Глава 48. К огням большого города

До Чернево на мотоцикле Горохов с Юрием добрались не в пример быстрее, чем в прошлый раз, когда ехали с Машей. Что плохо, так это невозможно было поговорить. Тарахтение мотора делало любой разговор наказанием. Пару раз что-то прокричали друг другу, и почти всю дорогу Кудашев молча крутил головой по сторонам. Когда лучи садящегося солнца уже касались серых, покрытых шифером черневских крыш, они выехали на прямую дорогу от леса к домам. Неожиданно, милиционер сбросил газ и свернул на покрытую высохшей на солнце травой обочину. Заглушил мотоцикл. Кудашев вопросительно посмотрел на него.

— Поговорить надо! — сказал ему Сергей, решительно сойдя с седла. Юрий тоже выбрался из люльки и мужчины встали друг напротив друга.

— Дипломат из меня хреновый, сразу тебе скажу! — Горохов говорил отрывисто, короткими хлесткими фразами, будто рубил с плеча. — Не по сердцу мне твоя идея в город ехать. Не в твоем нынешнем положении! Не сейчас! — Видя, что обершарфюрер слушает его не перебивая, хотя и смотрит, в сторону темнеющего леса, продолжил. — Не спал я толком этой ночью, мысли всякие, как молотком по мозгам били! Я ведь форму эту не просто так ношу. Но знакомство с тобой, меня просто на части порвало. Одна часть в прошлом осталась, а вот другая все больше власти во мне берет. Я теперь такое вижу и знаю, что раньше и пригрезиться не могло! Опять ночью с побратимом своим Колькой виделся. И как мне с этим жить дальше, ума не приложу… Запутался я совсем. И с тобой не один уже раз откровенно говорил, слушал тебя. Знаешь…я тебе верю. Верю, что у тебя там все по-другому, и фашисты там не фашистские, и русские с немцами задружились. Но ведь это там, а тут по-иному все! Как вспомню твою кепку с черепом, у Лопатиных, дома на вешалке, все в душе переворачивается. И у каждого нашего, советского человека, так будет! Слишком много крови в ту войну пролил наш народ. Не зависимо от того, что там Сталин и коммунисты делали… И твоя связь с Машкой! Ты ее с собой в Смоленск тащишь, а не на погибель ли? Я вчера как-то спокойно отнесся к твоей идее с ней ехать, но сейчас, после бессонной ночи, как глаза мне открылись!

Спорить не стану, ты непростой человек, если человек, и многое ты сможешь, знаю, видел… Но ты в зеркало давно смотрелся? Ты же в городе в таком виде только до первого милиционера или дружинника дойдешь. Это если вовсе до Смоленска доедешь. На первом же блокпосту погоришь при проверке документов. То, что ты с операми в лесу сделал, в автобусе рейсовом, поди не получится! Брюки на тебе не иначе Колькины, коротки. И рубашка тоже его. Ну на рубашке можно и рукава закатать, а с этими кроткими штанами ты как клоун, право! И еще, Машка вовсе не дурочка! Мне жена утром рассказала, как та с ней вчера вечером своими мыслями, про тебя делилась. Ну кроме того, что втрескалась в тебя по самые уши! А она Ленке сказала, что ты все дни ходишь в братниной одежде, хоть она тебе и не по размеру. Удивлялась, что ты к бате приехал без вещей, будто голый. Ты ей что ответишь, когда спросит она тебя напрямки, а она спросит, поверь, я ее знаю, хорошо, с детства знаю! И что ты скажешь? Правду? Тебе-то может и легче будет, а ей? Молчишь?! То-то, нечего сказать! И еще, по тому, как ты говоришь, да и по тому, как думаешь, держишь себя, любой человек внимательный определит — не наш ты, не из СССР. А ты в Смоленск не в молчанку играть едешь. И самое главное, надеюсь, не думаешь, что теми тремя комитетчиками все и закончилось? Не зря все дороги в округе перекрыты. Слишком ты наследил, что бы отстали от тебя. И нас с дядей Васей подвязал к себе. Ну да уж что теперь об этом. Я тут родился и вырос, служу, знаю, чем такое может закончиться. Государственные интересы. И арестовывать не будут, пулю и в болото, благо рядом оно. Но у меня семья, жена, Ленка, Маша вот тоже, им, за что это все? Думаешь, их стороной обойдет? Нет, дружище, раз начала эта веревочка виться, там люди ушлые, весь клубочек размотают!

Горохов явно выговорился и как-то обмяк, будто шар или мяч из которого выпустили воздух. Юрий, зная, что в таких случаях лучше дать человеку выпустить весь пар, слушал молча. Да и спорить не особо хотелось. Был этот милиционер прав. Почти во всем! Но только почти.

Кудашев тряхнул головой, не торопясь осмотрелся по сторонам, на опушку леса, на засаженное изумрудно зелеными ростами, картошкой поле до села, на ближние дома.

— Красиво у вас тут, — начал он негромко и спокойно, — особенно природа, но без обид, Сергей, не мое это все! Чужое! И чем дольше я тут, тем более понимаю это. И тем сильнее душа ноет по-своему, родному. Вовсе не потому что я родился в Германии и мать немка. Но по отцу то я русский, да и в России не раз был. И никогда этого чувства тоски не испытывал. Как тебе объяснить все, не знаю даже. Все тут иное… воздух, земля, люди, как будто тень, какая-то вокруг, будто сумерки серые даже в яркий и солнечный день. Ты же уже понимаешь немного, о чем я… Сам, возможно, видишь, чего себе объяснить не можешь, а представь каково мне!

Горохов, слушая обершарфюрера, слегка кивнул, мол, понимаю, о чем ты и присел на люльку мотоцикла сложив на груди руки, с интересом глядя на собеседника.

— Мне нечего ответить, на твои слова о том, что мое появление очень изменило вашу жизнь, и мне извиняться за это бессмысленно. Не зависело от меня ничего… Хотя… есть мнение очень умных людей, будто случайностей в жизни не бывает, нужно только понимать причины возникновения обстоятельств и последствия… Думаю, не удивишься, что я бы многое отдал, если не было этой аварии! Был бы жив мой товарищ Герберт. Вернулись мы с вылета. Он поехал к своей жене и детям, я собирался к родителям. Но случилось то, что случилось. Ты знаешь, извини, что говорю тебе эти странные вещи. Ты знаешь, я ведь умер в тот день, когда Василий Андреевич притащил меня из лесу в свой дом. Но кто-то или что-то не допустил этого. Вернул меня обратно и изменил меня. Так, что я и сам себе не могу честно ответить, я это я, или кто-то иной? И я уже не раз спрашивал себя, для того ли это случилось, что бы меня тут сволокли в ваше ОГПУ, переломали все кости и потом пристрелили? Вот… и я думаю, что не все так просто.

Милиционер вскочил, ошалело посмотрел на Юрия, схватился за виски, зажмурившись и тряся головой. Накатила вдруг жуть, впрочем, отпустило почти сразу, только силы куда-то пропали и ноги стали подгибаться.

— Вот и получается, что я тут чужой даже не потому, что чужой этому месту, а потому что сам не понимаю кто, я теперь… И что делать дальше, ума не приложу. Остаться тут с вами, жить вашей жизнью… Я вот появился на вашу голову и все тут! Никто я тут, нет ни имени, ни истории, ни документов, ни денег! Что делать? Как жить? В колхоз вступить? В большевистскую партию? Извини, не могу! И самое главное, не хочу! И не потому что не смогу растить хлеб, доить коров или работать на заводе! Нет! Я не смогу этого делать ТУТ! У вас! Найти возможность уехать из СССР? Даже если получится, куда мне податься? Я чужой везде! Все, что было дорого мне в мире, уничтожено, оболгано и замазано дерьмом! Я почитал позавчера в библиотеке, что тут за последние пятьдесят лет произошло. Это даже не плохо, это катастрофа! Евреи добились того, чего желали! Европа медленно погибает. А прежней России, которая могла бы еще восстановиться, умывшись кровью в ту войну, уже нет, никогда не будет! Вот ты смотришь на меня, не понимая, я не виню тебя, ты родился и вырос в этом мире, и он для тебе естественен! Но я видел иное! Я видел, как на обломках жидо-большевистского СССР воспряла настоящая Россия! Да, уже не та, что до 1917 года, иная. Но настоящая, русская! Как русский перестал бояться того, что он русский, так же как немец перестал в 1933 году, чувствовать унижение после Версальского мира! Как Европа стала свободным союзом национальных государств! А тут вы умираете. Да, да, пройдет еще лет тридцать-сорок и будет уже поздно что-то менять. Читая книги в вашем старом клубе, я очень хорошо представлял, как это будет. Даже Америка, в которой всем заправляют победившие в мировой войне евреи, тоже обречена! Вы отказываетесь, от самого понятия — национальный уклад, тут в пользу воспитания — советского человека, а в Америке создавая — плавильный котел наций. Вы погубите этим самих себя и не сможете противостоять тому, кого в ваших политических книгах называют — странами третьего мира.

Но у меня есть цель, на данный момент она мне важна более всего. Я должен, наконец, понять, почему у меня в родном мире история шла так, как шла, а у вас все по-иному. Что-то случилось в первой половине этого века, что разделило течение истории на два рукава. Мне нужно больше информации. Основной ее источник, прежде всего, книги! Те, которых нет в маленьком сельском клубе, но можно попробовать найти в большом городе. Я, как мне кажется, ухватил самый кончик этой ниточки, по крайней мере, в какой-то момент почувствовал…

Они молчали. Сергей пришибленно опустил богатырские плечи под лавиной этих дурных вестей, верить не хотелось, а не верить уже и не мог. Кудашев вновь переживал свое тяжелое предчувствие.

— А Маша… Знаешь, Сергей, я с первого момента, с того самого, когда увидел ее на фотографии в рамке, на стене их дома, понял, что моя судьба будет связана с ней. И Николай мне сказал, что нашу связь чувствует. Я сделаю все, абсолютно все, что смогу, защищая ее. Она мне нужна там, в Смоленске, она будет мне якорем, не даст сойти с ума, наконец. А о безопасности ее позабочусь…

Участковый тем временем немного пришел в себя и резким толчком ноги завел мотоцикл

— Ага, позаботится он, о себе позаботься наперво, хотя бы штаны смени что ли, а то и смех и грех. — сказал он севшему в коляску спутнику.

У забора Гороховского дома, к которому они приехали уже в начинающихся сгущаться сумерках, стояла грузная, рослая, средних лет женщина в бесформенном, сером то ли платье то ли халате, державшая за руку хилого, болезненного вида ребенка. Мотоцикл как раз выезжал на их улицу, через переулок с соседней и, увидев стоявших у его забора, Сергей крепко выругался. Услышав треск подъезжающего мотоцикла, женщина заперебирала ногами на месте, как будто готовясь к прыжку. Горохов заглушил мотоцикл, не глядя на Юрия, нахлобучил на голову милицейскую фуражку.

— Что тебе, Фрося? — спросил он, но Кудашеву стало ясно, что милиционер великолепно знает и ее, и что ей нужно.

В ответ женщина с каким-то нездоровой восковой пухлостью и одутловатым лицом заголосила пронзительным, высоким голосом. Пару раз дернула за руку мальчишку. Ребенок лет пяти, босой, в грязных шортиках с помочью и неопределенного цвета маечке, тоже скривился лицом и захныкал.

Из причитаний и визгливых приговоров, в которых проскальзывали попеременно и имя бога, и матерная брань, понять было ничего невозможно. Но было видно, что Горохов знает причину истерики, к тому же она явно была далекой от искренности.

— Опять? — кратко спросил милиционер.

— Ой, опять, гаденыш! Нету уж мочи с ним, алкоголиком! — запричитала женщина.

Кудашев только сейчас удивленно заметил, что она не просто грузная, а беременна, и скорее всего, ходить ей в этом состоянии осталось недолго.

— На этот раз что? Опять бил? — хмуро спросил милиционер.

— Нееет! Драться боится после того, как вы с ним разговаривали! Но кричит на меня, что уйдет, что я уродка и корова стельная, будто не сам в этом гад, виноватый! — Фрося, всхлипывая, звучно высморкалась на обочину заживая попеременно то одну ноздрю, то другую, — Он снова дома не ночевал, гад паршивый! Не иначе у этой паскуды Люськи, мудями тряс!

Сергей, смотрел на женщину с ребенком со смесью жалости и брезгливости, кроме того явно ему не нравилось, что Кудашев, выбравшийся из коляски милицейского мотоцикла, и разминавший ноги рядом, был невольным свидетелем их разговора.

— Успокойся, зайду к вам завтра, поговорю с ним!

— Неееет! Сергей Михайлович, сейчас подемте! Боюсь я с малым, домой итить! Вы ж знаете, какой он у меня по пьяному делу дурной! Попугайте его, как следует, попугайте! — опять взвыла женщина. Ребенок рядом с ней перестал плакать, а только тер маленьким кулачком глаза, размазывая по лицу уличную пыль.

Милиционер закряхтел. Одернул форменную рубашку, зачем-то хлопнул по пыльному голенищу сапога рукой, и повернулся к обершарфюреру:

— Ты иди в дом, Юра. И скажи пусть ужин греют, я ненадолго по службе отойду, нужно вразумить тут одного дурака!

— А можно я с тобой, Сергей…— неожиданно даже для себя попросил Кудашев.

Горохов поморщился, но махнул рукой, идем, мол. Они пошли по улице в сторону клуба, сопровождаемые беременной, зачуханной Фросей, у которой тут же все фальшивые слезы высохли, а в визгливом голосе вместо плаксивых, истеричных ноток появилось злорадство. Она, переваливаясь как утка, шла сбоку, тащила за руку своего бледного парнишку. Стараясь заглянуть под надвинутую фуражку в лицо милиционера, приговаривала:

— Поругайте, его постращайте! Пусть по шлюхам боле не бегает, а с женой законной живет, как правильный…

— Я тебе, что? Бабка-пугалка что ли, пугать всех! Да твоего Семена давно пора на пятнадцать суток как хулигана забрать! А мало будет, не поймет, так и вовсе судить! Напишешь мне сейчас заявление на него…- — отвечал ей Сергей.

— Зачем же его на сутки-то? Зачем заявление? — Фрося сменила тон на жалостливый, — какой никакой, а мой! Зачем его на сутки? Он потом, как с суток энтих вернется, мне всю морду разобьет! Вы его попугайте, товарищ милиционер…Ой…

Тетка громко ойкнула и спряталась за спины мужчин. Из какой-то подворотни, на улицу пошатываясь, выбрался среднего роста, сутулый мужик в грязной кепке, сдвинутой на затылок, в синих оттянутых на коленках штанах и в тельняшке, поверх которой на нем был надет старый пиджак, тоже серый. Кудашев поймал себя на мысли, что многие сельчане, которых он видел, одеты были именно во что-то серое или выцветшее и заношенное до серого цвета. Молодежь в клубе еще отчасти выглядела веселее и живописней, а все от тридцати и старше, сплошная серость.

— А ну как стой! — окликнул мужчину Сергей, голос его поменялся, это уже был властный окрик, на который нельзя было не обратить внимания.

Мужик, покачиваясь, повернулся к ним. Заметно было, что из кармана пиджака торчит горлышко бутылки. Они подошли к нему, и Юрий с удивлением увидел, что мужчина вряд ли сильно старше Сергея. Мешки под покрасневшими глазами, трехдневная щетина, какой-то потухший, смертельно усталый взгляд, старили его лет на десять. Он явно очень старался сфокусировать зрение на тех, кто стоял перед ним.

— Ааааа… Моя милиция меня бережет… Здорово! — от мужчины сильно разило перегаром.

— Мы как раз к вам, товарищ Михайлов, шли! Опять разговор, требуется! — сказал ему Горохов.

— Ну пошли тогда, раз ко мне шли, поговорим… — Степан выдохнул очередную порцию тошнотворного перегара и тут только увидал выглядывавшую из-за плеча Кудашева жену.

— Оооо… От оно че! Это Фроська настучала что ль? Так я ее пальцем не тронул, а что не ебу ее больше, так это без Советской власти как нить разберемся! — и показал приличный кулак испуганно пискнувшей Фросе.

— Пошли уже, не на улице эти разговоры вести! Хватит уже народ веселить, чертов ты шут! — Горохов взял пьяного за рукав пиджака и быстро потащил к их дому. Сзади, тихонько подвывая, шла его жена и безвольно плелся ведомый за руку ко всему равнодушный ребенок с приоткрытым ртом. Юрий только сейчас заметил, что справа и слева из калиток и поверх заборов повысовывались любопытные лица. А кто-то из местных вовсе открыв калитку на улицу вышел, но тут же развернулись прочь поняв, что представление закончилось, так собственно и не начавшись.

Идти пришлось недалеко, буквально через три дома, пройдя вдоль покосившегося облупленного забора, участковый втолкнул Семена в приоткрытую калитку, почти под подмышки подтащив к старому бревенчатому дому, усадил на завалинку.

— Ты что же это гад делаешь! Ты совсем совесть пропил вместе с мозгами?! Мало тебе было двух лет за кражу, так еще хулиганить удумал? — Горохов хорошо тряхнул пьяного за грудки, так что у того клацнула челюсть.

— А ты меня не тряси, понял, я ведь тоже могу тряхнуть… — Михайлов хищно ощерился, но тут же осекся, встретившись взглядом с милиционером. Несколько секунд продолжалась их молчаливая дуэль взглядами, но потом Семен сник, застонал, закрыв лицо руками.

— Ну то-то, герой, а то — тоже тряхну, трясун нашелся…— в голосе Сергея кроме строгих нот послышалось что-то доброе, участливое, — Фрося, идите с сыном в дом, я с мужем твоим поговорить хочу наедине, да не переживай, ты, не трону его…

Женщина, загремев чем-то на крыльце, всхлипывая, ушла в дом. Шла, подталкивая в спину ребенка и приговаривая:

— Давай шевели ногами, горе ты мое!

Милиционер сел на завалинку рядом с Семеном, а Кудашев немного напротив них на большую колоду. Он заметил, как дернулась на окне занавеска. Не иначе хозяйка тайком наблюдала за происходящим. Горохов, не торопясь, достал из кармана портсигар, протянул сигарету хозяину дома, потом вопросительно глянул на Юрия. Обершарфюрер отрицательно покачал головой. Михайлов трясущимися руками схватил сигарету и жадно затянулся. Некоторое время курили молча.

— Ты прости меня, Серега! — срывающимся голосом выговорил пьяный. Он оказался не таким и пьяным, как подумалось Юрию первоначально, — не могу я так больше, не могу и все, хоть в петлю лезь! Все вокруг постыло, тупо, жить не хочется! Второй день на работу не хожу, пью…

— Да знаю уже, — негромко ответил Горохов, — у Люськи опять был?

— У нее! Та еще, конечно, шалава, но хоть мозги не ебет, как эта, — он кивнул в сторону крыльца.

— Ты ж знаешь, Сеня, добром не кончится. Мужик ее, когда отсидит, на перо тебя посадит, глазом не моргнет! Да и ребенок у тебя вон родится в скорости. Ты ж помнишь, когда-то с Фросей было у вас здорово все, не то что сейчас.

— Помню, Серег, но лучше бы не помнил, вот и пью, чтобы забыться. Да не выходит.

— Давай, все же заканчивай с этим! Я завтра в правлении поговорю, эти два дня отработаешь в страду, но пить прекращай, тебе до белой горячки один шажок маленький остался. Хочешь, с фельдшером поговорю. Свозит тебя в район. Там говорят, в наркологии, какую-то торпеду вшивают, и к водке тягу напрочь отбивает.

Семен как-то жалостливо посмотрел на милиционера, и отрицательно покачал головой. Только сейчас Юрий внимательно рассмотрел Семена Михайлова. Под личиной пьяницы не совсем еще окончательно скрылось лицо русского человека, самое обычное, доброе, сострадательное, а когда судьбе угодно и безжалостного к врагам, но такое родное. Конечно, в его глазах, не было такого света, как в глазах отца и его друзей, оставивших все что, имели и пошедших вновь отвоевывать у красного хама свою Россию. Отчего пьет русский человек? От тоски, от безысходности, от отчаяния. И скатывается в пучину этой страшной беды все глубже. Современному советскому человеку, в которого превратились русские, не за что ухватиться. Веры нет, церкви почти все порушены. Царя нет, никакие генсеки его не заменят. Отечества, и того-то по большому счету тоже нет. Нет правды на земле. Подточены основы социального бытия. И проще всего утонуть хоть на время в водке или вот, как Семен, судя по перегару, в дешевом портвейне. Вот что-то надломилось в этом мужчине. Сергей, видимо, знает, что, а я нет, но вижу… По сути дела, алкоголь самый дешевый антидепрессант, а собутыльники — самые доступные психологи.

Поддавшись неожиданному порыву, он протянул к Михайлову руку и сказал просто:

— Дай руку!

Тот недоумевающе посмотрел на этого незнакомого молодого парня, но отчего-то, без всякого сомнения, вытянул ему навстречу ладонь. Горохов, удивленный происходящим, увидел, как ладонь Семена легла на руку Кудашева. И ему показалось, что откуда-то со стороны повеяло прохладой. Но — недолго, исчезла она, сменилась мягким, как будто солнечным теплом. Пьяница вдруг выдернул свою руку изумленно поднес к глазам шепча: «Будто иголками колет…», а этот донельзя странный немец просто сказал Семену негромко: «Не пей больше».

Михайлов откинулся на стену дома, прикрыв устало глаза.

— Что-то кумарит меня, того и гляди усну тут с вами.

Горохов встал, за плечо поднял Семена от стены и, поддерживая, проводил на крыльцо. Открыл дверь, зычно позвал хозяйку. Юрий смотрел им вслед, вытирая испарину со лба.

— Ты зайди ко мне, Ефросинья, в опорный пункт, поговорим. — сказал напоследок хозяйке милиционер.

К дому возвращались уже почти в темноте. На улице редкие фонари только чуть разгоняли спускающуюся черень. Сергей рассказывал в такт неторопливым шагам:

— Он всего на год меня старше, Семка. Школа тут у нас одна, да мы все друг друга с детства и знаем. А Фрося, наоборот, со мной в классе училась. Прошло ведь меньше десяти лет, а ее и не узнать. А в школе одна из самых красивых девчонок была. У них с Семкой дружба была, ну ты понимаешь… Семен-то в ту пору отличный парень был. Спортсмен, на лыжах все бегал. Сейчас и не скажешь, да? На срочную забрали его во флот на три года, тоже на Северный, как Кольку. У нас в селе уж не знаю почему, многих на флот берут. Фроська, такие слезы лила на проводах, ведрами можно было черпать, обещала дождаться. И правда годик дожидалась, а потом несколько дембелей пришли, до женщин оголодалые. Ну один из них, Андрюха, муж той самой Люськи, к которой теперь Михайлов ходит, окрутил зазнобу Сенькину. Она поначалу все тихарилась, чтобы не знал никто, а потом и вовсе в разнос пошла. Забеременела. Я сам в ту пору еще служил, мне уже потом Лена рассказывала. У нас тут по селу доброжелателей много. Уж не знаю кто, а написали ему на службу, что тут его Фросенька в подоле принесет скоро. Он только два слова и написал ей: «Вернусь — убью!» Она то, дура, думала ее Андрей Жадин замуж возьмет, а тот возьми и свали в город. Сделал ей ручкой, только и видели. А она пока истерила, срок прошел, аборт делать поздно уже, так и рожала. Но уж не знаю, что и как только ребенок у нее с дефектами какими-то родился. Хахаль ее, как с армии пришел, пил сильно, вот и зачали его не по любви, а по пьяни. Ну, кто говорит, умер ребенок, а кто сказывал, что она сама от него отказалась в роддоме. Но вернулась из района уже не беременная и без ребенка. У нас тут в деревне ее потом заклевали бабы. Кукушка, говорили, ебливая на нее, а там и срок пришел Михайлову на гражданку вернуться. Сильно его Фроська боялась, из дома не выходила, а он разок другой пьяный, приходил окна им в доме бил, но потом и он в Ельню куда-то уехал. В автомастерских устроился на работу.

Председатель переживал все, моторист он хороший был, в колхозе такие на вес золота. Но у него не сложилось и там тоже, вроде жил с какой-то женщиной, но потом загремел по уголовке, 89 статья, это у нас «хищение государственного или общественного имущества, совершенное путем кражи». Дали ему два года на первый раз. Как вышел и та его подруга замужем уже, он в Чернево и вернулся. Пить стал. Фроська, тоже времени даром не теряла, продавщицей устроилась в райцентре, нагуляла еще ребенка, этого вот что с ней сегодня был. И опять без мужа. Семен как в Чернево вернулся сразу к ней, она еще покочевряжилась сдуру, будто целку из себя строила. Но вот уже год как женаты. От прежних от них, почитай и не осталось ничего. Мне смотреть на них больно, какие были и какие стали. И знаешь, Юра… вот иду сейчас и вспоминаю твои слова. Ведь прав ты, опять прав, что-то не то с русским народом у нас, беда, друг, беда…

На крыльце их ждали. С нетерпением, Лена, грозно уперев руки в бока, а Маша, закусив губу. Но почему-то ожидаемого скандала не получилось, наверное, в лицах обоих мужчин было что-то такое, отчего женщины только молча расступились, пропуская их в дом и вошли следом.