Глава 10. Тоска

Он закрыл за спиной дверь, за которой шумела молодежь, и прижался к ней спиной. В голове ураганом роились мысли. Кудашев не особо задумывался раньше, что люди, которых он знал, к которым он привык у себя, живут и в этом мире. Эта девушка, еще вчера певшая для него и его сослуживцев, тут зрелая, красивая женщина, но также поет, став известной и почитаемой! Он читал книги по истории в сельской библиотеке, там все не так, но о таких вот, незначительных с исторической точки зрения персонах он понятия не имеет. Сколько таких, больших и малых, знакомых его, он может увидеть тут?! Да, постаревших на двадцать с лишним лет, но живых… Может, не все так плохо, не все так отчаянно чуждо. А вдруг, умерший у него на руках Ролле, жив и здоров… Живет в окружении любящей семьи и внуков? А отец? Ему… ему должно быть сейчас… да 77 лет. Приличный возраст, но все же… а мама моложе его на несколько лет, а вдруг…

Обершарфюрер обхватил руками виски и пошел по полутемному, незнакомому коридору, сам не зная куда. Нет! Не может быть! Вероятность встретить кого-то знакомого ничтожно мала! Папа и мама тут скорее всего никогда не встретили друг друга. Иные знакомые по родному миру, или умерли или не родились вовсе! Тот же Ролле, просто мог не пережить Вторую мировую. А если… если, ему удастся найти отца или мать, увидеть их старыми, почти не знакомыми, не хуже ли это неведения? Для них он никто, какой-то странный, безумный человек. У них свои невероятные судьбы, они окружены другими близкими и родными или вовсе, они поросший травой холмик на кладбище, все что напоминает о них. Нет! Нет! Это слишком! Мне не вынести еще и этого… Тут хотя бы реальность. Девушка, с которой я чувствую себя живым человеком, а не реликтом другой эпохи! Будь что будет, но если и дальше углубляться в дебри таких раздумий, я не выдержу…

Он, в плену своих мыслей, прошел до конца коридора, зашел в первую попавшуюся приоткрытую дверь и сел на пол у стены рядом с дверь. А если все же что-то осталось? Люди, организация… NSDAP была сильна, она, наверняка, и в этом мире имела корни во многих странах. Нет, в Европе искать нечего. Германия до сих пор оккупирована, на западе плутократами, на востоке Советами. Народ разделен на два марионеточных государства. России нет, Советский Союз выжил и захватил всю Восточную Европу. Как там это называется… вспомнил, Варшавский Договор. Информации не хватает, скорее бы завтрашний день. Нужно постараться найти более полные источники, выходящие за рамки школьных учебников. А может, Антарктида? У нас, к 1945 году, Новая Швабия уже достаточно развилась, так что бы в 1947 году отбить экспедицию адмирала Берда и потом нагнать страху на американских жидов Вашингтонской каруселью… Я там был, знаю… Глупец! Что ты знаешь?! Ориентиры для полета или карты глубин, чтобы поднырнуть под ледник на подводной лодке? Нет… не вариант. А что будет с Лопатиным, Сергеем, всеми этими людьми, помогающими ему под угрозой неминуемой расправы со стороны Советов… И что? Ты же не думал тут остаться, вступить в колхоз… грызть семечки и пить говеный портвейн в сельском клубе? От них все равно придется уйти и чем быстрее, тем лучше! Маша! Вот главная причина, держащая меня тут!

А если удастся идея с маяком и наши меня вытащат? Шансы мизерные, но есть. И что тогда с ней? Я же не смогу взять ее с собой, мне не позволят. Эгоист! А о ней ты подумал?! Каков будет ее шок, когда она узнает? Ты для всего мира тут фашист, нацист. Тебе и в голову не приходит, что она просто не захочет бросить свой мир, отца, друзей и подруг. Да, нас дико тянет друг к другу, я знаю ее буквально несколько дней и уже не представляю для себя иной женщины, а что в голове и на сердце у нее? Судя по тому, что я вижу и чувствую, тоже самое. Но покинуть Родину, свой мир?! По силам ли ей…

Постепенно нервное напряжение спадало. Натянутые как струны эмоции, успокаивались. Кудашев прикрыл глаза, и почувствовав огромную слабость. А ведь ты, парень, банально, давным-давно не высыпался. Он расслабился и постарался сделать несколько дыхательных упражнений. Что это?! Он да всеми последними событиями не обращал внимания на свои новые чувства. Какое странное ощущение, будто что-то гнетет издали, как если вдалеке, на горизонте, собираются огромные багрово-черные грозовые тучи. Светит солнце, но гроза неминуема, неотвратима. Его найдут. Те трое чекистов, отправившиеся с его подачи «ловить рыбу» только начало. Весь монстр, называемый тут КГБ, жаждет заполучить его в свои скользкие, ледяные щупальца. И что-то еще… не пойму, на мою силу, находится другая, похожая сила. Возможно ли? А отчего нет?! После древних развалин посреди болота и его обитателей, стоит ли удивляться. Но буря пока на горизонте, она далеко… Найти, узнать и поймать вещи разные. Юрий невесело усмехнулся. Но хуже всего, они, выйдя на его след, без труда просчитают и выявят связи с местными. Вот этого я боюсь больше всего…

Он оглянулся по сторонам, оказывается он забрел в небольшой зал. В дальнем углу темнел помост со стоящим на нем столом, а там поблескивали музыкальные инструменты, Кудашев рассмотрел тромбон, трубу, аккордеон, тубу. В углу, белел большой рояль с поднятой крышкой. Юрий встал с пола, и неторопливо подошел к роялю. О, боги! Это же немецкий Bechstein начала века, такой же, как у нас дома! Тогда, в тысяча девятьсот двадцать третьем, многим в Германии стало не до роялей. Дед купил его в подарок маме на шестнадцатилетие. Отличный инструмент ручной сборки тысяча девятьсот второго года выпуска. За совершенно смешные деньги, всего за несколько триллионов марок. Он обошел рояль, проводя рукой по покрытому эмалью инструменту. Ровесник ли он нашего, моложе ли, старше, но явно этот Bechstein, знал лучшие годы. Царапины, сколы, покрывали поверхность причудливым рисунком. Откуда он тут, чужой в этом советском общежитии, как морская рыба на обжигающем песке пустыни? Из русской дворянской усадьбы, разрушенной остервеневшим быдлом в семнадцатом году? Из ограбленной в сорок пятом Восточной Пруссии или Силезии? Самое главное, что всегда отличало «Бехштейн» — это поистине фантастически красивый звук, насыщенный тембр. Возьмите сто «Бехштейнов», и все сто будут прекрасными, просто они будут разные, плохими — никогда! Кудашев коснулся легко клавиш, погладил, как гладил бы ребенок, по руке мать. Ласково, нежно, немного боязливо. Потом уже более уверенно, привычно, опустил руки на клавиши. Прислушался улыбаясь. Да, это — звук «Бехштейна». Кудашев на слух ощутил его физически. Словно теплый звук, наполненный топленым молоком, и округлый, как красивый воздушный шар. Ни один рояль мира так не звучит.

Обершарфюрер не знал, что во время Второй мировой войны, ближе к концу, американская авиация беспощадно уничтожила фабрику «Бехштейн», сжигая все склады с продукцией. По принципу: лес рубят — щепки летят, война все спишет. Почти никто не сомневался, это был специальный социальный заказ его американского конкурента «Стейнвея», чтобы установить единоличную власть во всем мире. И когда, еще не потерявшие совесть американцы и англичане стали возмущаться:

— Господа, что же это?! Имейте совесть, сколько можно! Чем уж вам «Бехштейн» так сильно насолил, вы что делаете, изверги!?

Президент Рузвельт, выступая по радио, объяснил этот факт уничтожения политической необходимостью, и что, оказывается, еще до войны супруга президенты фирмы «Бехштейн», Хелена Бехштейн, лично спонсировала нацистскую партию Гитлера. И что это было «очень аргументированное, жизненно-важное решение» в целях свержения нацизма. Разумеется, что после войны «Бехштейн» возродился заново, из пепла, как птица Феникс, но сколько всего было утеряно, уехали многие мастера, увезя с собой секреты производства, традиции!

Юрий в полумраке тихонько сел на стул перед роялем, положил руки на него сверху, будто впитывая и пропуская через себя все, что, как человек со сложной судьбой, пережил инструмент. Потом полилась музыка. Тихо и мягко поначалу, она потом разлилась половодьем, то гремя громами, по стихая до шепота листьев на легком ветру. Кудашев играл, закрыв глаза, руки сами находили знакомые октавы. Он, унесся в магии музыки сквозь расстояние, не имеющее измерений. В привычный мир, в свой дом. Он почувствовал в музыке тепло матери, уверенную силу отца, горечь утраты…

Он просто играл, не понимая, что играет. Это играло его сознание, душа. Пальцы бегали по клавишам, звуки неслись по пустым коридорам, вызывая недоумение ребят, услышавших звуки музыки, перебившие хриплый телевизор. Маша первая услышала рояль, сердцем почувствовала, что он. Да кому же еще? В памяти еще свежа была ночь, когда он играл ей на гитаре. Она вскочила из-за стола и метнулась к двери. Участники застолья переглянулись и, не говоря ни слова, сорвались ей вслед.

Михаил Огинский писал в 1794 году свой самый знаменитый полонез ля минор, покидая Речь Посполитую, после подавления российскими войсками восстания Костюшко, в котором он принимал участие. Он назвал полонез «Прощание с Родиной». Именно он звучал в этом маленьком зале с неважной акустикой. Кудашев, проиграв все три минуты произведения, без перерыва, начал его снова, окончив второй проигрыш, замер. За спиной щелкнул выключатель, ослепив светом, гул голосов и настоящая буря аплодисментов. Не поддалась общему восторгу только Маша. Она не сводила глаз с лица Юрия, блестевшего от слез. Поборов секундную оторопь, она бросилась к нему и обняла сидящего у рояля друга. Он спрятал лицо у нее на груди и как-то по-детски, протяжно всхлипнул.

Почти никто не заметил состояние новоявленного пианиста, кроме разве что Оксаны, которая, не смотря на не двусмысленные слова подруги, продолжала вожделенно посматривать на Кудашева.

— И кто тут столь замечательный исполнитель полонезов? — раздался громкий, резкий голос за спинами ребят, обступивших Машу и ее друга.

В помещение музыкального кружка вошла пожилая, сухонькая женщина лет семидесяти, с не по возрасту прямой спиной, строгим морщинистым лицом и собранными в аккуратный пучок сзади, седыми волосами. Держалась она уверенно, по-хозяйски. Не броское, но аккуратное, синее длинное платье под горло, было старомодно, но по-своему элегантно. Видно было, что когда-то, в годы молодости, была она ослепительно красива.

— Это Маши Лопатиной, знакомый. Сегодня приехал, — сказал кто-то из компании.

— Машенька, познакомь же меня с этим талантливым молодым человеком! — обратилась к девушке, старушка, подходя к роялю.

— Юра, это Екатерина Германовна. Она у нас факультатив ведет по музыке, это ее вотчина! — Маша повернулась к вошедшей женщине, — Екатерина Германовна, это Юра Кудашев, сослуживец моего брата!

— Спасибо, голубушка! Екатерина Германовна Берг, будем знакомы, молодой человек! Однако, вы военный?! Вот уж никогда бы не подумала. По вашей игре чувствуется хорошая академическая школа, консерваторская. Кто ваш учитель, юноша? Вы еще на чем-то играете? — заинтересовалась учитель музыки.

Шквал вопросов ошеломил и сбил с толка Кудашева, который и так был изрядно не в себе. В старушке, столь сильно отличавшейся от собравшейся в зальчике компании, чувствовалась порода. Фамилия Бергов, была знакома обершарфюреру. По настоянию отца он изучал историю дворянских родов России. Известны две ветви старого остзейского рода Бергов, хорошо послуживших в свое время России. Но в Совдепе конца семидесятых, одна из них смотрелась так же дико, как африканский страус на антарктической льдине. Я думал, что тут всех «бывших» зачистили под корень, если не в семнадцатом, то уж точно в годы Большого Террора. Тем не менее, старушка, стоявшая сейчас рядом с ним, скорее всего, была именно из «бывших». По возрасту, наверное, если жив отец, они ровесники. Да что там, мелькнуло в голове, у них, дома, посол России в Рейхе, непосредственный начальник отца, — граф Борис Георгиевич Берг. Все это пронеслось в мозгу стремглав, слишком много вопросов она задает, но отвечать придется. Самый скверный вопрос, кто преподаватель… тут врать нет смысла, музыкальный мирок тесный, все имена на слуху. Надо бы как-то аккуратно, уйти от ответа.

— Очень приятно, Екатерина Германовна, — Юрий встал со стула, благодарно кивнул Маше и чуть поклонился старушке. Поймал себя на мысли, что чуть не склонил голову, чтобы поцеловать ей руку. Вот еще, порывы! Доведут ведь они до беды! — Вы правы, я… военный, но, поверьте, люблю музыку. Наверное, в матушку талантами, играю еще на аккордеоне, на гитаре, немного на трубе…

Собравшиеся в зале зашумели:

— Во дает! Машуня, парень то твой, талант! Быть не может! — Маша удивленная, наверное, больше своих друзей, смотрела на Кудашева круглыми глазами, какие еще у него таланты откроются, даже не подозревала.

Берг, покачала головой, не скрывая удивления

— Знаете, молодой человек… Извините, как вас по батюшке?

— Николаевич.

— Юрий Николаевич, если вы и на других музыкальных инструментах так же играете, как на рояле, то вы просто самородок! И простите, мою самоуверенность, просто закапываете свои таланты, служа в Советской Армии, вместо того, чтобы серьезно заняться музицированием.

— Юра, а сыграйте нам еще, ну вот хоть на баяне. — попросил полноватый, русый парень, тот, что боялся пропустить эстрадную программу по телевизору. Он кивнул стол в углу комнаты, на котором лежали музыкальные инструменты.

Кудашев, немного подумав, подошел к столу. Стоявший на столе, не баян, а аккордеон давно не чувствовал на себе умелых рук. Его бардовый перламутр, покрывал заметный слой пыли. «Березка» — прочитал он на правой части корпуса. Юрий взял инструмент, накинул на плечо ремень, вдел левую руку под малый ремень и пробежался пальцами по клавишам. Не «Weltmeister», конечно, но тоже сгодится.

Присутствующие довольно переговариваясь, освободили перед ним пространство побольше. Кто-то присел на стоявшие в помещении стулья, другие расположились у стен. Екатерина Германовна села на кресло рядом с роялем, достала откуда-то очки и протирала линзы платочком. Стоявшая рядом с ней Маша, раскрасневшаяся от волнения, не сводила с парня восторженного взгляда.

Окинув слушателей взглядом, Юрий чуть задумался. Что играть? Но решение пришло само собой, наверное, вспомнив отца играть решил одну из самых любимых его произведений. Когда немецкий ученый-естествоиспытатель французского происхождения, Адельберт фон Шамиссо, в 1828 году написал романтическую балладу Nächtliche Fahrt («Ночное путешествие» или «Ночная поездка»), он и подумать не мог, что в России, песня на его стихи, заживет своей жизнью, будет любима и станет считаться народной, получив название «Окрасился месяц багрянцем».

Пальцы бегали по клавишам вырывая из мехов аккордеона звуки песни, а Кудашев, слегка покачивая головой в такт музыки, нашел взглядом глаза Маши. Она была прекрасна с раскинутыми по плечам волосами, раскрасневшаяся и взволнованная. Он прочитал по ее шевелящимся губам, как она напевает про себя:

Ты правишь в открытое море,

Где с бурей не справиться нам.

В такую шальную погоду

Нельзя доверяться волнам.

Какая страшная буря ждет их? Ведь чем дальше, тем больше и дальше увлекает он ее в какую-то пучину, опасную и неведомую!

Юрий тряхнул головой с последними аккордами, отгоняя мысли, которые и так не давали ему последние дни спать. Не сейчас, не в этот вечер… Восторг присутствующих, аплодисменты, крики.

— Еще! А давай — «На муромской дорожке»! Давай что-нибудь иностранное! А давай еще...

Он улыбнулся, немного поправил на плече ремень и выдал им «Брызги шампанского». Узнали. Судя по реакции, мелодию этого танго знали и тут, ну что же, хоть это… Когда Кудашев закончил играть, повторился восторг слушателей и просьбы сыграть еще то и это. Причем, изрядную часть выкрикиваемых названий, он не знал. Нет, хватит на сегодня. Он снял, и поставил на стол инструмент, не смотря на разочарованный гул слушателей.

Старушка преподаватель, внимательно его слушавшая и весьма умеренно принимавшая участие в общих восторгах, с благодарностью кивнула.

— А у вас, Юрий, очень разносторонний талант! — сказала она и обершарфюрер про себя заметил, что ее голос легко перекрыл шумевшую молодежь, они просто замолчали, как только она начала говорить. Авторитет у бабули был тут явно на высоте!

— Вы одинаково хорошо играете и классическую музыку, и романсы, немного ошиблись с тактами в танго, но, принимая во внимание незнакомый инструмент, не удивительно, — она улыбнулась, — поверьте, давно я не испытывала такого удовольствия от музыки!

Неожиданно Маша выбежала в середину комнаты и повернулась к друзьям:

— Ребята! А как он обалденно играет на гитаре! Он мне недавно играл. Что-то латиноамериканское, это было просто…просто… Бесподобно!

Она оглянулась на него, ее взор сиял обожанием и любовью. Слушатели воспряли духом!

— Юра, сыграй нам, пожалуйста! Просим! Просим! — послышалось со всех сторон. Откуда-то появилась гитара и передаваемая из рук в руки добралась до Кудашева. Екатерина Германовна, снисходительно улыбнулась энтузиазму молодежи, она, судя по всему относилась к гитаре, как к инструменту несерьезному, не идущему в сравнение с аккордеоном, а тем более с роялем.

Юрий повертел в руках гитару, подтянул струны, погладил гриф. Гитара была получше, чем та, простенькая, на которой он играл Маше у ее дома в лесу. Он провел по струнам, прислушиваясь к звучанию. Что играть, Кудашев особо не представлял. То, что Маша описала присутствующим как «что-то латиноамериканское», было просто попурри из испанских мелодий, возникшее у него спонтанно, под влиянием момента. Повторить сыгранное тогда он сейчас просто не смог бы. Вспомнился красавец Альфонсо в их доме… Кудашев ударил по струнам и запел глядя в ночную темноту, сквозь окно:

Cara al Sol con la camisa nueva,

que tú bordaste en rojo ayer,

me hallará la muerte si me lleva

y no te vuelvo a ver…

Маша, впервые услыхав как ее возлюбленный поет, замерла в оцепенении. Голос Юрия, мягкий, мелодичный, плыл по комнате, а ей казалось, что ее обнимают горячие, сильные руки, распаляя в груди настоящий пожар. Будущие медики завороженно слушали, не сводя глаз с Кудашева, хотя никто из них не понимал испанский. Знакомые слова, вроде «compañeros», переносили мысленно их, впитывающих как губка советскую пропаганду, в Никарагуа, где бойцы Сандинистского фронта национального освобождения, борются против жестокого режима диктатора Самосы.

Пока все смотрели на обершарфюрера, никто не обратил внимание, на то, что при первых же аккордах и словах песни, улыбка на устах Екатерины Германовны Берг, застыла и стала напоминать оскал черепа. Она слишком хорошо знала и помнила и слова, и мелодию. Никто из ребят не предполагал, что старушка-пенсионерка, свободно говорит по-испански, еще с тех времен, когда в 1936 году, сошла на испанский берег с американского теплохода в Кадисе. Она меньше всего ожидала услышать гимн Испанской Фаланги «Лицом к солнцу» в 1979 году в общежитии Смоленской медицинской академии.