой в опломбированном вагоне, не большевиков с ЧК и ОГПУ. Но это знание, может стоит мне жизни сына! Полковник горько усмехнулся. Нет, уж лучше пусть все идет своим чередом, так как было, хоть и горько вспоминать сейчас все наши потери, кровь и слезы русского народа. И как я вернусь домой? Как я взгляну в глаза моей Эльзе?! Что я ей скажу? Я знаю, что он жив. И в то же время я знаю, что его больше нет с нами в этом мире… Нет, нельзя раскисать, главное, что он с товарищем жив. Немцы, как и наши сейчас, своих не бросят. И хотя в происходящем чуть ли не половина происходящего ему не понятна, полковник почувствовал, как в нем крепнет уверенность в благополучном исходе дела и в том, что он еще сожмет сына о объятьях, а слезы на глазах супруги сменятся радостной улыбкой, которую он так любил. Князь развернулся и уже твердым, решительным шагом направился к стоящей на пригорке меж дюн машине.
Старший унтер-офицер Николай Бармин, привычно открыв капот, возился с машиной. Дан ему был дар, понимать любой механизм, и механик, как и водитель, он был отличный. Он тихо насвистывал, занимаясь своими делами. Вспомнилось. На третий день после вступления в полк, он пришел с утра к своему батальонному командиру, капитану Кудашеву и робко переминаясь с ноги на ногу, предложил поставить «на ноги» застрявший в кювете советский бронеавтомобиль БА-20М.
— Я, ваше благородие, заглянул ему под капот, там всего-то в зажигании проблема, бобину поменять нужно, остальное все исправно, для меня работы на полчаса, я уже и индукционную катушку эту нашел. Тут в мастерских неподалеку. Вот… — и он показал Кудашеву зажатую в кулаке деталь.
Они с Барминым прошли к стоящему в кювете, чуть завалившемуся на правый бок броневику, почти не видному в густых кустах. Капитан заглянул в приоткрытую бронированную дверь. Темно, тесно, душно… не кавалерия, однако. Но его опыт говорил, что времена кавалерийских атак уже в Первую мировую прошли, а то, что он видел в Испании, только подтверждали это. Кудашев хмыкнул и забрался в машину, там было хотя и грязно, но пусто. Экипаж, по-видимому, так и не смог вчера завести съехавшую в кювет машину и бросил ее, спасаясь от штурмовавших дорогу «Штук». Броневик был совсем новый, недавно выехавший из заводских ворот. Капитан сел на сиденье стрелка, закрепленное на полу днища машины, увидел, что и радиостанция, и пулемет, не поврежденные, так и остались на месте. Он откинул металлическую крышку ящика-сиденья… тускло отсвечивали круглые магазины, пересчитал — двадцать одна штука, весь боекомплект патронов был на месте. Броневик не сделал ни одного выстрела. Знатно драпали!
— Вояки вонючие…— пробормотал Кудашев, выбираясь из машины. Бармин с нетерпением посмотрел в глаза капитану, как бы спрашивая: «Ну что?»
— Годится! — махнул ему рукой командир — действуй, через два часа выступаем, успеешь? Солдат энергично закивал головой!
— Тут, рядом, пару грузовиков, разбитых я видел. Поищи канистру, слей бензин, пригодится запас, пока при мне будешь со своим тарантасом, потом подберем экипаж. Не танк, конечно, но не отказываться же, если прям на дороге дармовое добро валяется…Фельдфебель! Как наш новый броневик заведут, помогите на дорогу вытолкать!
Уже через день, на их новом БА-20М появилась камуфляжная окраска, узкие полоски трех цветов национального флага на дверях, аккуратная белая надпись: «Доброволецъ» на капоте и мертвая голова русских ударников на башне.
Никогда не жалел Николай Станиславович о этом приобретении прослужившим им верой и правдой до июля 1942 года, когда броневик списали в чистую после подрыва на мине. Он был первым, но далеко не последним их трофеем. Эти машины были лучше имевшихся в бригаде нескольких польских Wz.34, капризных в обслуживании по причине старости и изношенности. И лучше чешских OA vz.30, пробивавшемся из винтовки на дистанции в сто метров.
— Что там у тебя, Николай? — спросил Кудашев подходя к машине.
— Да все, Ваше высокоблагородие, нормально, машина, любит смазку, чистоту и ласку, — ответил водитель, захлопывая капот и протирая руки — приласкал я его немного, протер. Не смотря на то, то старое «Ваше высокоблагородие» давно уже в Русской Армии не требовалось и допускалось заменой нейтральным «господин», он все еще предпочитал прежнее обращение, как и многие участники Гражданской.
Дальше ехали молча. Полковник, севший назад, устало прикрыл глаза и, только когда уже выехали на автобан, Бармин, видя в зеркало, что князь открыл глаза и смотрит в окно, сказал, как бы невзначай.
— Это летная там у немцев часть? Да, Николай Всеволодович? Я видел капониры у них под сетками маскировочными. Странно, все в эсесовской форме, не как обычные летуны.
— Да, Коля, — ответил Кудашев задумчиво, — только летают они очень далеко и… не всегда возвращаются.
— Вот и я про то, летчики значит. Я с их техниками вечером в столовой за знакомство шнапса выпил. Чудные какие-то технари. Сколько я их брата повидал и на войне и после: и наших и немцев, — все люди как люди. И разговоры понятные, про форсаж, зажигание, бомбовую нагрузку или полетный потолок, ну снабженцев поругаем, про технику поспорим, истории всякие потравим. А эти, право дело, странные. Я, хоть и немецкий за эти года хорошо выучил, больше половину того, о чем они меж собой говорили, не понял. Сигнулярность какая-то. Теория струн, понимаешь, математическая несостоятельность и пространственно-временной континуум… и откуда такая заумь берется. Да и по виду уж больно чистенькие и лица, как у учителей или инженеров.
— Глазаст ты, брат! — ответил полковник, не особо настроенный продолжать разговор.
Некоторое время ехали молча, потом унтер-офицер опять продолжил рассказ.
— А еще я, Ваша светлость, им по старой армейской привычке, предложил выпить за тех, кто из боя не вернулся. Ага… ну или с вылета, раз летчики. Они враз серьезными стали. Я так понял, у них как раз недавно кого-то сбили, не вернулись, стало быть с вылета… Скорей бы уж эта война закончилась! Выпили в общем. А один из них, Курт, кажется, зовут, и говорит, мол, не вернуться еще не значит погибнуть, и опять они глаза отводят. Ну я-то с понятием! И рассказал им пару историй, как наши летуны сбитые, потом к своим через линию фронты переходили, когда их уже и не чаяли живыми увидать! А они почему-то, технари эти немецкие, смотрят на меня, как на дите малое, головами качают и вздыхают…
