Глава 28. Сергей, все по-другому!

«Мир и жизнь для тебя навсегда изменятся…» — или как там он говорил? Горохов сидел за столом в опорном пункте и перебирал на столе, какие-то бумаги. Днем в клубе пусто. Народ на работе. В поле, на ферме, в мастерских, летом работы всегда валом. Да и вход в опорный пункт охраны порядка был отдельный, так что никто думам участкового не мешал.

А ведь был прав, этот странный Лопатинский гость. После того, как он открыл в простом советском милиционере, Сергее Горохове, удивительную способность видеть мир тонких материй и духов, жизнь изменилась. Как тонкая струйка воды, вырывающаяся из разрушенной плотины сознания, с каждым часом, все более превращается в бурный поток, так и восприятие окружающего менялось на глазах. Сергей уже не раз задавался вопросом, стоило ли... И который раз убеждался, что до этого все вокруг было тусклым и серым. Что и говорить, жить стало сложнее, но уж, наверняка, интереснее.

Горохов всего немногим более суток как получил этот дар... или проклятие, но уже заметил, что стал видеть привычный мир иначе. Как будто смотрел раньше старое черно-белое, немое кино, а потом вдруг на экране начался красочный приключенческий цветной фильм со стереозвуком. Кроме всего прочего, Сергей вдруг обнаружил, то, что он ранее считал пустым и безлюдным, вовсе не пусто. Ну тут слово «людно» явно не подходит. Не пустым был мир, который его окружает. Вот взять, к примеру, этот шар. Слегка светящийся, размером с футбольный мяч, более всего похожий на мыльный пузырь, висел он, чуть подрагивая, в темном углу кабинета над тумбочкой с пишущей машинкой. Придя сегодня с утра к себе, в опорный, и, увидев этот пузырь, он чуть не сел мимо стула. Сначала даже испугался. Потом ломал голову, всегда тут этот мячик болтался или появился, потому что он, старший лейтенант Горохов, научился его чувствовать.

Минут двадцать Сергей глазел на диковинку, потом не выдержал и, встав со стула, осторожно подошел к тумбочке. Пузырь чуть-чуть, как бы опасливо, подался в сторону, видно эта штука ожидала такой его реакции не больше чем он — появления в углу слабо пульсирующего пузыря. Осторожно Горохов потянулся пальцем к пузырю, а тот вдруг засветился сильнее, приобретая оранжево-розовый оттенок. Стал пятиться к стене и даже частично скрылся в крашенном в противный кирпичный цвет дереве. Милиционер неожиданно, какой-то частью сознания почувствовал эмоции схожие со страхом. «А ведь ты боишься...» подумал он и медленно убрал руку, бормоча негромко: «Ну что ты, что ты, не бойся». Шарик как будто понял его, опять сменил цвет на какой-то более умиротворяющий, зеленоватый и выполз из стены обратно и слабо заколыхался на уровне головы милиционера.

Горохов, пятясь, отошел к столу и, не спуская глаз с этого дива, сел. Теперь вот гадал, рассматривая пузырь, кто на самом деле в кабинете хозяин, а кто гость. Он — работающий тут третий год, или этот шар, не весть сколько в углу висящий. Здание то, по слухам, еще до войны рублено. Может, эта штуковина постарше его будет. Неожиданно разобрал нервный смех. Сергей гоготнул, представляя, как все со стороны выглядело. Зашел бы кто, а он стоит в углу и невидимок руками ловит.

Теперь вот сидим и в гляделки играем. И что теперь? Он опять перевел взгляд на кипу бумаг, лежащих на столе. Какая чушь! День назад я узнал, что такое смерть, что вокруг нас духи и призраки, что бог или вернее боги — это не бородатый дед со светящимся бубликом над головой, как карикатура в «Крокодиле», а нечто реальное. Я узнал, что миров много. С человеком из чужого мира сидел ночью за столом и пил самогон. А в довершение всего узнал, что лучший друг стал привидением. Теперь вот таким стал его мир. А для всех окружающих это чушь полная, у них, растудыть их, свои заботы, простые, реальные, земные. Вот, к примеру. Он взял верхний листок, исписанный мелким убористым почерком. Так, что там у нас... Бывший агроном, а ныне уважаемый пенсионер, Иван Лукич Жабин, просит принять меры к племяннице, гражданке Лопуховой Ирине, проживающей по соседству. Она постоянно требует от него перенести на полтора метра забор, разделяющий их участки. Якобы захватил он эту землю еще, когда ее отец жив был. На самом деле земля его, и все бумаги на нее в порядке. Ну и что там на двух страницах мелким почерком? Судя по всему, старый пердун написал, как покойный брат Федор, отец Ирки, его в детстве за вихры драл и поджопниками награждал. Хм. Ан, нет, тут интереснее, вот, на второй странице: «Оная гражданка, Лопухова Ирина Федоровна, на почве личной неприязни, возникшей по причине необоснованных (подчеркнуто дважды) претензий на часть моего земельного участка, кидает по ночам через забор на мой участок человеческий кал (говно) и льет из горшка мочу, за чем и была застигнута мною вчера в 02 часа 45 минут. Прошу Вас прийти и засвидетельствовать этот факт, для этого не буду убирать кал (говно) чтобы вы его увидели...»

«Ну надо же, я, кажется, всю жизнь мечтал сходить посмотреть на Иркино говно! Какие уж могут быть сомнения?» — Горохов уронил на стол заявление и застонал, закрыв лицо ладонями. Лопухову он знал хорошо. Она была лет на пять его старше, характера тяжелого и склочного, с пробивающимися над верхней губой усами и весом центнера в полтора. Мужика своего, Григория Лопухова, не в пример ей, тихого, щуплого и молчаливого, колхозного комбайнера, держала с строгости и, бывало, поколачивала, когда он запивал. Вот она реальность! Кому нужны эти параллельные миры и призраки? Тут родственники друг другу через забор срут... Эх, Рассея матушка! А ведь служил, когда в Германии, видел, как там люди живут! Даром что фашисты битые, но представить невозможно, чтобы друг дружке родня через заборы гадила!

Потом он взял следующий листок на этот раз исписанный вкривь и вкось старушечьими каракулями. Тетя Нюра Звонарева, старушка весьма преклонных лет, тоже ищет у советской милиции защиты и справедливости. Тааак.... Фууууу!!! Уж лучше про говно читать, чем это: «...Христа ради прошу помощи у родной нашей Советской милиции. Помогите! Соседский сын, Вихляев Андрей, умственно отсталый, вчера который раз изнасиловал мою козу Анфису! Он бесстыжий и раньше это вытворял, но прятался, а в этот раз убежать не успел, в спущенных штанах запутался и упал. И грозил мне, что до меня доберется! Я, товарищ участковый, всю жизнь проработала в колхозе, была ударницей и нормы перевыполняла…». А про колхоз она к чему? Ну что ты будешь делать? Придется сходить этому козоебу, мозги вправить. В семье Вихляевых все, и мужики, и бабы, пили из поколения в поколения. Вот дураки и рождаются. Этот Андрей, детина лет двадцати, и правда, умственно отсталый, официально, со справкой. Как-то, весной в прошлом году было у него обострения, вязали, а потом возили его в район в психбольницу. Полгода там лечили. Но обычно — тихий. А вишь ты, засранец, что повадился делать. Оно и понятно, хоть и дебил, а здоров телесно, и елдак, наверное, стоит так, что дымится! Надо с родней его потолковать, если правда он опять задурил, идти в амбулаторию и звонить в район, определять дурака вновь в больничку. Тут ведь и до греха не далеко… А с другой стороны, старуха Звонарева тоже уже умом шаткая, вот и разберись, ебли ее козу или нет… Но лучше перестраховаться. Ежели, соседский дурачок с коз на их хозяйку переключится, это уже беда!

Горохов в сердцах ударил кулаком по столу и нехорошо выругался. И раньше бывало тошно от сельских тупорылых кляуз, а уж теперь…. Вспомнив про болтавшийся в углу пузырь, поднял глаза, но там уже ничего или никого не было. О… Может, мне тоже в районном стационаре на соседнюю койку с Андрюшей Вихляемым прилечь пора? Но тут милиционер краем глаза слева засек движение и обернулся. Нет! В дурдом рановато, хотя, может, наоборот, в самый раз. Слева на расстоянии сантиметров тридцати от его головы висел жизнерадостно переливающийся от жемчужно-серого до голубого этот самый пузырь. Сергей отшатнулся немного, на что шар отреагировал цветом и тоже слегка отодвинулся. Не удержавшись, Горохов опять потянул руку, на этот раз пузырь не стал «убегать», и ему удалось коснуться этой штуки. Рука не почувствовала сопротивления, и только на самой границе чувств участковый ощутил легкое покалывание или щекотку на кончике пальцев. Убрав руку, Сергей с интересом рассмотрел свои пальцы и покачал головой. Потом вздохнул и сказал, обращаясь к этому мыльному пузырю: «Видишь, что творится! А ты летаешь тут без толку…ну и летай на здоровье. Пойду я засранцев и козоебов воспитывать!»

Конечно, никто ему не ответил. Горохов сгреб заявления, засунул их в планшетку и вышел из кабинета. В дверях обернулся и кивнул своему не материальному соседу: «Ну, бывай!»

Часам к пяти по полудню, старший лейтенант милиции Горохов, наконец освободился, даже успел зайти перекусить в колхозную столовую. Кормили там прилично, все были свои и поварихи старались перед соседями в грязь лицом не ударить. Умотался он изрядно. Сначала выслушивал нудные причитания гражданина Жабина о соседке-родственнице, не дающей ему жизни. Даже сходил посмотреть на прикрытый листом лопухом здоровенные котях у забора. Лопух, Иван Лукич услужливо приподнял, дабы представитель власти убедился, что под ним находится… Потом пообщался с его племянницей, которая намного более темпераментно чем дядюшка, пыталась убедить что корень всего зла именно гражданин Жабин. А насрал он у забора сам, а теперь возводит на нее напраслину! Сергей принял истинно соломоново решение, пообещав выписать обоим штраф за мелкое хулиганство или еще почище, принять меры общественного воздействия — выездную административную комиссию из района. Соберут все село в клубе и будут разбираться, кто у кого под забором гадит. Ой, и много всплывет всего интересного…

С любителем соседских козочек разговор был короткий. Его и не было. Глянув в белесые, круглые глаза Андрюши Вихляева, на его приоткрытый рот с стекающей слюной, милиционер и спрашивать ничего не стал. Явно с катушек козоеб съехал. Остальная его родня тяжело дышала сивухой и не совсем понимала, о чем милиционер ведет речь. Через сельскую амбулаторию вызвали неотложку из психдиспансера, вот только когда они приедут, вопрос. Потерпевшая сторона, не коза конечно, а ее хозяйка, восприняла весть о том, что младшего Вихляева отправят «полечиться» с удовлетворением. Тут же старуха Звонарева принялась описывать шкоды ненормального соседа со всеми подробностями, не вошедшими в заявление. Горохов пару раз пытался ее прервать, мол, хватит, ясно все, но не тут-то было. Баба Нюра столь увлеклась физиологической стороной дела, что даже продемонстрировала жестами, разведя руками, пораженному участковому какой «бесовский аппарат» у соседа торчал, когда он, убегая, упал. Слушая ее, Сергей решил, что и бабу Нюру тоже на полгодика подлечить неплохо бы. А то, вполне серьезно, закралось подозрение, что бабка не отказалась бы поменяться с потерпевшей козой местами. Да эта хоть другим жизнь не портит, к тому же неотложка двух разнополых пациентов за раз не возьмет.

Домой Горохов идти не торопился, да и было отчего. Весь день он об этом думал. И не странные парящие сферы, не соседи- засранцы, не умственно отсталые извращенцы, забыть не давали. Позавчера ночью, когда смог он увидеть названного брата Кольку Лопатина в бестелесном облике, и, когда первый шок прошел, о многом они поговорили. Обмолвился Сергей, что живут они с Леной хорошо, душа в душу, но одно обстоятельство омрачает жизнь. Детей нет! И что ты будешь делать! Ездили они кроме района уже и в Смоленск, сдавали многократно всякие анализы, но никто не мог ничего понять. По всему выходило, что пара их здорова абсолютно и какой-либо внятной причины их бесплодия врачи определить не могли. Но вот теперь записался он в Москву к маститому профессору, светилу в гинекологии, и уж точно все должно решиться.

Друг бесплотный выслушал серьезно и некоторое время помолчал, а потом усмехнулся с детства знакомой, солнечной лопатинской улыбкой, от которой заныло у Сергея сердце, и сказал:

— Ты, Серега, погоди к профессору ездить. Вы, и правда, с Леной здоровы. Ты уж поверь, я хоть и не профессор, но ведомо мне теперь это. Вижу! Здоровы! Тут, братан, дело все в ваших мозгах, а не в том, что…ну ты понял. Особенно у Ленки. Ну да то не беда, я помогу вам.

— Ну ты, Колька, и причесываешь! Да чем же ты поможешь?! Через тебя вон луну видно и звезды.

Лопатина вопрос позабавил:

— Серега, да будь я хоть во плоти, мне с тобой, жеребцом, разве тягаться? Не забывай, я могу оказаться, где хочу и когда хочу, ну или почти «где и когда», и все стены, двери и тому подобные мне не преграда. Ну, тут тоже есть исключения, но не в данном случае. Ээээ… дружище, а что это ты краснеешь. Дубина! Ну поверь, не интересно мне, чем вы там с Ленкой под одеялом занимаетесь, или без одеяла… Да шучу, шучу, не кипятись! А помочь вот чем могу, дело то не в тебе, а, похоже, в ней. Она винит себя в моей смерти. Подсознательно, не отдавая себе в том отчета.

— Ну и чем ты поможешь? Расскажешь ей, что это не так? Ну я вот тебя, черта, вижу, фашист этот научил, но он сказал, что у меня к этому способности. Значит, она тебя, духа бесплотного, не увидит. Это первое. А второе, я не хочу ей таких возможностей. Она же с ума сойдет. И к этому вот, — Горохов кивнул в сторону дома, — приводить ее не хочу. Меньше знает, крепче спит. Тут и так у вас каша заваривается, ума не приложу, как расхлебывать.

— Брат, есть возможность. Дело такое, в нашем состоянии, в бестелесном… Ну что ты рот кривишь? Я уже привык, это по первости дико было. А теперь прими, как данность. Друг твой закадычный и брат, стал приведением, или, как немец, называет — неупокоенным. Но я о чем говорил-то? Что нас и обычный человек может видеть, особенно во сне. Но для этого необходим контакт с частью моей психической энергии. Умничать не буду, сгодится вещь моя, какая-нибудь, на крайний случай фото, но лучше вещь. И такая, чтобы по времени ношена была максимально близко ко времени безвременной кончины, — при этих словах Николай улыбнулся, но улыбка вышла уже кривая и жалкая, нет, не смирился братан со своей участью, нет, не смирился. — Спроси у бати завтра с утра, пусть он тебе мою пилотку мичманскую отдаст. Помнишь, я привез ее, когда на свадьбу вашу приезжал. Она в шкафу лежит. Потом вернешь.

Сергей кивнул, стараясь вспомнить, о чем речь.

— А потом дело простое. Ты Лене ее подложи под подушку ночью, и все…

— Колян, а ей вреда, не будет какого? Ты ж знаешь, как я над ней трясусь! — Горохов, хотя и против воли, серьезно встревожился.

— Серый, ты обижаешь меня! Ты как мог подумать, что я ей навредить могу? Да вы же для меня были самыми близкими людьми, не считая, бати с Машкой! И остаетесь, кстати сказать. — неупокоенный положил невесомую руку на плече другу. Тот, не чувствуя веса, ощутил вдруг, как это место стало стыть.

— Ну Коль, ты прости, я когда о ней думаю, у меня голова сразу пустая и гудит как барабан!

— Добро, брат! Я знаю, вы друг для друга предназначены! Если бы не это, хрен бы я уступил Лену тебе. Ну, ладно, про то, что я тебе рассказал, сделай как велю. Я обещаю, что у нее от сердца отляжет тревога. Станешь папашей!

Такой разговор был у друзей позавчерашней ночью. А теперь та пилотка, от женских глаз припрятанная, ждала ночи у милиционера дома. На сердце у Сергея было тревожно. С другой стороны, чувствовал он уже давно, не в медицине тут дело. В глубине души ведь знал, что оборвалось что-то у Лены в душе, струна какая-то лопнула, когда пришло известие о Колиной гибели. А ведь и прав побратим! Да и, положа руку на сердце, не верил уже он всем этим врачам, будь то фельдшер их сельский, будь то доктор наук или профессор из Москвы.

Домой вернулся к ужину. Старался Сергей вести себя, как всегда, пытался шутить и смеяться, но сам чувствовал, фальшивит. Лена, судя по всему, занятая своими мыслями и продолжавшая немного дуться за запрет поехать с подругой на заимку, его настроения не замечала. Сам того не желая, он после ужина то садился что-то читать, то находил какое-то совсем не срочное домашнее дело, не произвольно оттягивая время отхода ко сну.

Тут уже жена обратила внимание на его суету:

— Сережа, да ладно тебе, пошли спать, смотри ночь уже, а ты в кладовой возню затеял.

— Иду, милая, иду, душа моя, — Горохов подошел к Лене и ласково ей поцеловал, а потом стаскивая через голову майку, добавил — Лен, я, кажется, кран на кухне в раковине не закрыл, сходи, глянь.

Жена вышла, и он быстро сунул под подушку свернутую вдвое черную пилотку с белым кантом.

— Закрыт кран, уж кто-кто, а ты у меня ничего не забываешь.

Она развязала поясок халата, но не сняла его. Они всегда спали полностью нагими. Халатик ничего не скрывал, и заводил обоих. Полы распахнулись, и Сергей который раз залюбовался. Грудь жены была красивая, не очень большая, но упругая, правильной формы с торчащими вверх сосками. Упругий, чуть выступающий живот, а ниже, на лобке, небольшой хохолок мягких темных волос. Лена склонилась над ним, вскользь поцеловала и скользнула к нему под бок. Летняя ночь теплая, одеялом не укрывались, иной раз легкую простыню накидывали. Горохов лежал на правом боку, а тело жены повторяя изгибы его тела тесно прижалось спиной к нему. Лена взяла его руку и положила к себе на грудь, и он почувствовал, как под тяжестью его ладони твердеют ее соски, как бы говоря, «ну что же ты?» Сергей почувствовал, как стремительно накатывает возбуждение, чувствовал, что в круглые ягодицы жены, сминая скользкий шелк, он упирается твердеющим членом. Лена задышала громко, прерывисто и подалась к нему навстречу.

Но он чувствовал, что не может. Не сегодня. Слишком занята голова иными мыслями. Он обнял жену, переместил руку с требовавшей ласк груди на живот и шепнул на ухо как можно мягче и нежнее: «Трудный день был, Лена, давай спать…» Он ранее никогда не отказывал любимой женщине в ласках. Они были, как будто рождены друг для друга. Желания их совпадали, и оба даже представить не могли рядом никого другого. Жена чуть слышно вздохнула и повернув голову вскользнула губами по его щеке. Еще теснее прижавшись к его горячему, мускулистому телу. Уже засыпая, она шепнула чуть слышно: «Вредина! Не пустил меня с Машкой…»

Горохов лежал, обнимая Лену, которая дышала уже не как страстно, и понимал, что уснуть ему этой ночью будет трудно.

Вот как это? Появится побратим, и что произойдет? Проснется Лена. Что скажет? Что спросит? Нет, не выносимо. Он лежал, и мысли скакали, как плутающий следы заяц в лесу, то несясь вперед, то отскакивая в сторону и меняя направления. Нет. Я не останусь тут. Он убрал руку от жены и осторожно принялся перебираться на край широкой кровати. Она спросонок, что-то пробормотала невнятно и вновь ее дыхание выровнялось. Сергей укрыл ее простыней, скользнул глазами по круглой попке. Затем, взяв со стула одеяло, ушел, не оглядываясь, в другую комнату на диван.

Но и там сон не приходил. Не слышные днем ходики на стене, вдруг стали грохотать в ночной тишине, словно колеса поезда на железной дороге. Тик-так, тик-так, тик-так... Мысли продолжали метаться, вдруг вспомнил про пузырь, висевший в клубе и переливавшийся. «Нужно будет у Кольки спросить, что за штука такая». Но усталость все же сморила, и уже на грани сна, Сергей слышал, как часы прекратили мерный стук, маятник замер в верхней части своей амплитуды, и его обдало холодом. Глаза сомкнулись, и Сергей Горохов уснул на редкость крепким, спокойным сном.