Глава 41. Ты враг, но я без тебя не могу…

Домой все возвращались уже почти в темноте. Сергей в сумерках не рассмотрел выступающий из земли узловатый корень и, споткнувшись, упал, крепко приложившись плечом о старую сосну. Шли кучкой, впереди Лопатин, лучше всех знавший окрестности заимки, за ним — дочь с Леной, позади — потирающий ушибленную руку милиционер. Маша шла за отцом словно во сне. Делала шаг одной ногой, потом другой, переступала через ствол валежника, совершенно автоматически, не задумываясь, обходила вдруг оказавшееся на пути дерево. Слишком, слишком много всего случилось за последние дни. Необычного, страшного, не укладывающегося в сознании. Мозг студентки-материалистки, опасаясь перегореть, словно электрический прибор от пиковой нагрузки, отключился. Все окружающее будто скрылось от восприятия, лишь остались инстинкты, как у дикого животного. Ленка, шедшая рядом, наоборот, что-то горячо и сбивчиво говорила подруге, не умолкая ни на секунду, жестикулируя и оглядываясь на идущего позади мужа. Маша понимала, что всё это у нее от переизбытка эмоций. Ну что же, у каждого в голове своя защита встроена. Хорошо уже то, что похоже у всех она сработала. Происходящее вполне могло свести с ума. Кто бы мог подумать о таком еще несколько дней назад, когда она впервые увидела незнакомого парня с топором в руке у ворот заимки. Вспомнив про Юрия, девушка, не останавливаясь, обернулась назад.

Обершарфюр Кудашев, пилот особого отдела «Н», а теперь неизвестно кто, потерявшийся в совершенно чужом мире, прилично отстал. Шел погруженный в свои мысли. Все, что он мог сделать, сделал. Все, что обещал, исполнил. Оставалось только ждать. А ждать, да догонять, как известно, самое тошное дело. Неудержимо, приливной волной, нарастала гнетущая тревога. Источник опасности был очевиден. Его появление незаметным не осталось, а в Смоленске он наследил более чем сильно. Если и по началу вызывал он у местных специальных служб острый интерес, то после схватки с бандитами в результате которой пришлось, защищаясь убить и изувечить этих ублюдков, ловить его стали уже серьезно. Знали теперь, на что он способен. Хм…знали ли?! Возвращаясь в мыслях на ту тропинку за смоленской промышленной зоной, понимал, что все возможности разойтись с бандитами мирно, были исчерпаны. Если все повторилось, то он действовал бы точно так же. Ну, или почти так же. Наверное, стоило добить там всех.

Кудашев всмотрелся сквозь опускающуюся темноту в мелькавшие впереди среди кустов и деревьев светлые одежды спутников и вздохнул. Вот ведь как вышло. Сам того не желая, не имея выбора, втянул в свою историю этих людей. Василия Лопатина, Сергея с женой и Машу. С Машей было еще сложнее. Ее эмоции, которые после их ночи в университетском общежитии, он чувствовал, как свои, представляли дикую смесь душевных переживаний. Ненависть к его прошлому боролись со страстью, а недавнее спонтанное желание пристрелить из отцовского карабина мучительно соседствовало со все усиливающемся стремлением прижаться к его груди. Сам же Юрий уже и помыслить не мог жизни без девушки. Он почувствовал, странную не объяснимую тягу и влечение к ней, с того самого момента, когда впервые увидал Машино фото в рамочке на простенке Лопатинского дома. В который раз Кудашев, возвращаясь в мыслях в прошлое, терзал себя. Спрашивал, все ли он исполнил так, как нужно, или был другой выход. Стоило им с Ролле отложить старт на несколько минут или на день, может и пошло все по-другому. И товарищ был бы жив, и не узнал бы ты, Юрген, что живут в этом странном мире, в ином, неизвестном покуда рукаве, где победили в войне красные, лесной бирюк Василий Лопатин с дочерью Машей, советский полицейский Сергей со своей женой. Но было, так как было, и раз случайностей не бывает, то невообразимая череда событий и предзнаменований привела его сюда. Уже и не удивляло то, что дед Архип, перед смертью, которую ждал как освобождение, шепнул ему, на выжженной лесной поляне у крады. Выходило, со слов старика, будто тот великий Учитель в маленьком Тибетском монастыре у горы Кайлас, ждет его, Кудашева. И без разницы в каком мире, в этом ли, или в своем родном, придет он в Тибет, им суждено встретиться. Да, что там, голову ломать… Пережить бы ближайшие дни, не сгинуть в чекистских застенках и не пустить себе пулю в голову, если запоздает помощь. Но отчего-то вместе с нарастающей тревогой и острым предчувствием опасности рождалась в глубине души уверенность, что все должно закончится благополучно. Вот только вопрос, для кого благополучно, для него или для всех. Если свершится почти невозможное и помощь подоспеет раньше, чем по его душу чекисты. Им то из Смоленска меньше ста пятидесяти километров, а моим… тут даже нет такого понятия, как расстояние. Тут главное время. Минуты, часы, дни. Но если вытащат меня, то что будет со всеми этими людьми, ставшими ему такими дорогими? Забрать их с собой? Кроме сомгительной технической возможности, никто мне не позволит. Правила строни. Да и захотят ли они сами, бросить привычный с детства мир и оказаться неведомо где. Кудашев горько усмехнулся и покачал головой. Нет, не хотел он, чтобы пережили они ту пустоту в сердце и оторванность от своего мира, которую переживает он. С такими думами он и сам не заметил, как вышел на опушку и увидел уже чуть заметный в опустившейся вечерней мгле и поднимающемся тумане Лопатинский дом.

Взлаял у забора пес, приветствуя вернувшихся хозяев, скрипнула калитка, послышались шаги на крыльце, и хлопнула дверь дома. Обершарфюр проходя мимо, потрепал по кудлатой голове кобеля, остановился у колодца, зачерпнул подвешенной на старой цепочке алюминиевой кружкой из ведра воды. Вода в ведре за полдня, когда набрали ее из колодца была только слегка прохладной, но по-прежнему вкусной. Кудашев выпил и зачерпнул еще. Нежданно мелькнула мысль, а какой водой будут поить в подвале у чекистов? Уж по-любому не такой. Он оставил звякнувшую о ведро кружку и подошел к крыльцу. В дом идти не хотелось. Юрий сел на верхнюю ступеньку, прислонился к бревенчатой стене и посмотрел в ночное небо. Дувший весь день свежий ветер стих. Со стороны леса слышались обычные в ночи звуки, шорохи, крики ночных птиц. Только сейчас он почувствовал озноб. Старая рубаха Николая, на которую сменил он по приезду на заимку безразмерную тельняшку студента, да неизвестно чьи брюки, не самая лучшая одежда для лесной жизни. Лакированные, темно-бордовые туфли, купленные в городе у еврея-спекулянта, на ноге сидели вполне удобно. Но до того не шли к рубахе и брюкам, что в другое время и при других обстоятельствах, можно было сгореть от стыда. И уж точно не годились для походов в лес. Кудашев опустил руку вниз и ощупал носок правой туфли. Так и есть, клееная подошва уже начала отваливаться. «Вот тварь!» — прошептал он, вспоминая противную морду фарцовщика. Пилот зябко поежился, сложил руки на груди и опять посмотрел вверх. Никогда на небе не бывает так много звезд как в конце лета, в августе. Луна, поднявшаяся над деревьями, показалась на редкость большой и яркой. Звезды, россыпью усеявшие небо, перечеркнутое как дымкой полосой млечного пути, будто иглами кольнули сердце.

Юрий вспомнил, как впервые, осваивая VRIL вторым пилотом с Ролле, пересек Линию Кармана, разделяющую на высоте более ста километров атмосферу Земли и космос. Вот где были звезды… Когда-нибудь завершится дома эта страшная война, и человечество, которому будет тесно на Земле, потянется к звездам. Дальше, дальше, дальше…. Кудашев расслабился, стараясь не думать о вечернем холодке, прикрыл глаза и протяжно и глубоко выдохнул, стараясь полностью очистить легкие. Звезды словно рухнули на него сверху, мир засветился необычными, не видимыми ранее красками и обершарфюрер почувствовал, как сознание стремится вырваться из телесной оболочки. Но, наверное, он выбрал для медитации не самое лучшее время и уж точно, не то место.

Позади скрипнула дверь. Шорох, чиркнула, зашипела в тишине загорающаяся спичка, пахнуло табачным дымом.

— Я за тобой. Хватит тут сидеть, там сейчас у девок взрыв мозга будет! — сказал ему негромко Сергей, — дядя Вася примус развел, чай попьем, да перекусим чего перед сном. С завтрака же ничего не ели.

— Спасибо, Сережа. Не хочу к ним идти. Опять будут рассматривать как неведомую зверюшку или как людоеда из Африки. Ты был прав, когда сказал, что им понять все будет намного сложнее, чем тебе и Машиному отцу.

— Ну брат, не скажи! — усмехнулся милиционер, — Андреич, после того как тебя нашел, чуть ли не народное ополчение собирать начал, а я… я до сих пор, как во сне. По мне так женщины наши еще молодцом держатся. Ну обмороки-то не в счет… сам понимаешь, женщины... Ты знаешь, я ведь до сих пор не верю в то, что Ленка беременна. Отцом стану, Юрка! По сравнению с этим все мелочи!

Голос Горохова подрагивал от сдерживаемого с трудом волнения, и Кудашев понял, что другу просто необходимо высказаться, излить душу. Но сейчас явно не лучшее время.

— Послушай меня внимательно, Сергей, — сказал, как мог серьезнее пилот, — лучше всего будет, если вы все вместе сейчас уедете отсюда. И ты с женой, и Василий Андреевич с Машей. Заводите мотоцикл, запрягайте телегу и уезжайте в Чернево. Пусть они у тебя пока останутся. Я чувствую, завтра приедут за мной.

Сергей, ничего не отвечая, спустился на пару ступенек и сел рядом с Кудашевым. Ярко вспыхнула от глубокой затяжки красным огоньком сигарета, а потом кометой, по щелчку пальцев, полетела в сторону не видного сейчас в темноте колодца.

— А ты как же? Твои, что, не прилетят? Ты же эту штуку… маяк, запустил? — спросил тихо Горохов.

Юрий некоторое время молчал, он и сам постоянно думал об этом, но тут уже ничего от него не зависело, и это было хуже всего.

— Да, маяк сработал. Но… слишком много этих «но» — наконец, ответил обершарфюрер, — так ли сработал маяк, приняли ли сообщение, установили координаты или нет… Кроме того, чтобы вытащить меня, когда инкогнито мое раскрыто, нужно разрешение с самого верхнего эшелона Рейха. У нас с этим строго. И посылать такой же хронолет системы VRIL, как был у мня, с двумя пилотами, самоубийство. Сам понимаешь, брать меня завтра приедут не три мужика, заблудившихся по дороге на рыбалку. Значит необходимо предусмотреть силовой вариант. У нас есть корабли побольше, на них теоретически можно установить хрономатрицу, но практически еще такого не делали. Так что… а от Смоленска ехать всего сто пятьдесят километров. Сам понимаешь, какие у меня шансы.

Теперь молчал, обдумывая услышанное, уже милиционер. Мужик он был здравомыслящий, при погонах, и доводы собеседника оценил сразу. Да… не здорово все получалось.

— И что думаешь делать? — в опустившейся ночной темноте, белое лицо Сергея, повернувшееся к Кудашеву, пристально сверлило его взглядом.

— Не знаю, — просто ответил тот, — как бы погано не разворачивались события, унывать нельзя. Да и меня не оставляет предчувствие, что все будет хорошо. Понятия не имею, на чем оно основывается, но ты уже и сам понимаешь, таким чувствам следует доверять. Но одно знаю точно, если все пойдет совсем погано, живым я им не дамся. Несколько гранат у меня есть и автомат с патронами. Убьют… ну что же, пусть это будет последним боем в вашей Второй мировой. К тому же, не мне тебе теперь объяснять, что смерть — это совсем не конец. Больше всего я волнуюсь за вас…

— Ага! Щас! — перебил его горячо Горохов, — последний он бой даст! А о Машке ты подумал? Запудрил мозги девке, она на тебя смотрит и не дышит, а ты помирать тут собрался!

Некоторое время они вновь сидели молча, пока Сергей чуть слышно прошептал:

— А если к этим, на болото уйти? Для него теперь не было тайной, кто обитал посреди топей Ведьминого болота.

— На том болоте остров пятьсот квадратных метров. Буду как Робинзон Крузо. Только тот посреди океана жил, а вокруг меня будет вонючее болото. Сколько я там просижу? Неделю? Месяц? А потом сам утоплюсь. Да ведь те, кто по мою душу придут, тоже не дураки. Им даже на болото за мной лезть не придется. Приведут тебя или Машу с отцом к берегу, приставят пистолет к головам, я сам к ним и выйду. Даже понимая, что не спасу этим ни себя, ни вас.

Спорить с ним Горохов не решился, да и что спорить, все верно фашист сказал.

— Я часто думаю, Сережа, что наилучшим для вас выходом было бы сдать меня чекистам. Только… если и у тебя такие мысли, лучше ты меня пристрели. Возьми иди тот наган, что хозяин из подпола вытащил с ящиком, и прям в голову.

— Хуйню-то не пори! Ты еще пойди, удавись на вожжах в сарае! То-то твои фашисты удивятся, когда прилетят, а ты на сквознячке качаешься. Пошли в дом, не хрен тут сидеть! — с этими словами Сергей подхватил его под руку, поднял и потянул к двери.

Андреич в свете керосинки гремел на кухне посудой, судя по всему, готовя к чаю запоздалый ужин из чего бог послал. Сергей с Кудашевым прошли в светлицу, где в неровном свете двух ламп в полголоса говорили подруги. Увидев вошедших, женщины замерли. Потом переглянулись. Явно темой их разговора были последние события. Лопатина толкнула локтем Лену, словно напоминая о каком-то уговоре. Сама уставилась на Юрия, всем своим видом выказывая крайнюю степень волнения.

— Юрий, — бросив искоса взгляд на подругу, будто выполняя обещанное, обратилась к обершарфюреру жена милиционера, — мы хотим тебя кое-что спросить, но обещай ответить честно!

Кудашев пожал плечами:

— Хорошо, спрашивайте.

Он очень устал за последние дни. Больше всего хотелось выпить обжигающего чаю и забыться хоть на несколько часов сном, лучше без каких-либо сновидений.

— Скажи, ты там у себя… много евреев убил? — спросила с самыми резкими интонациями в голосе Лена. Маша, раскрасневшись от волнения, пожирала его глазами.

— Ну ей твою… — послышался из-за спины отчаянный стон Горохова.

На мгновение Юрий почувствовал отчаяние. Как же все надоело! Именно в такие минуты слабости человек совершает самые непоправимые поступки. Крепко стиснув зубы, он словно заведенный неведомым ключом механизм сделал насколько шагов к столу и почти упал на стул. Кудашев прикрыл рукой глаза, глубоко вздохнул. Раз, другой, третий…

— Почему? Вот ответьте мне, почему? Отчего вас всех так интересует это? — спросил он негромко, не отнимая руки от лица. Но чем больше он говорил, тем тверже и громче становился голос: — В мой первый день тут, Василий Андреевич, упрекал меня в убийстве евреев фашистами. Сергей при нашем знакомстве тоже упомянул о евреях. И вот теперь вы! Ну, скажите, какое вам дело до этого народа? Почему вы не спросили о немецких женщинах и детях, сгоревших в городах при бомбардировках? Почему не спросили о русских? О англичанах, о итальянцах, сербах или румынах? Какое вам дело до евреев? Вы — еврейки? Евреи Василий Лопатин или Сергей Горохов? Нет! Вы русские, славяне! Так отчего всегда возникает этот вопрос?

Женщины, смущенные неожиданным напором, а еще больше словами обершарфюра, с недоумением переглянулись. Им самим, воспитанным в Советском Союзе и с детства воспринимавшим как аксиому парадигму — фашизм — зло, вопрос его показался немыслимо странным, даже оскорбительным. Они, перебивая друг друга, начали выкрикивать Кудашеву, привычное для них с самого детства:

— Да ведь в концлагерях… Да как ты… Их сжигали в крематориях… невинные… Газовые камеры… Освенцим… Бухенвальд… Майданек… убили больше шести миллионов…

Юрий, убрав от лица руку, ссутулившись, смотрел в пол, под ноги. Ожидал, когда схлынут эти бессвязные выкрики. Горохов, окинув взглядом еще раз комнату, поморщился, и обреченно махнув рукой, вышел к Андреичу на кухню, плотно прикрыв за собой дверь. Сам вспомнил, как полночи со всем пылом обсуждал эту тему со своим гостем. Женщины замолчали. Их лица пылали самым праведным гневом. Воспользовавшись наступившей тишиной, Юрий сказал негромко:

— Триста пятнадцать.

— Что триста пятнадцать? — переспросила удивленная Маша.

— Я убил триста пятнадцать евреев. — совершенно спокойно заявил Кудашев.

Установившуюся тишину нарушало только тиканье ходиков на стене, да приглушенные голоса Лопатина и милиционера за дверью. Изумленные женщины открыли рты, и с их лиц быстро сходил румянец, сменяясь бледностью.

— Как… не может этого быть… — чуть слышно прошептала дочь пасечника. Лена, соглашаясь с ней, замотала отрицательно головой, но обе смотрели на обершарфюра Кудашева с нескрываемым ужасом. Словно на жуткого монстра, на мерзкое, отвратительное чудовище из детских страшных сказок.

— Да, — усмехнулся Юрий, — вы правы, это неправда. Я не убивал триста пятнадцать евреев, я даже одного не убил. Но скажите мне, отчего вы не поверили мне, но верите во вбитые вам в голову с детства, истории о шести миллионах, сожженных в нацистских крематориях?

— Ну…это же всем известно… — неуверенно произнесла Лена взглядом ища поддержки у подруги.

— Милые мои, вот эта фраза «всем известно» до того прочно засела в ваших головах, что напрочь отбивает способность критически мыслить. Вы никогда пробовали отбросить эмоции и просто спокойно подумать о происходившем, в годы войны? Она у вас, к счастью, закончилась больше тридцати лет назад. Можно уже рассуждать с холодной головой. Не стану спорить с вами о ее итогах. У меня дома война продолжается уже пятнадцать лет, продолжают гибнуть люди, и конца этой беде не видно. Я знаю о событиях в вашем мире мало, да и то, что писали в книгах. А они написаны победителями. Победителями, в полном согласии со знаменитым выражением «Vae victis» — «Горе побежденным». Они всегда будет выставлять себя перед потомками в самом выгодном свете, а из поверженного врага делать чудовище.

— Не хочешь же ты сказать, что нацисты не убивали евреев? У тебя там…в ином мире? — азартно втянулась в спор дочь пасечника, — но даже если это так, чему я совершенно не верю, то у нас, то это исторический факт. На Нюрнбергском Трибунале…

— Подожди, милая, не так быстро — поднял руку Кудашев, останавливая готовый хлынуть поток слов, — я постараюсь рассказать вам, что и как было у меня на родине, но прежде прошу выслушать кое-какие мои сомнения относительно событий у вас дома. Это исключительно мой субъективный и поверхностный взгляд, и основан на не полных данных, но тем не менее…

Маша открыла было рот, но Лена дернула ее за рукав платья и кивнула собеседнику, говори, мол.

— Во-первых, о количестве погибших евреев. Я сейчас не собираюсь спорить, сколько их погибло. Сто тысяч, миллион, два или больше. Насильственная смерть любого человека — трагедия. Но, посудите сами. У евреев не было своего государства. Они жили в Германии, Польше, России, Франции и во всех других государствах Европы. Никто собственно не интересовался численностью евреев в мире до Второй мировой войны. Принимая во внимание схожесть истории вашего мира и моего, скажу, что и у нас их численность известна только примерно — девять с половиной миллионов человек в государствах Европы на 1933 год. Причем в последующие годы они активно выезжали в Америку, точного числа эмигрантов нет, но много. А потом, после 1945 года, вдруг оказалось, что их стало на шесть миллионов меньше. Хотя в ваших книгах даже шесть миллионов, не предел. Кое-где пишут даже восемь миллионов. Так…пустячок. Плюс, минус два миллиона. А почему не все девять миллионов?

Женщины молчали. Когда в течение долгого времени ты чему-то свято веришь, очень непросто приходит осознание, что в этой «истине» может быть что-то не то… а ведь и правда…

Обершарфюр продолжал делиться своими мыслями. Он взял со стола алюминиевую ложку и словно дирижер в такт словам описывал ею замысловатые фигуры, направляя в сторону то одной, то другой собеседницы. Если бы сейчас вошел в комнату Лопатин или Сергей, наверняка, им показалось бы это забавным, но их не было, а женщины не обращали на это внимания, поглощенные разговором.

— Возможно, я читал не те книги и в сельской библиотеке, и в Смоленске, но уж что было. В них описание судьбы евреев во время войны — совершенно дикая ложь перемешана с несомненной правдой. Но, в соотношении, увы, преимущественно не в пользу правды…

Но полностью смутить двух выросших в СССР молодых женщин не удалось, впрочем, Кудашев такой цели себе и не ставил.

— Послушай, ну какое имеет значение, уничтожили нацисты шесть миллионов несчастных евреев или меньше? Дело в самом факте уничтожения невинных людей по национальному принципу. Это называется геноцид! Их травили в концентрационных лагерях газами и сжигали в крематориях! — Маша старалась ответить собеседнику как можно спокойнее, но внутри у нее все клокотало от возмущения.

Обершарфюр некоторое время молчал, против своей воли любуясь раскрасневшимся от волнения лицом и рассыпавшимся по плечам вьющимся русыми локонами хозяйской дочки и собираясь с мыслями.

— Да… и у нас были концентрационные лагеря с крематориями и камерами для обработки газом… — он начал отвечать, стараясь быть максимально объективным, но тут же был прерван.

— Вот! — почти одновременно воскликнули обе женщины.

— Мы знали, что дело не в том, какой мир, наш или ваш, а в злодейской сущности фашизма! — с торжеством в голосе сказала Лена, а ее подруга, закивала, соглашаясь с этими словами.

— И да… я еще в до призыва в армию, в 1947 году, три месяца проходил практику в Бухенвальде…

Знакомое название просто подхлестнуло собеседниц.

— Евреев сжигал? — поинтересовалась звонким голосом Маша, пристально смотря Юрию в глаза, подавшись вперед и чуть наклонив голову.

— Прошу вас, не перебивайте! — попросил Кудашев. Непроизвольно пыл женщин и их реплики вызвали у него улыбку.

— Машка, смотри! Этот садист еще и улыбается! — воскликнула жена милиционера.

Мужчина возмущенно всплеснул руками и хлопнул ладонью по краю стола. Ему уже осточертел этот разговор, постоянно прерываемый глупыми обвинениями и упреками.

— Дамы, мне надоело, что меня постоянно перебивают! — на этот раз голос обершарфюра Кудашева был громким и строгим, — вас, я вижу, очень интересует данная еврейская тема, но вы не даете нормально говорить. Или мы завершаем разговор или вы, наконец, позволяете рассказать все то, что я собираюсь!

Подействовало. Женщины притихли, хотя и бросали на него пылающие праведным гневом взоры. Скрипнула, чуть приоткрывшись, дверь из кухни, в комнату встревоженно заглянул Андреич, но видя, что более-менее все прилично, аккуратно прикрыл дверь.

— Как я уже сказал, три месяца я работал в бывшем концентрационном лагере Бухенвальд у нас в Тюрингии. В Рейхе существует Deutsche Arbeitsfront — Германский трудовой фронт. Это объединенный профсоюз работников и работодателей. По устоявшемуся правилу молодые люди проходят перед призывом в армию практику по одному из направлений Трудового фронта. Я получил назначение от Amt für Berufserziehung und Betriebsführung — Управления по профессиональному воспитанию и управлению предприятиями Тюрингии, на работу в Бухенвальд. К 1947 году, в лагере уже давно не содержался спец контингент, работал только оружейный комплекс «Дора» в Нортхаузене. И работали там в основном немцы, хотя был и иностранный вольнонаемный персонал. Смешно, чтобы высокотехнологичное военное производство, выпускающее самое передовое в мире оружие, использовало труд полуграмотных выходцев из гетто, набивших руку только на спекуляции. Их бы туда не допускали даже стружку от станков вывозить.

К 1947 году было принято решение: основную территорию лагеря расчистить для строительства большого завода Сименс. Если мне не изменяет память, последних заключенных евреев оттуда вывезли еще осенью 1944 года. Да не сказать, что это был исключительно лагерь для евреев. Любое государство, да к тому же ведущее войну, вправе обезопасить себя от внутреннего врага, будь то уголовный элемент или политические противники. Надеюсь, не будешь спорить, Маша, что тварям-уголовникам, напавшим на нас в Смоленске, именно в лагере и место. Что касается, камер газовой обработки и крематория, то да, они там были. Но как бы то ни было, люди умирают и не только в конституционном лагере. Только вот даже мне, не инженеру по образованию, очевидно, что крематорий лагеря просто не мог утилизировать такое количество жертв, о которых я читал в ваших книгах. Хотя, признаю, больше там про Аушвиц написано. Но просто невероятные вещи я читал. Со ссылками на советские газеты. Якобы в крематориях концентрационного лагеря сжигалось по десять, двенадцать тысяч человек в день. Слов нет, жуткая цифра. Только если рассуждать с холодным рассудком, отбросив эмоции который из вас так и готовы хлынуть, этого не может быть.

Вряд ли вам известно, но для сжигания тела в крематории, нужно сто тридцать килограмм каменного угля, полтора часа занимает сам процесс. Просто подумайте, сколько мощностей крематория требуется на десять тысяч человеческих тел. Я уже не говорю о том, что тысячу триста тонн каменного угля — ежедневно. И это в одном лагере. Каменный уголь — это основа производства синтетического топлива, смазочных масел и парафина. Страна, ведущая войну, столько на кремацию тратить не станет, просто не сможет себе позволить. До второй половины 1943 года, когда начались более-менее устойчивые поставки нефти, продуктов ее переработки и угля из освобожденной России, ситуация с топливом в Рейхе была очень напряженной. А если сжигать тела в ямах, как пишут у вас в книгах, то это вообще нереально. Про газовые камеры даже говорить не хочу. «Циклон Б» это пестицид, он до недавнего времени был распространен для дезинфекции одежды и помещений от тифозных вшей, и другой заразы. А этого, увы, хватало. Меня призвали в армию из университета, где я учился на медика. И я сам, обучаясь на курсах военных фельдшеров, проходил курс по использованию «Циклона Б» для дезинфекции. А в лагерях, при тысячах содержавшихся там людей, без дезинфекционных камер никак не обойтись. Являлось ли это вещество подходящим для массового истребления людей? Однозначно нет! Если бы администрация лагерей намеревались использовать отравляющий газ для уничтожения людей, то для этих целей у них имелись гораздо более эффективные реактивы. Циклон является медленнодействующим дезинфицирующим реагентом. Помещение после него проветривать нужно часов двадцать. Мне больше и добавить нечего. Ну а про мыло из евреев, я и вовсе упоминать не желаю — выдумка извращенцев или душевнобольных.

Конечно, шла война, а у меня в мире, она и до сих пор идет. И насильственная смерть не обходила стороной людей, где бы они не были. Скученность заключенных, трудности логистики, бомбардировки страны англо-американцами создавали многие трудности. Вот на территории Бухенвальда, у меня в стране, стоит памятник погибшим заключенным. Я сам там был, стоял на ступенях мемориала, читал выбитые на граните строки.

Женщины недоверчиво переглянулись. Лена скептически скривила губы. Памятник жертвам фашистов, поставленный самими фашистами, был за гранью понимания. Какой-то извращенный, дикий цинизм!

Кудашев, догадавшийся, о чем они думали, пояснил:

— 24 августа 1944 года, англо-американская авиация бомбила Бухенвальдский лагерь. Погибло, почти четыреста заключенных и две тысячи было ранено. Было такое в вашем мире? Понятия не имею, но не сомневаюсь, если и было, то эти жертвы, скорее всего, пополнили список жертв нацизма.

И самое главное, с чего вы взяли, что заключенных в концентрационных лагерях целенаправленно уничтожали? Ведь одно дело изолировать от общества опасный контингент, политических противников, проституток, религиозных экстремистов, извращенцев, а совсем другое — его планомерно уничтожать!

— Вот именно! Что вам евреи сделали, что вы их в концентрационные лагеря всех свезли? — опять не выдержала Маша.

— Опять ты про евреев? А почему не про проституток или гомосексуалистов? Но хорошо. К счастью у нас еврейский вопрос решен раз и навсегда, но упоминания он заслуживает. Это преподают в германских школах, могу рассказать подробней. Начну с того, что германские национал-социалисты с первых дней существования партии обличали разрушительную роль международного еврейства и марксизма и желали избавиться от еврейской зависимости. Если я указывал вам на отсутствие еврейского государства, то это вовсе не значит, что еврейский народ не был управляем из единого центра. Вернее, даже из трех. Это большевистская Совдепия, банкирские дома в Англии и США. Но едины они были в одном — ненависти к Германии и ее Фюреру.

Такие известные мировые деятели еврейства как Хайм Вейцман и Владимир Жаботинский делали все для нанесения ущерба Германии. Экономическая война, развязанная еврейскими организациями против Германии, сразу после прихода национал-социалистов к власти, нарастала.

И это не просто слова и декларации. Последствия этого экономического бойкота были для Германии катастрофичными. Нет смысла перечислять дальше все враждебные действия, чтобы понять, Рейху угрожает древний, опытный в своих интригах и злобе враг.

Ну а когда разразилась война, 5 сентября 1939 года Хайм Вайцман, международный сионистский лидер из Еврейского агентства в Лондоне, еще раз объявил войну Германии от имени евреев всего мира, обещая задейство-вать все еврейские ресурсы. Чем же ответил на такую оголтелую враждеб-ность Германский Рейх? Прежде всего принятием Нюрнбергских расовых законов 15 сентября 1935 года. Они защитили немецкий народ от евреев, и лишили их гражданства. Особо укажу, что не Нюрнбергские законы стали причиной вражды евреев против Германии, а наоборот, они являлись реакцией германского народа на враждебную деятельность международного еврейства.

В руководстве Рейха созрело решение очистить Германию и всю Европу от евреев. Поначалу, мы всячески способствовали еврейской эмиграции. Было создано Центральное бюро по еврейской эмиграции под руководством Адольфа Эйхмана. Деятельность по эмиграции евреев контролировалась правительством и полицией. До конца 1938 года Австрию покинуло 45 000 евреев. Германию к этому времени покинуло 145 000 евреев. Апогеем принудительной эмиграции стало так называемое Збонщинское выдворение в конце октября 1938 года. Тогда 17 тысяч немецких евреев с польскими паспортами были арестованы и насильственно депортированы через польскую границу. 24 января 1939 года в целях ускорения эмиграции евреев из Германии любыми средствами и любой ценой была создана Центральная имперская служба по делам еврейской эмиграции. Но именно в этот период встал вопрос в отсутствии еврейского государства. Эмиграция евреев в Палестину всячески тормозилась Великобританией. Проживающие там арабы так же не были в восторге от таких соседей. Другие государства так же не торопились предоставлять свое гражданство европейским евреям. Правительство Рейха поддержало идею основоположника сионизма Теодора Герцля о государственном очаге для еврейского народа. Еще с конца XIX века, для этой цели рассматривался Мадагаскар. Но только поражение в войне Франции сделало этот проект реальным. Немецкий дипломат Франц Радемахер разработал проект переселения европейских евреев на этот остров в августе 1940 года. Доработкой плана было поручено заниматься Адольфу Эйхману. В проекте от 15 августа он предлагал в соответствии с политикой четырехлетнего плана переселять на Мадагаскар по миллиону европейских евреев в год. Управление колонией, в процессе реализации плана «Мадагаскар» Эйхман планировал передать в руки СС. Правительству Франции были обещаны приличные выплаты, и правительство маршала Петена дало свое согласие. Еще полгода длилось согласование вопросов переселения между СС, еврейской общины и малагасийцами. Для поселенцев планировалось выделить участки земли на южной, наименее заселенной аборигенами оконечности острова.

Но военно-политическая обстановка конца 1940 года делала Мадагаскарский план не осуществимым. Великобритания господствовала на море, и переселение было возможным только после ее поражения. Тем не менее, в Рейхе и в подконтрольных странах Европы началась плановые мероприятия по реализации Окончательного решения. В концентрационные лагеря свозилось еврейское население. Евреи обеспечивались там крышей над головой, питанием и медицинским обслуживанием. Так же они были обеспечены работой. Более того, их там, в лагерях, учили работать. Учили той работе, которая понадобится им на новой Родине. Строить, растить хлеб, ухаживать за скотом. Не всё же им торговать и давать деньги в рост. Имущество евреев было конфисковано и передано в ответственное управление созданному в ноябре 1940 года Jüdisch-Deutsche umsiedlungsbank (Немецко-еврейскому переселенческому банку). В нем аккумулировалась и большая часть зарабатываемых евреями в лагерях денег. Финансовые затраты предстояли грандиозные. Отчисления Франции, оплата фрахта пароходов и сопровождающих их военных судов, приобретение строительных материалов и инструментов для колонистов, заранее оговоренные выплаты мальгашам. На острове размещена была немецко-японская военно-морская база и небольшой контингент войск.

В мае 1942 года, когда Германия была связана упорными боями на Восточном фронте, военные части Британского содружества попытались захватить Мадагаскар. Англичане и их союзники обладали подавляющим превосходством на море.

Вы знаете, девочки, эти цифры я помню очень хорошо. Меня ночью разбуди, я вам без запинки расскажу!

Кудашев окинул притихших девушек взглядом и стал выдавать на-гора информацию, сыпля фактами:

— У англичан было: пятнадцать тысяч человек, один линкор, два авианосца, два крейсера, тринадцать эсминцев, восемь корветов, четыре тральщиков, два десантных корабля, девять транспортных судов, пять других судов и восемьдесят три самолета!

А знаете, кто им противостоял? Им противостояли восемь тысяч человек французской колониальной пехоты, из которых около шесть тысяч были малагасийскими тирайерами (колониальная пехота, большинство из Сенегала). Было всего два французских вспомогательных крейсера, два шлюпа, пять субмарин и всего двадцать семь самолетов. Японская империя имела на Мадагаскаре шесть субмарин, крейсер, два эсминца, десять самолетов-торпедоносцев и батальон пехоты. Немецкие вооруженные силы состояли из двух эсминцев, тральщика, шесть торпедных катеров и четыре подводные лодки, двух пехотных батальонов и артиллерийской батареи. 5 мая 1942 года под командованием генерал-майора Роберта Стерджеса, англичане начали операцию «Ironclad».

Практически сразу огнем британского флота и торпедоносцами- бомбардировщиками Fairey Albacore и Fairey Swordfish была уничтожена надводная группировка кораблей, базировавшихся на Мадагаскаре. Высадка на берег практически не встретила сопротивления, и войска союзников захватили береговые батареи и казармы войск Виши. Английская пехота, встречая легкое сопротивление, прошла больше двадцати миль в глубь территории противника, удаляясь от прикрывавших ее корабельных орудий. Но уже утром, 6 мая 1942 года, лобовая атака союзников на город Антисарану потерпела неудачу. Сама Антисарана была сильно защищена окопами, двумя редутами, дзотами и с обеих сторон окружена непроходимыми болотами. Французские части при поддержке японцев и немцев контратаковали и начали теснить противника, грозя сбросить в море. Но сил было недостаточно. Как только англичане откатывались к берегу, они сразу оказывались под прикрытием корабельной артиллерии, и франко-немецко-японские части отступали вглубь острова. В свою очередь, прорвать оборону островитян, возглавляемых генерал-губернатором Арманом Леоном Аннетом, у британцев не хватало сил и авиационной поддержки. Сражение за Мадагаскар продолжалось до ноября 1942 года, японские подводники потопили британский линкор «Ramillies», и нефтяной танкер «British Loyalty», а торпедоносцам удалось повредить авианосец «Indomitable» и пустить ко дну крейсер «Devonshire». Постепенно британская группировка слабела, а франко-германо-японская, наоборот, наращивала силы, в основном за счет японского флота. Снабжение сухопутной группировки, боеприпасами, и подкреплениями осуществлялось немецко-итальянской авиацией из Сомали и Эфиопии, что было обусловлено большими издержками и трудностями, в связи с большим расстоянием. Но в конце октября 1942 года, ситуация для Великобритании в Северной Африке стала критической, а с падением Александрии и ожидавшейся со дня на день сдачей Каира, выход на помощь Мадагаскару итальянского флота, стал делом считаных дней. 6 ноября 1942 года британский экспедиционный корпус свернул военные операции и бесславно покинул Мадагаскар.

Две женщины, завороженно глядя на Кудашева и, затаив дыхание, слушали историю чужого мира. Необычность событий поражала. Только теперь, до подруг начало доходить, из насколько иного мира попал к ним этот молодой парень.

— А уже весной 1943 года, когда завершалась подготовка операции Seelöwe по высадке германских и союзных им вооруженных сил на английские острова, британцам стало вовсе не до Мадагаскара. Из Марселя, Неаполя и Шибеника отплыли первые конвои с евреями на Мадагаскар. Конечно в полную силу план «Мадагаскар» вступил только после захвата британских островов в 1944 году, но началось все весной 1943… Эта была эпическая операция, в которой было много трагичного. Британцы и вступившие к тому времени в войну США старались сорвать переправку евреев. На итальяно-немецкие конвои совершали нападения подводные лодки и авиация союзников из группировок, базировавшихся в Тихом океане. Прикрытием их разбоя было утверждение о перевозимых военных грузах, не стану утверждать, что их не было, но основным грузом, все же являлись еврейские переселенцы и всем об этом было известно.

Юрий сделал паузу, переводя дыхание, его собеседницы уже не перебивали, старались осознать услышанное.

— Я недавно у вас в клубе смотрел фильм о войне. О вашей войне… — продолжил обершарфюрер, — не обижайтесь, но честно говоря, мне он показался абсолютно бездарным. И по режиссуре, и по работе оператора, и по игре актеров. А у меня дома всем известен снятый в 1949 году Алессандро Блазетти немецко-итальянский фильм «Последний жидовский пароход» с Лидой Бааровой в главной роли. Фильм получил главный приз Венецианского кинофестиваля в 1950-ом. Там как раз о трагедии парохода «Загреб» с шестьюстами еврейскими переселенцами. Его потопили бомбой с американского самолета. Не стану пересказывать фильм, нет смысла, смотреть нужно.

Вот такое у нас получилось Окончательное решение. Ну и что еще сказать… я год назад был по делам службы на Мадагаскаре. В Тулиаре, на выезде из аэропорта, аллея Праведников Мира со статуями в полный рост. Гитлер, Муссолини, маршал Пэтен, Франц Радемахер, Мартин Лютер, Эйхман, Пауль де Лангард, Арнольд Спенсер Лиз.

— Ну… а может, вовсе и не хотели евреи туда из Европы уезжать? — робко спросила Лена.

— Да? — усмехнулся Кудашев, — а арабов Палестинских много спрашивали, организуя государство Израиль? Сколько у вас уже войн было между арабами и евреями? И, по-моему, разумению еще будет. Это раньше пороховой бочкой Европы были Балканы. Теперь, это у вас — Палестина.

Обершарфюр устало поднялся и навис над женщинами, застывшими на другой стороне стола, опершись руками о столешницу. Разговор вымотал его так, что разболелась голова.

— Ну что, насладились расспросами о несчастных евреях? А хотите, я вам немного о немцах расскажу? Фото мое, с отцом и матерью, знаю, видели. Мы были счастливой семьей. Особенно до декабря 1949 года. Наши войска громили англо-американских плутократов, и они запросили перемирия. В Берлин приехала для переговоров их военная делегация во главе с генералом Паттоном. Паттон слыл последнее время сторонником мира и то, что он возглавил делегацию, многим казалось хорошим знаком. Но мы, все мы…немцы, русские, итальянцы, японцы, все народы Европы не знали всей глубины жидовского коварства и низости. У всего есть предел, кроме ненависти еврея к арийцу. Наша разведка могла похвастать многими успехами, но все они оказались ни к черту, после Огненного сочельника. У меня была маленькая сестренка — Герда и дед Ульрих. Дед по матери, однорукий инвалид Мировой войны. В декабре 1949 года Герде было 10 лет, 2 октября ее приняли в Юнгмедельбунд — немецкий Союз девочек, и она очень гордилась правом носить черный галстук, ремень и коричневый шейный платок с узлом из кожи. Она давно хотела поехать в Берлин, и дед, собиравшийся к кому-то из старых военных товарищей, решил взять ее с собой. Они уехали 20 декабря, мама провожала их на вокзале, вернуться обещали после Сочельника. Я в ту пору заканчивал военную подготовку в одном из лагерей в Южной Баварии, а отец был в России.

Я хорошо помню те дни. Все очень надеялись, что война тянущаяся десятый год, наконец, закончится. С именем Джорджа Смита Па́ттона, боевого генерала, а не жидовского политика-лизоблюда, все связывали надежды на заключение скорого мира. По всей Европе, а в Германии особенно, царило приподнятое настроение. Уже полгода как почти прекратились налеты дальнебомбардировочной американской авиации на наши города и заводы, все видели в этом свидетельство слабости наших врагов и истощения их ресурсов. Мы все ошибались. Мы страшно ошибались. Они просто копили силы. Заводы США выпускали огромное количество авиационной техники, но в бой ее пока не посылали.

В ночь на 24 декабря вся дальняя бомбардировочная авиация США и их союзников поднялась в воздух. Тысячи и тысячи самолетов. Десятки тысяч. Американские «Летающие крепости» и «Суперкрепости» все эти В-17, В-19, В-29, британские Авро Ланкастер и Авро Линкольн из Канады. Они взяли курс на Старый Свет на высоте около восьми или девяти тысяч километров, не заботясь о точности бомбометания. Ведь весь арсенал американского ядерного оружия был на борту. Малая часть бомбардировщиков несла на борту ядерное оружие, причем сами экипажи «Летающих крепостей» не знали, что у них на борту, обычные зажигательные и фугасные бомбы или новое оружие, уже поставившее на колени Японскую империю. Операция была отлично скоординирована. Бомбардировщики взлетали со всех аэродромов, из Азии, Африки, с Севера Канады, с аэродромов Исландии. Цели были определены заранее и давно — Берлин, Рим, Москва. Они назвали это операцией «Fire flower» — «Огненный цветок».

Рейх и его союзники подняли на перехват все, что могло держаться в воздухе и подняться на высоту девять тысяч метров. Зенитная артиллерия ПВО, уже начавшая привыкать к спокойному небу, задирала к небу стволы своих пушек. Потери бомбардировщиков англо-американцев были ужасными. До восьмидесяти процентов! Да после Огненного цветка их дальняя авиация практически перестала существовать. Но они поставили на карту все, решив закончить войну одним ударом, уничтожив столицы и командование своих основных противников. Фактор внезапности, фальшивые мирные переговоры — все это играло плутократам на руку. И им почти удалось. Москва и Берлин были разрушены, сожжены в пламени ядерного пожара. Менее всего пострадал Рим, до сих пор спорят, что спасло столицу Итальянской империи, но одна ядерная бомба досталась и Вечному городу.

Фюрер, получив известие о налете бомбардировщиков врага и о том, какое оружие они несли, отказался покидать Берлин. Он сказал:

— Если мы не можем эвакуировать жителей Берлина, то и я не имею морального права оставить их.

В Москве прервалась Романовская династия. Только Бенито Муссолини уцелел. Его не было в тот день в Палаццо дель Квиринале, и до сих пор ходят слухи, что благодарить за это, ему стоило очередную молодую любовницу, с которой он укатил на одну их загородных вилл. К чести генерала Паттона, которого евреи в американском руководстве разыграли втемную, сделав приманкой в ядерном капкане, следует сказать, что он отказался от предложения Гитлера покинуть столицу Рейха, пока еще было время. Погибли миллионы мирных людей, среди которых были мой дедушка и сестренка Герда. Но вам это, наверняка, не интересно… ведь они не евреи.

Женщины, прижавшись друг к другу, смотрели на Кудашева круглыми от ужаса глазами и молчали. Что могла они ответить? Они даже толком осознать услышанное не могли. Распахнулась дверь, вошли Сергей Горохов с Лопатиным. Пасечник нес чайник и кружки, а руки Сергея заняты били тарелками с разной нарезанной снедью.

— Наговорились? Давайте вечерять, а то время-то полуночь уже. — Андреич поставил на свернутое в несколько раз полотенце чайник, курившийся из носика паром и недоуменно закрутил головой, то на дочку с подругой, то на своего гостя.

— Вы чойта? Как пришибленные! — удивился он. Наверняка, и чайник уже подогревал он пару раз и сало с колбасой и хлебом нарезаны были давно. Но они с милиционером не хотели мешать разговору Кудашева с женщинами и дожидались, когда он завершится.

— Спасибо, Василий Андреевич, извините, аппетит пропал! — сказал ему Кудашев и, не глядя ни на кого, вышел из комнаты.