Глава 6. Чужие люди

Ноги в новой обуви как будто сами несли. Пришлось, конечно, поставить в голове блок, уменьшить боль в стертой ступне. И то сказать, пока переобувался на лавочке в кустах, Кудашев умудрился почти залечить мозоли. Что ни говори, а силы, пришедшие к нему, если их пустить даже на такое малое дело, приносили ощутимую пользу. Хотя такое ли уж оно малое? От состояния ног у бойца многое зависит! В атаку идти или в разведку, если кровавые волдыри мозолей полопались и кровоточат, точно невозможно. Сам пропадешь и товарищей погубишь.

На улице Юрий покрутил головой, ориентируясь в незнакомом месте. Ага, немного не дошел до площади. Поторапливаться нужно, оговоренный с Машей час прошел. Он зашагал направо. Крутил про себя все происшедшее в магазине. Рыночный дефицит во всей красе. Кудашев знал его только по рассказам русских, живших в Сталинском СССР. Но в ту пору он еще не развился в монстра, которого он только что наблюдал в магазине. В других, наверняка, то же самое. Не может же такого быть, что бы только в обувной сфере процветало такое непотребство.

Проще говоря, это когда деньги есть, как у него сейчас, желание купить тоже есть, да еще какое, а купить нечего. Ну, если только не валенки летом… Ничего просто нет. В стране у коммунистов господствует плановая экономика, и спускаемый сверху план обязывает производителей выпускать огромное количество товаров, по сути, никому особо не нужных. При этом зачастую необходимые, просто полезные вещи не производились вообще или производились в таких мизерных количествах, что их элементарно на всех не хватало. Это и порождало дефицит. Интересно, какой ненормальный составляет эти планы? Это каким же нужно быть оторванным от реальной жизни. Вот кто высчитал, что нужно такое количество резиновых сапог и валенок? А ботинки и туфли, что, не нужны? Нет, все же странно тут живут!

Кудашев усмехнулся. Кто бы мог подумать, что в России, будет так все плохо, что продукция нищей, мамалыжной Румынии или голоштанной Югославии, попадет тут в разряд дефицитной и горячо желаемой. Да… Видимо, еще многое его удивит в ближайшее время. Одно дело в маленьком селе жизнь наблюдать, а тут город. И большой город. Несколько часов проведенных в черневской библиотеке вопросов не то что не разрешили, а, наоборот, создали еще больше. Вот вроде бы и Югославия, и Румыния под пятой у красных и входят в так называемый «Варшавский договор», союз сателлитов большевистского СССР. Но товары из этих вонючих дыр, ценятся в хозяине — СССР, на высочайшем уровне, а не наоборот. Вопрос, почему? Вспомнился разговор двух теток в автобусе, из которых одна вожделела смоленской колбасой. Неужели и еда тут в дефиците. Юрий вдруг подумал, что совершенно не задавался вопросом, чем его кормили и Лопатин, и Сергей в Чернево. Обершарфюрер, в еде был не избалован, почти всеяден. Вареная картошка, сало, яйца, соления, квас и козье молоко в лесном доме у пасечника шли на ура, казались естественными и вкусными. Гороховы в Чернево, угощали все теми же простыми продуктами, да еще наваристым борщом и запеченной свининой. Все наверняка местное, из подсобных хозяйств. Но поездка из села в город за колбасой… Что-то за гранью понимания. Появилось желание зайти в ближайший магазин, торгующий продуктами и внимательнее осмотреться, но не сейчас… Точность вежливость королей, а он и так задержался, общаясь с продавцами в магазине и с жидом-спекулянта на задворках.

Центральная площадь встретила зеленью сквера, неизменным белым памятником вождю с вытянутой рукой, то ли что-то обещающего, то ли говорящего: «Да пошли вы все!». Солнце перевалило хорошо за полдень, вдруг действительно захотелось есть. Юрий шел мило выкрашенных в зеленый цвет массивных лавок, высматривая Машу. Девушки не было. Ведь не могла она прийти раньше его, не дождаться и уйти по своим легкомысленным делам, оставив человека в незнакомом городе. Скорее всего, все же возникли у нее дела, и задержалась подольше. Кольнула тревогой мысль, что дела то могли и его касаться, с той, неприветливой стороны, откуда приезжали по его душу трое «рыбаков». Но нет, непосредственной тревоги не чувствовалось, только где-то на границе сознания темной тучей клубилось беспокойство. Оно, впрочем, не оставляло его ближайшие четыре дня. Ну, значит нужно подождать.

Кудашев осмотрелся. Почти все лавки были заняты. Где-то молодыми мамочками с колясками, на других — чинно уставившись в газету, сидели пожилые мужчины. На одной из скамеек и вовсе играли в шахматы два старичка, а еще двое стояли рядом, живо обсуждая ход партии. На глаза попался лоток мороженщицы. Сразу, с неудержимой силой захотелось мороженого. Достав из кармана купюру, Юрий подошел к молодой женщине в белом переднике и косынке и, протянув червонец, сказал:

— Будьте любезны…, — он замялся, не зная местных названий, но потом решил, что пломбир — мороженное всех времен и миров, добавил — пломбир!

Продавец улыбнулась ему обворожительной улыбкой, и открыла лоток. Но, увидев протянутые деньги погрустнела:

— У вас не будет помельче, я еще не наторговала на сдачу! Привлекательная улыбка, сменилась немного виноватой. Он достал из кармана купюры и отыскал синюю банкноту с Кремлевской башней достоинством в пять рублей.

— Мельче ничего нет, уж извините. Продавец вздохнула и принялась отсчитывать сдачу, потом достала кошелек и добавила еще две бумажки по рублю. Через несколько секунд, Юрий отошел к скамейке сжимая в руках пригоршню мелочи и мороженное в бумажном стаканчике с деревянной плоской палочкой.

На лавке, где отыскал место Кудашев, примостилась еще влюбленная парочка. Оба милые в своей непосредственности. Он лет семнадцати, коротко стриженный, с торчащим на темени вихром, в спортивных синих брюках и светлой футболке с эмблемой в виде синей буквы Д в ромбе. Его спутница, ровесница, в простом сиреневом ситцевом платье с каким-то мелким рисунком, с забранными в хвост темными волосами. Они держались за руки, сидя в полоборота и что-то негромко говорили. На присевшего рядом молодого мужчину, да и на весь окружающий мир, внимания пара не обращала.

Местный пломбир, не смотря на дешевизну, был отменным. Среди местных оно пользовалось популярностью. То один, то другой прохожий подходил к лотку, часто были мамы с детьми. Потом даже небольшая очередь образовалась. Продавщица, оставившая у Кудашева не в пример работникам обувного магазина приятное впечатление, нет-нет, да и посматривала в его сторону, благо до его скамейки было всего метров пятнадцать. Странно, подумалось ему, вроде никогда раньше столь откровенного интереса у противоположного пола он не вызывал. Он улыбнулся мороженщице, та смутилась и отвернувшись, принялась доставать из недр своего ящика новый стаканчик для мальчугана лет шести, стоявшего с матерью у лотка и с нетерпением подпрыгивающего.

Мороженное, закончилось мгновенно, Юрий с сожалением бросил пустой стаканчик в массивную урну, стоявшую рядом. Невольно засмотрелся на сидящую рядом парочку. Вздохнул. У этих двоих, не иначе первая любовь. Что же, для этих ребят она вполне может перерасти в более тесные отношения. У него же с Машей чем дальше, тем сложнее. Он старался не думать, что с ними будет дальше. Вчера, обняв ее у окна, почувствовав, как доверчиво, с трепетом, прижалась к нему девушка, он узнал одно — она и он предназначены друг для друга. Появилась мысль, а может быть, проведению было угодно отправить его в этот мир только для этого, чтобы вот так он обнял ее. Пусть рухнут небеса, пусть зальет океан землю, а горы выплеснут на землю свой огонь, но они должны быть вместе. И Маше и ему, особенно ей, это создает очень и очень серьезные проблемы. Для него остаться тут, скорее всего, означает смерть. Если появится хоть мизерная возможность вернуться, то он не сможет взять ее с собой. Какой-то зловещий тупик. Нужно стряхнуть с себя это отчаяние, заняться тем, для чего он оказался в Смоленске. Поиском информации. Ну что же, будем решать проблемы по мере их появления.

Однако, как хочется есть! Мороженное только растравило аппетит. Пилот уже собрался вновь подойти к мороженщице, как увидел ее. Маша, уже без сумочки, торопливо шла по аллее, встревоженно крутила головой по сторонам, явно высматривая его. Кудашев поднялся, сделал шаг в сторону подруги, она заметила его, радостно заулыбалась и помахала рукой. Через минуту девушка уже была рядом.

— Извини, извини, извини…, затараторила она, — думала, только сумку оставлю, да с комендантом о тебе договорюсь, да не тут-то было. Как загрузили сразу… будь она не ладна, эта общественная нагрузка! Я уже перепугалась, что потеряемся!

Юрий прижал ее к себе, обняв за плечи, и сразу бросилось в глаза разочарованное лицо мороженщицы в котором легкая зависть перемешивалась с досадой…

— Да, нормально все! Я тоже недавно пришел, вот, обувью новой разжился, — он продемонстрировала новые туфли, чуть приподняв и так коротковатую штанину.

—Ого! Повезло! Это где такие выкинули? Или с рук? — Маша окинула взглядом обновку.

Кудашев озадаченно молчал, что ответить, решительно не приходило в голову. Она что, думает, он со свалки себе башмаки принес? Они же новые совсем, кто такие выкинет? Что-то тут не то… Нужно менять тему.

— Да ладно, подумаешь, туфли! Машенька, дико хочется есть! Я пока тебя ждал, мороженное съел, но только аппетит растравил.

— И то верно! — встрепенулась спутница и глянула на небольшие часики на левом запястье, — пошли, тут недалеко нормальная столовка есть, сразу будет у нас и обед и полдник. Ужин ребята обещали в общаге организовать. Я забегалась, и только после твоих слов почувствовала, как голодна!

Они под руку пошли по скверу скорым шагом, перешли, пропустив не слишком густой поток машин, дорогу, и минуты через три были уже у столовой, расположившейся в первом этаже безликой пятиэтажки. Вывеска с надписью: «Столовая №4» видна была издалека. Занимала она весь первый этаж и, наверняка, была облюбована служащими местных советских учреждений и контор, мимо которых они проходили по дороге. Большие стеклянные окна с нарисованными яствами, широко, гостеприимно распахнутая двустворчатая дверь. Изрядный голод служил причиной, что в столовую молодые люди почти вбежали. В большом зале было много свободных столиков, но кое-какой народ за столиками все же сидел. Они встали в хвост небольшой очереди у стойки раздачи блюд, которую отделяли от зала металлические столбы с деревянными перилами.

Юрий с любопытством окинул взглядом зал, кинул взгляд и кухню в глубине помещения. Успел увидеть женщин в белых халатах и чепцах, что-то мешавших в баках или раскладывавших по тарелкам снедь. В столовой стоял какой-то ровный гул негромких голосов, перемежавшийся звяканьем и кряхтением кассы, и стуком ложек и вилок. Пахло чем-то кисловатым, но он даже не обратил внимания, близость еды вызывала уже спазм в желудке.

Очередь двигалась быстро, вот уже и они с Машей, держа в руках подносы с лежащими на них ложкой и вилкой, продвинулись к стойке с меню. Сказать, что выбор был не богат, было явно погрешить против истинны, он был откровенно беден. Зато и очередь двигалась быстро. Два первых блюда — борщ и суп гороховый. Два вида салата: «Весенний» несмотря на то, что лето перевалило уже далеко за половину, и «Свекольный». На второе курица отварная и котлеты, к которым гарниром шли картофельное пюре и макароны. Довершали это торжество советской кулинарной мысли напитки — компот из сухофруктов и сок яблочный. Маша, которую он галантно пропустил вперед, взяла гороховый суп, салат из овощей и макароны. К гарниру уже хотела брать курицу, но грузная женщина в некогда белом переднике держащая в руках большую двузубую вилку, подававшая тарелки, отчего то сказала с издевкой: «Ходите долго, четвертый час уже, кончилась курица!» — и ехидно усмехнулась. Маша поморщилась, но делать нечего, пришлось обоим довольствоваться плоской котлетой землисто бурого цвета. Кудашев поставил на поднос тот же салат что и его подруга, борщ и макароны, потом подумав, что порции могли бы быть и побольше, добавил два стакана компота и пару кусков мягкого, черного ржаного хлеба. Жарко… лето.

Стоил обед не сказать, что совсем дешево, но и не дорого. Обершарфюрер, совершенно не ориентировавшийся в местных ценах, протянул худощавой, женщине на кассе, с усталым, блеклым, равнодушным лицом, трехрублевую купюру, и не глядя сунул полученную на сдачу мелочь в карман. Сели они за столик, уютно расположившийся в углу зала, у самого окна-витрины. И молчали, пока не утолили первый голод, работали ложками и вилками. Салат «Весенний» советская кулинария трактовала как крупно порезанные, не очень свежие огурцы и помидоры, резаные капустные листья, несколько листиков петрушки и укропа. Основу блюда составляла явно капуста. Все это было сдобрено небольшим количеством дрянного соуса, по-видимому, должного означать майонез. Но как потом заметил про себя Юрий, это блюдо было самым вкусным. Трудно испортить свежие огурцы, помидоры и капусту, даже советским майонезом. Борщ, в который на выдаче сотрудница столовой махнула чайную ложку какой-то белой жидкости, мало по консистенции напоминавшую сметану, был горячим. Это, наверное, было его основным достоинством. Редкие кусочки картофеля, капусты и свеклы, которые ловко убегали от его ложки, не делали это блюдо борщом, похожим на тот, чем угощали его Гороховы пару дней назад. То был Борщ! Именно так, с большой буквы! Это же… доев содержимое тарелки, Кудашев так и не смог понять, был ли он сварен на бульоне или повара не заморачивались такой мелочью, просто использовали воду. Макароны, в отличии от борща были совсем холодными. Сероватые с виду, они, наверно отлично набивали желудок местного пролетариата и советской интеллигенции, не избалованный изысками вроде сочного мяса или осетрины, по какой-то невероятно жестокой глупости нарисованных на больших витринах-окнах столовой. Только вот человеку, пробовавшему настоящие макароны на их родине, в Италии, блюдо становилось поперек горла. Котлета же своим цветом, вызвала у Кудашева крайне неприятную ассоциацию с трупом. Но он ошибся. Мяса в котлете был такой мизер, что даже примерно не удалось почувствовать, свинина говядина, или курица легли в ее основу. Скорее это был мясорастительный продукт, в котором мясной фарш смешали с хлебом в несомненную пользу последнего, к тому же изрядно пересолив. Таким образом, подумал вновь Кудашев, на второе он кушал тесто с тестом, макароны с этой «котлетой». Маша сначала казалась удачливей, она взяла картофельное пюре. Но, посмотрев, как она пытается собрать на вилку растекающееся жидкое пюре, тут же усомнился в своих выводах.

— Ну, как тебе столовка? Мы с ребятами сюда всегда обедать бегаем! — девушка, уже расправившись с котлетой, потягивала сок.

Ну вот что ей сказать? А ведь ответить нужно! Какое странное чувство. Он был уже не голоден, но и сказать, что наелся, не мог. Не иначе, через час-полтора, вновь начнет донимать голод. Он завтракал, обедал, ужинал, в бесчисленном множестве немецких заведений, был в Парижских и Лионских кафе и ресторанах, питался в Российских трактирах и столовых, в той России. Дома. На службе свои столовые, как и в университете и ранее в школе. Дома шла война и иной раз, с продуктами, особенно в детстве, было не все хорошо. Но так как тут… Нет. Так плохо не было. Вспомнилось, как он сопровождал в Африке в полевой госпиталь бедолагу Шульца из второго взвода, которому дико не повезло наступить на американскую противопехотную мину. Сдав, обколотого до бесчувствия обезболивающим солдата в госпиталь, санитары остались там ночевать. Ужинали в их столовой. Тамошняя кухня готовила не только на госпиталь, но и в основном на располагавшийся рядом лагерь военнопленных. До сегодняшнего дня, это было самое плохое что ел, обершарфюрер Кудашев. Но, что интересно, пленных янки с канадцами, кормили не в пример лучше, чем ели за свои же деньги русские в Смоленске, в мире, победившего «коричневую гадину» СССР. Да и порции там были раза в полтора больше. Только вот хлеб тут лучше. Много лучше, чем эрзац из непонятной муки в Африканском лагере.

— Да, неплохо. — ответил он. Чтобы ты ни думал, но сказать этого нельзя. Никак нельзя. Юрий почти залпом выпил один стакан компота. Вот компот был приличный. Сахара маловато, но настоялся он хорошо, засушенные фрукты отдали напитку свой вкус, а главное он был прохладный. Второй стакан, он уже пил не торопясь.

— Ладно тебе, скромничать! Честно, котлеты тут дерьмовые! Мы всегда это знали, старались курицу брать или гуляш. Ну что пошли?

Молодые люди встали из-за стола, отнесли подносы с посудой на столик у окошка с надписью: «Моечная» и вышли на улицу. Судя по солнцу, уже скользнувшему за крышу соседней пятиэтажки, действительно было не меньше четырех пополудни.

Они неторопливо пошли по тротуару, вдоль проезжей части удаляясь от центра. Маша в своем легком платье выступала, грациозно покачивая бедрами и лукаво посматривая на него. Только что, Юрий заметил, что она, сходив в общежитие сменила свои легкие туфли на другие, в тон платью. Они очень шли к ее стройным ножкам, она, несомненно, это знала и старалась еще больше продемонстрировать спутнику. Кудашева обдало волной внутреннего жара. Тепло спустилась откуда-то сверху, горячей волной опустилось по телу к бедрам, оставив после себя дрожь и приятую слабость. Как-то вдруг, сама собой, пришла абсолютная уверенность, что эта красавица, со стройными бедрами, скрытыми под платьем, точеными голенями, тугой, красивой грудью станет сегодня ночью его женщиной. Вот так просто…

Он знает это, чувствует ее желание, столь откровенно кричащее в блеске Машиных глаз, румянце на щеках, в разлете волос, в подрагивающих губах, в жестах, в языке ее тела. Все мысли и сомнения справедливые и серьезные, вся сложность его ситуации осталась позади. Чему быть, тому не миновать!

— Ну, какие планы? — спросила она, — в библиотеку поздно идти, завтра провожу тебя, она недалеко он нашего университета.

— Ты права, милая! — ответил Юрий, почувствовавший, как млеет она от этого слова — милая, — давай погуляем. Веди!

— Пошли в парк! Там летом, по вечерам оркестр духовой играет. Как раз пока не торопясь и дойдем.

Они шли не торопясь, перебрасываясь шутками, в отличном настроении. Кудашев все мысли, которого занимала сейчас его подруга, на время отвлекся от всех не простых дум и тяжких размышлений о будущем. Ему удалось больше слушать, чем говорить. Маша рассказывала о учебе, городе, всяких забавных случаях, которыми так богата студенческая жизнь. Он с интересом слушал и остроумно шутил, и, весело смеясь. Они сами не заметили, как дошли до старого городского парка. На больших часах у входа в парк, стрелки показывали восемнадцать часов и где-то в глубине, среди раскидистых лип, на крытой веранде, оркестр встретил их появление каким-то незнакомым Юрию вальсом.

Вечер обещал быть замечательным, летнее тепло мягко обволакивало все вокруг, старые деревья парка вдоль центральной аллеи роняли тень, почти закрывая синее, безоблачное, еще не начинающее темнеть небо. Вокруг веранды было людно, кто-то стоял, слушая музыку, иные сидели на стоявших вокруг лавках с вычурно изогнутыми спинками. Много пар и детишек. Видно было, что парк был излюбленным местом отдыха местных. Во время вальса, томного, немного строгого, и не знакомого Юрию, несколько пожилых пар кружились в танце.

Маша потянула его в сторону прилавка с газированной водой. Большой металлический ящик со стоящим рядом баллоном с газом и забавной мойкой фонтанчиком, почти скрывался окруженный людьми. Средних лет, улыбчивая женщина-продавец быстро разливала напиток. Сначала сироп из высокой стеклянной колонки, прокручивая ее и находя нужный, потом воду, газированную из баллона.

— Давай газировку возьмем! Пить хочется. Ты какую будешь? — спросила девушка, — я с барбарисом люблю!

— И мне тоже! — не то, чтобы обершарфюрер, предпочитал именно такой напиток, он просто не знал, из чего выбирать.

Не прошло и минуты, как они пили холодную, чуть шипящую, вкусную газировку.

Оркестр, не бог весть какой, играл прилично. Музыканты почти все кроме двух парней, были из мужчин за сорок. Кто в рубашке с засученными рукавами, кто в пиджаке. У некоторых, на груди, слева, Кудашев заметил орденские планки. Два красных флага с серпом и молотом, недвижно свисали в парковом безветрии, высоко по разным концам веранды. По центру, крупными буквами, огибая почти все строение, красовалась надпись строгими угловатыми буквами «Вперед! К победе коммунизма!». Настроение было благостным, и большевистские символы вызвали у него лишь саркастическую улыбку. Ну, ну, вперед, так вперед, подштанники только не потеряйте!

Оркестр, проиграв мелодию, делал паузу в две-три минуты, во время которой музыканты весело переговаривались, а кто-то делал один-два глотка из стакана, беря его со стоящего рядом с пюпитром столика. Потом, седой, представительного вида дирижер с явно военной осанкой, звучно постучав палочкой о подставку для нот, взмахивал руками и вновь оркестр гремел своей медью, чередуя какие-то марши с попурри легких мелодий. Он заметил, что марши удавались оркестру не в пример лучше, чем иные мелодии. Они остановились напротив дирижера метрах в десяти. Юрий обнял девушку сзади за плечи, обхватив за руки спереди, она прижалась к нему спиной. И не только спиной… К стыду своему, Кудашев почувствовал, как в ответ на давление спереди нарастает эрекция. Но в это время, очередной краткий перерыв у оркестра завершился, бравый дирижер с седыми усами взмахнул палочкой и оркестр грянул марш. По тому, как дружно и слаженно оркестранты взялись играть, по их одухотворенным лицам, сразу стало ясно, что эту музыку, это произведение, играют они с удовольствием, любя, с азартом.

Первые такты, увлеченный своими чувствами пилот пропустил, но потом, непроизвольно вздрогнул, будто от удара электричеством. Отпустив девушку, обершарфюрер рванул ворот и так расстегнутой на две пуговицы рубашки, будто задыхаясь. Маша встревоженно обернулась, чувствуя неладное. Юрий стоял бледный, прижав обе руки к груди, подбородок его дрожал, а глада, с расширившимися зрачками, стремительно наливались влагой. Она испугано подхватила его под руку, моментально вспомнив о тяжелой контузии, ставшей причиной их знакомства, и почти потащила парня к одной из свободных лавочек. А вслед им грохотал «Марш Авиаторов».

— Юрочка, что с тобой? С головой что-то? Сейчас, родной мой, сейчас… — шептала она. Усадив его на скамейку, под удивленные взгляды окружающих, она суетливо, не зная, что делать и не понимая ничего, заметалась из стороны в сторону, потом кинулась к продавщице газированной воды.

А обершарфюрер СС Юрий Кудашев, самый одинокий человек этого мира, закрыв лицо руками, дрожа прерывисто шептал в такт музыке, покачиваясь слегка:

Ja, aufwaerts der Sonne entgegen,

mit uns zieht die neue Zeit.

Wenn alle verzagen, die Faeuste geballt,

wir sind ja zum Letzten bereit!

Und hoeher und hoeher und hoeher

Wir steigen trotz Hass und Verbot.

Und jeder SA Mann ruft mutig: Heil Hitler!

Wir stuerzen den Juedischen Thron!

Маша вернулась быстро, растолкав всех, она взяла стакан газированной воды без сиропа и теперь протягивала его своему спутнику.

— Юрочка! Держи стакан! Пей! Это от духоты… Сейчас нормально все будет!

Кудашев убрал от лица руки и посмотрел на нее. Девушка отпрянула. Совершенно чужой человек сидел перед ней. Постаревший лет на десять, с жесткими складками в углах губ и чужими глазами. Она никогда не видела прежде таких глаз, в них, раньше голубых, а теперь вдруг потемневших, будто вечная ночь без конца и края. Но она почувствовала, что готова сделать для этого незнакомца все что угодно, только ради его благосклонного взгляда. Если раньше ее влекло к нему сначала неосознанно, потом страстно, то сейчас она уже не могла дать объяснение своему чувству, это было что-то необычное и страшное. Она поняла, что, если этого странного человека не будет рядом, жизнь ей потеряет всякий смысл.

Он взял из ее рук стакан и, стуча зубами о стекло, не отрываясь, выпил. По мере того как он пил, яснее становился взгляд и разглаживались морщины. Будто грозовые тучи уносит налетевший вдруг холодный, резкий ветер. Кудашев тяжело поднялся и пошатнувшись оперся о ее руку.

— Уведи меня отсюда, — чуть слышно прошептал он.

Оставив пустой стакан на лавке, они пошли прочь провожаемые недоумевающими взглядами гуляк и шепотом: «Больной, какой-то!» Подталкивая солдата СС в спину, звучали последние аккорды марша. Не известно было, кто у кого спер эту музыку, но у Юрия Кудашева, где-то в неизмеримой дали, в его далеком мире, он назывался — «Das Berliner Jungarbeiterlied» или, по первым словам, припева — «Herbei zum Kampf»

Да, выше поднимется солнце,

В наш час, в ваш час.

Когда все падут духом, сожмется наш кулак,

мы будем готовы к концу!

И выше, и выше, и выше

мы набираем высоту, несмотря на ненависть и запреты.

И все бойцы СA вместе прокричат: Xaйль Гитлep!

Мы сметем еврейскую власть!

Уже на входе в аллею, Юрий обернулся на веранду с музыкантами. Уже другими глазами и иными мыслями он смотрел на красные флаги и коммунистические лозунги.