Глава 40. В Смоленск
Сергей Горохов, донельзя уставший за ночь, некоторое время пристально смотрел в лицо Кудашеву, потом не выдержал.
— Куда, куда ты собрался? В Смоленск? А отчего не сразу в Москву на Лубянку? Ты, конечно, как говорят, не от мира сего, но не думал, что это настолько синоним слабоумного. Юра, ты хоть понимаешь, что тебя первый же постовой милиционер раскусит. От тебя же за версту несет странностями! Ты выглядишь, разговариваешь, ведешь себя не как советский человек! Ты вот жене моей, когда вчера домой шли из клуба обмолвился… Помнишь? Как ты ее назвал? Нет? Видишь, ты машинально, даже внимания не обратив, назвал ее сударыня. Она это восприняла, наверное, как легкий флирт, я видел, приятно ей. Машка даже нахмурилась и отвернулась! Но ты хоть понимаешь, что в СССР так не говорят?! И это только одна мелочь, а таких у тебя полно и не нужно быть особо проницательным, чтобы это засечь. Даже просто на улице. А если ты с милиционером будешь разговаривать, а тем более с чекистом? Да тебе проще самому прийти в Смоленске в областное КГБ на ул. Дзержинского и явку с повинной написать. Да что там, ты и до Смоленска не доедешь. На первом блокпосту и примут!
Обершарфюрер не спорил. Что тут спорить, Горохов кругом и всюду прав. Сам Юрий таких мелочей и не заметит, а местным в глаза бросается сразу. У них тут более пятидесяти лет другой жизни, другой истории, другой культуры. Прав-то он прав, но решение принято.
— Сергей, я понимаю, ты прав. Но вот я тебе рассказывал всю ночь, как у меня дома все, и нужно узнать мне, почему там так все пошло, а у вас иначе. Почему у нас немцы и русские вместе свалили большевизм и, надеюсь, в скором времени с помощью других народов, сломают хребет американской еврейской плутократии. А тут одних русских больше двадцати миллионов погибло. Посчитать с непрямыми потерями, с инвалидами, психами, которые так от войны и не отошли, алкоголиками, со всеми, кто так и не смог потом семьи создать и потомство дать. Тут от одного упоминания немцев после таких фильмов, что в клубе вчера смотрели, народ разве что не плюется. Я теперь понимаю, почему и ты, и Лопатин, когда меня впервые увидели, так реагировали. Я же, по-вашему, исчадие зла в моей немецкой форме!
— Хм… оно верно. Но, вот честно скажи, узнаешь ты, легче тебе станет что ли? Изменить уже ничего нельзя. Ты же сам говорил, история обратного хода не имеет. Молчишь? Я же знаю, вбил в голову, будешь делать! Я тут тебе не помощник, сразу говорю. Может через блокпост и проберешься, если как с теми тремя сделать, но в Смоленске ты более суток не протянешь. Даже со своими способностями. Если только Машку с собой возьмешь, она там уже несколько лет учиться, знает все. Но, смотри, погубишь девчонку! Она и так уже в тебя втрескалась по самые уши! Да, да, не делай глазищи круглые, со стороны видно еще как! И ведь пока не знает про тебя, а чем дальше, тем сложнее будет ей правду сказать… У меня глаза закрываются, давай часика два вздремнем.
И то верно, оба зевали так, что готовы были челюсти вывернуть. Кудашев уже почти спал, когда услышал громкий шепот милиционера:
— Юрка! Спишь?!... Ты знаешь, я вот уже несколько дней места себе не нахожу. С этими тремя ребятами не по-людски как-то вышло. Что с ними теперь? У нас за такое по голове не гладят… Они же по сути-то, не виноваты не в чем…
Кудашев, борясь с накатывающим сном, ответил таким же шепотом:
— Они же большевики… чекисты… тут, брат, или они нас или мы их…
— Ты голову то проветри от всяких этих «большевики» и тому подобного, — послышалось в ответ, — я по-твоему тоже большевик раз на мне погоны советские, а я между прочим комсомолец, а ты как думал?
— Ладно, ладно, не кипятись…придумаю что-нибудь, — глаза Юрия закрылись, а со стороны Горохова уже раздавался мерный храп.
Спал Юрий долго, явно не два часика и никак не мог проснуться. В полусне он слышал, как встал, оделся и вышел из комнаты Сергей Горохов. Слышал, как немного погодя скрипнула дверь, и кто-то заглянул, а потом женские голоса шептались и хихикали. Окончательно он проснулся, когда сквозь дрему ему померещился голос Василия Лопатина, который вроде как остался вчера на заимке. Приподняв с подушки голову, Кудашев прислушался. И правда, не померещилось, Василий Андреевич, в соседней комнате. Что-то говорил, по-видимому, дочери о погоде и прошедшем ночью дожде. Юрий вскочил, коря себя за долгое пробуждение, стал лихорадочно одеваться, бестолково хватая то рубашку, то брюки…
— А вот и гость наш проснулся! — такими словами приветствовала вышедшего в столовую Кудашева хозяйка. Сидевшая за столом положив милый подбородок на сложенные ладошки, Маша, добавила:
— Мы уже думали ты, как медведь, в спячку впал, хотя не зима вроде…— и лукаво улыбнулась. Юрий что-то пробормотал им, смущенно улыбаясь, и с благодарностью встретил входящих с крыльца милиционера и Лопатина.
— Проснулся? Отлично! Пошли, Юра, во двор. Потолкуем, пока девчонки завтрак готовят, — сказал Горохов и потянул обершарфюрера за рукав во двор.
— Куда? Куда? У нас же готово все! — послышалось им вслед.
Они втроем остановились у ворот. На улице после ночного дождя было свежо. За калиткой всхрапывал Лопатинский конь, запряженный в телегу. Пасечник явно встал засветло, чтобы приехать в село так рано.
— Ну стало быть, давайте сделаем это… нужно будет днем найти место захоронения, и как стемнеет выкопать всех и вывезти на моей телеге ко мне в лес. — Лопатин деловито затараторил. Юрий не сводил взгляда с Горохова, который выглядел ополоумевшим. Он переводил взгляд с Андреича на Кудашева, силился что-то спросить, но слова застряли где-то в груди. Он несколько раз открывал и закрывал рот, как вынутый из воды карп, круглые не мигающие глаза только добавляли сходства. Лопатин, не обращая внимания, продолжал:
— Я не помню, где их схоронили, но нужно найти деда Архипа, он должен знать…
— Так! Стоп! — наконец выдал Горохов, жестом руки останавливая сбивчивую речь Машиного отца, и сел на корточки, возле забора обхватив голову руками. Василий и Кудашев уставились не него, Сергей немного посидел молча, а потом чуть слышно, почти шепотом сказал:
— Ну вот что, скажите, мне не хватало, жил себе и жил. Дом, жена-красавица, по службе все вроде нормально, гонял пьяных лодырей на дискотеке, выяснял, кто у кого под забором насрал… и на вот тебе! Летающие тарелки, призраки, фашисты и еще хрен знает, что… Теперь вы что, на кладбище собрались, покойников выкапывать?! На хуй! Без меня, пожалуйста, без меня…
На крыльцо вышла Лена и, уперев руки в бедра, громко прикрикнула на стоящих у ворот мужчин:
— Долго вас еще ждать!? Яичница стынет и чайник вскипел давно!
— Сейчас, Леночка, минутку еще! — Юрий повернулся к ним, и увидел выглядывающую из-за плеча подруги Машу. Хозяйка, ворча, что, мол, если голодными останетесь себя и вините, повернулась и обе женщины ушли в дом.
— Лен, слушай, тебе не кажется, что они втроем что-то от нас скрывают? Шепчутся о чем-то, папа ведет себя странно, да и Сережка тоже. Я не о том, что отец с Натальей замутил, это, пожалуй, даже хорошо. Я про их секреты, — доставала Маша жену милиционера.
Та нахмурилась и задумалась.
— Да, пожалуй, есть такое. И гость ваш этому причина. Больше ничего и в голову не лезет. У тебя, что? Тоже на этот счет подозрения какие? Хотя может мы с тобой сами себя накручиваем, ну мало ли о чем они там, я в Серегины дела особо никогда не лезу.
— Да, есть мыслишки… — протянула Лена задумчиво, глядя в окно на мужчин, по-прежнему стоявших у ворот, но рассказывать подруге о своих подозрениях в отношении сослуживца брата, не стала.
А во дворе, тем временем Василий пытался объяснить изрядно ошалевшему Горохову, историю про убитых в 1943 году партизанами в Чернево немецких раненых, и просьбу Николая и старого Прокопыча положить конец их существованию меж мирами. Кудашев утвердительно кивал головой и пару раз вставлял фразу-другую. Вряд ли они убедили Сергея, но через некоторое время он поднялся и не глядя на гостей коротко сказал:
— Завтракать идем, опосля потолкуем. И не оглядываясь, пошел в дом.
Завтракали в неловком молчании. Женщины пытались было о чем-то завести разговор, но сам Горохов отмалчивался. Василий Андреевич отвечал невпопад, а Юрий, хоть и пытался поддерживать разговор, но явно говорил несуразности. Беседа за чаем не сложилась.
— Сергей, ты что, не с той ноги, что ли встал, — не выдержала жена, — что молчишь то?
— Да, не выспался я, Ленок, мы с Юркой чуть не до рассвета проболтали. Так что не подумай чего… — нашел отговорку милиционер.
Когда хозяйка уже принялась убирать со стола, Лопатин встал и сказал: — Ты, Маша, побудь пока у Лены, мы с Юрой до лабаза доедем и до мастерских, он мне пособит забрать кой что…а потом домой поедем. Он вопросительно посмотрел на Горохова, но тот сидел молча, никак не реагируя на слова пасечника. Андреич крякнул и стал выбираться из-за стола, Кудашев за ним.
— Мы недолго, Маша, — Юрий приветливо кивнул девушке и улыбнулся как мог ласково. Она для вида немного надула губки, но желание поболтать с подругой вполне утешило.
За воротами, Лопатин еще раз оглянулся на дом, видимо, надеясь, что Сергей все же поедет с ними, но только вздохнул и сел на телегу рядом с Кудашевым.
— Нооо!!! Щелкнул вожжами, и телега, негромко скрипя колесами, неспешно тронулась.
— Дед Архип в том конце села у правнука живет. Наверное, дома… Ну куда ему, старому, идти. Я-то слышал, что их закопали где-то за разрушенной церковью, но где, точно не знаю. — объяснил он. Юрий про себя подумал, что неупокоенные вполне могли и сами ему указать нужное место, но решил, что так тому и быть, значит, так надо.
Хлопнула позади калитка, их окликнул Сергей. Василий остановил повозку и, спрыгнув, пошел назад к Горохову.
— Ну я пойду потихоньку, поглазею по сторонам, а вы меня догоняйте. — Кудашев так же спрыгнул с телеги и пошел вперед. Андреич, не оглядываясь, махнул рукой.
На пыльной деревенской улице вчерашний вечерний дождь лишь слегка прибил пыль. С утра солнышко уже подсушило самые мелкие лужи и ветер привычно нес вдоль некрашеных потемневших заборов деревенский мусор. Юрий остановился у одного из заборов, где на траве, рядом с дорогой, тискал худого рыжего котенка белобрысый мальчуган лет четырех. Парнишка, вся одежда которого состояла из вылинявших синих шортов с помочами, сидел по-турецки и пытался научить рыжего прохвоста ходить по человечьи, на двух лапах. Котенок, конечно, давно мог сбежать, но стоически переносил экзекуцию, крутя головой и лениво щурясь от солнца. Наверняка зная, что потом перепадет ему блюдечко молочка или еще что.
Кудашев остановился, засмотрелся на мальчугана, а потом, улыбнулся, подошел и присел рядом.
— Привет! Как зовут твоего котенка?
— Кузька! — ответил машинально мальчик, не поднимая головы.
А потом только обратил внимание, что в их с котом игре появился посторонний, нависший над ним и заслонивший солнце. Он задрал на незнакомого дядьку вихрастую голову с перемазанными щеками и голубыми глазками и, щурясь, как и котенок от солнца, закричал.
— Мама, мама! Посмотри! У дяденьки солнышко вместо головы!
И правда, обершарфюрер сел так, что мальчугану не было видно его лица, яркое утреннее солнце слепило, образовав вокруг головы нестерпимый для глаз ореол. Мужчина ласково потрепал мальчугана по голове, поднялся и пошел дальше. Но уже через пару шагов его окликнули с другой стороны улицы.
— А ну, погодь, соколик! Не торопись... дай мне, старику, посмотреть на тебя!
Голос был скрипучий, как старая рассохшаяся дверь, но сильный и чистый. Юрий обернулся. У противоположного забора среди кустов сирени стояла частично скрытая этими кустам, лавка. На ней сидел, опираясь на палку, седой, как лунь сухонький старичок с окладистой бородой до середины груди. С дороги лавку и деда почти не было видно, и не мудрено, что Кудашев их не заметил, засмотревшись на парнишку. Он осмотрелся по сторонам, убеждаясь, что старик обращается к нему.
— Тебя, тебя зову, не сумлевайся... это я сумлеваюсь. Иди-ка сюда, дай посмотреть на тебя!
Донельзя удивленный Юрий повернулся к лавке и этому странному старику. Угрозы он не чувствовал, но неожиданно появилось странное ожидание чего-то значимого и важного. Он подошел и остановился в метре от скамейки стоявший в кустах. Дед, сложив свои потемневшие, скрюченные артритом руки с пигментными пятнами на рукоятке старой отполированной временем и руками клюки, снизу вверх смотрел на молодого мужчину выцветшими от времени глазами.
— Что вам, дедушка, — спросил обершарфюрер, рассматривая старика, пытаясь безуспешно определить его возраст. Явно за восемьдесят... И сильно за восемьдесят. Он давно не видел таких стариков. Лицо было морщинистое, потемневшая кожа напоминала кору дуба, но глаза ярко синие раньше, а сейчас выцветшие почти до белизны, были живые, не под стать возрасту.
— Ты нешто торописси куда?! Погодь! Присядь со мной, стариком, — дед кряхтя подвинулся на лавке и похлопал сухой ладошкой по скамейке. Кудашев оглянулся по сторонам, вдали, на улице заметил идущих в его сторону Лопатина и милиционера. Недоуменно хмыкнув, все же сел на лавочку рядом с этим дедом.
— Руку дай, внучек, — неожиданно проскрипел ему дед. Удивленный Юрий, молча протянул старику правую руку, ладонью вверх. Тот накрыл ее своей, высохшей, похожей на птичью лапу, кистью.
Кудашева вдруг накрыло как волной, дыхание перехватило, свет солнечный еще недавно слепивший глаза померк. Закрутило, подняло над землей и понесло куда-то. Перед мысленным взглядом замелькали леса, поля, степи, горы... будто проявляясь на старых черно-белых фото. Сколько прошло времени, он не понял. Может быть, мгновение, а, возможно, и час. Он пришел в нормальные чувства, вновь осознав себя сидящим на скамейке и смотрящим в лицо старика. Губы старика тряслись, рукой, которая еще мгновенье назад покрыла кудашевскую руку, он обмахнул лицо, пальцы руки тоже дрожали. Старик попытался что-то сказать, но не смог. Подбородок старика, ходил ходуном. Дернулся кадык на торчавшей из ворота старой рубахи шеи, дед сжал губы, чуть помедлив выдавали из себя негромко:
— Ты!
— Я... — машинально ответил Юрий, сам не понимая почему. Странного за последние дни было много, вот и еще одна странность. Но чувства опасности не было, только почему-то усталость навалилась, и будто сжало грудь так, что не хватает воздуха, словно долго бежал.
Так и сидели, смотря друг на друга, пока не подошли Василий с Гороховым. Они бы и прошли мимо, если бы Лопатин не посмотрел случайно в их сторону. Он громко ойкнул и дернул Сергея за рукав, указав рукой на лавку в кустах. Увидев, кто на лавке, милиционер завернул по матушке. Тот, кого они пошли искать оказался с тем, для кого его искали.
Кудашев тоже смотревший теперь на мужчин, стоявших на улице услышал тихий голос деда, почти шепот:
— А я ить и не верил уже...
—Дедушка Архип, а мы к тебе шли! — сказал Андреич, — смотрю вы уже познакомились, это гость мой, Кольки моего покойного, сослуживец.
Архип поднял голову на Лопатина, будто впервые его видел:
— А.... это ты, Васька! Вота оно как значит, и тут без вас, Лопатиных не обошлось... Друг значит... Издалека, друг...
— Нам бы поговорить с вами, дедушка! — вступил в разговор Горохов, — лучше не на улице, пойдемте ко мне, мой дом тут близко.
Дед Архип, не торопясь, перевел взгляд на милиционера.
— И ты тут!? Ну и кумпания у вас подобралась! Помереть не встать!
И не отвечая милиционеру, обратился к Кудашеву:
— Знають? — спросил он, качнув большой белой бородой на стоявший перед ними Лопатина и Сергея Горохова.
Юрий ошалело кивнул, не особо понимая, что старик имеет в виду, но тому было достаточно. Он, кряхтя и тяжело опираясь на клюку встал, шумно выдохнул и буркнув:
— Идем. И пошел вперед, согнувшись и опираясь на палку. Трое мужчин шли следом.
По дороге Кудашев узнал, что этот странный старик и есть тот самый Архип Головкин, у которого они должны были выспросить, где в конце сорок третьего сельчане похоронили убитых партизанами немцев. Он рассказал ошарашенным спутникам, как встретился с дедом, и сам подумал, что встреча их, что угодно но не случайность. Дома Горохов довольно резко отправил жену с подругой «погулять», и когда ворчащие женщины демонстративно сильно и звучно хлопнули дверью, он обернулся к сидевшему у стола Архипу.
— Тут у нас, Архип Евстигнеевич, к вам дело возникло... немного правда странное... — и замолчал, не зная, как начать.
