XXXVI Орфей, спускается в ад.

После злополучной сцены в коридоре отеля, несчастным свидетелем которой он стал, Кристобаль не позволял себе думать больше необходимого. Войдя в эти привычные прежде воды, он просто позволил им нести своё тело, а оказавшись в собственном номере - принимал снотворное. Проспав весь день подобно вампиру, он оживал лишь вместе с закатом. Ночь - опасное время для гнетущих мыслей - была к счастью заполнена выступлениями и несмолкаемым стрекотом своих беспокойных детей. Инфантильная, околоартистическая тусовка, всегда искусственно бодрая и готовая повеселиться, лишь к утру, падающая с ног, опрокинув в себя последний шот. Так и его чувства, словно бы взяли тайм-аут, потеряв интерес к и без того, сокрушенной жертве. 

Всё объяснив себе в один миг, стоя в темноте у колонны той гостиницы, он тут же сбрасывал звонок, едва заслышав умоляющий о разговоре, знакомый голос. Он с садистким наслаждением слушал робкое молчание, не смеющего больше просить и рявкая в трубку очередное проклятие, выключал, всякий раз, чуть не вбивая в аппарат, кнопку от злости. Но Глен, казалось решил взять его измором, появляясь как из-под земли, именно там, куда Кристобаль направлялся. Игнорируя охрану и фанатов - должно быть, принимавших его за одного из них - он раз за разом оказывался отброшенным на тротуар, нанятыми офисом громилами. И не оставляя попыток, пару раз получил от них в скулу:

- Не будь злым ребёнком! Дай нам шанс, я смогу всё объяснить! - в очередной раз доносился до него, срывающийся настойчивый голос. 

Но сам охраняемый объект, в неизменном равнодушии слепо глухонемого, пытался сойти за ледяной обломок, что охрана подхватив подобно потокам, стремительно несла, мимо крикливых птиц и глазеющих на него тюленей. Он отказался от дальнейшей работы над мюзиклом, предоставив объясняться Ангереру. Заплатил неустойку и отослал друзьям в Париж, все дары, так или иначе связанные с Орфеем. А сам, вернулся в квартиру в Стокгольме, где его ждал Ньёрд, под присмотром наёмной «няни».

После пары вежливых, будничных фраз, он расплатился и закрыл за ней двери.

Ничего не изменилось в этих стенах с тех пор, как он их оставил и окрыленный планами, полетел в Овернь. Теперь, когда можно было наконец всё осмыслить, оставшись с самим собой наедине, всё произошедшее с ними, казалось неправдоподобным и... странным. Может всё это был его сон? Встреча в отеле, одним вечером с гадкой погодой за окном и такими же мыслями в его голове... Но затем, тепло с первых минут. Удивительное и скорое сближение на Исигаки... Безмятежно ленивые дни каникул, наполненные солнцем, горячим песком, ласкающим ветром и упоительными разговорами обо всём и ни о чем конкретном... Лёгкими и веселящими как сангрия... 

Передряга с Синохара... А затем тихая мансарда, в бедном районе Токио, где вдали от чужих глаз, они наконец открыли друг другу, свои чувства... И восхитительные дни в рыбацком доме! - на берегу Ботанического залива... Где он с удивлением, открыл себя заново, отдаваясь по любви впервые и вовсе не женщине. Нет. Любой сон растворяет рассвет, а его, встретил их слишком много, сохраняя все свои сочные краски... Да и звонки не прекращались. Хотя он уже несколько раз сменил номер. И просил отвечать за него других, говоря вместо автоответчика: что гер Олеандр, просит его никогда больше не беспокоить. 

Он добрел до кровати и со стоном повалился на неё. Это не было усталостью тела, возможности которого, он нещадно эксплуатировал всё это время. То было опустошение, что пришло на смену горечи обманутых чувств, которым он не мог дать выход. Ньёрд вскарабкался на кровать и облизывал его солёную щеку. Безучастный и увлеченный лишь собственной радостью - возвращением хозяина! В то время, как перед мысленным взором последнего, снова и снова вставали две статные фигуры, в конце ярко освещенного гостиничного коридора... Та девица была хороша - Ангерер оказался прав... И богата, судя по всему! Как полноправно она впилась в губы своего спутника..! Его губы! Его! Как спокойно он принял их влажную печать, удерживая смуглыми пальцами, загорелые плечи... Стройные смуглые пальцы, которыми он любовался, когда тот держал в них сигарету или проводил по его бедру, сплетая с его собственными... Вот с кем он вёл эти таинственные разговоры, убегая чуть ли не в другую часть острова и тогда в клубе... бросив его на милость японца. И даже наутро! - в садике, внизу мансарды... 

Очнувшись, словно что-то внезапно вспомнив, он вскочил и метнулся к сумке. Достал браслет, подаренный ему когда-то, очень очень давно... Может в прошлой жизни и неизвестно теперь кем... Он бросил его с силой на пол! Такая же жалкая подделка! - как все слова, прикосновения, шёпот в ночи, нежные рассветы в тёплых объятьях. Как все совместные мечты! А эти телефонные разговоры после которых он летал, словно украл сандали у самого Гермеса... Всё! Всё - липовые наколки, подсадного полицейского, в дешёвой криминальной драме! Всё фальш! Кристобаль прыгал на драгоценной вещице и топтал её с остервенением, желая превратить бусины в пыль! Но лишь измял каркас и подняв, яростно швырнул на этот раз об стену. Та свалилась за низкий шкаф, прошуршав по его задней стенке и издав звук подобно каменным четкам, ударилась об пол. 

«Будем жить как Кери Грант и Рэндольф Скотт!» Злость вновь обуяла его, обхватив себя руками, он бегал из стороны в сторону, как раненый зверь. «Будем колесить по обеим Америкам и Европе!»... За чей счёт?!? Это его способ раздобыть деньжат? Ну конечно же!!! Ещё немного и к нему полетели бы чеки: «на лечение отца»... Лживая скотина! Они рассчитывали обчистить его на пару с той вешалкой, или она ещё одна его «грядка», с которой тот надеется собрать урожай? 

Он давно сам сколотил бы состояние, подавшись в актёры! Как искренне он играл... Это ему стоило бы предстать, перед дирекцией Буфф'Паризьен! Хотя возможно, это самолюбию было легче, считать вероломного любовника, невероятным актером, чем себя, невероятным идиотом! Доверчивым болваном, растаявшим как виноградная улитка под солнцем, от болтовни и нарочитой преданности и заботы, и... этого взгляда из-под чёрных ресниц! Человек, с хоть каким-то наполнением в черепной коробке, сразу же углядел бы неладное... Он рыдал в бессилье, уже не сдерживаясь, от жалости к самому себе и злости не находившей утоления... и ревности! - прожигающей грудь, как раскалённый уголь из самого сердца пылающей печи. 

Спрятав лицо в короткой шерстке щенка и вцепившись в его тёплые бока, он орошал ее слезами. Теперь Ньёрд в недоумении вылизывал себя розовым языком, не понимая, откуда на ней снова и снова берутся солоновато-горькие капли. Кристобаль посмотрел на телефон, что валялся неподалёку. Был ещё один номер, что он долгое время игнорировал, но теперь вспомнив, дотянулся до трубки, как безнадежно больной, до последнего предложенного лекарства:

- Мне говорили, ты разыскивала меня..? Я вернулся в прежнюю квартиру. Приезжай прямо сейчас! Приезжай немедленно! И захвати чего-нибудь... 

                                    ************

Теперь, жизнь приобрела совсем, знакомые очертания. Повторяющиеся картинки безумного калейдоскопа... Вечеринки, где все преувеличенно веселы и фальшиво влюблены друг в друга на один вечер, пока головы склоненные над столиком вдыхают яды из пудровых частиц, удушливые испарения духов, помад, запаха пота и крепких ароматов алкоголя. Резкие взрывы чьего-то хохота и заливистый смех отвечающий эхом. Бессвязное бормотание каких-то глупостей на ухо, под оглушающую музыку, кажущихся на мгновение, чуть ли не откровением! И снова голову окутывают клубы тумана, не позволяющие додумать, эту важную мысль до конца... Целую вечность, нелепо разглядывать свое лицо в грязном зеркале клубного туалета, а затем озираться, пытаясь вспомнить, как оказался в собственной кровати и куда подевался целый временной отрезок из твоей памяти... И кто вобще все эти люди? - распластавшиеся то тут, то там, будто странная авангардная экспозиция, какого-то современного художника. 

В редкие минуты, наедине с собой, он вспоминал всё вновь и погружался в отчаяние потери. Жалея себя и его, и их обоих. Беззвучные, слезы заливали лицо и обжигали его. «Как оплавленный воск свечей, на заупокойной литии» - подумалось ему. Он видел такую однажды, проходя мимо печальной христианской церквушки на Линдосе... И эти сочувственные дождевые потоки за тёмным окном... Они тоже, словно подражая хору, старательно выводили литийные стихиры, мелодично ударяя телами о стекло и по жести водостока. Будто и впрямь кто-то умер... 

Но даже когда сердце разбито, мозг, подобно беспристрастному стенографисту, продолжает неустанно стучать по клавишам памяти. Вершится непрерывный суд, беспрестанно крутится хроника событий, что привели к смерти жертвы. Хотел бы он вернуться в те первые дни оцепенения, когда чувства были милосердно отделены от него самого, неизвестной природы естественным анестетиком. Сейчас же, его действие закончилось. Стоило Кристобалю, остаться одному, как он раз за разом оказывался посреди процесса, где был и обвиняемым и обвинителем и целой скамьей присяжных. Глен, не оставлял попыток поговорить. Глен караулил его в клубах и повсюду, где бы он не появился! Оказывался у входа, неизвестно как, безошибочно узнавая его передвижения и призывая обратить на себя внимание и перестать быть жестоким хоть на минуту. Он слышал этот голос во снах:

«Я буду твоим охранным корветом, тем самым, о котором писал Холлис, обещаю: «никогда не уходить за горизонт и никогда не оставлять одного»

И смотрел в невероятные глаза... цвета цейлонского сапфира и просыпался счастливым, через минуту вспоминая, что причин для этого больше нет. Глен приезжал к дверям его квартиры и подравшись в очередной раз с охраной, был выставлен полицейскими. Только чудом это не попадало в желтую прессу или Ангерер в кои-то веки, раскошеливался, активно спонсируя удивительную слепоту папарацци. Думать обо всём этом больше не было сил и не имело смысла. Что кончено, то кончено - повторял он как заклятие. Но теперь, когда Глен пропал. Всё чаще, в его голове, слово брал адвокат и его голос звучал громче и громче, напоминая его собственный. Теперь он страстно желал слушать и временами казалось, был готов поверить любому, даже самому абсурдному объяснению произошедшего. 

Нико вернулась к старым привычкам и редко выходила куда-то днём. Разыгравшаяся перед самым носом драма, минула её внимание, как впрочем и многое остальное из реальной жизни, которая мало её интересовала. Сам Кристобаль, время от времени, боролся с желанием купить билет до Палермо. И забыв всё, предъявив отчёт о своих доходах - просто предложить выбрать его, раз уж вопрос стоял именно так! Только бы вернуть утерянное... пусть даже в этом и не было искренности ни секунды. О! Искушающее тепло близости, такой искренней, даже с паундами лигатур фальши! Купить, вернуть назад любой ценой, хотя бы иллюзию... Временами, он чувствовал себя настолько слабым и жалким, что готов был сдаться. Прекратить строить из себя снежный сугроб, отыскать его адрес, поехать и броситься навстречу и молить о возможности оплачивать то, что давал когда-то, этот безжалостный дилер просто так... 

Временами он завидовал Ньерду. Тот мог скулить и выть, не вызывая у окружающих недоумения. Ему тоже хотелось сесть рядом на пол и обхватив голову руками завыть! - в попытке извергнуть из себя всю боль как отраву. И наконец, вынырнуть на поверхность для жизни! 

Но для этого нужны силы, у него их оставалось ровно на то, чтобы доползти и свалиться в сточные воды забытья из веществ, что несли свою безвольную паству, не требуя ничего и ничего не давая, кроме возможности, временно отключиться от действительности. Он чувствовал, что посрамлен за чрезмерную гордыню, с чего он вобще взял, что лучше неё? Он посмотрел на Нико, лежащую теперь в его кровати с размазанным макияжем, может трёхдневной, а может и трехнедельной давности. Только лишь потому, что у него была храбрость сделаться легковерным романтическим глупцом и презреть усталую циничность её и ей подобных? Но как он имел несчастье убедиться на собственной шкуре, она всегда была и остаётся, совершенно оправдана! 

Сильные эмоции, надёжно привязывают нас к другому человеку. С Гленом на двоих, таких оказалось слишком много, чтобы ожидать быстрого излечения. Возможно в пылу собственной игры и не заметив, он действительно привязался к нему. Вспоминая, Кристобаль мог бы голову дать на отсечение, что не всё было фальшивым, о нет! Не всё! Думает ли он о нём сейчас? Или по вечерам? Может засыпая и слушая в памяти, как трещат дрова и дождь стучит по их крыше в рыбацком доме под Евле? 

Изредка напоминая теперь о себе, Ангерер, в этот раз, кажется был настроен решительно. Они сидели в его просторном офисе, с панорамным окном во всю стену: 

- Не знаю, что у тебя там случилось. Допускаю, что тебя настиг тот самый творческий кризис или ты пресытился успехом. Или эксперименты, какими бы они ни были - он откашлялся замешкавшись - не увенчались успехом! Однако, что бы это ни было, оно не может послужить оправданием такому безволию, в которое ты разрешил себе впасть.

Кристобаль равнодушно смотрел, как он расхаживает по офису, заложив руки за спину: «как сельский учитель, диктующий школярам под запись» - он улыбнулся про себя. Но после последней ночи, у него раскалывалась голова и меньше всего теперь он был настроен на многочасовые лекции. 

- У нас тьма долгов! Из-за тебя! Ты больше не зарабатываешь! Ты у нас теперь коллекционируешь неустойки! А я не собираюсь падать на дно финансовой ямы и терять репутацию! - у Ангерера взмокла покрасневшая лысина, а на висках проступили, набухшие бледно-голубые вены

Кристобаль блуждал по этой лысине, взглядом, в котором читалось, что ему дела нет ни до единого слова:

- А что, если мне сдохнуть?! - воскликнул он вдруг с видом, будто изрёк блестящую идею

- И я изящно решу твои проблемы, в стиле Рудольфо Валентино! Помнишь? Бедняга был в таких долгах, на момент собственной кончины, что у родственников даже не оказалось денег для достойного места на кладбище! Но спрос на его фото, щекотливые подробности из жизни от «ближайших друзей» покрыли все расходы и кредиты почившего! А кроме того, осыпали золотым дождём безутешно скорбящих. 

- Идиот - Ангерер посмотрел на него, в немом бессилье подняв глаза к потолку. 

- «Мир! - это арена, усыпанная угольями» - если тебя так просто выбить из седла теперь, когда ты в расцвете лет, на что ты рассчитываешь в дальнейшем?! 

Не собираясь дожидаться ответа, он поднял трубку, приглашая охрану подняться: 

- Ты ляжешь в клинику! И не выйдешь оттуда, пока не вернешь мне моего прежнего, сияющего улыбкой и кудрями подопечного, что с самого начала, обеспечивал наш общий успех! 

Через пару минут, трое парней уже запихивали звезду - потерявшую самообладание от злости - в салон доджа, цвета слоновой кости. Кристобаль остервенело отбивался и изрыгал ругательства на все лады, и призывал на их головы - и персонально на лысину Ангерера - все известные ему проклятия. Но прижавшие его с двух сторон - как два книжных упора из камня - охранники, оставались безучастны, а ревущий двигатель, обещал скорую доставку груза в аэропорт.