Глава 45. Сколько веревочке не виться

Генерал-майор Кожевников, вопреки своим ожиданиям уснул почти сразу, как голова коснулась подушки. А ведь, скидывая одежду и ложась на застеленный чистым бельем диван в доме Дубровина, еще подумал, что в голове такой бедлам, что не до сна. Нет. Уснул сразу и замечательно выспался. Утром, часов в семь, проснулся бодрым и отдохнувшим. Сходил по нужде, благо не нужно было для этого идти во двор. Умылся и вышел на кухню, откуда аппетитно пахло чем-то домашним. Он выглянул в окно. Под утро, видно, прошел дождь и сильный. Надо же, спал и не слышал. Деревья в саду блестели мокрой листвой, но солнце светило ярко, торопясь их высушить. Но прежней жары и в помине не было. Просто отличная летняя погода. Хозяйка ловко переворачивала на сковороде блин. Оглянувшись на вошедшего гостя, улыбнулась.

— Доброго утра! Проходите, садитесь. Сейчас Павел Петрович подойдет. Во дворе он… гимнастику свою делает.

Николай только сейчас как следует рассмотрел сожительницу коллеги. Лет сорок, довольно привлекательная и ухоженная для своих лет. Сохранила стройность, ну если только на взгляд генерала немного худовата. Не дура у старого губа, ой не дура.

Николай Иванович обернулся на висевшие сзади, над столом часы. Семь двадцать утра. До Смоленска путь не близкий. Не передумал ли старый со мной ехать? После вчерашних разговоров, эпитет «старый» в отношении Дубровина приобрел какой-то двоякий смысл. Вроде как по возрасту и жизненному опыту подходил вполне, но теперь будто утерял основной, привычный смысл. Хлопнула входная дверь. На кухню вошел хозяин в свободных спортивных штанах в народе называемые трениками, по пояс голый. Несмотря на почтенный возраст Павел Петрович держал себя в явно в тонусе. Кое-где кожа обвисла и мышцы уже стали дряблыми, но в целом еще заметна была фигура спортсмена. Без сомнения, местных завсегдатаев винного отдела он мог гонять одной левой.

Настроение у него явно было отличное и энергия от спортивных ли упражнений или еще от чего била через край. Проходя мимо совей компаньонки, он, не смущаясь Николая, приобнял ей и чмокнул в щеку.

— Подавай на стол, Марина, я сейчас в душ быстренько и иду! — потом уже Кожевникову — как спалось генерал?

— Спасибо, Павел Петрович! Неожиданно хорошо и крепко! — ответил он.

— Ну для кого неожиданно, а для кого нет, — улыбнулся, собрав морщины у глаз старик и насвистывая Марш авиаторов, пошел в глубь дома.

Он, и правда, вернулся быстро, в чистой, белой майке и хорошо наглаженных брюках. Генерал только и успел переброситься с хозяйкой парой ничего не значащих фраз о погоде и видах на урожай яблок в саду.

Усаживаясь за стол, Дубровин взял кружку. В нее Марина налила заваренный в турке кофе.

— Ты меня, душа моя, своей вчерашней проблемой, просто как ключиком завел. Надоело на даче сидеть, чего-то реального хочется!

— Для меня, Павел Петрович, это слишком серьезно, как бы этот ключик не обернулся разводным паровозным и мне по голове! — не особо бодро ответил Кожевников.

— Ты этот пессимизм у меня брось, Коля! — старик даже пристукнул указательным пальцем правой руки по краю стола, — чую: этот самый случай, которого я ждал. Я тебе не все еще вчера рассказал, время позднее было, спать нужно было ложиться. Ну да нам ехать долго, как раз времени хватит!

Позавтракали быстро. Судя по всему, жилось Павлу Петровичу Дубровину на пенсии неплохо. Уж не знаю, столько полковники КГБ на пенсии получают, подумалось Кожевникову, но помимо вкуснейшего клубничного варенья, к блинам, стояла на столе и вазочка с красной икрой. Свернутые в конвертик нежные, теплые еще блины с этим деликатесом, показались просто объедением. Прапорщик-водитель, оказывается, встал чуть не на рассвете. Марина его давно накормила, и он во дворе возился с Волгой. Дубровин скоро оделся в приличный серый костюм, будто в театр собрался. Взял какой-то кожаный портфель и стал ну точь-в-точь директором какой-то базы. Собираясь, давал указания по хозяйству. Марина, державшая портфель, пока он вдевал руки в рукава пиджака, немного улыбалась краешками губ, словно говоря: «Да успокойся уже!» Николай, глядя на эту семейную сцену, решил, что у этих двоих сведенных вместе, пожалуй, против их воли, все сложилось хорошо, как свидетельство известного выражения стерпится — слюбится.

Хлопнули двери машины, захлопнулись ворота и мимо замелькали заборы, кусты, закрытый еще деревенский магазин. Генерал и его попутчик сели вместе на заднее сиденье, оба повозились, устраиваясь удобнее, и к тому времени, когда «Волга» уже выехала на дорогу к Серпухову, Павел Петрович, стал рассказывать дальше.

— Ну ты ж понимаешь, Коля, что после того как эти новые фрицы, нам хвосты так лихо обрубили, землю мы рыли самыми ударными темпами. Москва требовала результат, и чем быстрее, тем лучше. Увязывалось это все с международным положением. Дело как раз шло к Фултонской речи Черчилля. Наша коалиция против Гитлера только и держалась что на наличии этого самого Гитлера, да и то каждый камень за пазухой держал. К осени 1945 года все наши противоречия только накапливались. Польский вопрос, наши войска в Иране, претензии к Турции. Ну, да что я тебе политинформацию читать начал, сам все знаешь.

Неизвестный наш враг вроде как не проявлял себя больше, тем более так, со стрельбой и открытыми диверсиями. Наше счастье. Похоже, с янки и англичанами им было не по пути. Но я чувствовал, тут они, за спиной стоят, в затылок дышат. Знаешь, как бывает… Вроде как тень где-то на самом пределе сознания, я оглянулся, обернулся, все пропадает. Но я ж такую школу с Барченко прошел, да потом по всяким колдунам ездил. Знал я, что за нами наблюдают. Не просто наблюдают, а какую-то свою линию гнут. В Москве мне верили, по мои чувства одно, а реальный результат другое. А его то, Коля, не было! Потом все-таки ребята из моего отдела аналитики кое-что накопали. Пропало огромное количество немцев. В ходе депортаций с 1945 по 1950 ты знаешь, что творилось. Многих конечно поубивали. Кто их считал то… Из Судет депортировали, из Трансильвании, из Силезии, Словении, Хорватии, Воеводины. И около трех миллионов так и пропали.

Оттуда их выгнали, а до оккупационных зон в Германии так и не добрались. По моим расчетам, примерно 2,5 млн. Их перебили, народ мести жаждал… Но не менее полумиллиона, бесследно сгинули. Ни трупов, ни следов. Имущество у них отбирали все. Бежали только с тем, что на себе одето и в руках унести можно. Пропадали сотнями, тысячами. Мужчин взрослых среди беженцев почти не было. В основном гнали женщин, детей, стариков. Расследовали мы самые интересные случаи. Вот, к примеру, гонят колонну, кто упадет, того прикладами и ногами, штыком потом добьют. А на ночь останавливались, где получится. Конвоиры, чехи поляки и наши, да какая разница, бывало водки выпьют и давай щупать немок, да к себе в лагерь волочить. А утром, проспятся… а немок-то нет. Сотни, другой. Нет и все…

Голову особо никто не ломал. Попытка к бегству, в расход пустили. Никто эти рапорта и не проверял в ту пору. Нет немцев, и хуй с ними! Но, Коля, тут это на поток пущено было. Не сотня, не тысяча, примерно полмиллиона! Ну и агентурная работа прослеживалась. Особенно, что касалось документов, да и всего что с «Аненербе» связано было. То, что мы в 1945 не успели прихватить, все потом от нас уходило, как вода сквозь пальцы. Появляется, к примеру, информация, что там-то и там-то должно быть то-то и то-то. Мы как гончая стойку уже делаем, а, оказывается, что нас опередили. Или пожар случайный или криминал какой. Мы даже думали, союзнички у нас из-подноса трофеи перехватывают, но нет, не они, проверяли и перепроверяли. А порой и у них уводили что-то, тут уж они на нас, кровавым глазом косились. А уровень агентуры, какой-то запредельный. Это даже не профессионализм, это некая высшая степень! Но все по-тихому. Что бы мы ни делали, никого взять не могли. И на живца пробовали и даже вторую операцию Трест организовали с национал-социалистическим подпольем в Восточной Германии. Бесполезно. После Сталина и Берии мой отдел опять расформировать хотели. Нашлись мудаки, в лженаучности обвиняли. Говорили, что вот ядерное оружие, это да, а твои колдовские штучки и фашисты инопланетные, это — бред похмельный. Это мне Хрущев так сказал как-то. Но слишком много фактов было в мою пользу, во многих областях. Чертового кукурузника и крыть нечем было.

Остался я со своими полномочиями и с доступом к телу в любое время дня и ночи. Второго 1936 года не получилось, но отдел мой сократили, и финансирование порезали сильно. Потом уже, когда Никиту сместили, такой же разговор и с Нынешним был, он в ту пору бодр был и деятелен, не то, что сейчас. А затем, осенью 1969 года, кое-что шахтеры случайно нашли в Кемеровской области. Такое, что мой рейтинг сильно вверх пошел. Все оказалось правдой, что Барченко и иные люди говорили о древности человечества. Сразу и деньги нашлись и фонды… Эх, если бы и людей можно было покупать, Коля… Так и не оправились мы после Ежовщины. Ну да ладно, не буду об этом. Но, после этого, я в первый раз рапорт написал о увольнении. Из-за этой Тисульской находки. Я настаивал, что надо обнародовать информацию. На всех уровнях. Вроде по началу к этому и шло, стали уже общественное мнение готовить. А потом неожиданно раз и все! Строжайшая секретность государственного, да что там, международного уровня! Никому, ничего и даже шахтеров тех подчистили. Кто под трактор попал, кто в ДТП, а кто зимой замерз по пьяни. Что самое интересное, я даже не могу понять, откуда ветер дул. Брежнев просто отказался со мной встречаться и все. Я так понял, что ему самому просто приказали. Он несколько месяцев испуган был так, что спал при свете и с охранником в комнате. Несколько визитов за границу вообще отменил. А через год и наше ружье стрельнуло…

— Погоди, Павел Петрович, — перебил его с интересом слушавший Кожевников, который заметил, что водитель несколько раз порывался их прервать, чуть поворачивая голову и ерзая за рулем.

— Что, Никита?

— Товарищ генерал, заправиться бы. Думал, доедем, а сейчас смотрю, нет, нужно залить литров двадцать. Тут как раз скоро заправка будет. — прапорщик, сконфуженно пожал плечами, не отводя глаз с дороги.

— Давай, Коля, и правда, остановимся, — поддержал его Дубровин, —отлить надо.

Генерал кивнул. Они проехали половину Калужской области. И он сам чувствовал, пора сделать остановку. Водитель оказался прав, через несколько минут вдали показалась автозаправка.

Заправка была новых стандартов. Их сейчас строили к Олимпиаде. Четыре заправочных места и кроме обычного 76-го и дизеля, можно было заправиться новым, этилированным 93-м, хотя советские «Волга», «Жигули», «Москвичи» и «Запорожцы» к качеству топлива были вовсе не требовательны. Пока Андрей пошел к круглому, отштукатуренному белым небольшому строению с логотипом «Олимпиада-80». Дубровин с генералом, покрутив головами, нашли на задах заправки обычный деревянный нужник, выкрашенный в зеленый цвет. К нему вела извилистая тропинка метров в пятнадцать, протоптанная между высоких кустов полыни и крапивы. Пробираясь к строению, они тут и там нашли свидетельства, что многие граждане или не успевали добежать или не утруждали себя опорожниться в нужнике. Под ноги старались смотреть внимательно. И если внешне деревянное строение не блистало изысками, но хотя бы было новым, внутри был ужас. Все, что можно было быть грязным, таковым было. И если кто-то не добегал до нужника, то явно были и такие, кто почти успевал. Но только почти. От невыносимой вони перехватывало дыхание и резало глаза. По очереди справив нужду, медленно, как по минному полю, стали пробираться обратно.

— Что за хуйню мы построили, Коля? Я про страну… Бензин для иностранцев этилированный приготовили, а нормальных туалетов нет! Ну почему во всем мире могут, а в СССР — нет? Блядство! В космос людей отправляем, того глядя на Луну полетим, а в очко сортирное попасть не можем. — ворчал Павел Петрович.

— Ты смотри! — он покрутил перед лицо руками и брезгливо их понюхал. —Какой-то урод, не иначе своим говном дверь измазал! Ну что за мудак! Помнишь, Хрущ к 1980 году коммунизм обещал! Ну, блядь, не иначе, дожили!

Негромко матерясь, Дубровин пошел к окошку оператора. Окошко было маленькое, неудобное, очень низкое. Стекло вокруг него почти полностью было заклеено порыжевшими от солнца газетами. Будку автозаправки почему-то спланировали и построили с коротким, кургузым козырьком, который совершенно не защищал от яркого летнего солнца, отсюда и навешанные газеты. Павел Петрович нагнулся к закрытому окошку и постучал. Слышно было, как внутри кто-то возится, но открывать не торопились. Николай, стоявший рядом, чувствовал, как старый чекист заводится. Наконец, оконце резко открылось настежь, чуть не ударив Дубровина по лицу.

Послышалось смачное чавканье, потом громкая, протяжная отрыжка и, наконец, невнятное: «Че?!»

Оператору в это окошко, благодаря газетам на стекле не видно было почти ничего, только голова лысого, пожилого человека — Дубровина. Генерал, через его плечо, заглянул внутрь. Прямо перед окном сидел за столом лет тридцати пяти мужчина, весом далеко за центнер в пропотевшей майке, неряшливо клочками стриженный, почти без шеи. Он стремительно наворачивал что-то ложкой из небольшой алюминиевой кастрюли, громко чавкая и скребя ложкой по стенкам.

— Товарищ, мне бы руки помыть, желательно с мылом! — медленно, очень четко выговаривая слова, произнес старый чекист. Николай знал, что серьезные люди, так делают из последних сил, стараясь сохранить самообладание.

Пузатый заправщик недоуменно уставился на говорившего, будто тот предложил ему золотой запас СССР, а заодно часть алмазного фонда. Даже ложку опустил.

— Че тебе, старый? Товарища тоже нашел! Руки ему помыть… Может, тебе баньку истопить, заодно весь помоешься! Вон за углом, зеленой краской покрашена твоя банька! Как раз бассейн посредине, сходи, попарься! Езжай, давай…— толстая рука с покрытым рыжими волосами запястьем, высунулась на улицу, ухватила похожими на сардельки пальцами форточку и закрыла ее перед изумленными лицами чекистов.

Дубровин оглянулся на Николая Ивановича и медленно выдохнул. Кожевников, сам донельзя оскорбленный таким хамством, повернул было к двери в это помещение находившейся за углом, но старик движением руки остановил его. Он, не торопясь достал из внутреннего кармана пиджака служебное удостоверение, раскрыл его в левой руке и вновь постучал в оконце. На этот раз открыли сразу.

— Те че, не ясно… — начал было кричать заправщик, но потом увидел в протянутой прямо к форточке руке удостоверение. Кожевников тоже нагнулся и глянул внутрь. Если Дубровин покраснел от бешенства, то сидевший внутри толстяк мгновенно побледнел и заблеял, пытаясь что-то сказать. Он уронил ложку в кастрюлю, обрызгав себя каплями жирного борща. Попытался встать, но, видимо, ноги и так не особо уверенно державшие его грузное тело, подкосились и он рухнул на стул.

— Воду и мыло! — громко и отчетливо произнес Дубровин, глядя толстяку прямо в глаза.

С грохотом, свалив табурет, заправщик заметался по комнате, сшибая что-то, гремя какой-то посудой. Через несколько секунд хлопнула дверь и из-за угла знания выбежал толстяк в нелепых коротких серых брюках, не сходившихся на его животе и заляпанной борщом грязной майке. В одной руке у него был большой эмалированный синий чайник, во второй мыльницы с куском черного хозяйственного мыла и полотенце. Толстяка буквально трясло, он подвывал. Что-то бормотал, извиняясь, но ни генерал, ни его попутчик особо не слушали. Кожевникову было откровенно противно, и он только поражался выдержке старика неторопливо моющего руки под струей из чайника. Закончив с мытьем рук, Дубровин встряхнул их, стряхивая остатки воды, а заправщик у которого явственно расплывалось на брюках подозрительное пятно в паху с готовностью протянул ему полотенце. Старик брезгливо глянул на давно не стиранное вафельное полотенце, когда-то бывшее белым, а теперь являвшее весь спектр от серого к черному только отмахнулся. Он молча повернулся к стоявшей сбоку Волге. Шофер, сложив руки на груди, наблюдал за происходящим, и на лице у толстяка промелькнуло облегчение. Неожиданно Павел Петрович остановился, резко обернулся и сделал пару шагов обратно к заправщику, без всякой брезгливости, приобнял его правой рукой и что-то прошептал на ухо. И стремительно, не оборачиваясь, зашагал к автомобилю. Николай за ним. Уже садясь в салон, он оглянулся, толстый работник конечной точки нефтегазового комплекса СССР, с приоткрытым ртом стоял чуть, покачиваясь глядя им вслед, потом как-то неестественно медленно, как неживой, повернулся и так же странно, медленно зашагал к себе в будку.

Некоторое время ехали молча. Смотрели каждый в свое окно. Мысли у обоих были схожие. Нет… Не то что-то, в первом в мире государстве рабочих, крестьян и трудовой интеллигенции. И чем дальше, тем это явственнее. Упустили! Многое упустили за эти годы. Молчание прервал генерал. Кожевников, слушавший спутника с неподдельным интересом всю дорогу до заправки, жаждал продолжения.

— Петрович, а что это за тисульская находка в Кемеровской области?

Старик продолжал сидеть, откинувшись на спинку сиденья, глядя в окно. Николай даже подумал, что он не услышал вопроса, хотел его повторить. Но Дубровин обернулся. Вдруг генерал как-то очень явственно почувствовал, что перед ним старик, настоящий старик, очень уставший от всего, что пережил за годы своей жизни.

— Коля, есть тайны, есть секреты, есть грифы «Совершенно секретно» и другие, а есть просто то, что нельзя знать никому… Знание таких тайн очень сокращает жизнь. Очень! И подчас болезненно. Ты ж не с улицы человек, сам понимать должен. Твоя история, чую, в эту же категорию войдет. Так что не спрашивай, а мне не придется быть ответственным за твою безвременную кончину. В это болото с фашистами ты уже завяз по уши, а другого, нового, вовсе тебе не нужно. Это бы пережить.

Теперь уже замолчал генерал. Он поверил в слова старика, настроение лишь ухудшилось. Но Дубровин уже не останавливался:

— Я тебе сказал, что потом, вскоре и наш интерес проявился. И произошло это в Скандинавии. Ты знаешь, там всегда наша агентура сильна была. Коммунистические движения, права человека, разоружение… все, на чем мы работу строили, там было на уровне. Но ты ж не дурочка с переулочка, слышал, что произошло в начале семидесятых?

— Слухи ходили, что большие проблемы были! — подтвердил Кожевников.

Старик криво усмехнулся.

— Ну… если назвать полное уничтожение нашей агентуры в Норвегии и Швеции, большими проблемами то ты, пожалуй, прав. Сейчас буду тебе со всеми подробностями рассказывать. У тебя, Коля, богатый опыт оперативной работы за плечами, может, трезвый твой взгляд со стороны мне поможет. Дело это, кстати, так и не закрыто.

Как я и говорил, после того случая в Кенигсберге, всеми силами старался я выйти на след этих новых нацистов. И вот в одном случае колокольчик звякнул. Мы не зря взяли под негласное наблюдение, всех кто был с «Аненербе» связан. В Восточной Германии с этим было проще, но и в западной зоне, на агентурном уровне, что могли, делали. Есть в Нижней Саксонии, такой Герберт Янкун. Он и сейчас жив и здоров, и в отличии от многих бывших нацистов, живет неплохо. Личность, Коля, примечательная и незаурядная, чем наше внимание к нему и продиктовано. Сам суди. Родился этот гад в 1905 году, учился истории, философии, уже в 25 лет защитил кандидатскую по истории. В 1932–1933 гг. в качестве стипендиата Германского археологического института объездил Балканы и Ближний Восток, принимал участие в раскопках в Египте. Участник раскопок в Хедебю. С этим особая история, нашли немцы там что-то интересное. Убежденный нацист! В 1933 году вступил в СА, В 1937 году перешел из СА в СС, тогда же вступил в НСДАП. С 1938 года — сотрудник «Аненербе», заместитель руководителя, с 1940 года — руководитель учебно-исследовательского отдела раскопок. Как раз наш профиль. Прям-таки мой путь, только у нас вырезали в 1937 году весь отдел, а они развивались. Дальше — больше. С 1938 года — директор Кильского музея отечественных древностей, с 1940 года — профессор Кильского университета. Представляешь, ему 35 лет, а он уже профессор и чуть ли не мировое научное светило. Когда началась война, выполнял какие-то задания в оккупированной Норвегии, а после начала войны с нами, организовывал специальную Зондеркоманду Янкун по работе «Аненербе» в СССР. Мне приходилось с ними пересекаться в Крыму в 1943 году. Серьезные бойцы! Но самое интересное, в 1942 году, по имеющейся информации, этот профессор и директор музея, казалось бы, хорошо и удобно сидящий в тылу, фашист, как ты думаешь, что сделал? Не ломай голову, не догадаешься! Он вступает добровольцем в боевые части СС, в дивизию Викинг. Участвовал в боевых действиях в качестве штабного офицера Четвертого танкового корпуса СС. Заслужил, паскуда Железный крест и в 1944 году перешел в Личный штаб рейсфюрера СС. То есть, набравшись боевого опыта, и уже будучи оберштурмбанфюрером СС, возглавил отдел обеспечения тайных операций «Аненербе». Иными словами — он это я, но у нацистов.

— Хм… поразительно, что я о нем ничего не слышал, — удивился Кожевников, слегка разведя руками.

— Ну не мудрено, он именно из тех, кто двигал весь процесс из тени, не выпячиваясь особо. У «Аненербе» так принято. Да и много ты, генерал, еще не знаешь. Но суть опять же не в этом. — Дубровин сделал небольшую паузу, чтобы отдышаться, проводил взглядом проносящиеся за окном, раскидистые кусты вдоль дороги.

— Его счастье, что в 1945 он оказался в английской зоне. Конечно, его арестовали, промурыжили немного, но в 1948 году, он уже на свободе, а уже в 1949 году правительство Шлезвига предложило Янкуну снова возглавить раскопки в Хедебю. Вокруг этих раскопок много было вопросов, формально там обычные находки, интересные разве что узколобым историкам, но у нас информация была, что еще до войны нашли там что-то очень важное, связанное чуть ли не с пантеоном Скандинавских Богов. Мы установили наблюдение за ним почти сразу после освобождения, даже стоял вопрос о его похищении и вывозе в СССР. Ты знаешь, тогда с этим было просто. Но Берия запретил. Слишком негативной могла быть реакция на Западе. В тридцатые, Кутепова с Миллером можно было, а теперь видишь ли, нельзя. В 52-ом он — приглашенный профессор Кильского университета. С 56-го профессор Геттингенского университета, директор семинара древней и ранней истории. В 1960–1970 — член исследовательского общества древней и ранней истории Нижней Саксонии, затем Археологической комиссии Нижней Саксонии. Член Академии наук в Геттингене. Это в ту пору, когда другие бывшие нацисты и вояки из СС, разбегались в Патагонию и к арабам. Не говоря уже о том, что по таким как он, веревка плакала навзрыд с самого 1945 года. Этого явно какая-то серьезная сила прикрывала и, что характерно, в деньгах он также нужды не ведал.

В начале 1970 года, удалось поставить у него прослушку. Кстати, не с первой попытки. Старый хрыч, имел привычку жить в гостиницах, по неделе или по две. И в разных. В доме своем, в Геттингене, никаких дел серьезных обычно не вел. Музыку только слушал. Вагнера или марши. А для встреч с кем-либо, уезжал на несколько дней или неделю-другую в гостиницу. Но однажды записали интересный разговор. У этого Янкуна была женщина, по голосу молодая. Оба говорили по-немецки. По разговору было ясно что оба они знакомы. Обсуждали раскопки в Хедебю в тридцатые годы и артефакт найденный там. Янкун по распоряжению Гиммлера вывез его и спрятал в Норвегии в каком-то сакральном месте. Они называли это место Долиной смерти. Женщина сказала ему, что ей поручено забрать артефакт, и вывезти самого Янкуна, так как ему могла угрожать опасность. Старый фашист, благодарил, но уезжать отказывался, ссылаясь на серьезность работы, которую там закончить не удастся. Он так и сказал, «в вашем пространственно-временном слое, он был утрачен». По поводу артефакта вообще интересный разговор пошел. Его можно было забрать в строго определенное время, осенью, в Херге и только женщиной, после некоего обряда, когда ландвэттир позволит это сделать. Сам понимаешь, звучало это бестолково и пришлось подключать профильных специалистов по Скандинавии. Ну, это уже потом выяснили, что Херг, это не название города или деревни, а нечто типа религиозной постройки или алтаря. Ландвэттир, не фамилия какая-то, как первоначально подумали, а что-то вроде духова места. Как бы это необычно не звучало, но оба говорили совершенно серьезно. И самое главное, прощался Янкун со своей гостьей, словами «Хайль Гитлер» и она ему тем же ответила.

— Поразительно! — произнес генерал, изумленно покачав головой, — а дальше? Неужели взяли ее?

— Не торопись! Проблема была в том, что запись мы снимали раз в неделю. К тому времени, когда мои люди и я ее прослушали, от девицы и след простыл. Но это было уже делом техники. Наружка за ним теперь разве что в кабинку общественного туалета вместе не ходила. Была у него еще встреча с этой женщиной, удалось заснять ее. Примерно тридцати лет, худощавая, рост где-то164 см. У нее были длинные темные волосы, небольшое круглое лицо, карие глаза и маленькие уши. Красивая сучка! И в ноябре 1970 уже в Норвегии мы ее вычислили и взяли. Но тут накладка вышла. Вычислили ее по ориентировке нелегалы из КГБ, а брать, привлекли спецгруппа ГРУ, моих людей там не оказалось. Думали, что она еще в Германии, все вокруг профессора паслись.

Я сразу ей красный уровень установил по ориентировке, но эти мудаки то ли внимания не обратили, то ли повелись, что с виду просто баба, да еще красивая. Ну в общем, брали ее вечером в переулке у гостиницы. Эта красотка завалила одного нашего наглухо. А одного потом еле откачали, но и то, в последствии списали по инвалидности. Так вот, Коля, баба… двоих ГРУшников положила. Сгоряча потом помяли ее прилично. Поместили ее на конспиративной квартире, в Бергене. Несмотря на мой строжайший приказ дождаться меня, решили на опережение сработать. Ломать стали. Ты представляешь, как это с бабами делают. Пустили втроем по кругу, во все дыры. Она в себе и замкнулась.

Когда я приехал, чуть не перестрелял этих дебилов. Вижу, она уже грань перешла, и смерти не боится. Так бывает с людьми. Сначала и боли, и смерти боятся, а как эту грань переступят, уже страх проходит. Я решил по-другому. Вернул ей одежду, вернул даже драгоценности, которые были, извинился. Опыт свой горький хорошо запомнил. Чтобы как в Кенигсберге в сорок пятом, не получилось… И одежду, и вещи перепроверили, чуть не с микроскопом, раз пять. Но вернули. Мол, ошибочка вышла… Немного стала выходить из угла, в который себя загнала. Вернее, эти блядь, придурки загнали. Отвечать мне начала, сначала односложно, а потом и заговорила. Но не просто так. Ничего конкретного, даже имени не назвала. А когда поняла, что я в теме про эти «параллельные миры» уже и интересный разговор у нас пошел. Я старался не давить. Предстояло ее вывезти в Москву через Киркенес. Там бы раскрутили по полной, а пока нужно было первые сливки снять, поэтому я не гнал. Кстати мою силу она сразу почувствовала.

Она действительно была оттуда. Но у нас был семидесятый год, а у них время было другое, я так понял, на несколько лет разница. Она знала про то, что случилось в Кенигсберге, в августе сорок пятого года и сказала, что у них были серьезные разборки. И победили противники скрытого вмешательства в жизнь других миров. Кроме нашей реальности они знают еще несколько, с которыми взаимодействуют, но также, не привлекая внимания. Первый контакт ее мира с нашим, произошел случайно в тысяча девятьсот пятьдесят шестом году. Вернее, это у них был пятьдесят шестой, а какой у нас, понятия не имею. А вот теперь, товарищ генерал, после того, как ты ко мне со своей проблемой заявился, я все больше склоняюсь к тому что вот это и есть тот «первый контакт».

— А что она еще рассказала? Я ведь понимаю, что и ее ты до Москвы не довез… — скривил рот чем-то похожим на усмешку Кожевников.

Павел Петрович вздохнул, потер себе шею рукой, не глядя на собеседника и генерал понял, что не ошибся.

— Как? — коротко спросил он.

— Чем дальше мы общались, а это почти весь день после моего приезда, тем спокойней она становилась. И тут я ошибся, Николай, сильно ошибся. Счел, что она сдалась, смирилась… а она просто приняла решение. Разговаривала она охотно, много слов, много необычного, но ничего такого, что могло бы дать мне какую-то серьезную информацию. Я и не торопился, надеялся, что никуда ей уже не деться от меня и моих людей. Ближе к вечеру уже разговор зашел о профессоре и причине ее приезда в Норвегию. Герберг Янкун оказался конченой нацисткой мразью, он продолжал по сути то, чем занимался при Гитлере. Конечно, ни в чем за эти годы не раскаялся и готов был работать дальше. Уже на Рейх из другого мира. С ним вышли на контакт лет пять назад, когда узнали о его исследованиях и находках. Как ни странно, он совершенно спокойно воспринял новость о многомерности мира и других цивилизациях в этих мирах. Ученым он был и правда головастым, лучшим доказательством чего служило, что он чисто математически, без всякой агентурной работы вычислил вмешательство в нашу реальность на основании убыли немецкого населения после сорок пятого года.

Янкун был настроен фанатично, и отказался покинуть этот мир, желая продолжать свои изыскания. Еще он активно работал с неонацистами и ревизионистами в Западной Германии. Одним словом, я в голове поставил напротив его фамилии жирную галочку, что этот гад сильно зажился на белом свете. То, что его не вывезли в Москву в пятидесятые, вовсе не значило, что он не мог упасть на лестнице и свернуть себе шею или попасть, к примеру, завтра под грузовик у себя в Германии.

А нашел он в тридцатых годах в Хедебю, в одном из могильников не что иное, как Агисхьяльм, иначе называемый Шлем ужаса. Ты, конечно, понятия не имеешь, что это такое, но среди эзотериков, эта вещь очень известна. Это амулет. Нет, Коля, не улыбайся! Это очень серьезно! Ты уж мне старому поверь! По-разному о нем рассказывали, в одних источниках: отобран героем Сигурдом у дракона Фафнира. Еще одно поверье гласит: Агисхьяльм является частью сокровищ Нибелунгов. И мощь его поддерживается змеей-прародительницей. Она и охраняет сокровища от посторонних. Считалось, что благодаря ее силе воин обладает чутьем змеи, а также способностью вводить жертву в транс. После этого он мог беспрепятственно с ней расправляться. Как бы то ни было, считается, что Агисхьяльм — это самый мощный оберег для воинов, который делает их практически непобедимыми. Именно эта находка и стала причиной прекращения раскопок в тридцать девятом году. Никто не мог совладать с необъяснимым ужасом, накатывавшим на всех приближавшихся к древнему городищу викингов. Сам понимаешь, как взяли эту штуку в оборот в «Аненербе», это же идеальное оружие, когда враг разбегается от тебя в диком, необъяснимом страхе. Но, тут у них ничего не вышло. Обуздать древний артефакт не смогли, более того, она стал настоящей головной болью. Никто не знал, как укротить силу Агисхьяльма, не говоря уже о том, чтобы использовать его против врагов. Было решено захоронить Шлем ужаса, до поры в особом месте, который вычислили немцы каким-то известным им способом. И почему-то не опять в Южной Дании, а в Норвегии. И после оккупации Норвегии, Гиммлер поручил это нашему Янкуну, что он и выполнил блестяще. А теперь было решено переправить его в мир нацистов. Наша пленная сказала, что время, когда можно достать артефакт, как раз подошло, сделать это может только она, так как знает место и конкретное время. Если это время упустить, то в ближайшие сто лет Агисхьяльму на поверхность земли не подняться.

О чем я только думал в тот момент? Это сейчас я понимаю, что замануха то была. А если бы, и правда, то давать врагу в руки такую страшную силу было глупо. В один миг, она, владея Агисхьяльмом, превратилась бы из пленницы в нашего победителя, а мы бы, поскуливая, насрав в штаны, разбегались по округе в ужасе. Но гордыня взыграла. Я чувствовал себя чуть ли не долбаным великим волшебником! Мерлином, блядь! Надеялся поставить такую защиту, которую никакой шлем ужаса не пробил бы… Решил ей позволить достать артефакт. Казалось бы, нас была дюжина, опытных разведчиков, с такими способностями, которые и не снились всяким зеленым беретам, что нам с ней. Про двух военных разведчиков, которых она вынесла, как-то и не вспомнилось.

На следующее утро на двух микроавтобусах поехали за город. Это сейчас я понимаю, что она и не собиралась Агисхьяльм достать. И везла нас, скорее всего в какое-то другое место. Но мы этого не знали. Ехала и молча улыбалась, словно и не было над ней пыток и насилия. На ней был светлый плащ, кофта вязаная на пуговицах, чулки и резиновые сапоги, зонт с собой взяла. Приехали в долину Исдален, она недалеко от города. У долины этой, как я потом узнал, слава дурная была. Со средних веков… самоубийства, люди пропадали. Но именно ее называли долиной смерти, то самое название, что на записи разговора с профессором. Прошли пешком ближе к горам, видно было, что она что-то ищет по известным только ей ориентирам. У груды камней, она остановилась. Я дал команду, осмотрели ребята камни, мало ли, может под ними оружие спрятано или место заминировано. Я чувствовал, в том месте что-то есть. Будто воздух рябит, как над костром, и вроде отталкивает, будто ветром сильным. Хотя ветер холодный, ноябрьский, как раз в спину мне дул, наоборот, к камням. Я дал команду отойти своим и встать вокруг шагов за десять, если стрелять придется это не расстояние, да и убежать ей не получится. Она, Коля, так и не назвалась, я ей говорил то «ты», то «вы», она мне так же… Женщина медленно сняла с себя перстень, старый, из красноватого золота, с сапфиром, серьги из ушей, такие же солидные круглые с мелкой вязью узоров, положила их на камень перед собой, рядом наручные часы. Мне бы тогда еще понять, что это неспроста… Потом говорит мне на чистом русском, с чуть заметным акцентом: «В горле пересохло, дайте воды, господин чекист!» я и опешил. До этого на немецком с ней все время. Махнул я рукой, ребята подали фляжку пластиковую. Она выпила всю, на землю уронила и руку ко мне тянет, еще мол… Дали еще одну фляжку, она вокруг камня, на котором драгоценности и часы лежали, полила по кругу и тоже бросила флягу. Потом волосы перевязала ленточкой, как сейчас помню, сине-белой. Раскинула руки в сторону и стала нараспев читать что-то, на каком-то языке, похожим на норвежский. По крайней мере некоторые слова я узнал. Голос сначала тихий стал звучать все громче, а руками она какие-то движения делала. Затем так уже голос уши резал, что закрыть их хотелось, ребята мои переглядываются, пистолеты достали, держат двумя руками. Тут она плащ распахнула, быстро руками по пуговицам кофты пробежала, откинула полы в стороны и грудь наружу выставила. Как сейчас помню, соски торчат как каменные…

И тут загрохотало что-то, и земля качнулась под ногами. Из камней стал вдруг огонь подниматься вихрем закручиваясь, как будто на фигуру человеческую похож стал, она ко мне голову повернула и улыбнулась, так с торжеством. Я вспомнил, как немец тот на меня глянул, когда его в самолет грузили на аэродроме Девау. Успел я защиту поднять, и тут полыхнуло… Я в себя пришел, меня ребята к дороге тащат, сами все в копоти, да в волдырях. Если бы я их подальше не поставил, наверняка, сгорели бы. А меня только слегка опалило, волос кончики, да брови. Я дернулся было, «А где эта…» Только рукой махнули, одни угли, мол, остались. Дергать отсюда нужно, не хватало еще с местной полицией схлестнуться. До города совсем недалеко, а взрыв был приличный, да еще дыма до неба. Меня щит спас, от огня уберег, но силы мои считай все в него ушли, слабость такая, что и рукой двинуть тяжко.

Повезло хоть в том, что никто нас не видел, пришлось крюк сделать в Берген с другой стороны въехать, да по дороге у ручья останавливались, копоть с лиц смывали. К вечеру, я послал их на место, нужно было хоть какие-то улики найти, но там уже полиции полно было. Обосрались по полной программе! Хорошо, что один из наших агентов под прикрытием, как раз, в полиции местной работал. Почти первым на месте был. Тогда он еще не знал, что к чему, а потом вся информация о расследовании уже через него шла.

Труп лежал на нескольких камнях, руки находились в позе боксера — типичной для обгоревшего трупа. Тело сильно обгорело спереди, включая лицо и большую часть волос, а на спине ожогов не было. Похоже, она отпрянула назад — от огня.

По его словам, тело столь сильно обгорело, что невозможно было представить, как эта женщина выглядела изначально. Ну мы-то знали, фото ее у нас остались. Но с норвежской полицией, конечно, этим делиться никто и не думал. Полиция нашла на месте происшествия несколько предметов, в том числе ювелирные украшения, часы, сломанный зонт и две наши бутылки. Полиция также обнаружила остатки резиновых сапог и нейлоновых чулок.

Еще более таинственен тот факт, что ярлыки производителей были срезаны с одежды. Это и мы еще видели, некогда было только вплотную заняться. Полиция не нашла на месте преступления ничего, что могло бы указать на личность женщины. С одной стороны, хорошо, нас с ней увязать невозможно, а с другой стороны и мы не знали, кто она и откуда. Вернее, откуда, уже знали, но о ее легенде тут, знали не больше полиции.

Полиция землю рыла со всей серьезностью. Эта история потрясла Берген — город это тихий, с низким уровнем преступности, а тут такое происшествие! Несколько дней спустя полиция обнаружила дополнительные улики. А через нашего человека у них узнали и мы. Нам пришлось залечь плотно на дно, слишком активно у них работа шла. Полицейские нашли два чемодана в камере хранения на вокзале Бергена. В одном из чемоданов лежали очки. Отпечаток на них соответствовал отпечатку пальцев погибшей женщины. В чемоданах также лежали вещи: одежда, несколько париков, немецкие и норвежские банкноты, а также бельгийские, британские и швейцарские монеты, гребень и расческа для волос, косметика, несколько чайных ложек, тюбик крема от экземы. Тут уж полицейские были настроены весьма оптимистично, потому что считали, что чемоданы точно помогут идентифицировать тело неизвестной. Отпечатки пальцев особенно порадовали. Так вышло, ее дактилоскопировать не успели, через день агент уже достал нам эти отпечатки.

Но вскоре они обнаружили, что все ярлыки, которые могли бы идентифицировать женщину, ее одежду или вещи, также были удалены. Даже наклейка с рецептом на крем от экземы, где могло быть указано имя доктора и пациента, была соскоблена. Полиция приложила все усилия, чтобы выяснить, где были куплены вещи этой женщины. Следователи даже связались с несколькими крупными магазинами за границей, в том числе с — Галери Лафайет в Париже, чтобы выяснить, распознают ли они какую-либо упаковку из макияжа женщины.

Ни один из них не смог идентифицировать эти предметы.

В чемодане было одно важное вещественное доказательство: пакет из обувного магазина Оскара Рертведа, расположенного в городе Ставангер.

Сын владельца Рольф Рертвед вспомнил, что продал пару резиновых сапог изысканно одетой красивой женщине с темными волосами. Сапоги, которые он продал ей, походили на те, что были найдены на этой нацистской суке.

Зонтик, с которым она приехала, также был куплен в этом магазине. Рольф говорил, что женщина ему запомнилась, потому что она долго выбирала себе сапоги — намного дольше, чем обычный клиент.

— Она говорила по-английски с акцентом, и у нее было спокойное выражение лица, — рассказал он на допросе.

Он также вспомнил о сильном запахе, исходившем от женщины. По его мнению, это мог быть чеснок.

Используя это описание, полиция вышла на след женщины, останавливавшейся в соседнем отеле — Сент-Свитун, где она зарегистрировалась под именем Фенеллы Лорх. Ну это мы и сами знали. У этого отеля ее и захватили. Однако проблема была в том, что Фенелла Лорх — не ее настоящее имя. Оказывается, она жила в нескольких гостиницах в Норвегии, каждый раз под разными псевдонимами. Большинство отелей в то время требовали, чтобы гости предъявляли паспорт и заполняли регистрационную анкету. Это означало, что у этой стервы, было несколько фальшивых паспортов. Позже полиция выяснила, что эта женщина в 1970 году останавливалась в следующих гостиницах под разными именами:

Женевьева Лансье из Лувена останавливалась в отеле Викинг в Осло 21–24 марта.

Клаудия Тиельт из Брюсселя останавливалась в отеле Бристоль в Бергене с 24 по 25 марта.

Клаудиа Тиельт из Брюсселя также жила в отеле Скандия в Бергене с 25 марта по 1 апреля.

Клаудиа Нильсен из Гента останавливалась в отеле KNA в Ставангере с 29 по 30 октября.

Алексия Зарне-Мерхез из Любляны проживала в отеле Нептун в Бергене с 30 октября по 5 ноября.

Вера Ярле из Антверпена останавливалась в гостинице Бристоль в Тронхейме с 6 по 8 ноября.

Фенелла Лорх жила в отеле Сент-Свитун в Ставангере с 9 по 18 ноября

Госпожа Леенхувфр проживала в отеле Розенкранц в Бергене с 18 по 19 ноября.

Элизабет Ленхувфр из Остенда останавливалась в отеле Хордахеймен, Берген, с 19 по 23 ноября.

Ого! Подумал Кожевников, у старика и память! Чешет про города, гостиницы и имена как по бумажке. И не запнулся ни разу! Старая школа!

Эта женщина произвела сильное впечатление на двадцати летнюю Альвильд Рангнес, работавшую официанткой в отеле Нептун в то время.

—Мое первое впечатление о ней было: какая элегантная и уверенная в себе! — сказала она нашему агенту. — Она выглядела такой модной, мне захотелось подражать ее стилю. Я помню, как она подмигнула мне. Наверное, ей казалось, что я слишком долго смотрю на нее. Однажды, когда я обслуживала ее, она сидела в ресторане рядом с двумя военными моряками из Германии. Они о чем-то разговаривали и смеялись, но я поняла, что это было случайное знакомство, — вспоминала официанточка.

Полиция Бергена опросила нескольких сотрудников отеля, видевших эту женщину, в том числе и Алвильд. Они выяснили, что женщина говорила не только по-английски. Она также использовала некоторые немецкие фразы, а также часто просила сменить номер, однажды три раза попросила о переезде.

Но одной из самых важных улик, к которым я незамедлительно получил доступ, была найденная в одном из чемоданов, таинственная зашифрованная записка. Полиции удалось ее расшифровать лишь значительно позже. А вот нам значительно раньше. Как только появилась эта записка, подключилась их военная разведка. Они справедливо заподозрили в сгоревшей нацистке шпионку. А что тут необычного, разгар холодной войны, на западе Норвегии испытывались новые ракеты. Тут же стали подозревать нас. Ну вернее не нас конкретно, а СССР и КГБ, да и вообще всех, вплоть до израильского МОСАДа.

Нам удалось расшифровать записку, раньше норвежцев, но записка, судя по всему, всего лишь представляла собой список мест, которые посещала женщина. Например, O22 O28 P — даты (22–28 октября), она была в Париже, O29PS — день, когда она ехала из Парижа в Ставангер, O29S соответствует дате ее прибытия в Ставангер (29 октября), а O30BN5 совпадает по времени с ее пребыванием в Бергене с 30 октября по 5 ноября.

Норвежская полиция разослала описание женщины и ее примерный портрет в полицейские управления разных стран, то же самое сделали мы, разослав приметы по своей агентуре и посольствам. Но никто не смог ее опознать.

Да, чуть не забыл. Было, конечно, и вскрытие. Не было никаких признаков того, что женщина страдала каким-либо недугом. Вскрытие также показало, что она никогда не была беременна. И смерть, вероятно, была мучительной.

В ее легких были найдены частицы дыма, из чего следует, что эта женщина была жива, пока она горела. В ее крови была обнаружена высокая концентрация монооксида углерода — свидетельство отравления продуктами горения, что открытием тоже не было. Над чем ломали голову местные полицейские, это причина возгорания. Каких-либо следов горючих материалов на месте обнаружено не было.

Официально, полиция Бергена дала заключение, что причиной смерти, скорее всего, является самоубийство. Нас это, по вполне понятным причинам, вполне устраивало. За отсутствием дальнейших улик, было дело было закрыто, тело предали земле в феврале 1971 года. Полиция предполагала, что женщина могла быть католичкой, и для нее были организованы похороны по католическому обряду. А через неделю, в промозглую, ненастную ночь, труп эксгумировала наша разведка и вывезла на торговом корабле в СССР. Норвежцы, наверное, и до сих пор полагают что оно там, в могиле. В Москве провели все возможные анализы и исследования, наши эксперты обратили внимание на зубы неизвестной. У женщины из долины Исдален были характерные зубы: четырнадцать из них были запломбированы. У нее также было несколько золотых коронок. Это было особенно необычно для человека ее возрастной группы. Вид стоматологических работ был также нетипичен для Норвегии, более того, он не был типичным для какой-либо другой страны. Какие-то отличия, но были. Интересно? Да, вполне, но я то и так знал, что она не отсюда.

Для меня это был крах Коля. Припомнили все грехи чуть ли не со времен военного коммунизма. Но дали последний шанс все-таки разрешив тряхнуть старого фашиста — профессора Янкуна. Операцию разработали быстро. В СССР или к нашим друзьям из штази, везти его уже было не нужно, сняли отдаленный пансионат на побережье, куда его должны били привезти с мешком на голове. Там вытрясти из него душу, узнать все что знает, вспомнит то что забыл, и потом два варианта, утонет и ли сердечный приступ. Но… все посыпалось. Группу, которая должна была взять Янкуна, буквально накануне накрыла БНД. Улик было столько, что вилять и отпираться было бессмысленно. Рухнула вся агентура на северо-западе ФРГ, пришлось срочно вывозить людей кого в нашу зону в Берлине, кого через Голландию и Данию, кого как. Кстати, моя Марина с этого шухера, хотя в ту пору со мной не работала, да и знать друг друга не знали. А самое главное, начались, как ты говоришь, большие проблемы в Скандинавии. За два месяца мы потеряли там почти всех. Остались только те, кто работал по линии посольства, всякие вторые секретари, но от них сам понимаешь, в оперативной работе какой толк? Все на виду. Началось что-то невероятное, кто-то ломал, шею упав с велосипеда, другой разбивал голову поскользнувшись на паркете, у третьего случался сердечный приступ, когда он принимал ванну. Иной умирал во время бурного секса, или падал, катаясь на лыжах в Лиллехаммере. И у всех в бумажнике, в кармане или в других личных вещах, находили небольшую фотографию с нашей незнакомкой, причем сделанную нашей же наружкой или бело-синюю ленточку, такую же которой она подвязывала волосы в Долине смерти. Тут уж никаких сомнений не было, откуда ветер дует. Как ссаного, шкодливого котенка, носом тыкали.

Пересрало наше руководство, сверху до низу, страшно пересрало! Меня вызвал Андропов. Два раза прослушал запись нашего с этой бабой разговора. В ту пору мы уже все писали на бобины. Спросил:

— Как думаешь, они к нам точно не станут лезть в наглую, как в сорок пятом?

Я ответил, что, скорее всего не будут.

— Ну и мы их в пизду, оставим в покое, себе дороже! У них там, по твоим словам, свои проблемы, у нас здесь свои! Все дело закрыто! Ебись в рот они там у себя в другом измерении!

Так, дословно и сказал. Ты ж знаешь, материться Андропов — мастак! Через неделю, летом 1971 года, стал я, Коля, пенсионером КГБ. Отдел расформировали уже окончательно.

За окном мелькали пригороды Смоленска.