Глава 33. Женщины

К утру у обеих решимости ехать в лес на заимку только прибавилось. Хоть и уснули за разговорами поздно, Лена с Машей с первыми лучами солнца уже заняты были сборами. Ночью, со стороны леса гремела гроза, а под утро пошел хоть и не долгий, но сильный дождь. Видно, грозовой фронт обошел село стороной, зацепив краем и проливным дождем. Заметно похолодало, Лена дала легко одетой подруге свою теплую кофту. Позавтракали на скорую руку бутербродами с маслом и чаем. Лена ушла в колхозную конюшню просить лошадь с телегой. Как и все, выросшие в деревне, обе женщины к гужевому транспорту были привычны. В Смоленске, Маша окончила и водительские курсы, получив права на вождения автомобиля. Зачем? И сама не знала, была возможность — вот и пошла учиться, а вдруг пригодится в жизни.

Вчера вечером спать легли подруги вместе, обнявшись и вновь поплакав. Но если Ленка уснула моментально, к Лопатиной сон не шел долго. Был момент, начала задремывать. В полудреме пришла приятная мысль о ласковых и сильных руках Юры, умело ласкающих ее тело. По не сильно задремавшее еще сознание, тут же взбунтовалось и победило подсознание. Всколыхнувшееся негодование прогнало сон и вернуло на глаза слезы. Девушка отвернулась к стенке, прижавшись спиной к спине подруги, закусила губу и долго прокручивала в голове все происшедшее. Вся ее жизнь, учеба в университете в том числе, казалась ей сейчас тусклой, скучной и глупой, ровно до того дня, как она, сидя с отцом в телеге, увидела во дворе этого парня. Несколько дней знакомства, страстная ночь, да такая, что вспомнить — дрожь пробирает… И тут же перед глазами — Марийка, целящаяся из винтовки в спину своему Вадиму! Маша вновь представила себя на месте героини, а Кудашева — белогвардейским поручиком. Ледяная игла заколола сердце, дыхание перехватило. Успокойся, дура! Попробуй рассуждать спокойно! А вдруг все не так. История, рассказанная мужчинами, начинала казаться невероятной. Ну, скажите на милость, какие параллельные миры, какие фашисты, какие летающие тарелки и тайные задания? Но чем больше думала она, вспоминая подробности рассказа, тем более пугали ее совпадения со своими неосознанными наблюдениями и догадками. Уж больно многое из ранее непонятного, та история объясняла. Да, объясняла самым невероятным образом, но многое сходилось как кусочки мозаики, выстраивая из отрывочных картинок, недоумения и догадок, странную, но целостную картинку.

Маша любила читать. Да что там, читала страстно и запоями. В детстве в школе, и в свободное время от учебы в Смоленске. Не сказать, что фантастика была излюбленным жанром, больше нравились исторические романы, но она с удовольствием сопереживала героям Жуля Верна, братьев Стругацких и Александра Казанцева. Но особый восторг вызвало коммунистическое будущее Великого Кольца из «Туманности Андромеды» Ивана Ефремова. Ну вот, как бы славно было, окажись Юрка Кудашев пришельцем из мира Великого кольца! Мира победившего царства свободного труда и счастья! Маша всхлипнула от мимолетного чувства восторга, сменившегося горьким разочарованием. Нет… ну почему, самый желанный теперь для нее человек из мира, где фашисты уничтожили СССР. Какая жуть! Уснула девушка глубоко за полночь.

Все это занимало и сейчас Машу. Кутаясь в кофту, которая была немного великовата, шла к сельскому магазину на центральной улице. Там договорились встретиться с Ленкой, которая должна была подъехать из конюшни. У лабаза Лопатина оказалась раньше. Посмотрела вдоль улицы, телега еще не показалась. Вздохнув своим невеселым мыслям, девушка поднялась по старым выщербленным ступеням на крыльцо. У прилавка две пожилые женщины, тетя Глаша и тетя Нюра, громко делились меж собой последними сплетнями. Главной темой всех последних слухов были посты на дорогах. Тетя Нюра в красках описывала товарке, как вчера, когда она возвращалась вечерним автобусом из города, милиционеры и солдаты ссадили какого-то очкарика.

— Здравствуйте! —Маша, скользя взглядом по прилавку, дала о себе знать.

— А! Машенька! Здравствуй! — с новыми силами, перебивая друг друга, всполошились селянки, — как отец поживает?

Обе исподволь покосились на продавца Наташу, которая в это время большим жестяным совком отсыпала на весах сахарный песок в огромный холщовый мешок. Наталья сделала вид, что не слышит, но явственно покраснела. Ну что же, деревня она и есть деревня, и откуда-только узнали.

— А верно говорят, что ты, Машуня, к нам в амбулаторию теперь работать приедешь? — поинтересовалась тетя Нюра и запричитала, — ой, совсем давление изводит, голова болит день и ночь, день и ночь…

Тетя Глаша, тем временем запустив руку куда-то под старую выцветшую юбку, достала грязный носовой платок, использовавшийся вместо кошелька, и стала развязывать его скрученными артритом пальцами. Завязан платок был крепко и в ход пошли остатки зубов. Наконец, дело пошло на лад, и бабка принялась отсчитывать деньги за сахар. Она исподлобья поглядывала то на продавца, то на девушку. Ко всем Лопатиным тетя Глаша испытывала давнюю и искреннюю неприязнь. Причина была стара, как мир. Она являлась самой известной на селе самогонщицей, постоянной головной болью Сереги Горохова. Но ее мутный и вонючий первач не шел ни в какое сравнение с медовухой, которую гнал Андреич. Выручало старуху исключительно то, что Лопатинский самогон, был воистину штучным продуктом и почти не составлял ей конкуренции. Хотя всякий, попробовавший напиток Васьки Лопатина, а потом пойло бабки Глаши, признавал, что жадная до денег старуха, гнала редкостное говно, от которого на утро дико раскалывается голова. К тому же Лопатин никогда не гнал пойло для продажи, а исключительно для собственного употребления. Попадал он в другие руки лишь в статусе «жидкой валюты». Первейшее средство для расчета за всякие хозяйственные надобности. Сейчас, стреляя глазами и фальшиво улыбаясь, тетя Глаша старалась не выдать своего отношения. Еще бы, не хотелось портить отношение с этой блядищей, сельской продавщицей — новой бабой Васьки, и его дочкой, будущей местной врачихой.

Наконец, кудахчущие бабки ушли. Маша проводила в окно магазина взглядом старую деревенскую бутлегершу, с трудом взгромоздившую на закорки тяжеленный мешок с сахарным песком, и обернулась к прилавку. Они встретились с Наташей глазами. Обе потупились и отвели смущенно взгляды. Продавец сделала вид, что ей срочно что-то нужно записать в ледащий на столе толстый и потрепанный гроссбух. Мария взяла стоящий в стороне на прилавке кирзовый сапог, наверное, сорок шестого размера, зачем-то перевернула его и принялась самым внимательным образом осматривать подбитую желтыми гвоздиками подошву, чувствуя себя при этом, полной дурой. До этого они заходили в лабаз вместе с отцом, еще тогда их изменившиеся отношения бросились в глаза. С одной стороны, девушка была рада за отца. Ведь после смерти мамы он сильно сдал. Спиваться начал. Связь с этой женщиной явно благотворно сказалась на лесном затворнике. Но в глубине души, сама зная, что не права, Лопатина не хотела, чтобы эта моложавая и по-своему привлекательная женщина заняла место ее покойной матери.

Наташа, для которой связь с пасечником стала глотком свежего воздуха, была смущена не меньше. На селе за ней давно укрепилась слава конченой стервы, морочащей голову местным мужикам, причем всем, от семнадцати, до шестидесятилетних. Но на самом деле, для молодой еще вдовы, было это не более чем защитой и спасением от тусклой беспросветности, и — одинокой старости. С Василием, которым вновь дал ей почувствовать себя желанной женщиной, было просто, а вот с его повзрослевшей дочкой, ой как все сложно…

— Здравствуй Маша. Что-то нужно? — первой не выдержала Наталья.

— Здравствуйте, тетя Наташа! Да… вот зашла… еду сейчас с Леной на заимку. Нужно… да, керосина для примуса купить нужно. — неожиданно для себя выдала девушка.

— А-а-а… ну, понятно. Что же ты не взяла, во что налить? Ну да ничего, у меня там есть пара литровых бутылей, я тебе в них налью. Потом привезете. Пошли. — улыбнулась продавец, довольная, что тягостное для обеих, смущенное молчание закончилось.

Керосин отпускали в другом помещении с задней стороны здания, чтобы продукты не провоняли его едким специфическим запахом. Наталья вышла из-за прилавка, поправляя и отряхивая платье, пошла к выходу. Маша, проклиная себя за глупость, пошла следом. Вот кто, спрашивается, тянул тебя за язык? Какой, к черту, керосин? Ну стоило сказать, что нужно полдюжины спичечных коробков или еще какую мелочь… Нет! Керосин ей подавай! Девушка, спускаясь по крыльцу, скользнула взглядом по Натальиным, обтянутым простым, уже потускневшим, синим сатиновым платьем бедрам, стройным голеням и талии. Неожиданно для себя представила, как у них все с отцом происходит. Тут же густо покраснела, ругая себя за шальные мысли и радуясь, что идет сзади, и женщина не видит ее лица.

Сбоку лабаза красовалась большие двустворчатые ворота, через которые выгружали два раза в неделю товар. Оттуда отпускали селянам и керосин. Пока Наталья возилась с массивным навесным замком, наверняка, ровесником самого здания, более всего Маша хотела, чтобы сейчас в конце улицы показалась подвода с Ленкой. Продавец что-то спрашивала девушку, пока гремела в полутемном пыльном углу какими-то жестяными банками, ища ей бутыли под керосин. Девушка что-то отвечала невпопад, желая про себя провалиться на этом самом месте. Потом новая отцова пассия ручным насосом из большой металлической бочки, наливала в найденные бутылки вонючий керосин. И тут Маша вдруг вспомнила, что сумку, с которой ездила в Смоленск, оставила у Гороховых. Ну вот что за засада! Если что-то пошло плохо, то все начинает валиться до полной кучи!

— Ой, тетя Наташа! — смущенно зачастила Лопатина, когда продавец протянула ей наполненные горючим емкости — вы знаете, так получилось, я у Гороховых дома оставила все вещи, и деньги тоже! Вы извините, сейчас Лена должна подъехать, у нее, наверняка, с собой есть деньги.

— Ну что ты, так разволновалась, — улыбнулась Наталья, вновь поправляя каким-то ловким выверенным движением выбивающуюся из-под косынки непослушную прядь, — свои же люди, потом занесешь четырнадцать копеек, или Василий Андреевич, когда заедет, отдаст.

Маша торопливо закивала головой, про себя отмечая особую интонацию собеседницы, когда та говорила «свои люди». Или это ей только показалось?! Из-за поворота, со стороны правления, в великому Машиному облегчению, наконец, показалась телега.

— Как там, папа? — спросила не торопившаяся закрывать подсобку Наталья, — собирался вчера в обед заехать, да что-то не было. Не случилось чего? А то ты, Маша, растерянная нынче? Как твой новый приятель?

— Нормально все, тетя Наташа, мы вчера только из Смоленска вернулись, как раз поедем с Ленкой к нам на заимку! Вон и она едет. Я передам папке, что вы спрашивали про него! — девушка чувствовала, что голос ее звучит неестественно и фальшиво и заторопилась навстречу подъезжавшей на телеге подруге.

— Спасибо, я побежала! Обязательно занесу деньги и бутылки!

— Хорошего дня, Машенька! — Наташа кивнула девушке и добавила уже вслед, — Хорошего вам дня!

—Тппррууу! — прикрикнула Лена Горохова, натягивая вожжи и останавливая телегу, она увидела спешащую к ней подругу, прижимающую к груди две здоровенные бутыли.

— Ты что долго так? — спросила Маша, подавая ей бутылки и забираясь в подводу.

Ленка взмахнула вожжами, двигаясь и давая место попутчице, потом приветливо махнула рукой Наталье запиравшей ворота и объяснила:

— Да, понимаешь, начали сначала запрягать Зорьку, оказалось, она подкову потеряла. Дядя Матвей, ты его помнишь, Мишки Замятина из моего класса, отец, помог распрячь. Перезапрягли Жучка, да еще в правление пришлось заехать… Да ты, я смотрю, времени зря не теряла, керосином запаслась!

— Да… будь он не ладен! Этот керосин! — ответила в сердцах ей подруга.

— Да не нервничай ты! Ну что теперь изводиться-то — Лена обняла ее за плечи и притянула к себе.

Лопатина всхлипнула, прижавшись к подруге, и прошептала:

— Да, я что-то никак в себя не приду, к тому же, ума не приложу, как с Наташкой теперь себя вести! Сумку еще у вас забыла и деньги там... за керосин так и не расплатилась…

Лена вновь натянула вожжи, останавливая подводу и оглядываясь на магазин, от которого уже отъехали метров на сто.

— Ну что ты раньше-то не сказала, у меня как раз мелочь в кармане, я бы отдала.

— Все! Поехали уже, я потом отнесу, или отец заедет! — толкнула ее в бок Маша.

— Точно! — улыбнулась Горохова, вновь пуская лошадь неспешным шагом, — дяде Вася теперь в наш черневский магазин чуть ли не бегом бегает!

Маша вновь толкнула подругу кулачком в бок, уже посильнее.

— А что? Ну ты же сама понимаешь, двое вдовых…ну и хорошо, если все у них сладится! Сколько можно ему как бирюку в лесной чаще одному сидеть? Сама же видишь, он последнее время просто ожил!

— Ага… оживешь тут! — невесело усмехнулась Маша, — пришельцы на голову сваливаются! Не заскучаешь! Но ты права, я за него рада, пить перестал…. А если и правда сложится у них, не просто на разок-другой, а по серьезному, то и хорошо!

Наталья, заперев боковые ворота, поднялась на крыльцо магазина и посмотрела из-под поднятой козырьком руки вслед удаляющейся по улице телеге с девушками. Потом вздохнула и вошла в магазин. Отчего-то на сердце было паскудно и тревожно. Ох, Василий, Василий, не случилось ли чего…

За разговорами не заметили, как приехали. Обеих тяготила неопределенность и страх. Поэтому старались по дороге болтать, о чем угодно, но только не о последних событиях. Вспомнили и посплетничали о всех одноклассниках и знакомых. Маша пересказала который раз все свои Смоленские новости, а Лена выслушала ее и вновь прошлась по всем, уже известным Лопатиной, сельским новостям. Но нет-нет, одна из подруг глядя в сторону от дороги, замолкала. На лице отражалась тревога и страх.

Чем дальше в лес, тем яснее становилось, что ночной дождь с грозой, только краем зацепивший Чернево, в чащобе пролился настоящим ливнем. Земля, до этого за более чем полмесяца жары, истосковавшаяся по живительной влаге, почти везде впитала влагу, но некоторые глубокие ухабы лесной дороги еще были полны водой вперемешку с грязью. Прохладное утро постепенно разогревалось, сменялось днем, но было пасмурно, ожидать что распогодится не приходилось. Лес, всегда полный каких-то привычных с детства звуков, шорохов, скрипов, птичьих голосов, чем ближе подъезжали к заимке, становился угрюмей и безмолвней.

Первым их встретил хриплым лаем лохматый Лопатинский пес, но узнал своих, хоть и на чужой подводе, замолк и побежал рядом, высунув язык и добродушно помахивая хвостом.

— Это еще что такое? — пробормотала негромко Маша, поворачиваюсь к Гороховой. Лена только пожала плечами и прошептала: — Сама не пойму!

У забора, слева от приоткрытых ворот, что-то рассматривал в траве и ворошил своей клюкой старый дед Головкин в мешковатых портах из небеленого льна и в такой же рубахе. Старик даже не повернул голову в сторону подъезжавшей телеги, так был увлечен своим занятием. Полярник, увидавший на льдине живого страуса, наверное, удивился бы меньше, чем подруги, увидав на Лопатинской пасеке деда Архипа.

— Здравствуйте, дедушка Архип! — поздоровались почти хором обе подруги.

Старик прекратил шуровать палкой в траве и повернул к ним голову. Ничего не ответил на приветствие, только отчего-то поклонился девушкам чуть ли не в пояс.

Маша соскочила с подводы и принялась открывать створки ворот, оглядываясь на старика. И ей, и Ленке их мужчин к деду Архипу, казался тревожным и, по-видимому, связанным с последними странными событиями. Ну вот при чем тут деревенский старожил? Ни одна мысль в голову не приходила! Во дальнем углу двора они увидели Сергея и Кудашева. Мужчины спорили. И тут на крыльце дома показался Василий. Он удивленно уставился на колхозную телегу и дочку с подругой.

— Доченька! Лена! А вы как тут?! Вы что… зачем… — растеряно, произнес он, разведя руками.

Машу неожиданно разозлили его слова! Просто взбесили! Хорош папенька! Назаводил тут секретов, теперь все расхлебывают! Да еще «зачем приехали», это в родной-то дом!

— Папа! Ты мне ничего рассказать не собираешься? — она с вызовом уперла руки в бока, чувствуя, как глаза застилает пелена злых слез.

Услыхав голоса во дворе, Горохов с Юрием обернулись. На мгновение замерли, направились к девушкам.

— Ленка! Вы зачем приехали? Кто разрешил? — голос милиционера дрожал.

— А ты, милый, думал, что можно вот так, порассказывать всякой жути и просто уехать? — она пристально посмотрела мужу в лицо.

Сергей, не найдя, что ответить, отвел взгляд.

Маша, глядя на приближающегося Кудашева, попятилась. Вот ничуть не хотелось его слышать, она развернулась и бросилась в дом, чуть не сбив с ног спускающегося с крыльца отца. Юрий хотел было последовать за ней, но Горохов ухватил его за руку, отрицательно покачав головой, мол, не спеши, дай ей немного прийти в себя.

Задыхаясь от невероятной смеси чувств, в которой смешалась любовь, страх, злость и тревога, девушка, забежав в светлицу прижалась спиной к стене, закрыла лицо руками. Грудь вздымалась, готовая порвать платье, дыхания не хватало. Так! Ну-ка прекрати! Не хватало еще в обморок упасть! И слыша, что никто за ней не идет, девушка, отняв от лица ладони, оглянулась по сторонам.

Сразу бросился в глаза облезлый металлический ящик со следами ржавчины, перепачкавший землей скатерть. Маша осторожно подошла к столу. Протянула трясущуюся руку к столешнице и взяла лежащий за ящиком револьвер. Сразу, по тяжести оружия, поняла, — настоящий. Стало страшно. Да что, черт возьми, тут происходит?! Положила револьвер и тут только обратила внимание, на столе еще какая-то приоткрытая коробка. Придвинула ее к себе, открыла, достала стопку пожелтевших фото, быстро перебрала, вглядываясь в незнакомые лица. Хотя почему незнакомые? Вот на этой фотографии – прадед, а тут с — прабабушкой. Она взяла одну из фотокарточек с вычурно обрезанными краями и подошла к стене, где в потемневшей рамке висели семейные фото. Да, на снимках на стене и фото одни и те же лица. Маша вернулась к столу, рукой сдвинула в стороны другие карточки. Какие-то люди в старой, царской еще, форме. Вспомнился рассказ отца про семью, про своих дядьев. Вот оно стало быть, как. А говорил, что не осталось фото. И тут врал… Она приподняла крышку большого металлического ящика и с изумлением уставилась на перевязанные тесемками пачки старых ассигнаций с двуглавыми орлами и блестевшими из-под них монетами. Золотыми монетами, старыми, царскими. Видела такие в Смоленском музее.

Девушка села на стул. В голове было пусто, только в висках родилась пульсирующая боль. Что тут происходит? Ее ли это дом, где они с братом выросли? А не связано ли все в какой-то дико сложный узел? Ее предки, отец, Сергей, этот…Кудашев. Так ли он случайно тут оказался? И вновь перед глазами встала не дававшая покоя весь вчерашний день и эту ночь, картина. Поручик Говоруха-Отрок и Марютка. Да…я полюбила врага, много хуже, чем тот белогвардеец. Я, советская девушка, комсомолка, полюбила… фашиста. Во мне борются два желания: броситься на шею любимому человеку и убить врага. Смогу ли я… смогу ли я быть достойной памяти героев. Смогу ли я, как Марийка, поступить правильно? А правильно ли она поступила? Маша вскочила со стула и схватила со стола, револьвер. Почувствовав в руке тяжесть и холодную стать оружия, она немного успокоилась. На смену страшному волнению пришла холодная решимость. Да, она сможет. Но тут же пришло и сомнение. Револьвер, удобно легший ей в ладонь, был незнакомый, она даже не знала, заряжен ли он. Нет, не он ей нужен. Девушка оставила наган рядом с грязным металлическим ящиком и закрутила головой. Да! Вот то, что нужно. Она бросилась к двери на кухню, у косяка стоял отцов карабин. Выросшая посреди леса, Маша Лопатина стрелять научилась давно и метко. Да тут меткость и не нужна. Почти в упор… не промахнется. Она привычно лязгнула затвором, досылая патрон в патронник. Звук этот вызвал какое-то странное чувство болезненного восторга. Да, она сделает это! Она сейчас — Марютка Басова, как в том фильме. Сомнений в сердце не осталось. Дыхание было ровным и спокойным, взор ясным, а рука твердой.

Когда она вышла на крыльцо с карабином в руке, раскрасневшаяся и прекрасная в гневе, Кудашев увидел ее первой. И сразу темное отверстие ствола, показавшееся огромным, уставилось ему в лицо, а потом опустилось на грудь.

— Машка! Ты что творишь! Ну-ка, опусти винтовку! — крикнул откуда-то сбоку Горохов.

— Дочка, ты это… не балуй, не балуй, слышишь! — дрожал Лопатинский голос с другой стороны.

— Ты ничего мне не хочешь сказать напоследок, милый? — вопрос был обращен к нему, голос был холоден и спокоен. Он понял, что она выстрелит. Как же он устал от всего. Кудашев прикрыл глаза и улыбнулся, а ведь, наверное, это лучший выход. Решение, которое, наконец, расставит все точки. Страха не было, скорее горькое удовлетворение.

Пауза не успела затянуться, Маша почувствовала, как медленно ее палец выбирает свободный ход спускового крючка. Но в последний миг со стороны амбара раздался крик Лены, перерастающий в животный визг.