Глава 17. Пивной путч

Германская республика. Мюнхен. Ноябрь 1923 года.

Низкие тучи, низко опустившиеся над городом, почти касались двух шпилей Фрауэнкирхе. Ветер гнал их над Мюнхеном, но в череде облаков не было разрыва, через который бы блеснул луч солнца, на смену одних над крышами домов появлялись другие. Конец октября 1923 года, в обычно уютном и теплом Мюнхене выдался ненастным и мрачным. Под стать настроению Густава фон Кара, по сути дела диктатора бывшего Баварского королевства. Убежденный правый монархист, фон Кар, тяготился этой ответственностью, тяжким грузом опустившейся на плечи бывшего премьер-министра. Но кто-то же должен спасти Родину! Несчастная Германия! Несчастная Бавария! Последний баварский государь, Людвиг III, умерший недавно на чужбине или наследник, кронпринц Рупрехт, вот на чьих плечах должен лежать груз ответственности, а не на нем.

Миллионы жертв, принесены напрасно! Мировая война закончилась поражением, несмотря на то, что нога врага так и не ступила на германскую землю. Мерзкие предатели, все эти евреи и социалисты, ударили в спину именно в тот момент, когда ситуация начала поворачиваться в нашу пользу. Генеральный комиссар Баварии, глядя в окно переступил с ноги на ногу и поправил по привычке кончики усов. Он вернулся за по-германски большой и основательный, потемневший от времени дубовый письменный стол. Машинально открыл папку, лежащую на столе, взял один из листов с отпечатанным на машинке текстом и тут же положил обратно. Нервы напряжены, как тугая струна, ему не до повседневной работы!

Да, все могло быть иначе…. Завершилась победой война на Востоке. Российская империя пала, разрываемая смутой. Новые хозяева русских, эти пархатые революционеры, подписала в марте 1918 года, тяжкий мир. Потекли в изголодавшуюся Германию эшелоны с украинским скотом и хлебом, а на немецкие заводы уголь и руда. Освободившиеся там войска влились в армии Западного фронта и готовились, наконец, взять Париж. Но не уничтоженная вовремя внутренняя зараза, поразила страну, нанеся предательский удар в спину! Германские солдаты, стойко державшие свои позиции, были преданы, а после этого «перемирия» рухнуло все. И вот — начало конца. Вернее, это начало положено было тогда, в ноябре восемнадцатого.

Огромные, немыслимые репарации, наложенные на Германию в Версале, изначально было нереально выплатить, несчастной, пережившей четыре года военных тягот стране. Подстрекаемые евреями из большевистской Москвы, различный сброд возжелал залить Германию кровью. Удалось отбиться, надолго ли?

Фон Кар снял очки, устало потер переносицу. Горе побежденным! Эта мерзкая каналья, эта подколодная змея Пуанкаре, рассчитал все верно. Платить было нечем. И при возникновении просрочек в поставках или платежах французские войска несколько раз входили на неоккупированные территории Германии. 8 марта 1921 года французские и бельгийские войска оккупировали германские города Дуйсбург и Дюссельдорф, тем самым обеспечив себе плацдарм для дальнейшей оккупации всего промышленного района в Рейнланд-Вестфалии. И вот, в первой половине января 1923 года, пуалю, и их бельгийские подельники, оккупировали всю территорию Рурского региона. Они взяли находящееся там мощности по производству угля и кокса в качестве «производственного залога»! В обеспечение исполнения Германией навязанных ей репарационных обязательств. Оставшаяся зимой без угля Германия умирала от холода. А самое скверное, что защищаться немцам было нечем. Армия, кастрированная до жалких ста тысяч, лишенная артиллерии, авиации, и всего современного вооружения, ничего сделать не могла, даже погибнуть с честью, как Нибелунги!

Правительство во главе с этой политической проституткой, Вильгельмом Куно, повсюду кичившегося, что он беспартийный, призвало немцев к пассивному сопротивлению. И стало только хуже. Пассивно сопротивляющихся немцев, оккупанты морили голодом или сажали в тюрьмы, а то и просто расстреливали. Лягушатники с наслаждением мстили безоружным немцам, за то, что те давали им по загривку все четыре года войны. Правительство Куна рухнуло, а пришедший ему на смену, потомственный торгаш Штреземан, в сентябре принял все требования Франции и ввел в стране чрезвычайное положение. Чертова свинья, со своими узенькими, заплывшими жиром глазками! Как низко пали немцы, что нами управляют эти бездарности. Все таланты этих Куно и Штреземанов, только красиво болтать в Рейхстаге. К счастью, Бавария еще может постоять за свои интересы…

Невеселые размышления фон Кара, были прерваны скрипнувшей дверью. Встревоженный секретарь, бледный и нервно закусивший губу, принес давно ожидаемую весть:

— Господин комиссар, он приехал.

Секретарю не хватало родовой выдержки, его голос к концу фразы, предательски пискнул. Она, эта выдержка, не дается с приставкой «фон» при рождении, она наследуется поколениями предков.

Консервативный баварский кабинет министров двадцать шестого сентября объявил о введении на территории земли чрезвычайного положения и назначил правого монархиста и бывшего премьер-министра Густава фон Кара комиссаром земли Бавария, наделив его диктаторскими полномочиями. Власть была сосредоточена в руках триумвирата: Кара, командующего силами рейхсвера в Баварии генерала Отто фон Лоссова и начальника баварской полиции Ханса фон Сейсера. И сразу Густав фон Кар отказался подчиняться Берлинскому правительству по ряду важных вопросов. Прежде всего, баварцы отказались арестовать трех популярных лидеров вооруженных формирований и закрыть орган НСДАП Völkischer Beobachter. Эти парни, решил верховный комиссар, пригодятся нам на свободе. Вернее, не они, а тысячи отчаянных, вооруженных приверженцев, прошедших ад и пламень мировой войны. Начальник управления сухопутными силами рейхсвера фон Сект, видя бездействие баварских властей, приказал Лоссову закрыть нацистскую газету и арестовать трех лидеров военных отрядов.

Однако генерал, будучи баварцем по рождению, под влиянием Кара заколебался. 24 октября фон Сект отстранил Лоссова от командования, однако Кар отказался это выполнять. Бавария больше не будет подчиняться диктату Берлина! Он объявил, что Лоссов останется командующим силами рейхсвера в Баварии и, пренебрегая положениями статей конституции, потребовал от офицеров и рядовых присяги на верность баварскому правительству. Это был уже открытый мятеж и в Берлине это расценили как военный бунт. Генерал фон Сект, направил предупреждение баварскому триумвирату, что любое их выступление будет подавлено силой.

Вновь открылась дверь, впустив в кабинет комиссара, среднего роста мужчину в черном полицейском мундире, с короткими седыми волосами, усами щеточкой и крючковатым носом. Фон Кар поднялся ему на встречу:

— Что вы так долго, полковник?

Начальник баварской полиции, Ганс Риттер фон Сейсер, был так же угрюм, как и хозяин кабинета. Он молча пожал руку верховному комиссару, устало снял фуражку и положил ее на стол.

— Господин фон Кар, в этом вопросе пришлось соблюдать всю возможную конфиденциальность, чтобы потом не объяснять Берлину, нашу связь с этим безумцем, Гитлером.

— Все так плохо полковник? — спросил комиссар, поняв по виду и тону полицейского, что его встреча с руководством боевиков, называющих себя национал-социалистами, успеха не принесла.

— Да-с… все скверно! Этот выскочка, бредит «походом на Берлин». Он так и заявил мне, что если это получилось у Муссолини, то можно повторить и в Германии! Гитлер спит и видит себя новым Цезарем вроде итальянца Муссолини. Даже свою свору, назвал «Немецкий союз борьбы», само собой, потому что у итальянцев — «Итальянский союз борьбы». По сути, наш с ним разговор превратился в одну из его речей, в которую мне практически не удавалось вставить ни одного слова. Сплошь трескучие фразы о «национальной революции» без всякой связи с реальностью.

Фон Кар устало покачал головой.

— Свора… — задумчиво произнес он, — эта свора, как вы ее полковник назвали, предана Гитлеру и почти у всех за плечами война. Они не боятся крови и умеют держать в руках винтовку! Опасно недооценивать их!

— У Муссолини, когда он шел на Рим, было, говорят, больше тридцати тысяч этих, как его… сквадристов. А у нашего бывшего ефрейтора, по моим данным, в окрестностях Мюнхена, вряд ли наберется больше трех тысяч бойцов. — фон Сейсер, терпеть не мог Гитлера и не особо скрывал этого. Типичное отношение представителя высших кругов к неизвестно откуда появившемуся австрийскому выскочке.

— Я разговаривал кое с кем из военных, знавших его по войне. Смельчак, хоть и со странностями, награжденный не раз за храбрость… Граф Антон фон Тубеф, который в 1918 году вручал ему Железный крест I степени, говорил мне: — Он был неутомим в службе и всегда был готов прийти на помощь. Не было такой ситуации, чтобы он не вызвался добровольцем на самое трудное и опасное дело!

Он не раз с ним беседовал лично и убежден, что этот Гитлер, беспримерно любит Германию, честен и порядочен в своих взглядах.

Фон Сайсер только пожал плечами. Он твердо составил мнение о Гитлере и не собирался менять его, чтобы ни говорили о бывшем ефрейторе другие люди.

— Но вы правы, господин фон Сейсер, — задумчиво потер лоб фон Кар, — этих трех тысяч достаточно, чтобы развязать мятеж, но недостаточно чтобы победить. А для фон Секта — отличный повод двинуть на нас войска. Что думает генерал-лейтенант фон Лоссов?

— Отто фон Лоссов, явно симпатизирует нацистам. Свою роль тут играет то, что Людендорф близко сошелся с Гитлером, и это привлекает к нему наших военных. Но фон Лоссов, трезвомыслящий человек и не теряет головы, хотя отказался выполнять приказ из Берлина разогнать этот так называемый «Немецкий союз борьбы» и закрыть их газету. Восстания он не допустит!

Комиссар достал из стола массивный серебряный портсигар и протянул его полицейскому. Они закурили. Некоторое время оба молчали.

— Тогда завтра, 8 ноября, вечером, как и было объявлено, мы выступим с заявлением и объясним нашу позицию в «Бюргербройкеллер». Жаль, очень жаль, что у Гитлера не хватает трезвого взгляда на происходящее. — фон Кар, поднялся из-за стола и кивком головы дал понять начальнику полиции, что разговор окончен.

Огромный пивной зал, построенный в Мюнхене на Розенхаймерштрассе, в 1885 году, был рассчитан почти на две тысячи мест, но вечером, 8 ноября 1923 года, там собралось без малого три тысячи человек. В последние годы, «Бюргербройкеллер», стал чем-то вроде клуба и излюбленного места собраний сторонников национал-социалистов, да и всех недовольных политикой Берлина.

Макс Клейн, сотрудник мюнхенской полиции, передернул плечами. Даже в шинели было холодно на пронизывающим ноябрьском ветру. К тому же каска не самый теплый головной убор для такой промозглой погоды. Он обернулся к стоявшему слева другому полицейскому:

— И куда они все идут, Отто? Там же давно нет места!

Его товарищ, Отто Вебер, в отличии от дюжего Клейна, с фамилией которого явно пошутило проведение (Клейн, по немецкий — маленький), тоже мерзло переминался с ноги на ногу.

— Я бы хотел сейчас оказаться внутри, с доброй кружкой светлого! — он с завистью проводил взглядом еще одну группу пестро одетых мужчин с красно-белыми повязками со свастикой, на рукавах.

На улице показалась большая толпа. Глухой ритмичный стук подошв и каблуков о брусчатку, знакомый обоим звук, идущего в ногу строя. Ветер рвал над головами идущих алый флаг со свастикой, а над плечами идущих колыхались стволы винтовок. Полицейские нервно переглянулись, Вебер поднял было ко рту руку со свистком, но потом медленно опустил. Подбежал их унтер-офицер Мюллер, он запыхался, лицо покраснело.

— Господин унтер-офицер, что делать будем? — с тревогой в голосе спросил полицейский Клейн.

— Провалиться мне на месте, если я знаю, но добром это не кончится! — буркнул ему Мюллер.

Почти все в подходившем строю, были в стальных касках и вооружены винтовками, выглядели они совсем не мирно. Но долг есть долг, Мюллер глубоко вдохнул, поправил шинель, одергивая ее под ремнем и резко выдохнув, шагнул навстречу.

— Стойте господа! — он поднял руку, предчувствие было самым дурным.

Но строй и так остановился. Командовал прибывшими, а было их на цепкий взгляд полицейского, никак не меньше сотни, средних лет мужчина в старой шинели. На ней звенели боевые награды, а на левом рукаве – алела нацистская повязка.

Он дружелюбно улыбнулся полицейскому:

— Не волнуйтесь так, господин унтер-офицер, мы такие же немцы, как и вы, а не какая-то рот-фронтовская мразь! Поможем вам тут с наведением порядка.

Не успели трое полицейских опомниться, как нацисты мягко, но настойчиво оттерли их от входа в «Бюргербройкеллер». Но оружие, осталось при них и каких-либо угроз в свой адрес никто из служителей порядка не услышал. Штурмовики были возбуждены, слышались громкие голоса и нервный смех. Макс Клейн вдруг вспомнил, как так же лихорадочно блестели его глаза, а голос был нарочито громкий и беспечный, в феврале 1916 года в окопах под Верденом. Они тогда ждали сигнала к атаке. А эти сейчас чего ждут? Проклятье, ведь наверняка, кто-то из этих ребят был в 1916 году с ним на одних позициях.

Послышался гул моторов. С дребезжанием и лязгом к пивной подъехали три грузовика. Из них посыпались еще штурмовики, а потом стали снимать два станковых пулемета. Полицейские вновь переглянулись, и враз поскучнев лицами, демонстративно отвернулись в сторону.

Гитлер стоял с кружкой пива в руке, прислонившись к стене недалеко от входа. Он сделал несколько глотков, но вкуса не почувствовал. Нервы сплелись в тугой клубок, сжались как пружина. Сегодня это должно произойти! Позор поражения и предательства будет смыт и смыт кровью, если это потребуется! Он оглянулся вокруг. Огромный зал был тесно уставлен столиками. За всеми сидели люди. Многие из них – его люди, камрады. Так же, как и он прошли грязь, смерть, боль, достаточно, чтобы в итоге познать горечь, нет, не поражения, но предательства. Рука фюрера легла на ребристую рукоять пистолета в кармане и погладила ее. Кто как не он и другие простые немцы-фронтовики, спасут Германию от этих болтунов, которые только и могут, что стонать и заламывать руки. Мы свернули шею красным и их еврейским хозяевам из Москвы, но сейчас нужно идти дальше, до конца…

Среди столиков, каким-то чудом протискивались официанты с гроздями кружек в руках, посреди зала осталась небольшая свободная дорожка к помосту, на котором сидели нынешний триумвирата: фон Кар, командующий силами рейхсвера в Баварии, генерал Отто фон Лоссов и начальник баварской полиции Ханс фон Сейсер. Еще недавно у него была надежда на их помощь, но эти люди, оказались слабы и не решительны. Вчерашняя встреча с Сейсером все расставило на свои места.

Мы управимся и без них, а потом события увлекут их вместе с нами. К сожалению, они пока нужны, настоящие гири на ногах, но что поделать…. В зале гудели голоса, Фон Кар что-то говорил сейчас о необходимости сплотиться и выдвинуть свои требования! Его голос, усиленный динамиками с трудом, доходил до дальних концов зала. Оратор из господина верховного комиссара отвратительный… Глупый болтун! Время выдвигать требования на бумаге закончилось! В Берлине тебя не услышат, а в Париже, Брюсселе и Лондоне, вовсе посмеются над этими «требованиями». Время подтвердить свои требования винтовками и пулеметами! Слушатели откровенно скучали. Штурмовики, тут и там сидевшие в зале с нетерпением ждали команды, остальные осоловевшие от духоты, пива и болтовни, находились в каком-то, мрачном отупении.

Гитлер заметил, как справа и слева вдоль стен, медленно, но верно протискиваются вновь прибывшие люди со свастиками на рукавах, их становится все больше. В зале, будто готова ударить молния, для большинства еще не понятно, что происходит. Однако некоторые крутят головами, будто чувствуя что-то необычное. Он вновь оглянулся, встретился глазами с Максом Аманом, стоявшим слева, тот кивнул головой. Все готово. Справа Геринг ответил Гитлеру таким же кивком. Адольф нарочито неторопливо достал из кармашка жилета часы. 20.45… Пора! С грохотом он грянул кружку в каменный пол ресторан.

И все будто застыло. Гитлер, выхватил из кармана «Люгер» и в окружении соратников ринулся в центр зала, кто-то вскакивал со стульев и шарахался в сторону, другие, из тех, кто со свастиками, присоединялись в Фюреру. Народ в зале с недоумением наблюдал за возникшей толчеей, в центре зала. Фон Кар, уже давно говоривший только для себя, осекся и с недоумением закрутил головой. Гитлер вскочил со стула на стол, и подняв руку вверх выстрелил. Все застыли.

— Национальная революция началась! — прокричал он в наступившей тишине. А потом, видя, что некоторые люди вскочили, явно намереваясь броситься к выходу, крикнул:

— Зал окружен шестьюстами вооруженными до зубов людьми. Никто не имеет права покидать зал. Если сейчас же не установится тишина, я прикажу установить на галерее пулемет. Баварское правительство и правительство рейха низложены, образуется временное правительство рейха, казармы рейхсвера и земельной полиции захвачены, рейхсвер и земельная полиция уже выступают под знаменами со свастикой!

Какого-либо сопротивления члены триумвирата не оказали, и их быстро заперли в одной из комнат. Но одно дело было крикнуть и выстрелить в потолок, а совсем иное предварить все в жизнь. Штурмовики под командой Рема занимали тем временем штаб-квартиру сухопутных сил, но войска и полиция не торопились присоединиться к восставшим.

— Господа, как вы не понимаете?! Час пробил! Только национальная революция сможет освободить Германию от позора, в котором она сейчас находится! — Гитлер, размахивая пистолетом перед лицами чиновника и начальников полиции и гарнизона, — я нужен вам, а вы нужны мне! Только вместе мы сможем заставить президента Эберта уйти и оставить Германию в руках патриотов!

Фон Кар с ужасом следил глазами за мелькавшим перед лицом оружием, сжав трясущиеся ладони коленями. Он пытался возражать Гитлеру, но тут же сбивался под его натиском. Сейчас самому не верилось, как еще вчера вечером он пренебрежительно говорил о этом неврастенике. Что и говорить, пистолет у головы, серьезный аргумент, способный радикально изменить многие мысли. И если фон Кар еще что-то бормотал про здравый смысл и ситуацию не в пользу восстания, то генерал фон Лоссов, просто сидел молча, глядя, не отрываясь в темное окно. Начальник Мюнхенской полиции, Сейсер, старался не встречаться взглядами с кем бы то ни было. Он с тоской уставился на устланный паркетом, немного потертый пол кабинета.

Гитлера начинала бесить их несговорчивость, и кто знает, как обернулось бы дело, но в тот момент, вбежавший в комнату штурмовик что-то сбивчиво зашептал ему на ухо.

Фюрер просиял:

— Сейчас, господа, вы наконец, увидите, что есть в Германии люди, не боящиеся взять на себя ответственность за судьбу Родины!

Отворилась дверь, донесся гул голосов снизу из общего зала, в комнату, в сопровождении Шойбнер-Рихтера вошел Людендорф. Генерал пехоты, Э́рих Фри́дрих Вильге́льм Лю́дендорф, «отец победы при Танненберге» и автор концепции «Тотальной войны», в военном, старом, кайзеровском мундире, с «Голубым Максом» на шее, немного ошалевший от происходящего, поздоровался с Гитлером за руку и повернулся к членам триумвирата. Для него выступление национал-социалистов, было неожиданностью. Но военная привычка быстро реагировать на меняющуюся обстановку, и присущая ему смелость с решимостью брать на себя ответственность, быстро помогли обрести уверенность. Кроме всего прочего, Людендорфу были симпатичны взгляды Гитлера. Он сам полностью поддерживал мнение о «предательском ударе в спину» в ноябре 1918 года, презрительно относился к социал-демократам и левым, которых он обвинял в унижении Германии и в заключение Версальского мира. Генерал также обвинял предпринимательский класс, особенно евреев, коих искренне ненавидел, в слабой поддержке. Он считал, что они ставят свои финансовые интересы выше патриотических соображений. В конце войны, когда Рейх напрягал последние силы, Людендорф ужасался проходившими в стране и инспирированными левыми стачками, создававшими «внутренний фронт», разлагавшими боевой дух солдат во время временного отступления. Не удивительно, что они с Гитлером нашли друг друга. Хотя генерал не мог отделаться от чувства, что лидер нацистов, человек совершенно не его круга.

Увидев генерала, фон Кар вскочил:

— Господин генерал! Мы безмерно рады вашему появлению! Возможно, вы сможете переубедить господина Гитлера…

Но он ошибался.

— Господа! Не скрою, все происходящее в Мюнхене для меня неожиданность, но поверьте, иного выхода нет! — перебил его Людендорф, еще немного и Германия рухнет в бездну, которую нам приготовили евреи и социалисты! Гитлер прав! Только Германская национальная революция спасет государство!

— Так вы с ними, господин генерал? — спросил фон Лоссов, так же поднявшись и одернув мундир.

— Да, господа! Полностью и безоговорочно! — генерал, еще раз протянул руку, Гитлеру которую тот, торжествуя, пожал.

Через пять минут, фон Кар согласился на предложенную «Немецким Союзом борьбы» должность регента Баварии, под впечатлением слов генерала Людердорфа, фон Лоссов и фон Сайсер, так же согласились присоединиться к Гитлеру в его грядущем «Походе на Берлин». Предстояло сформировать новое Германское правительство. Гитлер становился в нем канцлером, а Людендорфа ждала должность командующего германскими вооруженными силами.

Но это были уже стратегические планы. На улице, то затихал, то вновь разгорался треск винтовочной стрельбы. Поступали тревожные вести о столкновении штурмовиков с регулярными частями.

— Господин Гитлер, — Людендорф положил ему на плечо руку, — я ненавижу политиков, это на их руках кровь наших солдат. Это они предали нас на пороге победы! Но вы относитесь к малому числу людей в политике, которых я искренне уважаю! Сейчас главное — не допустить того, чтобы немцы лили кровь немцев! Я прошу вас обратиться к вашим сторонникам и не допустить боев в городе между ними и полицией, а также верными правительству воинскими частями!

Поздно ночью, Гитлер с частью штурмовиков вышли из «Бюргербройкеллер», чтобы предотвратить столкновение с регулярными войсками. С вечера, части штурмовиков «Рейхскригсфлагге» под командованием Эрнста Рема, захватили здание штаб-квартиру сухопутных сил в военном министерстве, но ночью здание осадили регулярные войска, верные правительству. Дело дошло до настоящего боя, в котором уже были задействованы пулеметы. Бывшие члены триумвирата разбежались. Фон Кар, перевел правительство в Регенсбург и издал прокламацию, в которой отказывался от всех заявлений, сделанных «под дулами пистолетов», и объявлял о роспуске НСДАП и штурмовых отрядов.

— Завтрашний день решит все! — сказал Людендорф Гитлеру во время ночного совещания, — мы с вами слишком многое поставили на карту, что бы можно было просто разойтись и забиться в щели как тараканы! Утром мы займем верными нам людьми центр города.

— А что делать с армией и полицией? Неужели все же гражданская война? — Гитлер был встревожен. Все шло вовсе не так, как они планировали в начале.

— Я надеюсь, что немецкие солдаты не будут стрелять в своих генералов. Мы с вами, господин Гитлер, пойдем в первых рядах!

****

Утро, 9 ноября, выдалось очень хлопотным. Почти до 11 часов, сторонники НСДАП собирали силы для занятия центра Мюнхена. Гитлер ждал прибытия из Нюрнберга своих сторонников во главе с Юлиусом Штрайхером, но, когда тот уже на Мариенплац присоединился к колонам штурмовиков, оказалось, что ожидаемой помощи не было.

— Проклятые слизняки, — негодовал Штрайхер, — когда дошло до настоящего дела, то они разбежались! Со мной всего тридцать бойцов, Адольф, но на этих парней, я могу положиться полностью.

В 11 часов, колонны штурмовиков с военными штандартами и знаменами со свастикой двинулись к центру города, надеясь снять осаду с военного министерства.

Усиленный отряд полиции, чуть более ста полицейских, вооруженных карабинами, выстроился на Одеонсплац неподалеку от Фельдхернхалле и министерства обороны. До этого малочисленные полицейские отряды беспрепятственно пропускали колонну, многие полицейские явно сочувствовали восставшим, но немецкая дисциплина делала свое дело.

Альберт Штросс в 1915 году попал на фронт восторженным студентом немецкой литературы из Мюнхенского университета. Три года в окопах Западного фронта начисто выбило из него юношескую восторженность и после поражения и возвращения домой, он так и не закончил обучение, не вернулся в Университет. В стотысячном Рейхсвере, несмотря на полученные в Шампани «Железные Кресты» места ему не нашлось. Предложение поступить в Мюнхенскую полицию, Альберт обзаведшийся к тому времени женой и маленькой дочуркой, которых нужно было кормить, воспринял как Дар небес.

Но сейчас, сжимая в руках винтовку, лихорадочно закусив губу, он проклинал день, в который надел форму полицейского. На его глазах, огромная колонна с красно-белыми флагами со свастиками и военными штандартами заполняла Одеонплац, приближаясь к Фельдхернхалле. В грудь вновь стал колотить надсадный кашель. Третьего дня доктор Фитхель, лечивший еще покойную матушку, после долгих пыхтений, наконец, поставил диагноз — туберкулез. Болезнь бедных и голодных. За чахотку следовало благодарить, прежде всего сырые окопы Мировой войны и ранение груди в 1917 году у Камбре, где маленький осколок британского снаряда уложил унтер-офицера Штросса в госпиталь на долгие четыре месяца. Хорошо, что еще не в могилу, как многих сослуживцев. Но теперь война и смерть догоняли его тут в Мюнхене. Чрезмерных иллюзий о выздоровления он не питал. Хотя и смерти бояться перестал еще на войне. Не верилось, что она придет к нему не от пули томми или пуалю, а загнется он с кровавым кашлем, в какой-то вонючей богадельне. Бедная моя Гретель и малышка Эмма… Но хуже всего, было то, что война пришла на улицы Мюнхена. Вместе с этими парнями, идущими сейчас на него под флагами со свастикой, они задавили жидовскую Советскую республику в Баварии, а теперь готовы стрелять друг в друга. Где-то среди них сейчас, так же сжимал в руках винтовку его племянник Макс, сын его старшей сестры, такой же бывший солдат Великой войны. Он почти три года провел на Восточном фронте. Еще неделю назад они с ним пили пиво, слушали этого самого Гитлера. Макс восторженно, а он, мюнхенский полицейский, с пониманием и симпатией. Но присяга есть присяга. И вот теперь… Что будет? Он шептал почти позабытые слова на латыни. Пусть бог не допустит немцам убивать немцев!

Толпа остановилась шагах в тридцати от двух шеренг полицейских. Прозвучала команда. Первая шеренга опустилась на колено и полицейские взяли карабины на изготовку. Полицейский офицер что-то кричал демонстрантам, стоя на несколько шагов впереди строя, ему кричали в ответ.

Раздалась команда, лязгнули затворы карабинов, досылая патрон в патронник. Стоявший во второй шеренге полицейский Штросс, прищурив левый глаз, привычно ловил правым фигуры людей напротив, в прицел. Родные немецкие лица, у многих на груди старых шинелей такие же боевые награды, как и у него, те же, ставшие родными стальные каски на головах. Прямо перед ним, среднего роста плотный немецкий генерал с непокрытой головой и «Вильгельмоскими» усиками. Ветер треплет седые волосы. Фуражку он сжимает в руке. На шее, высшая военная награда Пруссии — орден «Pour le Mérite» — «Голубой Макс». Он узнал, это генерал Людердорф! Если он, герой войны, с ними, этими нацистами, может, и правда на их стороне! Штросс только сейчас понял, что он целит генералу в грудь. Нет! Только не это! Вздрогнув, он перевел прицел на человека рядом, средних лет мужчину в черном пальто, в шляпе-котелке, с небольшими усиками и в очках. Грудь опять начал разрывать подступающий приступ кашля.

Вдруг крики заглушили раздавшиеся выстрелы! Кто начал стрелять, так и осталось непонятным. Полицейский офицер перед строем схватился за бок и рухнул вниз лицом на мюнхенскую брусчатку. Покатилась в сторону слетевшая с головы полицейская каска. Полицейские ответили залпом, потом еще одним и еще. Кашель бил грудь Альберта, и он чувствовал во рту знакомый металлический привкус крови, как тогда в Камбре. Рука всегда бывшая твердой, дернулась от сдерживаемого кашля при первом выстреле и прицел ушел на сантиметры в сторону. Мужчина в котелке и в очках, при первом же выстреле бросился на вниз, вжимаясь в землю, явно тоже бывший фронтовик. А генерал Людендорф, в грудь которому угодила пуля из карабина полицейского Альберта Штосса, медленно опускался на колени, а потом завалился назад в руки пытавшихся удержать его сторонников.

Полицейский Штосс в ужасе опустил винтовку, захлебываясь кашлем и осознанием содеянного. В этот момент судьба смилостивилась над бывшим солдатом, и пуля из чьего-то пистолета ударила его пониже левой ключицы. Уже падая, он подумал, что все же эта смерть достойней воина, чем от чахотки, рядом с плачущей женой.

— Товарищ! Товарищ! — библиотекарь встревоженно теребила Кудашева за плечо, — что с вами? Я к вам обращаюсь, а вы не реагируете совсем! Я даже испугалась! Все хорошо?

Юрий встряхнул головой, отбрасывая столь яркое видение прошлого. Он с трудом улыбнулся склонившейся над ним девушке, и стал подниматься, из-за заваленного книгами стола библиотеки.