Глава 23. Бежать без оглядки

Кудашев, помывшись и переодевшись, вернулся в комнату, которую студенты превратили в столовую. После всего происшедшего разыгрался зверский аппетит. Организм настоятельно требовал восполнить потраченные калории, да и не мудрено, почитай весь день ничего толком не ел. Олег достал из холодильника миску с заранее нарезанным винегретом, плеснул туда душистого подсолнечного масла, разложил по тарелкам, нарезал на блюдо вареной колбасы и ржаного хлеба. Потом налил из запотевшей бутылки два стакана ледяной водки. Он, несмотря на ночное время, раз уж так получилось, решительно намеревался составить обершарфюреру компанию, чему тот был только рад. Главное, чтобы не лез с расспросами.

С винегретом под водку управились быстро. Перекусили в полном молчании, хотя видно было, что Олега просто распирают незаданные вопросы. Но силы воли парню не занимать, подумал Кудашев с уважением. Но разговор зашел о другом. Кудашев спросил о подруге молодого врача, на что тот обреченно махнул рукой.

— Прошла любовь. Опять поцапались на пустом месте! Она завелась вечером по поводу моего распределения, я не выдержал и наговорил лишнего, да к тому же и грубовато. Маринка ответила тем же, собрала вещи и дверью хлопнула. Знаешь, а мне кажется, оно и к лучшему. Все к этому и шло уже пару недель.

Как-то само собой в руках парней оказалась гитара. Олег не был отличным гитаристом, скорее даже средненьким, но играть любил, заметно было. К тому же гитара была студентами буквально замучена, похрипывала и постанывала, и временами противно дребезжала. Но Юрий слушал с удовольствием. Песни почти все были незнакомыми, но они нравились, бередили душу. Но среди них спел Олег и старую казачью «Любо, братцы, любо», только изрядно переделанную, но не узнать было нельзя.

Жинка погорюет, выйдет за другого,

За мово товарища, забудет про меня.

Жалко только волю во широком поле,

Жалко мать-старушку да буланого коня.

Эти слова будущий военный хирург пел особенно проникновенно. Знать прежние его слова о разладе с подругой были скорее всего лукавством.

Кудашев задумался. Как все же странно. Без пяти минут советский офицер, поет откровенно старорежимную песню о реакционном казачестве. В той Советской России, которую знал обершарфюрер, за такую вот песню, гарантирована была встреча с НКВД, и с самыми безрадостными последствиями.

Потом длинная незнакомая баллада с надрывом и нарочито хриплым голосом:

Сколько веры и лесу повалено, сколь изведано горя и трасс,

Как на левой груди — профиль Сталина,

А на правой — Маринка анфас.

Эх, за веру мою беззаветную сколько раз отдыхал я в аду!

Променял я на жизнь беспросветную несусветную глупость мою.

Юрий, прикрыв глаза, замер, откинувшись на табурете, опиравшись спиной о стену позади. Это был шедевр! Он чувствовал озноб от проникновенных слов и мелодии. Бесподобно! Невероятно! И вновь уж чего, чего, а услышать такое в СССР, было непривычно и странно. А ведь поют! И если поют перед практически незнакомым человеком, стало быть, не все так скверно. Дали слабину… Но в этом-то и коварство. Коммунизм дал вздохнуть людям, чтобы снова ухватить за горло, еще крепче. Выпустили из котла лишний пар, чтобы сохранить сам котел, не дать ему взорваться изнутри. Тут, наверное, дело в так называемой «хрущевской оттепели», про которую он читал. Когда после ХХ партийного съезда, коммунисты постарались списать все грехи и навешать всех собак на умершего Сталина и его окружение.

Как скверно, что не могу расспросить, кто автор этой песни, думал Кудашев, наверняка очень известная тут личность, расспрашивать о таком, слишком подозрительно. У Маши потом узнать бы или у Сергея, должны знать. Наверняка знают! Явно отмеченный Богами человек это написал.

Олег отложил гитару.

— Давай что ли горло промочим, пересохло! Да и на душе что-то паскудно, будто что-то скверное впереди.

Кудашев хотел было отказаться, но не смог. Ведь именно в такой вот тихой беседе, глаза в глаза, как сейчас, как раньше с Сергеем и Андреичем, можно узнать больше чем со страниц сотен книг и десятка библиотек.

— Сыграй и ты что-нибудь, очень прошу. Есть что-то в твоей музыке, в том, как ты играешь… Даже не могу выразить словами. Тебе бы концерты давать! — он протянул Юрию гитару.

Что сыграть, что спеть?! И то — не то, и это — не это, душа требовала чего-то особенного, а не слишком ли это будет тут неуместным?

Руки сами собой тронули струны, мелодичный перебор, негромкий голос

Побатальонно, поротно

Выбыв из строя, смолк

Сто тридцать пятый пехотный

Керчь-Еникальский полк.

Молодец молодца краше,

Пулями мечены лбы...

Не доходя Таганаша,

Вышли из Белой борьбы...

Полк, пробивая дорогу,

В полном составе лег:

Мертвые — прямо к Богу

Раненые — в острог...

Скошен косой пулеметной,

В Северной Таврии смолк

Сто тридцать пятый пехотный

Керчь-Еникальский полк!»

Олег слушал, затаив дыхание, замерев. Как для Кудашева были незнакомо то, что пел его новый знакомый, так и для человека из СССР, были неизвестны песни иного мира. Это написал папа. В память своих товарищей по Первой Гражданской войне, сам служивший в 135 Керчь-Еникальском и чудом уцелевший в бою под Таганашем, князь Николай Всеволодович Кудашев знал, о чем сочинить песню. Сам Юрий знал ту историю со слов отца, а кое-что, о чем отец не говорил, из рассказов его друзей и товарищей.

— Какая… какая замечательная песня! Странно. Я ее никогда не слышал. Это о Гражданской, ведь так? — встрепенулся Олег.

— Да. Ее написал… не важно. Один мой близкий знакомый, вернее его отец. — кивнул Юрий.

Он чуть помедлил, подтянул струны, взял аккорд и вновь запел:

Уходили мы из Крыма

Среди дыма и огня.

Я с кормы все время мимо

В своего стрелял коня.

А он плыл, изнемогая,

За высокою кормой,

Все не веря, все не зная,

Что прощается со мной.

Сколько раз одной могилы

Ожидали мы в бою.

Конь все плыл, теряя силы,

Веря в преданность мою.

Мой денщик стрелял не мимо —

Покраснела чуть вода…

Уходящий берег Крыма

Я запомнил навсегда.

Это написал уже не отец, а его друг, дядя Коля Туроверов, так же как отец, оставивший часть души в России, которую покинул одним из последних. Его тяжелораненого внесли на носилках на судно в Графской пристани поздней осенью 1920 года, в сопровождении брата и молодой жены. Но они: и дядя Коля, и другие русские все же вернулись в Россию. И вернулись победителями!

Обершарфюрер никогда не забывал, как в марте 1942 года, мама получила от отца письмо, и с радостью в глазах, прямо в коридоре, торопливо распечатывала конверт. Стремительно пробежав глазами строки, вскрикнула, выронила листок и закрыла лицо руками. Папа писал, что под Рязанью, попав с отрядом в окружение, есаул атаманского полка, Николай Николаевич Туроверов погиб. До последнего отстреливался, пока были патроны, а потом застрелился. Красные люто ненавидели своих врагов из бывших, и в плен им было лучше не попадать.

— А я знаю эту песню! — неожиданно сказал будущий военный врач, — вернее не ее, а то, о чем она. Раньше не слышал, но знаю! Признайся, это ты сочинил! «Служили два товарища» посмотрел и сочинил песню! Там же у поручика Брусенцова, того которого Высоцкий играл, конь за кораблем тоже поплыл. Сцена, конечно, в фильме, наверное, самая тяжелая! Я прав?! Только честно!

Кудашев растерянно смотрел на собеседника. Он не знал абсолютно ничего о таком фильме, ему ровным счетом не говорили ничего фамилии Брусенцов и Высоцкий. Проклятье! Это как ходить по тонкому льду, неизвестно, когда и где, но рано или поздно провалишься. Он вздохнул, не весело улыбнулся, взглянул в приоткрытое окно, за которым в ночи стрекотали чуть слышно в дали кузнечики. Медленно положил гитару на стол и поднялся с табурета.

— Пора прощаться, Олег. Спасибо тебе за все. Рад был знакомству. Жаль расставаться, такого друга как ты иметь, это честь!

Олег опешил:

— Как? Куда? Да ведь сейчас часа три ночи! — Он поднялся, опираясь руками на стол, в недоумении смотрел на Кудашева.

— Да, извини друг. Так нужно. Сейчас пойду разбужу Машу и поедем. — невесело усмехнувшись ответил ему Юрий.

— На чем поедете? Ночью же, автобусы не ходят, уж погодите до утра. — попытался удержать его студент.

— Что поделать. Знаю, что ночь. Друг за нами приедет. Проводишь? Буду рад.

Олег все еще с удивленным донельзя лицом, кивнул ему и сел вновь за стол. Посмотрел вслед выходящему из комнаты Кудашеву, зачем-то взял, а потом опять положил гитару. «Какой странный этот парень, — подумал он. — Но отчего-то, сам не знаю, но он мне чертовски нравится. Какой-то не такой как другие, странно, что только сейчас мне так бросилось это в глаза…

****

Юрий присел на край кровати в комнате аспирантов, темноту слегка разгонял свет луны, льющийся из окна, любуясь спящей девушкой. Маша по-детски подложила под правую щеку кулачок и свернулась калачиком. Она тихо, размеренно и спокойно дышала, так что прерывать ее сон было совестно. Но, видимо, сны ее были не так уж благостны, в какой-то момент она вдруг застонала во сне и что-то неразборчиво прошептала. Обершарфюрер мягко, но настойчиво тронул ее за плечо.

— Милая, проснись!

Маша открыла глаза, повернулась на спину и протянула к нему руки, улыбаясь.

— Хороший мой! Извини, я не дождалась тебя, уснула… Такой мерзкий сон приснился…, — неожиданно она резко села на кровати и стала тереть заспанное лицо.

— Боже мой! Юрочка! Это не сон?! Скажи мне милый, скажи мне, что это был всего лишь сон! — ее голос дрожал.

— Хотелось бы, любимая, объявить все случившееся вчера сном, но это была явь. Вставай, одевайся, нам нужно уехать. С минуты на минуту за нами приедет Сергей.

Лопатина вскочила с постели и вдруг смущенно прикрылась руками. Юрий поднялся, отошел к окну и отвернулся, девушка схватила лежащее на спинке стула платье. И тут же вскрикнула.

— Кровь! Все платье в крови! Как же… Юрочка! — она подбежала к нему, уже не заботясь, что из одежды на ней только трусики. Схватив его за плечи, повернула так, чтобы падающий лунный свет осветил лицо друга. Коснулась чуть дрожащей рукой его щеки.

— Как же так! Шрам? Только шрам. Олежка должен был швы наложить, а тут уже только шрам? — чуть отстранившись от него, окинула взглядом осунувшееся лицо Кудашева с темными кругами под глазами.

— Со мной все хороша, милая, — он поцеловал лежащую на плече ее руку, — но нам нужно срочно уехать к тебе, в Чернево.

— Да, да, конечно… — она суетливо заметалась по комнате, потом остановилась, — моя одежда в шкафу, в комнате… а там Оксанка спит.

Юрий молча сдернул с одной из коек простыню, и накинул ее девушке на плечи.

— Идем! — кратко сказал он и прихватил перепачканное в крови вчерашнее платье.

Он остался ждать Машу в коридоре у двери ее спальни. Девушка, стараясь не шуметь, в темноте, нашаривала в шкафу одежду, но как ни старалась, все равно то скрипела дверцей, то роняла на пол вешалку.

— Машка, ну шо тебе покоя нет по ночам? — Оксана приподнялась на койке, сонно щурясь на подругу, — сама не спишь и мне не даешь! Шо ты тут по шкафам шаришь? Иди уже к своему герою-любовнику!

Маша присела на стоящий у шкафа скрипучий стул. Молча и быстро натянула джинсы, накинула первую попавшуюся блузку, схватила свою сумку. Вскочила и, метнувшись к кровати подруги, чмокнула ее в щеку. И так же молча выскочила из комнаты.

— Дура влюбленная! — послышалось ей вслед.

Взявшись за руки, они пошли к лестнице, неожиданно девушка остановилась.

— Погоди! Я только сейчас поняла! Ты сказал, что Сергей за нами приедет… а откуда он тут возьмется?! Мы же должны были завтра на вечернем автобусе в райцентр вернуться или послезавтра с утра. Как он может сейчас за нами приехать?! Юра! Что происходит?

Кудашев тяжело вздохнул. Притянул к себе девушку и обнял. Как же мерзко. Врать ей больше невозможно, а вот если именно сейчас рассказывать все, то неизвестно, как она воспримет услышанное. Да и если уж начинать рассказ, то это надолго. Проклятье, ну только не сейчас.

Он отстранил ее от себя, пристально посмотрел ей в встревоженное лицо и постарался, чтобы его слова звучали как можно более серьезно и спокойно.

— Милая! Да… все очень непросто. Ты даже не представляешь, как непросто! Обещаю, дома я отвечу на все твои вопросы. Все расскажу, обещаю. Но сейчас не время этому и не место. Главное, не место. Ты веришь мне?

— Да. — тихо ответила девушка, зачарованно, со страхом смотря Юрию в лицо.

— Это самое главное! Верь мне, я постараюсь, чтобы все было хорошо, а сейчас пошли.

****

— Ну сколько вот вам, можно говорить?! Мозоли уже на языке! А еще студенты! Нельзя курить тут, иди на улицу и дыми на крыльце. И окурки! Чтобы в банку кидали!

Олег Макаров, ждавший Машу с ее приятелем на первом этаже, с раздражением смял окурок «Пегаса» и бросил в приоткрытое окно, выходящее на пустырь. Он с неприязнью посмотрел на вахтера, который выговаривал ему, согнувшись и заложив руки в карманы старых галифе. Олег улыбнулся. Галифе стильно смотрятся с хорошо начищенными сапогами, и с кителем, а не с голыми ногами в драных тапочках, и в оттянутой застиранной майке на впалой груди, а именно так сейчас являл себя миру ветеран органов, товарищ Жабин.

— Да успокойтесь вы, Иван Никитич! Что не спится вам сегодня? Уже ночь поздняя!

Вахтер неожиданно и сам обратил внимание, что на больших часах над бюстом Ленина в фойе стрелки показывают три ночи, удивился своей бодрости. Обычно он с чувством выполненного долга в одиннадцать вечера запирал двери общежития и, спрятав ключ в карман, ложился почивать, и поднять его стуком в двери было невозможно. Все студенты знали это и старались не опаздывать из кино и танцев, зная, что им светит возможность ночевать на крыльце. А назавтра попасть в докладную на имя декана, которую, без сомнения, напишет по старой привычке Иван Никитич.

— Во! Еще одни полуночники объявились! — Жабин повернулся на шум шагов к лестнице, с которой спускались Лопатина с Юрием.

Не обращая внимания на старика, они втроем вышли на улицу. Лето, давно уже идущее к концу, при жарких еще днях, ночью обдало их прохладой. Заметный ветер, шумевший кустами, гнал вверху облака, то и дело заслонявшие луну и заставил Машу поежиться.

Олег вновь достал из кармана пачку сигарет, и протянут ее Кудашеву. Тот отрицательно покачал головой и в этот момент, где-то вдалеке послышался треск мотора мотоцикла. Он приближался, а потом между деревьями замелькал желтоватый свет фары.

Маша, до сих пор с нескрываемым недоверием относившаяся к словам своего кавалера о том, что их посреди ночи заберет Горохов, переглянулась с Юрием. Он, будто читая ее мысли, только кивнул головой. Меньше, чем через минуту, к крыльцу подъехал желтый милицейский мотоцикл с коляской. Хмурый Серега Горохов, одетый в обычную серую свою форму, повернул ключ зажигания, заглушая двигатель. Стянул с головы белый шлем с кокардой и раздраженно кинул в люльку мотоцикла. Он не торопясь подошел к ребятам.

— Ну что тут у вас за проблема? — тон у него был прямо-таки ледяным.

Сергей вскользь чмокнул Машу в щеку и присмотревшись к изможденному лицу обершарфюрера и его свежий шрам, протянул:

— Краса-а-а-авец!

Тут же он подхватил Юрия под руку и увлек его в сторону от Олега с Машей и негромко сказал:

— Рассказывай!

Кудашев, не вдаваясь в подробности, почти рапортовал:

— Бандиты. Четверо. Знают Машу, собственно до нее и докопались, особенно их главарь.

— Дальше! — требовательно и резко спросил Сергей.

— Один труп, два тяжелых и один убежал! — так же кратко ответил Юрий.

— Бля-я-я-я! — протянул Горохов как-то сразу сникнув. Они отошли еще на пару шагов, и Сергей присел на ступени крыльца, — ты хоть понимаешь, что теперь тебя будут гнать, как зверя уже и за убийство! Сука! Вот знал же, знал, что не нужно было тебе сюда ехать!

— А что мне было делать? У двоих ножи, у одного кастет. Машу бы изнасиловали, а меня убили. Ты же понимаешь, у меня не было выбора!

Старший лейтенант милиции Сергей Горохов, снизу-вверх, пристально и молча смотрел на обершарфюрера СС Юрия Кудашева. Человека из другого мира, с иной историей, который в корне изменил жизнь и его и дорогих ему людей. До сегодняшней ночи он мог сказать себе, что бескорыстно помогал человеку, попавшему в беду. Да, в чем-то, поступая не совсем как обычный советский человек. Да и стал уже совсем не обычным. Но сейчас, он оказался перед выбором. Он офицер советской милиции, а перед ним человек, совершивший убийство, превысив пределы необходимой обороны, спасая Машу и свою жизнь. Но скорее всего где-то недалеко, люди в такой же форме, с такими же погонами, как и у него на плечах, начали расследование преступления. Вот так выбор… И его нужно сделать тут и сейчас. Как сотрудник советской милиции он должен задержать этого человека. А как вновь рожденный, знающий, что происходит, должен спасти его. Обратной дороги уже не будет. Как потом жить с этим? И дело не в том, сможет он совладать с этим загадочным человеком или нет, а в том, как смотреть потом в глаза окружающим. Маше? Андреичу? А своим товарищам из милиции? Он чувствовал, что сейчас, именно сейчас он должен совершить выбор, который изменит всю дальнейшую жизнь. Он медленно поднялся, задерживая дыхание, втягивая воздух сквозь плотно сжатые зубы, машинально положив руку на кобуру с пистолетом. Кудашев тоже молча, исподлобья, не сводя с Сергея взгляда, отступил на шаг назад.

— Машаня! — резко крикнул Горохов, — быстро в коляску! Да, там куртка кожаная моя, накинь, а то продует ветром на ходу, холодно уже ночью! И шлем надень. Сзади возьми, за спинкой.

Он, не глядя на обершарфюрера, пошел к мотоциклу. Трудно было сделать выбор, но приняв решение, стало легче и пусть, обратного пути не было.

Юрий подошел к Олегу, для которого все происходящее было донельзя странным. Мужчины обменялись крепким рукопожатием. Вдруг Олега прорвало.

— Я все понял, Юра! Ты необычный человек! Ты из отряда космонавтов! Вас готовят к межпланетным полетам. Отсюда и все эти способности… Я знал, я чувствовал… — он старался сказать что-то еще, но сбил от волнения дыхание и только открывал рот.

Кудашев, не отпуская его руки, накрыл ее своей второй ладонью и пристально глядя ему в глаза, произнес:

— Прощай Олег! Пусть твоя жизнь сложится удачно! И, пожалуйста, отнесись к моим словам очень серьезно. С утра брось все дела и пойди в центральную городскую библиотеку. Там ты встретишь девушку, сразу поймешь, что это она, худенькая такая, в очках. Рита Доронина. Вы созданы друг для друга!

Юрий, отпустив руку будущего военного врача, не оборачиваясь, пошел к вновь затарахтевшему мотоциклу, а тот, глядя в удаляющуюся спину этого странного парня шептал: «Рита Доронина…»

А из окна, почти прижавшись к стеклу, вахтер, а в прошлом сотрудник всесильных органов, Иван Никитич Жабин с удовлетворением смотрел, как этих молодых хулиганов забирает милиция. Ох! Даже настроение улучшилось! Нужно пойти выпить еще соточку! И спать!