Глава 15. Удавка на шее

Собираясь на службу, Николай Иванович был весел и даже бодр, хотя спать пришлось мало. Небольшой дискомфорт и тяжесть внизу живота, легкая боль в паху вовсе не вызывали тревоги. В ванной, пока брился, удивлялся — смотрел на него из зеркала, да не молодой, с проседью, с покрасневшими, припухшими глазами, но привлекательный еще мужчина. А это еще что? У основания шеи, почти на ключице, багровел самый настоящий, здоровенный засос… Откуда? Хотя ясно, откуда, но от кого? А хрен ли! Не все равно?! Николай Иванович только довольно усмехнулся, вытирая полотенцем гладко выбритые щеки и шею. Насвистывая что-то фривольно-эстрадное и завязывая галстук, вспоминал, как сходил поутру в туалет, будто держал в руках мощный пожарный брандспойт. А ведь еще вчерашним утром, чертыхаясь, выдавливал из себя жалкие капли... Да, Павел Петрович, не только ты кувшины по столам двигать можешь… а и делов всего, что рукой коснулся. Хотя, конечно, понятно, не все так просто…

Уже собираясь вчера домой, вдруг сам не поняв отчего, предложил подвезти Лену. Секретарь, уже начавшая отвыкать от таких знаков внимания, смутилась и покраснела. Все дорогу до дома в машине молчали, а у подъезда, она дрогнувшим, срывающимся голосом предложила зайти на минутку. Генерал кивнул и буркнул водителю: «Я скоро». Пока поднимались по лестнице, Лена шла впереди, покачивая бедрами. К четвертому этажу, у Кожевникова, не сводившего глаз с ее туго обтянутого юбкой зада, так встал, что было уже невмоготу. Казалось, будто пуговицы на ширинке поотрывает и засвистят они, как пули с рикошетом от подъездных стен. В прихожей, как только она, вся пунцовая от предчувствия, повернулась к нему, он сжал в объятиях, покрывая милое лицо поцелуями. А потом взял ее прям там, задрав юбку и нагнув у одежной вешалки. Потом на руках отнес в спальню, они любили там друг друга, изголодавшись, вновь и вновь, как в славное прежнее время. Уже ближе к полуночи он стал собираться домой, когда вдруг заметил, что женщина плачет. Ее округлые загорелые плечи, которые он только что целовал, вздрагивали от рыданий. Николай Иванович обнял ее, притянув к себе покрытое слезами лицо, и только сейчас понял, что это слезы счастья.

Никита, водитель служебной «Волги», завидев вышедшего из подъезда шефа, запустил двигатель как ни в чем не бывало. Будто обещанное «скоро» не заняло три часа. Генерал ценил невозмутимость своего прапорщика-водителя. А гарантией его личной преданности служила осведомленность начальника в некоторых грешках Никиты. Не то, чтобы очень больших, но партбилет на стол можно было выложить легко. От дома Лены до его было менее пяти минут. У дома он отпустил машину и посмотрел в окна. На кухне горел свет. Он представил, как жена, сидит на кухне, поджав ноги и читает что-нибудь из классиков на английском или немецком. Как знать, если бы не выбрала она судьбу жены офицера с постоянным скитанием по временным углам, давно бы сделала карьеру в МИДе.

— Сука ты, Кожевников, — сказал Николай Иванович себе, почувствовав укол совести. Нет, не раскаяния, за проведенный с любовницей вечер, а сожаление за этакий бардак в личной жизни. Услышав открывающуюся дверь, жена вышла навстречу с кухни.

— Здравствуй, Мариша, — дежурно поздоровался он, целуя супругу в так же дежурно подставленную щеку. Она была в не новом уже, но любимом китайском, шелковом, красном халате с взрывом цветов самых причудливых оттенков. Халат был длинный, до середины голеней и подвязанный пояском, четко определял высокую талию. Генерал неожиданно задержался на фигуре жены взглядом, отметив про себя, что если не считать, что она старше Ленки почти на пятнадцать лет, то еще очень даже ничего, несмотря на начинает набирать полноту в бедрах и животе. Марина всегда следила за собой и когда-то серьезно занималась легкой атлетикой, что, несомненно, до сих пор сказывалось на фигуре.

Отдав ей пиджак и распустив галстук, он прошел на кухню, где на столе, у кухонного уголка, лежала обложкой вверх раскрытая книга. Кожевников взглянул на темно-бордовую обложку, Charles John Huffam Dickens «Bleak House». С института, жена боготворила Диккенса. Он наоборот, не то что бы ни любил его, скорее вообще не интересовался классиками Викторианской эпохи, да и литературой вообще. Наверное, оттого, что приходилось в основном читать протоколы допросов, а не труды литераторов. Странно, но именно сейчас вспомнил давние рассказы жены о писателе. Старина Диккенс слыл человеком со странностями. Писатель нередко самопроизвольно впадал в транс, был подвержен видениям и время от времени испытывал состояния дежавю. Когда это случалось, писатель нервно теребил в руках шляпу, из-за чего головной убор быстро терял презентабельный вид и приходил в негодность. Сам Диккенс, говаривал, что его романы ему диктовал, нашептывал, какой-то таинственный голос, он с полной серьезностью рассказывал друзьям и знакомым, что видит призраков и часто жаловался, что не может от них скрыться. Помнится, давно, когда Марина рассказывала ему это, Николай усмехнувшись сказал, что знаменитый писатель был «обычный шизик» и сейчас любой психиатр не затруднился бы с таким диагнозом. Сегодня же, глядя на обложку, вспоминая последние события, думал, а ведь, не все так просто было с этим Диккенсом.

Жена что-то спрашивала, рассказывала, гремела стаканами, ставила на плиту чайник, а генерал, будто не слышал, ее присев на стул не сводил взгляда с лежащей на столе книги. Женщина потянулась за ней и неожиданно пола халата распахнулась, мелькнула белой кожей грудь. Кожевников неожиданно даже для себя порывисто вскочил, выхватил из рук жены книгу и положил ее опять на стол. После этого, молча, не отпуская руку ошеломленной супруги, увел ее с кухни. В спальне, взяв ее за плечи, в тусклом свете ночника, окинул взглядом, будто видел в первый раз. Николай Иванович, рывком развязал пояс халата, легким движением скинул его с Марининых плеч, шелк сам соскользнул к его ногам, оставляя изумленную жену нагой. Ему показалось, что глаза застилает пелена, он жадно пожирал глазами ее побледневшее лицо, чуть обвисшую грудь с крупными сосками, тонкую еще талию, небольшой выпуклый животик, гладко выбритый лобок и чуть расставленные ноги. Жена никогда не любила загорать и ее тело было разительно белым по сравнению с Ленкиным, но она была так же желанна сейчас, как и его молодая подруга. Шокированная столь нежданным порывом мужчины, жена прикрыла грудь руками, лицо ее с испуганными глазами заливал румянец. Кожевников, легко толкнул чуть слышно пискнувшую женщину на кровать и принялся срывать с себя одежду. Прежде всего, вдруг ставшими очень тесными в паху брюки. Следующие минут сорок просто выпали из его восприятия, он делал с женой все то, что любил делать с Леной и никогда не позволял себе дома. Он целовал там, где и в голову не приходило все совместно прожитые годы, переворачивал дико стонущую жену, как только хотел, не желая знать каких-либо запретов. С удивлением он понимал, что Марине это, о чем они раньше и помыслить не могли, безумно нравится. Она отдавалась, будто в первый раз, будто им вновь по двадцать пять лет. И только когда, тяжело переводя дыхание, он вытянулся на их, казавшейся еще вчера постылой, кровати, услышал, как на кухне свистит давно кипящий на плите чайник. На груди тихо всхлипывала, обнимая и целуя его, с мокрым лицом жена. Второй раз за ночь, женщины плакали от счастья, которое он им подарил. Он уснул, даже не поняв, кто выключил почти пустой чайник…

Он вышел из ванны, поправляя воротник рубахи и держа в руке галстук, встретился взором с счастливыми глазами супруги. Мгновение, и ее руки обвили шею и губы впились в него. Она жарко целовала его шепча:

— Милый, Коленька, я так тебя люблю, я хочу опять как ночью, все, все и даже больше!

Дурак ты, Кожевников, вновь поймал себя на этой мысли генерал.

В «Волгу», ждавшую его на привычном месте у подъезда, начальник Смоленского Управления КГБ, садился в отменном настроении. Встретивший начальника дежурный по Управлению, докладывая обстановку за прошедшие сутки и ночь, смекнул, что шеф явно в очень хорошем настроении, чего уже давненько не было. Самое время после пересменки пойти с рапортом на отпуск. В приемной Лена светящаяся, будто новогодняя елка, покраснев слегка и потупившись, поздоровалась:

— Доброе утро, Николай Иванович!

От ее чуть хриплого голоса и всей ладной фигурки, Кожевников вновь испытал неистовое желание и проходя мимо, быстро нагнулся и поцеловал женщину в пылающую щеку. В приемной никого больше не было, но кажется их отношения для многих секретом не являлись.

— Сделай чаю, Леночка! — сказал он, отворяя двойную дверь кабинета.

На пороге он озадаченно остановился. Дубровин уже был там и не один. Он в окружении двух незнакомых военных склонился над столом, на котором среди вороха бумаг с какими-то схемами лежала вчерашняя карта. Сегодня старый полковник был не в своей пиджачной паре, которую сам Кожевников хотел предложить ему сменить, а в полевой армейской форме, в сапогах и портупее с кобурой, в защитных полковничьих погонах, почему-то со связистскими эмблемами в петлицах. Три фуражки лежали на столе подле вороха бумаг. От прежнего старичка не осталось и следа, одна голова, блестящая лысиной, напоминала о том, кто этот незнакомец.

— Аааа! Товарищ генерал, наконец-то, мы уже и заждались, — Дубровин протянул руку, здороваясь, а другой обвел стол и этих двоих военных, — знакомься, Миша и Гриша, мои мозги!

Один из них, пухлый, розовощекий, плотно сложенный, выше среднего роста, улыбчивый, мужчина, лет сорока с коротким седеющим ежиком, в такой же офицерской полевой форме, но с погонами старшего прапорщика, представился как Михаил Забелин. А второй, с холеным, бледным лицом и с тонкой, над верхней губой полоской усов, которые сам Кожевников, про себя, называл «пидорскими», среднего роста, худощавый, майор, протянув руку буркнул:

— Григорий Рощин.

— Николай, — старый чекист, судя по всему, был сегодня очень деятелен и просто кипел энтузиазмом, — распорядись, душа моя, выделить бойцам тут поблизости кабинет со связью, и всю оперативную информацию с сегодняшнего дня пропускаем через них и за последние три дня тоже пусть принесут.

— Павел Петрович, ты представляешь объем работы? Не многовато ли для двоих, давай я… — начал было обескураженный генерал, но Дубровин его перебил.

— Ничего, они справятся, — он посмотрел на Мишу и Гришу, те бодро закивали в ответ, — им не впервой, вот увидишь, если есть что-то по нашему делу, результат себя ждать не заставит.

Пока генерал по внутренней телефонной линии решал вопрос с кабинетом, Павел Петрович с сотрудниками продолжал что-то живо обсуждать, уткнувшись в карту. Когда, наконец, Кожевников положил трубку телефона, он обратился к нему.

— Мы тут с ребятами обмозговали кое-что… — но потом, как-то странно посмотрел на хозяина кабинета.

— Ты, товарищ генерал, эту идиотскую улыбку с лица убери! Вижу, помогло тебе. Давно известно, что у мужика две головы! Одна на плечах, а вторая в штанах. Ты, мил человек, давай-ка, ту, что на плечах в дело включай, а ту что промеж ног, до ночи побереги.

Николай Иванович, в действительности находившийся в отстраненной, благостной прострации, смутился и почувствовал, что краснеет. Более всего неудобно было, что старик ему выговаривает при двух посторонних, которые были в весьма невысоких чинах. Но следует признать, в это время они, видимо, привыкшие к стилю Дубровина, тактично отвернулись, уткнувшись в карту и в лежащие на столе бумаги. Смущение прошло и полковник, пристально смотревший ему в лицо, видимо понял, что слова его проняли генерала, удовлетворенно кивнул головой.

— Вот я о чем… Мы тут с Мишей и Гришей все голову ломаем, а отчего фриц у тебя гробанулся, а не у Никулкина в Белоруссии или еще где? — закончил он свой вопрос.

Это явно застало Кожевникова врасплох. Как-то и в голову не приходило, а правда, почему? Ну в сердцах то он не раз уже, проклинал судьбу за такой «подарок», а серьезно и не думал.

— Да мало ли, упал и упал... а что изменилось бы, если он приложился в Белоруссии, Туркмении или на Камчатке, скорее всего случайность, — пожал он плечами.

Старик усмехнулся, в какой-то мере его гримасу скопировали и оба подчиненных.

— Ээээ, брат, не скажи. Случайностей, вообще не бывает! Все, что ни случается, имеет свою причинно-следственную связь. А так называемая случайность, не более чем наша неосведомленность о этой связи, — наставническим тоном произнес Павел Петрович.

Генерал только пожал плечами и развел руками, не имею, мол, понятия, да и откуда мне, в таких тонкостях разбираться.

— Значит так… Нам нужен, Коля, кто-то разбирающийся в местной истории. Какой-нибудь сраный краевед подотошнее, может что и узнаем любопытное. — он вопросительно посмотрел на Кожевникова.

Ну что же, это уже вполне земной вопрос. Генерал задумчиво потер свежевыбритый гладкий подбородок, обошел стол и присел на стул в простенке между окнами. И его осенило.

— Есть! Как раз кто нужен! — Николай Иванович, подскочил и ринулся в приемную.

Секретарь, деловито перебиравшая почту и делавшая записи в большой журнал, вздрогнула от звука резко распахнувшейся двери.

— Лена, срочно позвони в Университет, узнай, где сейчас профессор Кривицкий. Он срочно нужен! Дежурную машину пусть отправят!

— Но… сейчас же лето, занятий нет, мог уехать… — она озадаченно посмотрела на начальника.

— Не думаю, что он в Ялте или Геленджике, скорее всего пыль глотает в библиотеке или роет землю, где-то в окрестностях. Дозвонись до Курицина, пусть он его найдет. И чем быстрее, тем лучше!

Он вновь скрылся в кабинете, а Лена, отложив почту и журнал, принялась искать в справочнике телефон ректора Смоленского университета, Курицина.

К обеду «мозговой центр» полковника Дубровина в лице двух, неожиданно объявившихся сотрудников, занял другой кабинет неподалеку на том же этаже. Оставшись с Кожевниковым наедине, Павел Петрович, глядя в большое зеркало на стене, одернул новую, не обмятую еще форму и сказал:

— А знаешь, Николай, отвык я от формы. И признаться не думал, что надену ее еще. Привык, понимаешь, к цивильному.

— Хм… а почему связист? — поинтересовался генерал, усаживаясь уже на свое прежнее место во главе стола, в то время как старик облюбовал кресло рядом.

— А зачем нам светиться синими петлицами? Часть всегда была засекречена. Сейчас мои ребята по всем документам числятся как радиотехническая часть в составе Московского округа ПВО. Да и осталась их чуть больше роты. Сегодня должны к вечеру быть тут, а Мишу и Гришу, я сразу вызвал. Они на машине приехали рано утром. Мне заодно переодеться привезли.

— Уж извини, Павел Петрович, за откровенность, не впечатляют меня с первого взгляда твои «мозги», один пухлый как Вахмурка, на сардельку похож, а второй манерный как пидор. — Кожевников не собирался стесняться в выражениях.

— А мне и не нужно, что бы они были красавчиками вроде Джеймса Бонда. Тут главное их мозги и…преданность. Ты прав, Забелин военным никогда не был, прапором уже я его сделал. Из камеры смертников его вытащил. Он тогда еще не был Михаилом Забелиным, но биографию его тебе знать и не нужно. Этот, Вахмурка, провернул аферу с суммой, сравнимую с бюджетом небольшого африканского государства, да так, что и комар носа не подточил бы, но спалился на азарте. Картежник он заядлый. А вот Григорий, тот кадровый служака, даже потомственный. Его я нашел в Западной группе войск, в разведке. Вернее, в военной тюрьме, ему тоже готовились лоб зеленкой мазать. Накуролесил он в Германии знатно. Гриша у нас на передок слаб, причем разницы не делал между мужчинами и женщинами, так что ты отчасти верно ему характеристику дал, но только отчасти. Скандал из-за него был с союзничками изрядный. Так что… формально, его нет, он при попытке к бегству конвоем убит. Все честь по чести. И могила есть… Давно уже это было. Когда их привезли в часть, мы их в соседних камерах держали, присматривались, решали стоит ли к делу допустить, знаешь, что меня убелило? Эти двое сразу нашли друг в друге недостающую половину. В первый же день стали в шахматы играть. Перестукиваясь. В уме… Один другому, говорит к примеру, Е-2 на Е-4, а второй отвечает, мол, мат… Ты представляешь? Я не поверил, когда мне доложили. Специально посадил человека с шахматной достой. Там же прослушка у нас. Так вот он, слушая их, фигуры на доске двигал. И ни один из них, ни разу не ошибся, держа всю партию в голове.

— И правда? И ты решил, что эта банда из сексуального маньяка и афериста может нам чем-то помочь? — удивился Кожевников.

— Давай так, Коля, если завтра они не выдадут на-гора что-то стоящее, я подарю тебе именной Люгер с гравировкой от самого Берии? Да ты не лыбься раньше времени, я уверен, что пистолета тебе не видать, как своих ушей! Ты скажи лучше, что за профессора ты вызваниваешь?

Заинтригованный их пари, генерал довольно улыбнулся:

— Что тебе сказать, Павел Петрович, Кривицкий, и не пидор и не аферист, но твоим запросам вполне соответствует. Местный краевед и кафедра истории у него в университете, а вспомнил я его сразу, потому что он у нас под колпаком как диссидент.

— Так уж и диссидент? — усмехнулся Дубровин, — рассказывай, кто ж диссиденту кафедру даст?

— Ну… да, вьются вокруг него студенты, кто на язык не сдержанный, у кого ветер в башке, те, которым все не так, культ личности, Большой террор… профессор-то у нас сиделый. Его как в 1938 упекли за монархический заговор, так и чалился до 1953 года. Зато теперь что-то типа «узника совести». Да только у него в личном деле столько говна… стучит профессор с самого 1938 года как большой оркестровый барабан! — Кожевников довольно усмехнулся.

— Но дело свое крепко знает и историю любит, музей вот хотим в Смоленске краеведческий открывать, и он в нем за научного консультанта будет числится. Так что думаю, как раз тот, кто нам нужен!