Глава 38. Решение

Сельский клуб, в котором время от времени крутили кино и устраивали танцы, был центром притяжения для колхозников, особенно для молодежи. Танцы устраивали в самом большом помещении, обитом досками и выкрашенным в тягостный кирпично-оранжевый цвет. Для танцев освобождали место и убирали скамьи, но сейчас эти, простые и прочные, добротно сколоченные из дерева лавки, были на месте. Большой белый экран занимал почти всю стену. К приходу нашей троицы импровизированный кинозал был почти полон. Кудашев с интересом огляделся. На кино в клубе собралось человек пятьдесят, и еще оставались места на лавках. Возраст зрителей разный, но в основном молодые мужчины и женщины лет по двадцать пять-тридцать. Вроде бы ничем не примечательные, одеты чисто, видно поход в кино — событие в масштабах села. Хотя если присмотреться, лица, какие-то… Юрий сам пока не мог понять. Но одно точно, они чужие. Вернее, они-то, как раз тут свои. Он чужой.

В зале многие мужчины курили, а потом пораженный обершарфюрер заметил, что и в двух или трех местах разливали, не особо прячась, водку. И стакан был на всех один, передавали по очереди друг другу. В одной компании, видимо, не нашлось и одного стакана, пили из горла, нетерпеливо вырывая друг у друга поллитру. Когда они вошли, с Леной многие здоровались, окликали и Машу, делая ей комплименты. Кудашев поймал себя на мысли что, комплименты сельчан, ему неприятны. Я ведь я ревную, удивился он. С их появлением, шумная компания сельчан, заметно утихла. Выпивохи пошептались и спрятали спиртное, другие лихорадочно тушили сигареты. Заведующую клубом тут уважали, а еще больше, как Юрий понял, в авторитете был ее муж. На него же смотрели подозрительно и с любопытством. Новый человек в селе, видимо, целое событие, а так как вошли они втроем, то народ сразу сделал свои выводы и откуда-то со стороны и сзади, послышался громкий шепот: «Машкин хахаль». И он тут же почувствовал на себе оценивающие взгляды женщин и неприязненные — мужчин. Минут через пять, когда Лена Горохова, Маша и Кудашев уселись, неожиданно рядом с ними, мешком рухнул на соседнюю лавку здоровый, как бык парень лет двадцати пяти, обильно обдал их запахом перегара и нездоровым дыханием.

— Привет, Машуня! Давно не виделись, ты прям, красотка стала! Одно слово — городскаааая! — Он в упор вперился в Юрия и, не отводя взгляда, спросил у Лопатиной: — А этот с тобой? Из твоих, ну, этих, смоленских дружков, что ли? Кудашев также не отвел глаз, выдерживая этот, неприятный обмен взглядами. Маша скривила рот, видно тоже не была рада старому знакомому совершенно.

— Здравствуй, Кирилл, познакомься, это Юрий. Колин сослуживец, в папе погостить приехал, после ранения. Юра, это мой одноклассник Кирилл Лавров.

Упоминание погибшего брата, мигом изменило все. Бугай смотрел на Кудашева уже без вызова и с долей уважения. Видимо, Николай Лопатин был в свое время в селе очень уважаемым человеком, и его трагичная судьба, еще у всем была памятна.

— А… протянул Кирилл, — ясно, ну рад знакомству, мореман, ты, это, извини, если что! — и быстро убрался к компании своих приятелей, издали с интересом наблюдавших за развитием событий. Он принялся негромко пересказывать им разговор с Машей, кивая в сторону Юрия.

— Кирилл этот в школе все увивался за мной, потом понял, что не светит, а теперь глаза залил и хотел знакомство возобновить… Ага, всю жизнь мечтала! — сказала Маша, наклонившись Кудашеву к самому уху. В это время в зал вошел Сергей. При виде милиционера прежде выпивавшие мужчины совсем заскучали лицами. Он, приветливо махнув Кудашеву и женщинам, присел где-то сзади. К радости выпивох свет погас, позади, застрекотал негромко проектор и сзади через небольшое оконце на белый экран упал поток света.

Фильм «Маленький сержант» определенно не стоил того, чтобы его смотреть. Юрий еще при первых кадрах, где немецкие солдаты жгли дом коммуниста и, по-видимому, убили женщину, подавил в себе желание встать и уйти. Парнишка, видимо, сын убитой, кинул камень в стоявшего рядом оберштурмфюрера, за что его немецкие солдаты посалили в бочку и с идиотскими воплями «Русский Нептун» сбросили в реку… Кино снимали совместно чехи и большевики из СССР. Ну, красные ничего другого кроме этой тошнотворной агитки снять и не могли. Но чехи-то, чехи куда лезут! Жилось им в Протекторате Богемия и Моравия, как у Христа за пазухой! Спонтанная реакция чешского населения на вхождение чешских земель в состав Третьего Рейха в качестве протектората была в целом спокойной. А богемские и моравские немцы, ставшие гражданами Рейха, в подавляющем большинстве поддерживали фактическую оккупацию Чехии Германией. Они активно вступали в СС, вермахт и оказывали германским властям всевозможную помощь.

Жизнь в протекторате наладилась, более 800 000 чехов вошли в новые рабочие и крестьянские профсоюзы, десятки тысяч вступили в ряды радикальных националистических организаций. Чехи в Рейхе начали богатеть. В основной массе добросовестно работали на предприятиях военного назначения, получая приличные деньги. Стремясь повысить объем промышленной и сельскохозяйственной продукции, германская администрация осенью сорок первого. отменил целый ряд ограничений, ущемлявших чехов. Была повышена норма жиров для двух миллионов чешских рабочих, выделил двести тысяч пар обуви для людей, занятых в военной промышленности, и предоставлены лучшие гостиницы на всемирно известных курортах Богемии для организации в них пансионатов, предназначенных для отдыха чешских рабочих. Одновременно была реорганизована по германскому образцу система социального обеспечения.

После ранения в сорок втором году Гейдриха, возглавивший правительство Протектората Эммануэль Моравец, которого поддержала Чешская антибольшевистская лига, твердо повел линию на сотрудничество с Германией. Гейдрих, так и не оправившийся до конца после покушения на него, и потерявший в тот день самых близких людей, повел себя благородно. Репрессии в ответ на терроризм, были весьма умеренными. Юрий помнил, как они с классом ездили на экскурсию в Прагу весной сорок третьего года. Улыбающиеся люди, спокойная, размеренная жизнь и идущая где-то далеко война. В Протекторате Богемии и Моравии выпускались свои почтовые марки и деньги. Своей была полиция, и даже армия своя у Протектората была, хотя и без тяжелого вооружения. Чехов и вообще граждан протектората в армию не брали. С них требовался труд, кровь лили за них другие. В феврале сорок четвертого года произошел первый набор чехов в полицейский полк СС «Брискен», который вошел в состав 31-й добровольческой гренадерской дивизии СС «Богемия и Моравия». В этом же году, около одной тысячи бывших солдат и командиров чехословацкой кавалерии вошли в состав формируемой 37-й добровольческой кавалерийской дивизии СС «Лютцов». Хотя был небольшой, чисто чешский легион СС «Святой Вацлав» но это тоже была часть исключительно из добровольцев. Воевал легион храбро, ничуть не хуже лучших германских частей.

Все это Кудашев вспомнил, под мерный стрекот проектора пока смотрел «Маленького сержанта». По фильму спасенный советскими солдатами мальчишка, тот самый «Russisch Neptun», стал сержантом медицинской службы и попал в окружение вместе с чешским солдатом, воевавшим на стороне большевиков. Чех раненый смертельно, просит передать матери свой амулет, что и делает парень, после окончания войны. Народ в зале довольно живо реагировал на происходящее в фильме. В темноте то тут, то там вспыхивали огоньки сигарет и вверх тянулись струи табачного дыма. Как Юрий понял, как только погас свет и начался фильм, припасенное спиртное было допито, что способствовало переживаниям аудитории. Хотя не всех. Где-то сзади слышалось кокетливое женское хихиканье, возня и звуки поцелуев, а потом сочные шлепки и взвизгивания:

— Убери руки! Люди кругом! и — что тебе сделать?! Сам себе отсоси, остолоп!

Он чувствовал, что Лена Горохова с трудом сдерживается, желая повернуться и прикрикнуть на любвеобильных односельчан. А Машу просто разбирал смех. Так что, самый психологически сильный, по мнению Кудашева, момент фильма, когда мать погибшего чешского солдата, узнает о гибели сына, вовсе не затронул зрителей.

Наконец, замелькали титры и включили свет. Народ принялся, гремя лавками, расходиться. Кудашев заметил, что несколько мужчин, сомлев, крепко спали, и их товарищи-собутыльники трясли за плечи со словами:

— Пошли, киношник хуев! Конец уже!

О, боги! Какое же быдло! За несколько дней, проведенных тут, обершарфюрер общался с Лопатиными, Сергеем и сегодня с его женой Леной. Нормальные люди, конечно, с поправкой на то что тут все иное. Но оказалось, что судьба свела его с самыми лучшими из тех, что есть. Почему же эти другие? Вот откуда они берутся? Шатающиеся, падающие, перебираясь через лавки и разящие перегаром, кричащие что-то бессмысленное друг другу. И повсюду сплошной трехэтажным мат, ладно если только со стороны мужчин, но ведь и женщины не отстают! Кого-то уже трепал за воротник Горохов, обещая вкатать пятнадцать суток, правонарушитель, болтаясь в крепких руках милиционера тряпичной куклой, что-то извиняющее поскуливал и в результате был отпущен на все четыре стороны.

— Что-то сегодня особо разгулялись колхознички! — Сергей хмуро глядя вслед пьянице, поправлял форменный галстук и фуражку — Ладно, их счастье, некогда…

— И часто у вас так? — спросил Кудашев, когда они выходили из клуба.

— Да это спокойно еще! Вот если бы какой боевик показали или индийское с драками, то уж точно, некоторые почувствуют себя суперменами и заночуют у меня в опорном. На танцах тоже иной раз бывают драки, но там из-за девчонок.

— Да, ладно тебе, Серенька! — Иной раз… скажешь тоже. Постоянно на танцах дерутся — вступила в разговор Маша, а Лена невесело кивнула.

— Уж точно, в библиотеку они намного меньше ходят, чем в кино и на танцы — добавила подруга.

На улице почти стемнело, довольно свежий ветер трепал волосы, стараясь пробраться под одежду. После продолжительной жары, пробирала прохлада. Они, не торопясь, шли к дому Гороховых. Расходились по домам сельчане. Кто шумно, затянув фальшиво какую-то песню, другие, громко смеясь или споря о чем-то, нещадно матерясь. Женщины весело переговариваясь и посмеиваясь, опередили Кудашева с Сергеем на добрых десять шагов.

— Вот оно нужно было тебе в село? Что тут смотреть? Насмотрелся? Знаешь же, как обложили округу! — ворчал негромко Горохов, попыхивая огоньком сигареты.

— Все так, Сергей, все так. Но мне что, в лешие податься теперь? Из лесу носа не казать? Надежда, что я смогу вернуться к себе, что уж там лукавить, призрачная. Да и решил посмотреть, что у вас тут делается, как живете… Да и зря ты, есть что посмотреть. Я, вот только полистав в библиотеке книги и карты, начал немного понимать, что происходит, — так же чуть не шепотом ответил ему Кудашев.

— Ну и как впечатления? — спросил милиционер.

Юрий чуть помолчал, неспешно шагая рядом с Гороховым, поглядывая на редкие фонари, зажегшиеся желтоватым светом на столбах вдоль улицы.

— Ты точно хочешь это от меня услышать… Вряд ли тебе понравится.

— Ну, уж начал говорить, заканчивай, что тут. Я после той ночи на заимке тебе склонен доверять. — Сергей обернулся к собеседнику.

— Сергей, извини за некоторую сумбурность. Но так получилось, что свела судьба меня прежде с Машиным отцом и с тобой. Люди вы… хорошие, настоящие русские люди. Конечно, может и не такие как у нас, но… как бы это поточнее выразиться, прямые и открытые. А потом вот с Машей познакомился, с Леной твоей, потом в магазин заходили, там видел Наталью, с которой у Василия Андреевича… ну ты понял… Тоже люди, как люди, хорошие. Но вот посмотрел я на других жителей села… И понял, что вы с ними в сравнение не идете. Вы — люди, а они быдло быдлом!

— Хм… да, не особо ты советских людей приветил! Так уж и быдло? А у вас у фашистов, что другие люди что ли? На руках ходют или с двумя головами? — Горохова действительно задели слова пришельца. Он хоть не питал иллюзий по поводу односельчан, но привык воспринимать их какими есть и в штыки встретил это — быдло.

— Я ждал такой реакции, что же, не удивлен. Да… у нас другие люди. И не в фашистах дело. Я ваших не по немцам сужу. Мне пришлось и по России поездить с отцом. В Италии был, и во Франции, да почти во всех странах Европы. В Африке полгода служил… И вот поверь, другие люди. У вас мир тут уже тридцать лет, а у нас война идет шестнадцатый год. Поколение уже родилось и почитай выросло, которое мира и не знало. Может, поэтому и другие люди, более серьезные, то ли… Но нет, пожалуй, не то. Не в войне дело. Наверное, и у вас много нормальных, настоящий русских людей. Вот как ты с Лопатиным. Но тех, которых я в клубе видел, нормальными не назову.

Тут уже молчал Сергей, смотря себе под ноги, но потом ответил:

— Не спорю, выпивает народ, ну еще за словом в карман не лезет, грубоваты бывают, но ты уж сразу их быдлом зря окрестил. Они после работы расслабились, летом на селе труд адовый, у нас колхоз из лучших в районе. А по сути, после работы у них и развлечений, что в кино сходить, да и все, пожалуй.

— Понимаешь, Сергей, тут даже не в пьянстве и ругани дело. А в лицах их, в манере держаться, в поведении. В наследственности, в конце то концов. Вот у нас, считается, что на земле люди живущие, крестьяне — «новое дворянство». Самая здоровая часть общества, с городами и не сравнить. Элита нации. Даже специальные поселения образовывали по особому отбору. Управление расы и поселений из двух миллионов заявок всего тридцать тысяч разрешений дало в первый год… Как давно это было, до войны еще.

Договорить так и не успели. Женщины уже стояли у калитки Гороховского забора и с видимым нетерпением ждали.

— Что вы, ребята, еле плететесь? Что-то прохладно, хочется чаю горячего, да и перекусить, — крикнула им Лена открывая калитку. Действительно, все четверо сильно проголодались, Юрий только сейчас вспомнил, что после завтрака маковой росинки во рту не было. Обед ему заменило сидение в сельской библиотеке и сразу от этого в животе заурчало.

Дом Сергея Горохова, вполне приличный, даже богатый по местным меркам, все же показался Кудашеву привыкшему к германским стандартам, невзрачным и скромным. Конечно, он не шел в сравнение с лесной заимкой Лопатиных, но откровенно, не впечатлял. Молодые люди решили не тратить время на приготовление кулинарных изысков и ограничились большой яичницей на сале со свежим пшеничным хлебом и чаем. За столом, в большой комнате Маша с Леной весело болтали между собой. Мужчины были более сдержаны, видимо, уличный разговор занимал все мысли.

— Ой, я так и забыла сразу спросить, как тебе кино, Юра? — подавая Кудашеву чай, спросила Лена.

Юрий смутился. Отвечать не хотелось, а отмолчаться было невозможно.

— Да не очень… у меня, человека военного, свой взгляд на войну, так что прошу меня понять. Да и снят, как-то без особого таланта, без искры, что ли. Это, конечно, только мое мнение.

— А что не понравилось? — спросила уже Маша.

— Ну… вам не приходило в голову, что за убийство женщины и издевательства над ребенком, солдат в начале фильма, отдали бы под военно-полевой суд и приговорили к каторжным работам или отправляли в штрафные части. Своими действиями они не только нанесли ущерб дружеским отношениям между германскими войсками и жителями той деревни, но прежде всего, навредили репутации Германской армии. Это преступление потом распространяется, как огонь по ветру, из уст в уста среди местного населения и оно будет обобщать, что подобное типично для всех немецких солдат.

Обе молодые женщины замолчали и удивленно посмотрели на Кудашева, как будто он сказал очевидную, невероятную глупость. Сергей отвел глаза и сделал вид, что рассматривает что-то в пустой тарелке, из которой только что кусочком хлеба собрал остатки яичницы.

— Ты что? Какой суд!? Они же фашисты! Нелюди! Ничего им за такое не было! Зверье! — возмутилась Лена, даже поставив от волнения на стол бокал с чаем, который только что поднесла ко рту, чтобы не расплескать.

— Точно! — поддержала подругу Маша Лопатина, — нам в школе наша учительница, Нина Ивановна, рассказывала! Она во время войны подпольщицей была, знает. Говорила, что фашисты такими жестокими были потому что, их с детства их приучали. Заставляли мучить собак и кошек, чтобы потом над людьми живыми издеваться! Все они такими были! Особенно Гитлер!

Обершарфюрер СС Юрий Кудашев, жутко побледнел, и уронил на стол чайную ложечку. Он откинул голову, закрыл глаза и царапнув ногтями стол, сжал кулаки так, что они побелели. Левая щека и глаз произвольно дернулись несколько раз в нервном тике, дыхание перехватило.

— Юра! Что с тобой? — крикнула Маша и потянулась через стол, накрыв ладошками его сжатые кулаки. Лена вскочила и опрокинула чашку с чаем себе на колени. Горохов с лицом почти столь же бледным, как у Кудашева обхватил его за плечи. Казалось, сам воздух в комнате стал густым, как молочный туман, и в секретере напротив стола зазвенела посуда, завибрировали стекла окон, хлопнула с силой закрываясь, форточка.

Но Юрий уже взял себя в руки и погасил эту спонтанную вспышку диких эмоций. Он почувствовал тепло Машиных рук, ее участие, панику и волнение Лены, страх ее мужа, обхватившего своими сильными руками его плечи. Прошло всего несколько мгновений, лицо его, все еще бледное, стало наполняться жизнью, кулаки разжались, и он открыл глаза. Некоторое время, он, опустив голову, смотрел в стол, не находя сил, разжать стиснутые до боли в зубах челюсти.

— Простите, ребята. Вот так вот бывает со мной. Ни с того ни с сего… Извините. — опустив голову, он почувствовал, как Сергей отпустил его и увидел, как в Машиных глазах блеснули слезы.

В который раз за последние дни, Юрий Кудашев поддался отчаянию. Он один. Совсем один. Он не может так больше… В душе было пусто и холодно, как в давно покинутом доме с промерзшими стенами. Что им сказать? Они не виноваты в своем незнании и невежестве. Годы владычества красных сделали их такими, и те учебники, которые вдалбливали в головы детей всякую нелепицу. Но как жить дальше, когда вокруг такое?

Маша, обежав стол, присела на корточки рядом с ним, заглядывая в глаза, что-то шепча и гладя по голове. Лена Горохова стояла рядом и о чем-то говорила, но он ее не слышал, не понимал. Сергей смотрел в сторону, закусив губу. Кудашев обвел их взглядом, таким взглядом, что женщины замолчали.

— У него была собака, фокстерьер… когда он на войну пошел, взял его с собой. Его звали Фоксель, — тихо произнес он, как будто в трансе уставившись куда-то в темноту за окном. — Своего четырехлапого друга он носил в солдатском ранце и не расставался с ним никогда. Бывало, что Фоксель даже шел с ним вместе в атаку и ел с одной миски. Но в семнадцатом году Фоксель пропал. Может его убило или его украли… После потери верного друга он долго не мог прийти в себя. С тех пор больше никогда не заводил фокстерьеров. А в тысяча девятьсот сорок первом году Мартин Борман подарил ему овчарку. Он назвал ее Блонди и оберегал, как зеницу ока. Люди, бывшие рядом с ним в те годы, говорили, что он наслаждался прогулками с собакой, потому что только с ней он мог быть уверен, что она не заведет разговор о войне или политике. А Блонди была так же очень сильно привязанной к хозяину. Она буквально шага не могла ступить без него. Иногда вечером он мог уйти от всех, кто был у него в гостях, чтобы приготовить ужин своей собаке…

— Юра, о ком ты говоришь? — спросила пораженная Лена.

Кудашев встрепенулся и посмотрел на нее так, словно видел первый раз.

— О ком? — прошептал он, — О Фюрере, об Адольфе Гитлере…

— Он очень любил животных! — продолжал Юрий с непонятным окружающим надрывом, — Ганс Баур, его личный пилот, рассказывал в своих воспоминаниях о том, как Гитлер распорядился отвезти в горы и выпустить там горного орла, которого ему пытались подарить:

— Такие создания должны жить в дикой природе, а не в рейхсканцелярии.

А после Первой мировой войны, когда он еще жил в казарме полка, в Мюнхене, он подкармливал мышей крошками хлеба, вспоминая, как сам голодал в молодости.

Он помолчал и потом добавил:

— Германия была первой страной в мире, запретившей в 1933 году, опыты над животными. В тот же году у нас был принят закон, обязывающий мясника перед забоем теплокровного животного делать ему обезболивающий укол.

Все сидели, уставившись пораженные на Кудашева. Никто не обратил внимания на выражение «у нас». Но он понял, что, пожалуй, наговорил лишнего.

— Откуда? Откуда ты все это знаешь? — поднимаясь с колен, прерывающимся, хриплым голосом спросила Маша. Жена Сергея, стоявшая рядом с мокрым от пролитого чая подолом платья, тоже изумленно смотрела на гостя.

— Я… я много знаю про… Читал где-то, не помню где… — Юрий, не зная толком, что ответить, чувствовал себя отвратительно.

— Так, девочки! — вмешался хозяин дома, поднимаясь, — видите, человек не в себе, давайте-ка уже отдыхать. Лена, мы с гостем нашим ляжем в дальней комнате, а вы с Машей идите к нам в спальню. Утро вечера мудренее!

Сергей чуть ли не сдернул Кудашева со стула и потащил куда-то вглубь дома.

Ошарашенные происшедшим подруги, бросая взоры в сторону удаляющихся мужчин, остались убирать со стола.

— Совсем ты охуел что ли, странник тупорылый! — в сердцах выругался Горохов, когда захлопнул дверь небольшой комнаты, в которой им предстояло спать, — ты хоть представляешь, что девкам наболтал?

Юрий угрюмо смотрел на Сергея, спорить было не о чем. Действительно, кто только за язык тянул. Правду сказал, да кому она нужна правда эта. Тут большевики так мозги людям промыли, что за такую правду и убить могут. А может, это у него дома слова эти — правда, а здесь правда то, что Маша говорила про животных, которых немцы с детства убивают. Нет! Нет! Быть такого не может!

Милиционер пристально посмотрел в лицо Кудашеву и махнул в отчаянии рукой:

— Сиди тут, на диване, я сейчас приду!

Он аккуратно, прикрыв дверь, пошел на кухню, хмуро глянув, проходя мимо на шепчущихся в зале подруг. Из старого холодильника достал бутылку водки и, взяв в шкафу пару стаканов, так же молча вернулся в комнату к Кудашеву. Откупорил холодную бутылку, налил по полстакана каждому, придвинул один к обершарфюреру и тоном, не терпящим возражений, сказал:

— Пей!

Юрий и не думал спорить, нервы натянулись, как струна и готовы были лопнуть от напряжения. Водка в таких случаях не самый плохой способ стравить пар.

После первых выпитых ста грамм Горохов налил еще по столько же и молча придвинул стакан. Они вновь в один большой глоток опустошили стаканы. Сергей встал, подошел к двери, открыл ее, посмотрел в сторону зала и плотно затворил. Потом достал из кармана пачку сигарет, поставил стул спинкой вперед напротив Кудашева и сел.

— Рассказывай! — коротко бросил он Юрию.

— Что рассказывать? — удивленно спросил тот.

— Все! Я же ничего не знаю, как там у вас… вот и расскажи, что Лопатину рассказывал.

Кудашев немного помолчал, думая с чего начать, потер виски сосредотачиваясь и начал рассказ, слышать который Горохов и не думал никогда в жизни.

— Я родился в Германии в 1930 году. Да, да, верь или нет, я получается, почти ровесник Машиного батюшки. Отец мой Николай Всеволодович Кудашев, эмигрант из России, ушедший в 1920 году из Крыма с Русской армией барона Врангеля, а мать — немка из Тюрингии, Эльза Деринг…

Летние ночи коротки, ночная темнота рано сменяется сумерками начинающегося дня. За окном уже брезжил свет, когда Юрий закончил очень поверхностный и сбивчивый рассказ, изредка прерывавшийся вопросами милиционера. Бутылку они допили давно, но у одного язык не стал заплетаться, а другой не утратил внимания.

— Да… Дела… Вот кто бы другой мне все это рассказал, я бы ни в жизнь не поверил. Как сказку какую слушал. — задумчиво протянул Горохов, — ишь ты, получается, и войны такой, как у нас не было, двадцать миллионов не погибало. И теперь русские с немцами, ну просто, не разлей вода, союзники… Как-то даже странно.

— А как мне странно… у вас тут. Знаешь, я сегодня решил, что раз я тут, миссия моя будет узнать про ваш мир все что можно. Жена твоя рассказала, что в Смоленске библиотеки посерьезней местных. Мне туда нужно попасть.