Глава 34. Живые и мертвые

Гроза началась практически сразу, как Кудашев произнес нужные слова. Язык был странный, вроде и знакомый, но в то же время совсем чужой. Он не был мертвым, как латынь или вавилонский. На нем говорили еще в те времена, когда арии не разделились на русских, немцев, кельтов. Он был общим для всех. Но в то же время чужим и невероятно сильным. Силу эту он чувствовал с первого слога, слетевшего с языка. Будто разряд электричества пронзил все тело. Слова образовывали поток, причудливо сплетая вычурные, не видимые взгляду постороннего человека узоры. И были напитаны особой энергией, готовой вылиться в окружающий мир. Удар молнии был так силен, что она показалась черной на фоне пасмурного неба. В отличие от обычных молний этот разряд в атмосфере дал очень мало излучения в видимом спектральном диапазоне и оказался практически незаметным в облачном слое. Но ведь Юрий смотрел не только глазами…

Старый дуб, оплетенный стальным проводом, принял разряд. Яркая вспышка на мгновенье обняла могучий ствол. А потом сработал передатчик. То, что произошло, словами описать трудно. Кудашеву показалось, что какое-то чудовищно необозримо древнее существо, заключенное в сосуд передатчика, издало крик. И он на мгновение потерял сознание. Наверное, спасло обершарфюрера, то, что находился в полутора сотнях метра от дуба. Будь он ближе, импульс, наверняка, выжег ему мозг, превратив в слюнявого идиота. Гроза тем временем бушевала, озаряя небо уже обычными молниями, часто стегающими землю без всякого порядка. Сгустившиеся тучи разразились, наконец, ливнем. Тугие волны хлестали под напором порывистого ветра все вокруг. Кудашев пришел в себя только под крыльцом Лопатинского дома, хоть убей, не помнил, как до него добрался. Рядом старый дед Головкин в светлой льняной рубахе в отсветах молний, задрав к небу голову шептал:

— Да, паря! Вот ведь сподобился на последок такое узреть! Сила в тебе великая…

А Юрий, постепенно приходя в себя, почувствовал, что глаза будто затянуло пеленой, уши словно заложило ватой, запахи ослабли. За прошедшие после его перерождения дни, он начал привыкать к своим новым способностям, к тому, что мог видеть и чувствовать незримое ранее. Теперь же он стал прежним. Видящим и чувствовавшим исключительно то, что и все обычные люди. Но для него это была слепота. Возвращение в мир обычных людей болезненно отозвалось в разбитой груди, накатила тошнота и перегнувшись через перила крыльца он изверг из себя большую часть содержимого желудка. Ноги подогнулись, по всему телу разлилась слабость. Неожиданно понял, что его поддерживает дед Архип.

— Иди-ка ты, внучок, приляг! — было последним, что Кудашев помнил.

Проснулся он в Лопатинском доме, когда солнце краешками лучей через не плотно занавешенное окно начало играть на его лице.

Чьи-то сильные руки приподняли Юрия, и он почувствовал, как к потрескавшимся губам прижимается холодный край металлической кружки.

— Пей! — голос говорившего был знакомым.

Кудашев жадно глотал холодную воду, пока кружка не опустела. Только после этого открыл глаза.

Сергей сидел рядом на краешке постели, поддерживая его голову у себя на коленях.

— Сам удивляюсь. Но вроде все получилось. Дуба того и след простыл, только прогалина черная осталась. А болванка твоя, та, что к дереву прикрутили, ну — передатчик… Пропала. Что, сработала?

— Еще как сработала — прошептал Юрий, пытаясь встать, — жахнуло так, что у меня до сих пор голова гудит!

— Да, знаю, дед Архип, говорил. Правда, я не понял ничего, но будем надеяться, что твои фашисты… там, дома, весточку от тебя получили.

Кудашев попытался сесть на кровати, но тут же все поплыло перед глазами, и милиционер подхватил его за плечо.

— Эк тебя колбасит! — сказал он, сокрушенно качая головой.

Наконец в голове немного прояснилось, а тошнота и кружение в глазах цветных пятен почти прекратилось. Юрий прислушался к своим ощущениям. Что-то было явно не так, как всегда. Он даже не сразу понял — что. А потом — как ушат ледяной воды на голову! И дюжины дней не прошло с аварии их аппарата в лесу у болота, а обершарфюрер почти привык к себе другому. А сейчас… ничего этого не было. Ночью думал, что показалось. Он вновь стал прежним, без всякой сверхчувствительности. Мир вокруг перестал играть необычными красками и казался серым и пугающе пустым. Одно дело жить, не зная всей безмерной глубины окружающего. А совсем иное, познав часть истины, вновь лишиться способности проникнуть за порог обыденности. Кудашев застонал, обхватив голову руками.

— Что с тобой? Болит что-то? Чем помочь? — встревожился Горохов.

— Я ничего... ничего больше не чувствую! — с надрывом в голосе произнес Юрий.

— Ты о чем? — спросил Сергей и тут же догадался сам, — а… правда, что ли? А я вроде по-прежнему… Погоди!

Милиционер выпрямился, прикрыл глаза и на секунду-другую замер. Кудашев отнял руки от головы и пристально посмотрел на товарища. Он ничего по началу не почувствовал, ну разве что будто повеяло пронзительным холодом.

— Ну, видишь Кольку сейчас? — поинтересовался Сергей, глядя, куда-то мимо собеседника.

Кудашев обернулся, покрутил головой, осматривая комнату:

— Нет, ничего не вижу, — прошептал и протянул руку по направлению взгляда Горохова, — и не чувствую ничего.

Чуть помедлив, милиционер кивнул головой, по-видимому выслушав незримого собеседника:

— Он говорит, что у тебя как будто контузия. На этот раз настоящая. Протоязык, говорит, сильная штука. Я правда не понимаю, что за хрень, но передаю слово в слово. Но вроде как дело даже не в том, что ты грозу с молниями вызвал, а в этой вашей фашистской штуке. Она по твоим мозгам приложилась, когда сработала. Он говорит, видит в тебе силу. Должно все восстановиться.

Юрий, оперся руками о кровать со смятым бельем, вздохнул, чуть задержал с выходом и потом, выдыхая, произнес:

— Shamash…

В голове будто ударил колокол, дребезжащий звук эхом отозвался и повторился многократно, постепенно затихая и оставляя после себя явственное дребезжание посуды в шкафу. Ого! Действует… Одно из запомнившихся слов на языке первых людей, означало солнце. Теперь и он понял, что его просто оглушило и восстановление всего лишь дело времени. Да, времени… Которого у них совсем нет.

— Ишь ты, — усмехнулся Сергей, — сильно… Кольку будто ветром сдуло. Он кстати напомнил, что мы собирались… Ну ты вернее собирался, их это… ну открыть им дорогу…

Вот ведь… и правда. Не время сейчас отлеживаться и в себя приходить. Опираясь на спинку стула, Юрий поднялся, чуть постоял, набираясь сил, а потом сопровождаемый милиционером пошел к выходу.

Лопатина не было видно, наверняка, ушел с самого раннего утра на пасеку, там работа сама себя не сделает. Дед Архип сидел на завалинке, привалившись к бревенчатой, потемневшей стене дома. Прикрыл глаза и будто задремал. Услышав сходящих с крыльца мужчин, повернул к ним голову.

— Доброго утра, дедушка! Неужели всю ночь тут провели? — спросил Кудашев остановившись рядом.

— Да, внучок. Сидел вот поперву под крышей, пока дождь шел, а потом сюда перебралси… Тут и солнышко встретил. Много чего вспомнил, много, о чем думал.

— Не замерз под утро, дед? — спросил Сергей.

— Да… во мне и мерзнуть-то уже нечему, — старик погладил рукой бороду и, глянув на обершарфюрера, добавил, — готов я, внучок. Ведаю, что готов…

Кудашев кивнул и повернулся к Горохову:

— А где… остальные?

Милиционер сначала не понял вопроса и с недоумением посмотрел на друга-пришельца, а потом на деда Архипа.

— Я что-то не пойму…, — начал он, но потом осекся и закивал головой разобравшись о ком речь, -а-а-а… да вон, в телеге, брезентом прикрыты.

Он указал на стоящую у забора конюшни телегу, аккуратно прикрытую брезентом с наваленным сверху сеном.

Они подошли к конюшне, Юрий обошел телегу по кругу, чувствуя робость и нерешительность. Одно дело думать об этом как о чем-то отвлеченным, а другое дело оказаться рядом. К тому же, несмотря на стремительно возвращающиеся в тело физические силы, ментальные способности, с помощью которых он собирался открыть неупокоенным путь, еще толком не восстановились. Он протянул руку к уголку брезента. Чуть замешкался, а потом отдернул жесткий брезент и несколько секунд смотрел на пожелтевшие кости с полуистлевшими обрывками формы цвета фельдграу. И они с Гороховым стали кидать к забору сено с телеги. Воткнув вилы в свежую небольшую копну у стены, Кудашев поднял голову. Судя по солнцу, было часов восемь утра. Он пошел к колодцу, достал ведро и пока Сергей ему поливал, скинув тельник, фыркая и ежась от ледяной воды умылся.

— Ты знаешь, мне, кажется, значительно лучше, — с усмешкой сказал ему Кудашев, отряхаясь, — и сейчас больше всего хочу есть. Я что, проспал завтрак?

— О! Теперь точно вижу, что оклемался, пошли, Андреич оставил все на кухне, рушником прикрыто. Молоко козье, масло, хлеб, сало. Сейчас вскипятим чаю.

Пока закипел чайник, пока торопливо, не тратя времени на разговоры, позавтракали, прошло почти полчаса. Сидя за столом и прихлебывая, маленькими глотками в прикуску, горячий чай, обершарфюрер обдумывал предстоящее. Когда раньше обещал открыть неуспокоенным путь, все казалось более-менее ясным. Основную работу должно было сделать место силы на болотном острове. Ему нужно было только сделать краду, на которой предстояло дать огненное погребение солдатам и местному старосте. Да к тому же Прокопыч ему поведал несложные слова обряда, судя по всему еще из давних, языческих времен. А помятуя его ночные бдения и знакомство с протоязыком, Кудашев, пожалуй, и сам бы отыскал этот путь, все равно главную роль играло место. Вот только кто ж знал, что его так сильно приложит эта активация передатчика, будь он неладен. В голове до сих пор шумело, а в ушах, будто заложенных ватой, стоял чуть слышный звон. Ощущения, ну точь-в-точь, как контузия от близкого взрыва. Но постепенно, он чувствовал, все начинало возвращаться в норму, вот только слишком медленно. Слишком… Мне бы денек полежать на лесной поляне, впитывая силу от окружающего мира, от земли, деревьев, солнечного света. А еще лучше добрести до острова на болоте, прикоснуться к древним развалинам, вобрать в себя силу от самого источника. Только не получится. Жесткий цейтнот, где там сутки, и несколько часов сейчас непозволительная роскошь. Тем не менее, на остров в таком состоянии идти нельзя. Ментально оглушенный и полубеспомощный, он и сам дорогу посреди топей вряд ли найдет, что уж говорить о том, чтобы втроем тащить туда останки, да еще вести деда Архипа. Стоило чуть оступиться, и сразу сгинешь в трясине. Нет, точно не в этот раз. Следует найти другое место. Источник силы на островке был так силен, что, по разумению Юрия, можно было складывать погребальный костер даже во дворе заимки. Но не стоило открывать дорогу в мир мертвых из места, где живут люди.

Как-то вот получается, что, сколько он тут находится, никогда нет возможности просто спокойно провести даже день. Чуть не отдал концы от последствий аварии, переломанные ребра и еще неизвестно, что не убило его, а, наоборот, наградили неведомыми ранее возможностями. Сам того не желая, он теперь живой свидетель верности знаменитых слов Ницше: «То, что нас не убивает, делает нас сильнее!» Чуть стал приходить в себя, восстанавливать силы, как встретились эти бандиты в Смоленске…

После завтрака сходили на пасеку к Лопатину, он уже заканчивал возню с пчелами. Пожаловался, что после ночной грозы они какие-то не такие. Кудашев, отлично понимая, в чем причина, в душе извинился перед этими безмолвными труженицами, надеясь, что они тоже оправятся, как и он. На обратном пути все трое подошли к месту, где прежде рос дуб, ставший прошлой ночью громоотводом. На его месте, осталось выжженное, пятно метров в двадцать, углубленное в центре на метр, не меньше. Трава и кустарники полностью превратились в черную труху, а земля до сих пор курилась сизым дымком. Обершарфюрер присел на корточки у границы выжженного пятна. Прижал ладонь правой руки к земле. Остатками своих сверх чувств понял, дальше, к центру прогалины, идти нельзя. Он быстро отдернул ладонь. Почва была, несмотря на летний день, обжигающе холодна, будто прикоснулся рукой ко льду. Он предостерегающе поднял руку, но его спутники и так уже обходили вновь появившуюся прогалину по широкой дуге. Никаких сверх чувств им не потребовалось. Осознание опасности было пронзительным и осязаемым.

На заимке, пока Лопатин заканчивал какие-то домашние дела, Сергей с Кудашевым решали, что делать дальше. Про остров Юрий ничего рассказывать не стал, идти туда, а тем более перетаскивать останки, было совершенно невозможно. Если бы Горохов или Машин отец оступились и сгинули в трясине, он просто не простил бы себе. Оставалось еще одно подходящее место — то, где рухнул их с Ролле корабль. После взрыва системы самоуничтожения образовалась приличная поляна посреди леса, вполне соответствовавшая задуманному. Но в их планы вмешались другие участники.

В другое время Юрий почувствовал бы приближение Лены Гороховой и Маши минут за десять, но сейчас их появление на Лопатинской заимке оказалось полной неожиданностью. Залаял звонко старый пес за забором, а когда мужчины обернулись, в распахнувшиеся ворота Лена вводила под узцы лошадь, запряженную в телегу. Никогда еще лицо Маши не казалось ему столь прекрасным как сейчас. Глаза пылали гневом, на щеках алел румянец. Отец что-то кричал ей с крыльца, но Кудашев, не мог разобрать его слов. Несколько долгих секунд Кудашев стоял не в силах двинуться с места, а потом решительно направился к приехавшим. Сергей чуть обогнал его и уже стоял рядом с женой. Он явно был растерян и недоволен ее приездом, что было и понятно в их ситуации.

— Машенька… — начал было Кудашев, но девушка обожгла его яростным взглядом и метнулась к крыльцу. Первым стремлением было последовать ей вслед, но остановил Горохов. Он сокрушенно покачал головой, придержав обершарфюрера за руку.

— Ну что стали как столпы соляные! Васька, помоги девке распрячь, — послышалось от ворот. Опираясь на крюку, показался дед Архип.

Лопатин подошел к Лене и перехватил у нее поводья. Он только тяжело вздохнул, понимая, что все запуталось еще больше. Хотя казалось, куда уж больше.

— В правлении-то что сказали? Куда поехали? — спросил он женщину.

— Ой, дядя Вася, вы только не начинайте в шпионов играть, просто сказала, что подвода нужна и все.

Тем временем Горохов отвел пилота в сторону от дома и, чуть помедлив, не сводя взгляда с жены и Андреича, спросил, кивнув на дом:

— Ну вот нам еще проблема. Мало чекистов, которые тебе на хвост сели, будем теперь еще с бабами расхлебывать.

Жучок, которого Лена с Василием распрягли, вел себя странно. Он хрипел, упирался, а потом и вовсе встал на дыбы, чуть не вырвав из рук молодой женщины поводья, когда она хотела завести его в конюшню. Жеребец, что имел славу самого смирного в колхозной конюшне, косился большим, наливающимся кровью глазом на Лопатинскую телегу. И когда мимо нее его хотели провести и уперся так, что, ничего не понимающая милиционерова жена выбилась из сил. Пасечник с растерянным лицом, больше мешался, чем помогал, а потом смекнул что к чему и забрал у Лены поводья.

— Да ладно, давай я его к коновязи привяжу, какая разница — он потянул поводья в сторону от телеги и приоткрытых дверей конюшни. Жучок, сразу притих и уже без прежнего упрямства пошел ведомый Василием. В противоположной стороне двора, у сарая, приколочена была горизонтальная поперечина из жерди, служившая при необходимости коновязью. Но старый конь продолжал вздрагивать и всхрапывая оглядывался назад, будто боялся чего-то.

Лена не особенно и удивившись лошадиным капризам, мало ли что там у них в головах. Она направилась было в дом к Маше. Но – оглянулась на телегу, укрытую брезентом и сеном. А изрядная копна сена с нее была свалена рядом. Видно было, что под брезентом навалены какие-то палки, тут и там выпирающие. Интересно, Василий Андреич привез? Наверное, жердей набрал, забор подправить или еще что. Уже проходя мимо, вспомнила, этот темно-зеленый брезент, скатанный в большой рулон, она видела у мужа в руках, когда они с Лопатиным собирались на рыбалку. Казалось бы, ну и что? Но Лена остановилась и потянулась к ближайшему краю брезентухи.

Кудашеву абсолютно нечего было ответить Сергею, да и наивно было предполагать, что для его жены и Маши Лопатиной, будет достаточно просто сказать:

— Я русский, но в тоже время солдат Германского Рейха из другого мира, попавший к вам через пространственно-временную аномалию и потерпевший тут аварию. Так что вы не волнуйтесь…

Вопросов это должно было вызвать просто невероятно сколько, и никто не усидел бы на месте. Их появление на заимке было только вопросом времени.

Другое дело, что он собирался решать все проблемы по мере их возникновения. Правда, чрезмерно много их возникло за последние три дня. В это время дверь Лопатинского дома распахнулась, и на крыльцо вышла Маша с отцовским карабином. Черный глаз дула направленный ему в лицо, казался огромным.

Горохов, стоявший к дому спиной, заметил, как застыло лицо Кудашева. Он стремительно бледнел, а рот перекосила горькая, упрямая складка. Милиционер, почувствовав неладное, обернулся, испуганно отпрянул. Понял по Машиным глазам, что шутками и не пахнет. Ствол Лопатинского КО-44 смотрел, казалось, и в его лицо, а потом опустился чуть ниже.

— Машка! Ты что творишь! Ну-ка, опусти винтовку! — крикнул Горохов, чувствуя, как замирает сердце и дрожат колени. До крыльца было несколько шагов, а Машин палец, лежащий на спусковом крючке, казалось уже начал свой смертельный путь.

Откуда-то со стороны, послышался дрожащий, испуганный голос отца девушки:

— Дочка, ты это…не балуй, не балуй, слышишь!

Сергей судорожно вздохнул и задержал дыхание, боясь пошевелиться.

Маша, не сводя с него лихорадочно горящих глаз, что-то сказала, но все слова перестали иметь для Кудашева какое-либо значение.

Лена, которую отделял от крыльца дома угол конюшни, не видела происходящего. Она рывком приподняла жесткую ткань, откинула край брезента назад и тут же отшатнулась от телеги. То, что она приняла за жерди или палки, оказалось человеческими костями с обрывками какой-то одежды. А прямо на нее, жутко скалясь зубами в приоткрытом рту и зияющими глазницами, уставился череп, обтянутый желто-пергаментной кожей и клоками волос. У молодой женщины перехватило дыхание. Она попятилась от телеги, несколько раз открыла и закрыла рот, пытаясь закричать, но вместо этого только издала сдавленный хрип и писк. В горло будто насыпали дорожную пыль вперемешку с песком. Жуткий ужас, какого не испытывала она за всю жизнь, ударил по ногам и сжал сердце. Лена сипло втянула полную грудь воздуха и, наконец, смогла выдавить крик, переходящий в животный визг.

Лопатин с Сергеем резко обернулись к конюшне, а Маша опустила карабин. Не сегодня… еще поживу, понял Юрий, не сводивший глаз с оружия в руках любимой.