Глава 36. Фашист ты, проклятый…

Сергей Горохов тут же узнал голос жены и бросился за угол конюшни. Лена не переставая орать оглянулась назад. Увидев мужа, кинулась к нему. Спрятала лицо на его широкой груди. Кричать перестала, но било ее крупной дрожью, а потом и вовсе, ноги молодой женщины подкосились. Милиционер подхватил жену на руки. Старый Лопатин и побежал вроде сразу вслед за Сергеем, но, сделав несколько шагов, остановился и вновь повернулся к крыльцу. Что бы там ни случилось с дочерней подругой, но у отца была иная забота. Карабин в руках Маши хоть и опустился дулом вниз, но палец со спускового крючка она не убрала, а уж то, что дочь стреляла отменно, он знал отлично.

Краем глаза Андреич увидел выходящего из-за бревенчатого угла конюшни Горохова с женой на руках, и все внимание перенес на дочь. Вот ведь порох… в кого она такая отчаянная? Ведь и правда стрельнет, что будет то?

— Машаня, ты опусти винтарь-то, опусти дочка, до греха недалеко, поговори с нами, с ним поговори… — Лопатин осторожными маленькими шажками, бочком, подбирался к крыльцу. Кивнул на продолжавшего стоять столбом Кудашева. Дочь, опасливо посматривая, то на него, то на приятеля-фашиста, не думая выпускать из рук карабин, быстро сбежала с лестницы. Глянула за угол конюшни. Сергей, на котором лица не было, нес на руках Ленку. Крови на ней не было, скорее всего в обмороке, решила Маша.

Там, за углом, меланхоличный дед Архип, как ни в чем не бывало, отставив в сторону свою клюку, старательно и деловито укрывал брезентом Лопатинскую телегу. Маша, чувствуя, что сходит с ума от всего происходящего, медленно подняла в небо ствол, почти вертикально над головой и нажала на спусковой крючок. Звонко, будто плеть деревенского пастуха, щелкнул по ушам выстрел.

— Так! А теперь все остановились! И объяснили мне, что происходит! — крикнула девушка, чувствуя, что и сама сейчас рухнет без чувств. Неожиданно нахлынула дурнота, и стало дико страшно, от того, что она только что, чуть было не совершила. Тем не менее, карабин она и не думала отдать отцу, а решительно закинула на ремне за спину и не глядя на испуганных окружающих пошла к забору, у которого стояла телега. Архип Головкин только закончил поправлять на ней брезент и повернувшись лицом к лицу столкнулся с дочкой пасечника.

— Ну что ты девка яришься, угомонись, шальная! — он и не думал отходить с ее пути, хмуря кустистые седые брови и глядя снизу вверх на девушку.

Маша не нашлась что ему ответить, секунду помедлила и, ступив в сторону, обогнула старика. Оказавшись у телеги, она решительно отдернула жесткий брезент почти по половины и тут же охнула. Задрожали в коленях и подогнулись ноги.

После пяти курсов медицинского университета и практики в одном из районных Смоленских моргов, вид человеческих останков не испугал ее до обморока, как жену милиционера. Но уж чего-чего, а полную телегу костяков во дворе отцовского дома, увидеть будущий врач не ожидала. И в мгновение, чувствуя, что начинает мутить, профессионально отметила, что некоторые кости с явными следами переломов, а черепа пробиты. Судя по виду останков, которых было не менее десятка, лет тридцать, а то и больше пролежали они в земле. И желтый песок, а в обрывках одежды на то указывал... Маша узнала военную форму, не нашу, не советскую. А вот и раскинул крылья на одном из обрывков потемневшим шитьем, немецкий орел со свастикой в лапах. Все это промелькнуло в голове стремительно. Девушка отпрянула, повернулась и дрожа, уткнулась лицом в грудь вдруг оказавшегося за спиной Кудашева. Она крепко прильнула к его груди, зажмурив глаза и подавив позыв к рвоте. Замерла на несколько долгих мгновений, переводя дыхание. Потом осознав к кому прижалась, резко оттолкнула Юрия. Схватилась за ремень карабина. И тут только поняла, что он волшебным образом перекочевал с ее плеча в руки отца, стоявшего рядом.

Она попятилась, исподлобья глядя то на отца, то на Кудашева. Сделав пару шагов, почувствовала, как уперлась спиной с телегу с мертвецами. Это уже было слишком. Маша взвизгнула, метнулась в сторону, к стене конюшни и там, изогнувшись и опираясь на бревенчатую стену, извергла из желудка все что съела на завтрак. Плохо понимая, что происходит, она не сопротивлялась, когда чьи-то руки, поддерживали ее, по дороге к дому. Она более-менее пришла в себя только сидя у стола, с которого убрали уже тот злополучный ящик.

Вокруг какие-то люди что-то говорили, но она, обхватив голову руками, закрыла уши и трясла головой. Желала лишь одного, чтобы этот кошмар прекратился. Ей сунули в руку холодную алюминиевую кружку, и Маша механически поднесла ее к губам, сделав несколько глотков воды. Тут же кружку почти вырвали из ее пальцев. Но не прошло и нескольких секунд, как она вновь оказалась у ее рта. Девушка вновь сделала глоток, второй, и только после второго глотка, когда самогон горячей волной ожег пищевод, она отдернула голову. Но, оказалось, что затылок крепко держат, подбородок приподнимают, а кружку настойчиво запрокидывают. Сил сопротивляться не было. Только когда грамм сто лопатинской медовухи оказалось внутри, руки, держащие ее и кружка, исчезли.

Маша закашлялась, но поняла, что пелена с глаз быстро спадает. Возвращается и слух. Будто открылось второе дыхание. Первое, что она увидела, была подруга Ленка, тоже с кружкой в руке. Подруга была смертельно бледной, растрепанной, рукав платья почти оторвался по шву, но постепенно лицо ее приобретало нормальный цвет. Сергей, обнимая жену, что-то ей шептал. Ленка все сильнее шмыгала носом, потом и вовсе разревелась. Маша посмотрела на отца, присевшего на корточки с кружкой чуть сбоку, а потом, запрокинув голову, увидела стоявшего позади Кудашева. Сил хватило только на то, чтобы горько протяжно вздохнуть. Девушка окинула себя взглядом и брезгливо поморщилась. Платье спереди до подола было мокрое и грязное. Когда вырвало у конюшни, весь завтрак оказался на груди. Когда ее умывали у колодца, все развезли так, что она почувствовала, как вновь подкатывает к горлу тошнота. Она вскочила, не обращая внимание на присутствующих, лихорадочно стала стягивать его через голову, пыхтя и ругаясь. Почти сняв одежду, девушка, все же опомнилась и быстро оказалась в соседней комнате, громко хлопнув за спиной дверью.

Лена, благодаря стараниям мужа, немного успокоилась, слезы постепенно перешли в всхлипывания.

— Вот ведь незадача какая! — первым не выдержал Василий. Он поднялся, подошел к столу и, чуть помедлив, взял стоявшую там бутылку и плеснул себе в кружку самогона. Вопросительно глянул на Горохова. Тот кивнул. Лопатин, пододвинув к себе другую кружку, наполнил примерно на треть и ее. Пасечник залпом, будто обычную воду, выпил. Громко стукнул опустевшей кружкой о стол. Милиционер, чуть отстранившись от жены, стремительно, в один большой глоток, даже не поморщившись опустошил другой стакан. Андреич, освободив свою кружку, глянул и на обершарфюрера, но тот отрицательно махнул рукой. Сейчас нужна была ясная голова.

— И что, блядь, теперь делать будем? — спросил, стараясь не смотреть на прильнувшую к нему Лену, Горохов, — ведь придется им все рассказать. И про Кольку, и про тех фашистов, и про Архипа… У меня в голове не укладывается, как и с чего начать!

— Как, как… Да так же как тебе или мне, он все показал! Хоть и не лежала у меня душа, но, видимо, никак без этого нельзя. — Лопатин глянул на дверь, за которой скрылась дочь.

— Ага! Как же! Я вот не хочу, чтобы Ленка моя, потом до конца своих дней, мимо кладбища ходить боялась и шары эти в клубе ловила! — Сергей, погладил всхлипнувшую, но ничего не понимающую жену по голове.

Кудашев подошел к ним и положил руку вздрогнувшей Лене на плечо. Словно прислушивался к чему-то. Стоял. Затем отошел и сел на стул, на котором еще недавно сидела его любимая.

— Нет, Сергей, у твоей супруги нет таких же способностей, как у тебя, тут можно быть спокоен.

— Ты уверен? Сам же говорил, что этот ваш фашистский маяк сильно тебя по голове приложил. —косясь на жену, промямлил Серега.

— Без всяких сомнений! Она обычный человек. Только… я не знаю, она тебе не говорила? Она… Лена, он не знает еще? Лучше тебе, это ему самой сказать.

Молодая женщина, немного успокоившаяся и прислушивающаяся к разговору мужчин, вдруг смущенно покраснела и уткнулась лбом в плечо Сергею.

— Что еще такое, Лена, о чем он говорит? — Горохов встревоженно смотрел то на затылок жены, то Юрия, а потом на Лопатина. Пасечник только пожал плечами и тоже вопросительно глянул на гостя.

Лена Горохова, наконец, подняла заплаканные глаза на мужа и зачастила:

— Сереженька, милый, я давно собиралась сказать! Только не получалось… то вы на рыбалку уехали, то вернулись лыка не вязали, потом ты в Смоленск сорвался потом…вот с этим всем…

— Так! Остановись, — милиционер отстранил от себя жену и пристально посмотрел ей в лицо, — а теперь успокойся и скажи в чем дело!

Жена негромко проговорила:

— Беременная я, ребеночек у нас будет… — после чего с тревогой посмотрела ему в глаза.

Сергей несколько секунд сидел не шелохнувшись, потом с дурацкой ухмылкой стал бросать взгляды то на улыбающегося Кудашева, то на Андреича. У Сергея на лице отразилась вся гамма чувств от недоумения до радости. И наконец, он осознал слова жены. Вскрикнув вскочил. Чуть не опрокинул стул, подхватил Лену и закружил по комнате.

— Ленка! Родная моя! Ну прости меня, дурака! Радость-то, какая! Ну молодцы! Ну Колька! Ну чертов шельмец! Тоже ведь молчал! — он не сводил лучащихся радостью глаза с жены, которую сильно удивило упоминание в этот момент Николая Лопатина.

— Ой, ну хорошо-то как! — засуетился Василий, — хоть что-то доброе случилось! Нужно пойти Маше сказать!

— Да знает она уже… — Лена, в которой взаимная с мужем радость, боролись с недоумением, махнула рукой в сторону комнаты, в которую убежала подруга.

— А это точно? Нет тут ошибки какой? — отчего-то Горохов, к удивлению жены, обратился не к ней, а к Кудашеву. Тот, продолжая улыбаться, утвердительно кивнул головой, подтверждая, что все так и есть.

— Милый, а Коля тут причем? — спросила Лена мужа, когда он поставил ее на пол у стола.

— Как при чем? Ты же мне сама сон рассказывала! В руку тот сон, в руку! А я ведь почти не верил! — засмеялся Сергей.

Обершарфюрер понял, что наилучшего времени для дальнейшего объяснения сложившейся ситуации и придумать невозможно.

— Лена, к Николаю Лопатину это имеет самое непосредственное отношение, так получилось, что мы трое знаем кое-что, вам с Машей неизвестное. Пришло время и вам это узнать. Ты сходи, позови ее. Не хотелось бы после такой отличной новости портить настроение, но у нас впереди очень важное и неотложное дело.

Счастливая улыбка моментально слетела с лица молодой женщины. Сразу вспомнились все последние невероятные события и тревоги. Лена, будто ища поддержки и защиты у мужа, посмотрела на Сергея. Тот только ободряюще улыбнулся и кивнул в сторону двери, мол иди, зови… Она вздохнула и прошла к комнате, в которой скрылась подруга. Чуть помедлив, без стука распахнула дверь и аккуратно прикрыла ее за собой.

Горохов, проводив взглядом скрывшуюся в комнате жену, повернулся к Андреичу и Кудашеву.

— Вы как знаете, но я ума не приложу, что и как им рассказывать! — он устало развел руками и пожал плечами.

— Я что? Я вообще молчать буду! — тут же отрезал Лопатин, с надеждой глядя на своего залетного гостя.

Пауза тянулась совсем ненадолго, скрипнула дверь, вошли женщины. Маша, успевшая переодеться в какое-то старое выцветшее и узкое ей в груди платье, с горящими от волнения и выпитого спиртного щеками, старалась не смотреть в лица мужчин. Лена, все еще улыбающаяся, что-то шептала ей на ухо.

Они сели за стол рядышком друг с другом, взявшись за руки. Повисло неловкое молчание. Первой не выдержала Мария.

— Что?! Так и будете все отмалчиваться, глаза прятать? Папа, вот от кого, кого, но от тебя я ничего подобного не ждала. — она чуть задумалась и добавила, — От Сереги, впрочем, тоже. И… ну от тебя. Как там уже и зовут тебя на самом деле, не знаю, если и ждала-то не такого!

Кудашев, которому адресовалось окончание ее фразы, невесело усмехнулся. Он неторопливо поднялся со стула, переступил с ноги на ногу, будто разминаясь, отчего-то подошел к окну, подхватив по пути невесть откуда взявшегося котенка Мишку. Тот зевал во весь рот, сонно щурился и забавно потягивался, отклячив зад, вытянув вперед передние лапы с острыми коготками, которыми скреб давно не крашенный, деревянный пол. Кот после несильного сопротивления устроился у Юрия на руках. Кудашев остановился в метре от женщин и как можно миролюбивее и спокойней сказал:

— Давайте поступим проще. Я понимаю, что последние события выбили всех из колеи, поэтому будет лучше, если я стану отвечать на конкретные вопросы. Задавайте. Обещаю быть честным!

— Ага! Обещает он… фашист проклятый! Как мне теперь называть тебя? Юрий Кудашев? Ганс или Фриц? А может господин штурбанфюрер? — язвительно ответила Маша.

Она и сама не знала, почему вдруг всплыло в памяти это — штурмбанфюрер, то ли слышала и видела в кино, то ли когда-то читала, но слово было какое-то чужое, едкое, вызывавшее оторопь и жгучую горечь во рту.

Кудашев улыбнулся. Особо веселиться, конечно, повода не было. Все эти представления о немцах как о фашистах, каких-то исчадиях ада и врагах всего живого, он давно приметил, и они, несмотря на ситуацию, его забавляли.

— Благодарю, Машенька, — Юрий шутливо поклонился, — ты незаслуженно произвела меня в майоры, нет, я всего лишь — обершарфюрер, это старший унтер-офицерский чин. Что-то вроде фельдфебеля, или вашего старшины. Да и не фашист я, даже не национал-социалист. Беспартийный. Но, насмотревшись на то, что тут происходит, жалею, что дома не вступил в NSDAP.

Девушка сморщилась, будто от кислого лимона, это «обершарфюрер» звучало для нее не менее гадко, чем «штурбанфюрер», но более всего выводило из себя, как этот гад себя держит. Вальяжно, без всякого страха, еще и подшучивает! Издевается! Гад! Гад! Подлец!

— Прекрати говорить мне «ты»! Подлец! — она, побагровев, вскочила со стула, а Лена повисла у нее на руке и вновь что-то зашептала, успокаивая.

— Как скажете, Маша. Но… поверьте, у меня и в мыслях, с самого первого дня, не было чем либо, вас оскорбить. Да что там говорить! Встреча с вами лучшее, что со мной было за двадцать пять лет жизни! Все, что я еще пару дней назад говорил о своих чувствах, истинная правда! — Юрий уже не улыбался. В голосе звучала настоящая, боль. Такая, что Горохов и примостившийся на табуретке у двери пасечник, потупились.

Тут уже не выдержала Лена. Она вскочила, встала рядом с подругой и обвела присутствующих пылающим взглядом.

— А ну! Хватит! Хватит разыгрывать тут трагедию! Какая на хрен разница, какой ты там фюрер?! Сергей! Дядя Вася! Вы-то что молчите? Кто-то может объяснить мне…нам… откуда и зачем в телеге у забора…эта жуть…человеческие кости. Скелеты!

На руках Кудашева завозился котенок. Он приподнял морду, глянув прищуренными желто-зелеными глазами ему в лицо, и в голове Юрия прозвучал ехидный голос:

— Вовремя я проснулся. Мне давно интересно было, как люди будут на это реагировать! Давай… начинай…

За спиной, крякнув и махнув обреченно рукой, поднялся с табурета Лопатин и скрылся в кухне. Загремел, что-то ворча, посудой в шкафу и быстро вернулся с еще одной непочатой бутылкой самогона и двумя рюмками поменьше. Вытащил зубами пробку. Все в комнате молча смотрели, как он торопливо налил себе и Сергею грамм по сто пятьдесят в кружки и еще две рюмки поставил на стол перед дочерью и Леной. Маша, которой отец впервые в жизни, сам, вот так запросто, налил спиртное, ошалело уставилась на рюмку. Куда уж казалось больше, но сердце сжалось в тревоге. Кудашев благодарно кивнул Лопатину. Да, пожалуй, им все узнать и осознать будет посложнее, чем Сергею и старому Лопатину.

Милиционер с пасечником, не говоря ничего, чокнулись кружками и выпили залпом. Андреич протянул Горохову ломоть черного хлеба, тот отломил кусок и отправил в рот. Оба, пристально уставились на Юрия.

— Не особо я уверен, так ли просто получится вам все рассказать, но предупрежу сразу. Должен... То, что я вам сейчас скажу, реальность. Но та реальность, о которой большинство людей не задумывается. Или, если и появятся такие мысли, стараются побыстрее, их отбросить. Давайте так, просто примите мои слова на веру, и Сергей с Василием Андреевичем, вам подтвердят. То, что тут, во дворе, стоит телега с останками солдат… это так нужно. Дело далекого прошлого, с войны, осталось незавершенным. Вас оно не касается, ну или почти не касается. Если с вашей стороны вопросов не будет, то и последствий особо никаких не будет. Вы просто сейчас вернетесь в Чернево, не задавая вопросов. Я прав? — Кудашев повернулся, обращаясь к Лопатину и мужу Лены.

— Послушайте его, дочки! Все так, от знаний энтих, хлопот и дум только прибавится, послушайте его, езжайте на село. Мы тут сами управимся. — Василий закивал, стараясь быть как можно убедительней, хотя получалось, положа руку на сердце, не очень.

Горохов, опустив голову, чуть помедлил, но твердо ответил:

— Да.

На жену с Машей старался не смотреть.

Если и есть мера человеческому терпению, то для Лены с подругой, она явно была уже пройдена. Пока Кудашев говорил, они, переглядываясь между собой, слушали не перебивая. Но после слов отца и мужа, обе вскочили и перебивая друг друга закричали:

— Хватит уже болтать! Все! Баста! Это что за такие тайны, что вам можно, а нам нет?

Лопатин обреченно покачал головой. Он сгорбился на стуле, зажал ладони между коленями и всем своим видом, олицетворяя отчаяние. Сергей, в сердцах саданул кулаком о стол:

— Ну все! Ша, я сказал! Хватит орать! Будь по-вашему! И уже спокойным голосом, обращаясь к Юрию добавил: — Я знал, что это бесполезно. Слишком хорошо я их знаю. Да и то верно, не утерпеть, по себе помню.

Он поднялся со стула, обошел стол и присел на корточки перед женой. Взял ее ладошки в свои руки, сжал и пристально, как мог нежно посмотрел в раскрасневшееся лицо любимой:

— Леночка, любимая. Послушай меня, ради деток наших прошу, послушай, — голос его дрогнул, а в глазах блеснула слеза, — вот он мне то же самое говорил несколько дней назад. А я не верил, тоже орал, скажи, да покажи… И некому было меня остановить! Но у тебя есть я, и я прошу, не нужно… Не надо вам это с Машкой! Поверь!

Лена совсем не ожидавшего такой реакции мужа, испугано дрожа, почувствовала, как накрывает ее плотная пелена необъяснимого страха. Но тут же, поймав полный яростного отчаяния взгляд подруги, решительно выдернула свои ладони из рук мужа.

— Полно! Не знаю, в чем дело, но хватит уже нагонять на нас жути! Ты правильно сказал, что знаешь меня. И если ты о чем-то знаешь, то отчего это не могу знать я. Вместе, Сережа, любой груз нести проще…

Горохов медленно, с заледеневшим лицом, поднялся и тихо сказал, обращаясь ко всем сразу:

— Ну... все, что мог я сделал!

Он вернулся к стулу, подхватил его и поставил рядом с женой. Сел рядом, чуть боком, сложив руки на груди и заложив ногу на ногу, демонстративно отвлеченно стал смотреть в открытое окно.

— Я постараюсь не углубляться слишком в дебри, — начал рассказ Кудашев, мерно поглаживая, в такт словам, кота, который явно наслаждался происходящим, — во время последней войны, у вас в Чернево, погибли несколько немецких солдат. И не просто погибли, а очень плохой смертью. Не знаю, что вы, знали об этом, но, пожалуй, подробности опущу. Василий Иванович помнит ту историю, и, думаю, подтвердит.

Обершарфюрер посмотрел на Лопатина, тот энергично закивал, да, мол, все так, подтверждаю.

— Погодите-ка, — вдруг, подозрительно прищурившись, сказала его дочь, — не о тех ли карателях речь, что в январе 1943 года Овражки спалили? Помню, еще в школе рассказывали. И что тех фрицев закопали на околице где-то…

— Да, о той истории речь, но все было совсем не так, как вам говорили…

— Да тебе-то откуда это знать, — разъяренно перебила вновь девушка Кудашева, — ты, если не наврал нам всем, из другого мира вывалился, откуда ты знаешь, что и как у нас тут было?

— Тут это…такое дело, Машуня, он правду говорит, — вступил в разговор пасечник, — уж не обессудь, доча. Нельзя говорить и вспоминать было про то дело. И тогда нельзя, да и сейчас, пожалуй, тоже помалкивать лучше.

Девушка изумленно глянула на отца:

— Да что с тобой случилось, папа?! Что за морок он на вас всех навел? Ты же сам партизанил, медаль у тебя! Ты что, в те года тоже у своих винтовку из рук выхватывал, если они в фашиста целили? Как у меня, во дворе сегодня! Чем он так тебе глянулся? И что там было, о чем помалкивать лучше?

— А ты с чего это сомневаться в отцовых словах начала? Нешто я врал тебе когда? — вдруг разъярился уже отец.

— Да ты знаешь, что, благодаря ему, — он вытянул руку в сторону Кудашева, расходясь все больше, — я заново человеком себя чувствовать начал? А то бы и топил свою боль в стакане, пока не сдох. И правда та, о которой говорить нельзя, мне более тридцати лет душу жгла. Ночами сна лишала! По молодым годам еще не так, а сейчас все больше… Так ли все было? Так ли живу! И про немцев тех, и про Овражки, и про семью мою с дядьями. А теперь я бояться перестал! Накося, пущай выкусят! Вот ни чутка страха не осталось! Пусть даже смерть в скорости приму, но уже без страха этого, гадкого, с головой к небу поднятой! Не рабом, но человеком помру!

Маша, не ожидала от отца такого. Она знала его как человека, даже во хмелю спокойного и мирного, да, что там говорить, иной раз нерешительного. Сейчас изумленно смотрела на него, не веря, тот ли перед ней человек, коего знала она всю жизнь.

— Правду тебе знать надо?! А вот тебе, правда, доченька! Вся что ни на есть правда, которую и Степка-председатель знает, и все, кто войну застал и жив покуда! Они пусть молчат, а я не буду! Не могу боле молчать! И ты, Лена, слушай! Мы все помрем, и некому будет рассказать! Вы детям своим расскажете! Должны будете! Да, те самые немцы, там во дворе в телеге! Мы их с мужем твоим откопали. Дед Архип место указал. Да только никакие не каратели они. Их зимой, с оказией, в селе оставили, ранеными. Дюжину, все в бинтах, да с ними фельдшера и медсестру. А эти, сучьи партизаны с отряда Когана, как прознали, налетели ночью на село, да всех поубивали. Да не просто порешили, а издевались так, что кровь в жилах стыла. А как их этих горе-партизанов потом в Овражках каратели перебили, так тогда в Чернево все вздохнули спокойно. Партизаны хуевы! Мстители народные! Только и делали, что самогон жрали, да народ грабили! Всех девок, да баб помоложе в окрестных деревнях переебли! А если что не так, разговор короток был, ты, мол, фашистский прихвостень! Или если кто к ним в отряд из мужиков идтить не хотел, то разговор один — расстрел. Особенно ихний комиссар ярился, паскуда жидовская! Староста наш, старик был ветхий совсем, пытался их в ту ночь остановить, мол, грешно бить немощных. Его тоже убили. Сам этот Коган и убил.

Выговорившись, Василий тяжело дышал, вытирая лоб. От волнения его заметно потряхивало. Но дочь с Леной бледные, с приоткрытыми от изумления ртами, просто готовы были свалиться со стульев. Рухнула в миг одна из основополагающих скреп советского человека. Партизаны — герои, превратились в банду убийц и насильников. Как-то и не появилось у обеих мысли, будто Василий приврал. И то, что правду эту знали и молчали на селе многие, было совсем жутко. Терзала душу мысль, а сколько еще таких историй знали старики. Знали и молчали.

Все притихли. Юрий задумчиво, чуть прикрыв глаза, гладил котенка. Горохов все так же отрешенно смотрел на улицу в окно. Андреич, постепенно успокаиваясь, порывался налить еще из бутылки, но чуял в себе силу и решимость не пить. Лена с Машей, обе опустошенные целой бурей мыслей и переживаний, подавленно молчали.

Первой не выдержала жена милиционера.

— Ну… не знаю даже, дядя Вася, что ответить тебе. Что-то голова кружится, столько всего в последние дни… Старое ворошить стоит ли? Но как бы там ни было, может мне кто-то объяснить, какого лешего вы их откопали, да в телеге сюда привезли. Что на селе-то скажут, когда узнают? — Лена говорила усталым от всех эмоций голосом, попеременно заглядывая в лица мужчин в комнате.

— Нужно их перезахоронить, как подобает, чтобы они, наконец, покой обрели. — как мог проще объяснил Кудашев.

— Да вы что, все дурных ягод, что ли на болоте нажрались? — не выдержала Маша, — они же и так похоронены были, в войну еще! А вы их выкопали! Да у меня слов нет, чтобы вам высказать, что я все об этом думаю!

— Возможно, тебе, Машенька, это будет понять не просто. Но покоя они так и не обрели. Мы им поможем, даруем покой в смерти.

Маше показалось, что она сходит с ума. Девушка, отперевшись руками на стол, пристально обвела всех взглядом.

«Неужели одна я понимаю, что происходящее вокруг — какой-то кошмар, — мелькнуло у нее в мозгу, — Или я оказалась среди сумасшедших, но все то разом, с ума сойти не могли. Ленка вон вроде нормальная, таращится на меня осмысленно. Отец что-то бормочет про себя, старается не смотреть, но тоже не похоже, что на белом коне скачет. Серега, вот ведь тоже, гад такой, демонстративно руки на груди сложил, отвернулся, щеки надул и в окно пялится»….

— Ну это тебе откуда знать!? — обратилась она с непередаваемой горечью и издевкой в голосе к Юрию, — что они, фрицы эти, не так похоронены и что там они обрели или не обрели!?

Сейчас, глядя на этого молодого, потрепанного парня в чужой одежде, ей самой было странно, что она в нем такого нашла. Да, привлекательный в своей странности, в какой-то чуждости, сейчас он был ей по-настоящему неприятен. Но в то же время все ее естество, против воли, тянулось к нему с неумолимой силой. И за это она ненавидела еще больше!

Кудашев вздохнул и ответил коротко и просто:

— От них самих и узнал!

— Что? Что ты сказал?! — вскрикнула Лена, в то время как ее подруга, открыв рот, замерла на полуслове.

Их прервал дребезжащий, сильный стук по подоконнику. Дед Архип, стоя на улице, так что только седая голова в картузе виднелась находившимся в доме, остервенело колотил клюкой по подоконнику открытого окна.

— Васька! А ну етить вашу мать, кончайте политинформацию! Полдень уже, вам еще меня на тот свет спровадить потребно!