Глава 40. Между жизнью и смертью

Кожевников замер, глядя в глаза подруге, язык словно прилип к гортани, а голова гудела, как медный колокол. Никакие слова не шли на ум. Наконец, когда пауза уже слишком затянулась, он все же совладал с чувствами.

— В чем дело, Лена? — вымолвил он чуть слышно, на выдохе.

— Я все понимаю, Николай! Вернее, не понимаю совсем ничего из последних событий. Ни твоей внезапно вспыхнувшей страсти, ни того, что происходит вокруг. Да, не мой уровень, не мой допуск… но я не об этом. Коля! Только сейчас, поняла я, что до смерти может быть один шаг. И знаешь, я не боюсь. Но умирать одной, все же слишком, слишком… Сын в Москве, больше у меня в Смоленске никого нет. Если начнется…Даже если повезет добраться до бомбоубежища, не хочу умирать там, задыхаясь и слушая истеричные вопли и плач. Я слишком хорошо представляю, какие будут наши шансы. Вся эта гражданская оборона, не более чем пшик… И если суждено встретить это, то лучше с тобой.

Генерал в избытке чувств поднял руки и замотал головой, но, не дав ему ответить, женщина перебила.

— Да, если это война, и суждено погибнуть, то все уже будет не важно. Секретность, допуски, государственные тайны… Если же обойдется, вряд ли кому-то будет дело до меня, какого-то старшего сержанта… — она умоляюще смотрела Николаю Ивановичу в глаза, держа его за рукав рубахи.

Кожевников мучительно боролся с собой. Любящий мужчина и профессиональный военный, разведчик. Он сам себе удивился, но первым побуждением было обнять Лену, крепко прижать к себе и не отпускать. А потом будь, что будет… Но профессионал победил. Главную роль сыграли вставшие перед глазами фото выжженной и сплавившейся в стекло воронки в Смоленских лесах и рассказ Дубровина об импульсе, спалившем на орбите спутники. Начнется Третья мировая или нет, еще бабка на двое сказала, а вот там, куда они собрались, точно Ленке не место.

— Успокойся, милая. Все будет хорошо. Бери все свои вещи и пошли… — он старался не смотреть ей в глаза и сразу отвернулся к двери.

Женщина засуетилась, окрыленная почти несбыточной надеждой, заметалась у стола. Какие там вещи… сумочка да темно-бордовая кофточка машинной вязки.

По коридорам и лестнице шли молча. Генерал специально ускорился, опережая своего секретаря на пару шагов. Из дежурной части наперерез кинулся с вытаращенными испуганными глазами дежурный по управлению с докладом. Кожевников только отмахнулся, не сбавляя шага.

— Группа готова? — только и бросил он, повернув голову к офицеру.

— Так точно, товарищ генерал-майор, полковник Дубровин…

— Знаю! — отрезал Николай Иванович, — операцию возглавляю я, за меня в городе полковник Лебедев.

На крыльце Кожевников остановился и закрутил головой по сторонам, кого-то высматривая среди бестолково метавшихся сотрудников. Кто-то, завидев его, бросал на землю окурок и лез в кузов грузовика, неуклюже поправляя ремень с автоматными подсумками, другие — тащили из склада в здание Управления какие-то ящики, то ли с ЗИПом, то ли с рационами питания. Как Николай и ожидал, Никита был неподалеку. Генерал махнул ему рукой, и водитель подбежал к крыльцу.

— Машина заправлена? Ты готов? — спросил он прапорщика.

— Да, Николай Иванович. Со мной едете? — Никита, начинающий набирать вес, мужчина лет сорока, с простым рябоватым лицом, пристально, без холуйства, смотрел ему в лицо. Ему Кожевников доверял, наверное, как никому в городе.

— Нет, я с ними, — кивнул генерал на колонну из УАЗов, грузовиков и автобуса, — ты помнишь, дорогу ко мне в деревню?

— Как не помнить, раз пять ездили, конечно, помню, сначала на Демидов, а потом…

— Слушай внимательно! — перебил Николай Иванович, — закинь в багажник на всякий случай коробку с рационами, получи автомат и цинк патронов, едешь туда. Там сейчас моя жена, Елена едет с тобой…

При этих словах женщина, стоявшая рядом и с испуганным лицом смотревшая по сторонам на светопреставление во дворе, охнула и повернулась к ним с ужасом в глазах. Генерал схватил ее за руку и оттащил в сторону.

— Послушай меня внимательно. Спасибо за твои слова, там, наверху. Но я не могу тебя взять с собой. Будет война или нет, я не знаю, но там, куда я еду, намного опасней, чем может быть здесь или еще где-то. Но и одну я тебя не оставлю. Никита отвезет тебя, наверное, в самое безопасное место, которое сейчас может быть. Маринка тоже сейчас там, главное, чтобы вы успели. Обещаю, я вернусь. Я сделаю все, чтобы вернуться. И ничего, прошу тебя, мне не говори!

Женщина, враз сникнув, криво улыбнулась, когда он упомянул жену. Неожиданно Николай, поддавшись неудержимому порыву, привлек женщину к себе и крепко обнял, целуя в лоб, щеки, пробор русых волос. Потом оттолкнул от себя в сторону стоявшей у забора генеральской «Волги»».

И уже несмотря в ее сторону, шагнул к водителю, наблюдавшему все с каменным лицом.

— Останешься с ними, пока не поймешь, что можно возвращаться.

— А как я это пойму, Николай Иванович? — удивленно спросил прапорщик.

— Ты поймешь… — только и сказал генерал и, не оборачиваясь, зашагал к УАЗу в голове колонны.

Пока он шел, казалось ему, что все вокруг, бросив бестолковые свои дела, специально отворачиваются, смотрят себе под ноги, а потом за его спиной начинают ехидно ухмыляться и шептаться, обсуждая прощание «шефа с бабой». А кто поумней молчали, холодея в груди и понимая, раз грозный шеф, наплевав на всех, дал волю чувствам, дело не просто серьезное, а мир готов загреметь в тартарары.

— Да пошли вы все на хуй! — сквозь стиснутые зубы проворчал Кожевников, стараясь не смотреть по сторонам.

Он забрался на заднее сидение УАЗа, сильно хлопнул дверью. Прапорщик Забелин, сидевший за рулем, воспринял это как команду о начале движения, тронулся с места. Слишком сильно, с непривычки, наверное, отпустил сцепление, машина задергалась, чуть не заглохла, но тут же восстановила ровное рычание под капотом и покатила к воротам. Они с майором, сидевшим справа от водителя, наверняка, тоже были свидетелями сцены во дворе, но не подали вида. Дубровин, так же сидевший позади, только одобрительно похлопал усевшегося на неудобном сидении генерала по бедру и не вымолвил ни слова, за что Николай Иванович был ему очень благодарен.

Небольшая колонна выехала из ворот Управления и покатила по просыпающимся городским улицам. Кожевников, прижавшись лбом к дверному стеклу, хмуро смотрел на смоленские улицы. Наметанный глаз разведчика подмечал необычную для раннего утра суету. Уже что-то знают… И неважно, что не выли по городу сирены и унылый голос из всех радиоприемников не вещал строго: «Граждане и гражданки Советского Союза…» Слишком у многих дома были коротковолновые радиоприемники. И несмотря на все усилия советских властей, особенно его, Кожевникова ведомства, многие, особенно эта блядская прослойка — интеллигенция, слушала по радио ненавистную западную мразь. Несмотря на глушилки, передачи «Голоса Америки», «Би-би-си», и «Свободы» были все же доступны. А что там сейчас творилось, даже думать не хотелось. Паника еще не началась, но все ее предвестники были на лицо. Для раннего утра многовато людей. Движения их на улицах были судорожны, суетливы, слишком резкие. То один, то другой, останавливались. Что-то говорили друг другу, вот уже подходил третий, четвертый, люди, непривычные к такому опасливо озирались по сторонам, но не расходились. Более прагматичные начинали кучковаться у закрытых пока магазинов, чтобы после того, как учреждения советской торговли распахнут свои двери, стремительно смести с прилавков все немногое, что там еще есть. Крупы, соль, спички, серые, отвратительные и на взгляд, и на вкус макароны, березовый сок в трехлитровых банках и, если повезет, что-то из консервов.

Генерал давно знал, что советское общество больно. Знал, но старался не думать об этом. И уж тем более не делился ни с кем своими мыслями и наблюдениями. Как мы, черт возьми, докатились до такого? То, что не видели и не хотели видеть и знать сами жители Советского Союза, для него, высокопоставленного офицера разведки, было очевидным. Страна стремительно проигрывала империалистам по всем позициям. Застыл где-то в начале семидесятых жизненный уровень населения. Содержание огромной армии и ее модернизация отнимали слишком много ресурсов. Гонка вооружений, то, что называли Холодной войной, выматывала. Народ работал, не покладая рук, но все деньги уходили на танки, самолеты и ракеты, а также голожопым лукавым союзникам, решившим строить социализм в Африке, Азии и в Латинской Америке. Очевидным было, что не в коня корм, но прекратить им платить — значит бросить их в стан американцев и их приспешников. Все эти блядские сандинисты и негритянские вожди-людоеды отлично то понимали и тянули из «Первого в мире государства рабочих и крестьян» соки со все большим аппетитом. Конечно, оформлялось все это как долгосрочные кредиты, но Кожевников был уверен, возвращать их никто не собирается. Время от времени, в Одессе или Севастополе приставал к пирсу грузовой пароход с бананами или кокосами, это все, на что можно было рассчитывать. С паршивой овцы хоть шерсти клок. К тому же весь груз парохода, в лучшем случае, равнялся стоимости пары старых танков Т-55, которые Советский Союз гнал «союзникам» десятками и сотнями.

Под мерное гудение двигателя молчание всех пассажиров и невеселые мысли они выехали из города.

****

Последние три дня оберфюрер Рейс ночевал в бункере. На глубине девяти с половиной метров под многими слоями земли и бетона со свинцовыми листами тишина могла быть как в могиле, но ее никогда не было. Мерный гул приточно-вытяжной вентиляции, не смолкавший ни на минуту, заставлял иной раз мечтать о тишине могилы. Гул, этот, в разных помещениях был разным. Где-то гудело с отчетливым металлическим оттенком, а где-то мягко, почти не слышно для привыкшего к этим звукам уха. В небольшой комнате, рядом с его кабинетом, где стоял диван, шкаф (который он за пару лет и не открыл ни разу) пара кресел с журнальным столиком, вентиляцию почти не было слышно. Но только почти. Последние две ночи Йозефа мучила бессонница, и засыпал он только под утро. А если лежишь, ворочаясь с боку на бок, чуть прикрыв глаза, или смотришь в беленный бетонный потолок, то через дюжину минут легкий далекий звук вентиляторов превращается в гул приближающегося урагана.

Торопливые шаги по коридору он услышал сразу. Они нарушили мерный гул механизмов и плеснули в его кровь заряд адреналина. К тому времени, когда в дверь начали настойчиво стучать, оберфюрер уже успел натянуть брюки и сапоги. Еще через мгновение он стоял у двери, в который раз задавая себе вопрос, в чем смысл стоявшего на тумбочке у кровати телефонного аппарата, если его все равно будят барабанной дробью в дверь.

— Господин оберфюрер! Срочно! Профессор просит прийти в оперативную комнату! — по лицу адъютанта Рейс понял, что новости скорее хорошие.

— Пришел сигнал? — спросил он, когда они уже поднимались по бетонной лестнице на один уровень вверх. Дежурный офицер только кивнул, но и этого было достаточно.

К огромному неудовольствию Рейса на базе прочно установилось двуначалие. Карл Вигманн, стоявший у основания проекта, прочно занял руководство чисто научным направлением и техническим персоналом, а он, Рейс, обеспечивал командование пилотами. От него зависела охрана и все военное и тыловое обеспечение базы. Как пилоты хронолетов не могли на задании обойтись друг без друга, так и оберфюрер Рейс с профессором дополняли друг друга. Не сразу, но оба отлично сработались, хотя первоначально ученый и пытался «поставить на место этого солдафона», а Рейс стремился «указать очкарикам их место».

В помещении оперативного штаба вокруг стоявшего посреди комнаты большого прямоугольного стола, толпились несколько высокопоставленных инженеров и техников. Сам Вигманн, судя по всему, находился в высшей точке экзальтации. Увидев входившего начальника базы, он замахал руками, но от избытка чувств, не сразу смог вымолвить хоть слово.

— Он смог! Он смог, Зепп! Мы засекли маяк! — справился наконец с эмоциями ученый, — вот посмотри, мы сможем его вытащить!

Профессор, оказавшийся уже рядом с офицером, протянул ему листок плотной бумаги с координатами. Руки его заметно дрожали.

Рейс забрал карту, развернул ее и бегло осмотрел. Вспомнилось, как он удивлен был несколько лет назад, впервые увидев, что ученые из проекта «Н» называют картами. На первый взгляд, вся эта нанесенная на бумагу путаница разноцветных окружностей и неправильных пятен, похожих на кляксы, более всего походила на мазню умалишенного, дорвавшегося до кистей и красок. И только много времени спустя, он освоил технику особого чтения, в которой главными были не глаза, а чувства. И сейчас он почувствовал, глядя на бешеное буйство красок. Сознание будто проваливалось в бездну. Глубже, еще глубже. Будто проходит сквозь какие-то огромные, переливающимися всеми цветами радуги кольца. И уже в глубине, на пределе чувств, четко увидел пульсирующую огнем реку вулканической магмы, отчего-то воспринимая ее, как вену наполненную живой кровью.

Да, он сможет. Вернее, не он один, а вместе со своим вторым пилотом, унтерштурмфюрером Вальке. Как было принято в боевых частях, командир тоже должен был летать. Как только командир перестает сам вести парней в бой, все… пора на штабную работу. В свое время даже рейхканцлер Гейдрих, будучи группенфюрером СС и начальником Главного управлению имперской безопасности в качестве офицера запаса ВВС, принимал участие в боевых вылетах люфтваффе. Вначале как стрелок-радист на бомбардировщике, затем как пилот штурмовика в ходе кампаний против Франции, Норвегии и СССР. Это отвечало представлениям Гейдриха об идеальном офицере СС, который не только сидит за рабочим столом, но и участвует в боевых действиях. После того, как в 1941 году самолет будущего канцлера был сбит восточнее реки Березины и Гейдриха (от плена или смерти, спасли лишь вовремя подоспевшие немецкие солдаты) Гиммлер личным приказом запретил ему участвовать в боевых действиях. Кто знает, как бы пошло развитие истории, если бы он погиб, или того хуже, попал в плен.

Как и все пилоты проекта «Н», Рейс имел задатки, которые потом развились в умение безошибочно чувствовать момент перехода по лей-линиям. Еще после аудиенции в Вевельсбурге у рейхсфюрера СС, решил, что сам возглавит спасательную экспедицию. Немалую роль в этом решении сыграли и две последующие встречи в Марией Орсич. Оберфюрер положил лист с картой на стол, отвернулся от Вигманна. Взъерошил рукой короткие седые волосы, почувствовав, что краснеет при мысли о женщине.

— Ты уже сообщил Вюсту? — спросил он профессора.

Тот кивнул:

— На счету каждая минута! Он уже едет к Гиммлеру.

— Дорабатывайте детали, я пойду в ангар и проверю подготовку аппарата к вылету. Сразу звони мне, Карл, когда будут новости от шефа!

Рейс решительно направился к двери, но, пройдя по коридору, махнул рукой адъютанту, а сам свернул налево к своему кабинету. Он подошел к столу, поднял трубку телефона и на мгновение замер. С базы невозможно позвонить куда-либо, минуя коммутатор, на котором дежурили сотрудники СД, ну или почти никуда и почти никому. Офицер набрал многозначный необычный номер и замер, считая протяжные гудки. Женский голос, от которого сердце вдруг захотело вырваться из груди, а лоб покрыла испарина, ответил после четвертого.

— У него получилось! Мы взяли пеленг, и я смогу вести по нему хронролет. Но мы можем не успеть, если будут обычные бюрократические согласования…

— Вы успеете! — ответила она.