Глава 42. И была ночь, и пришло утро…

— Знаешь, Машка, а я ему верю, — в комнате было темно, но Маша знала в ней каждый уголок и привставшую на локте подругу, больше чувствовала, чем видела, — ну невозможно это все придумать! Вспомни, как он все уверенно рассказывал. Не запнулся ни разу, такое действительно знать, а не сходу выдумывать нужно.

Лопатина вздохнула. С той минуты, когда Юрий вышел из комнаты, у нее ныло сердце, изводя девушку мукой и сочувствием. Перед глазами стояло его лицо, искореженное болью и ненавистью. Да, теперь, только теперь она поверила ему полностью.

— Да, Лен, и я теперь верю, — почти прошептала дочка пасечника, — в голове не укладывается. Когда он до этого говорил нам, что у них до сих пор война идет, я как-то не воспринимала всерьез. А теперь его глаза забыть не могу, после того как услышала про сестру и деда.

— Я всегда знала, что американцы — суки! — в темноте скрипнули пружины кровати, Ленка села, прислонившись к покрытой стареньким ковром стене, — но ты представь, сбросили ядерные бомбы на города. На Москву!

— А что американцы? Он во всем евреев винит. Мол, с их подачи и война до сих пор длится. Ленка, я вот как-то до сих пор не задумывалась о евреях, а теперь вроде сомнения появились… Что-то много слишком о них разговоров. У нас в университете их полно, особенно много на стоматологов учатся. И у меня на факультете… вроде нормальные ребята. А знаешь, сейчас вспоминаю некоторые истории и разговоры, и начинаю по-иному совсем их воспринимать.

— Ну, у нас-то в Чернево всего один еврей, агроном Маргулис, — слышно было, как милиционерова жена усмехнулась, — ты знаешь, а он как приехал к нам в колхоз, два года назад, пытался за мной приударить. Потом кто-то из местных, наверное, ему сказал, что муж мой милиционер, он дико испугался. Прибегал в клуб извиняться и прощения просить. И смех, и грех.

Подруги замолчали. Маша лежала, вытянувшись под одеялом и закинув руки за голову, смотрела в темный потолок. После того, как Кудашев ушел, Сергей вновь ходил его звать перекусить и попить чаю, но вернулся один.

— Сказал, что на сеновале переночует, мол, устал за день, но, чую, вытрепали вы ему все нервы своими расспросами… Парень сам не свой. — сказал им вернувшийся Горохов. Но все же отнес потом гостю, пару бутербродов и кружку чаю.

Повечеряли быстро, и Василий чуть ли не силком отправил дочь с подругой спать, а мужчины остались вдвоем о чем-то встревоженно шептаться. Они спать собирались там же, вдвоем на широкой кровати.

Чем дольше Маша думала о Кудашеве, тем беспокойней становилось. Она и рада была уснуть, но не могла. То так повернется, то этак ляжет, сон не шел. И сейчас, глядя в потолок, думалось уже не про евреев на Мадагаскаре и войну, а о Юриных горячих, сильных руках, и губах, так ласково целовавших ее тело в Смоленске. От таких дум, в груди закрутился огненный, обжигающий шар и, оставляя после себя волну дрожи, скатился куда-то вниз, в пах. Она протяжно всхлипнула и повернулась на бок, свернувшись калачиком и зажав руки между ног. Огонь внутри и не думал униматься. Девушка повернулась к стенке и почти сразу вновь улеглась на живот, спрятав тянущиеся, куда-то к низу живота руки под подушку.

— Ну, ты что не спишь? — послышался шепот Лены, — вся извертелась.

— Да о Юрке думаю… — честно ответила подруга.

— Ой и втрескалась ты в него по самые уши! Нет, ты не думай, что я в чем-то тебя осуждаю…только он… ну в общем сложно все.

Маша молчала, ответить Гороховой решительно было нечего, все так. Еще как сложно.

— А он тоже смотрит на тебя, аж не дышит, — продолжала Ленка, не зная, как раздирают Машину душу, ее слова, а может и знала, вот ведь стервоза…

— Да знаю я... — чуть слышно прошептала в ответ девушка.

— Ну… и что ты, дура, тут вертишься. Того и гляди простыню в узел свяжешь! Иди к нему! — Лена вновь приподнялась, держась за спинку старой кровати.

Маша молчала, чувствуя, как начинает бить тело мелкая дрожь, а дыхание стало прерывистым. Вздох за вздохом, она словно черпала с вдыхаемым воздухом силу и решимость.

— И пойду! — прервала затянувшееся уже молчание девушка.

— И иди! — в тон ее ответила подруга.

— И пойду! — Лопатина рывком села на кровати, готовая вскочить, но тут же поняла, что ноги отказывают слушаться.

Мгновение, другое. Совладав с волнением, она вскочила с постели. Кровать отозвалась противным скрипом старых пружин. Кроме трусиков на Маше ничего не было. Качнулась в такт резкому движению грудь, с не видными в темноте торчащими сосками. Искать в темноте вчерашнее платье она не стала, схватила первое что попалось из висевшего на стуле. Оказалось, что это старая вязанная кофта, давно не сходившаяся на груди. Несколько лет назад, еще была впору, мамка вязала… Девушка на секунду застыла у двери, обернулась на белевшее в темноту лицо подруги, а потом решительно, но тихонько отворила дверь в светлицу и выскользнула из спальни. Стараясь не шуметь, она прикрыла за собой дверь и босиком, на цыпочках стала пробираться к выходу. Лунный свет из окна озарял в углу край кровати с мужчинами, а ночную тишину разрывал оглушительный храп отца. Маша, наконец, достигла выхода в сени, толкнула от себя дверь и поморщилась от раздавшегося скрипа. В темноте, держась за косяк двери, пошарила у стены ногой, нащупывая обувь. Попались какие-то старые отцовы калоши на четыре размера больше, в которые она тут же сунула ноги и шмыгая ими, вышла на крыльцо.

После того, как Василий чуть ли не силком отправил женщин спать, они с Гороховым еще долго сидели за столом, в полголоса обсуждая сложившуюся ситуацию. Сергей пересказал пасечнику слова Кудашева о ожидаемых завтра незваных гостях. Лопатин охал, ворчал, даже матерился шепотом, но потом они пришли к общему мнению, что действительно нужно утром собраться и ехать в Чернево. Наверное, только в тот момент оба ясно поняли, какая нависла над ними угроза. Самая серьезная! Угроза не какая-то мифическая, связанная с другими измерениями, а вполне реальная. Что такое КГБ, и на что способны советские наследники Берии и Дзержинского оба знали вполне. Сергей, сам, будучи милиционером, уже просчитал, насколько мог все последствия, и картина выходила безрадостная. Гость их крепко попал в переплет, и они вместе с ним. Но у обоих сожалений о том, что сделали, не было. Наоборот, не покидало чувство собственной правоты, даже если за это и придется расплачиваться. Оба сговорились ссылаться на то, что ничего не знали и помогли незнакомцу, не ведая ничего о всяких странностях. Женщинам решили все объяснить с утра, оба предвидели, что разговор будет не из легких. И Горохов и, особенно отец, видели, что отношения Маши с Кудашевым зашли достаточно далеко, а полная неопределенность будущего все только усложняла.

Андреич, умотавшись за день, откровенно засыпал. Когда он второй раз кивнул головой, а лежащая на столе рука соскользнула вниз, да так, что пасечник чуть не приложился лицом о столешницу, Сергей сказал:

— Все! Утро вечера мудренее, давай-ка, дядя Вася спать!

Они уже решили, что лягут вдвоем на широкой кровати, тут в углу комнаты. Не до удобств, конечно, но на одну ночь сгодится. К тому же день выдался нервным и насыщенным. Лопатин без всяких споров поднялся, скинул рубаху, а чуть помедлив и штаны, оставшись в трусах. Откинул одеяло и лег у стены. Уснул, наверное, еще до того, как голова коснулась подушки. Сергей, глаза которого так же слипались, лег рядом. Ничего… даже место еще осталось. Но не тут-то было. Голова словно ждала, когда тело примет горизонтальное положение. Тут же полезли всякие мысли, сон не шел. То, что сразу уснуть не удалось, милиционер пожалел очень быстро. Василий Андреевич захрапел. Не просто захрапел, а во всю ивановскую, издавая звуки схожие то с монотонным тарахтением дизеля на Полевом стане, то оглушал комнату ревом взлетающего реактивного самолета. Сергей, некоторое время в плену размышлений даже не замечал этого, но как только решил все же спать, понял, что ночь предстоит трудная. Пасечник, словно издевался. На некоторое время храп смолкал, и на Горохова тут же накатывала дрема, но в тот же миг рев и тарахтение в горле соседа по кровати возобновлялись, казалось с еще большей силой.

Сергей ворочался и так, и эдак, пытался прикрыть уши руками, даже подушкой. Все было бесполезно. Он пару раз хватал Андреича за нос, храп прекращался, но непременно начинался вновь, спустя пару секунд после того, как милиционер убирал руку. Горохов потерял счет времени. Наверное, прошли считанные минуты, но казались они часами. Спал Василий беспокойно. Неведомо, что снилось ему, но время от времени, он стонал и поскуливал сквозь храп, а иногда что-то невнятно бормотал. У Сергея уже крепла мысль, отправится в сарай к их фашисту, как он про себя, впрочем, совсем уже беззлобно, называл Кудашева. После одного из особенно громкого и душераздирающего, звука, изданного Лопатиным, лежащий к нему спиной Сергей неожиданно подумал:

— А как Наташка с ним спит… ну после того, как они….

В голову, неожиданно для него самого, полезли самые нескромные и откровенные мысли на тему «как они». Милиционер сам себе удивился, тут такое происходит, завтра могут в преступники записать, а он о чужой ебле… Кроме всего прочего, как на зло, Андреич в этот момент, прошептал что-то непонятное, но ласковое и попытался обнять во сне его за бедро. Горохов выругался шепотом, убрал с себя его руку, отодвинулся на самый край кровати, рискуя свалиться на пол. Он уже решил встать и уйти на сеновал, да все равно куда, в сарай, в старый коровник, в курятник, на телегу во дворе, да хоть в деревянный нужник во дворе, но в это время скрипнула дверь.

Сергей замер, скосив глаза в ту сторону. Машка, чуть прикрыв наготу, босиком, на цыпочках пробиралась к выходу из дома. Посреди светлицы она чуть запнулась, загремев негромко о плохо в темноте видный стул. Девушка испуганно замерла, оглянувшись на их кровать. Горохов зажмурил глаза, а Василий издал в это время особенно звучный хрип и громко пустил ветры. Его дочь, постояв мгновение, вновь двинулась к двери в сени. Сергей, открыв глаза, проводил сестру погибшего друга взглядом. Самому было стыдно, но он самым нескромным образом, таращился на ее голые, стройные бедра и зад, чуть прикрытый трусами.

— Красавица у Кольки сестра! А у фашиста, нашего, глаза на месте и губа не дура. Ну и кроме глаз, стало быть, все на месте… — подумал он. Стоило Маше прикрыть за собой дверь, он вскочил и метнулся в комнату, откуда девушка вышла, к жене.

То, что Лена не спала, вовсе его не удивило. Сергей, тут же оказался рядом и укрылся легким одеялом, обнимая жену.

— Машаня к кавалеру своему отправилась! — прошептала Лена, прижимаясь к мужу.

— Да, видел! Хорошая пара, нашли они друг друга. Будь он местный парень, я бы только радовался за них, а так… больше проблем.

— Честно скажи, все так плохо, Сережа?

— Хуже некуда Лена, хуже некуда!

Маша сама не помнила, как оказалась перед воротами сеновала. Вся решимость, распаленная страстью, вмиг улетучилась. Ей представилось, как она, в темноте неуклюже расставив руки, шарит по копнам сена, гремит, задев ногой старым подойником, то спотыкается о стоящие у стены вилы. Дура дурой! Да он же спит давно! Что я скажу?! Но тут же подумала, какими словами объяснит свое возвращение, наверняка, не успевшей еще уснуть Ленке и собравшись с духом, распахнула ворота и осторожно ступила в темноту сеновала.

Не пришлось греметь скарбом и шарить в потемках. Все оказалось много проще. Как только она повернулась, чтобы прикрыть за собой воротины, так сильные руки обняли ее сзади, повернули, обхватили голову, а жадные губы впились ей в рот.

— Я ждал тебя, любимая! — прошептал Кудашев, прерывая, наконец, долгий поцелуй.

Дочка пасечника не успела ничего ответить, да и пусто было в голове, не врать же, что пришла сюда почти голая, оттого, что забыла днем на сеновале что-то важное. Те самые сильные руки, по которым она так тосковала последние дни, подхватили ее и бережно уложили на жесткий брезент покрывавший сено. Над ней склонилось белевшее в темноте лицо Юрия, глаза его два темных пятна на лице, казались, сияли. Он что-то хотел сказать, но Маша притянула его к себе и уже сама жадно закрыла рот парня поцелуем. К чему сейчас какие-то разговоры, один вред от них!

Их первая ночь в аспирантской комнате смоленского общежития, походила более на осторожные шаги по тонкому, еще не окрепшему льду. Когда каждый шаг, прежде чем сделать следующий, прощупывает крепость льда. Но сейчас все было иначе. Она набросились друг на друга словно безумные, уже не заботясь о условностях и приличиях. Наслаждение обладания друг другом мешалось с болью от прокушенных губ, оставляя во рту железный, кровавый привкус. Все правила, надуманные неизвестно кем, приличия и условности были отринуты сейчас. Все самое натуральное, животное, основанное на инстинктах и всепоглощающей страсти, пленило обоих. Что-то для молодой женщины было непривычно и в другой ситуации, наверное, немыслимым, к тому же временами еще и странно по ощущениям. Но все что делал с ней Кудашев, только распаляло страсть и застилало рассудок прелестью немыслимого доселе наслаждения. Обессиленные они, размыкали объятия и падали на сено тяжело дыша. Но через какое-то короткое время одного касания горячего тела рядом было достаточно, чтобы желание вспыхивало. И вновь сплетение рук и ног, страстные поцелуи и ласки. Никогда раньше и Маша, и ее кавалер не подозревали в себе такой страсти. Наконец, полностью исчерпав силы, влюбленные уснули. За тонкими, не плотно пригнанными досками стен сеновала уже серели рассветные сумерки.

Что-то мокрое и прохладное настойчиво тыкалось в щеку. Кудашеву, казалось, что он только прикрыл глаза. Всего на миг. Спать хотелось чертовски.

— Вставай! Вставай тебе говорят! — будивший был настойчив и неумолим. Уже находясь где-то посредине между миром снов и явью, он понял, что голос этот не материален, а звучит в голове.

— А ну, брысь! — пробормотал он, но все же открыл глаза. Два казавшихся огромными желтых кошачьих глаза нависали над ним, как две луны в небе. Уже рассвело, через щели сеновала, пробивались солнечные лучики, в которых словно в невесомости клубилась пыль. Видя, что пилот просыпается, Мишка попятился. Найденный всего несколько дней назад на автобусной остановке маленький котенок нереально быстро рос, словно древнее существо внутри него, торопило природу, одному ему ведомым способом.

— Ну, наконец-то! Я уж думал закогтить тебя за щеку… — удовлетворенно, привычным уже чуть сварливым тоном, отразились кошачьи эмоции к Кудашевском мозгу.

— Они идут! Я уже чую… — добавил кот и благостная истома, оставшаяся у Юрия от страстной ночи тут же пропала.

Он рывком поднялся, оглянулся на тихо спящую рядом Машу. Протянул руку, тихонько и нежно погладил ее по спутанным волосам, в которых застряли сухие травинки. Две особо большие былинки, поддел пальцами и вытянул. Подруга ровно дышала во сне, по-детски подложив под щеку кулачок. Старое одеяло, которое с вечера принес вместе с нехитрым ужином Сергей, сбилось вниз и Кудашев поправил его, укрывая девушку до плеч. Против своей воли, натягивая одеяло, коснулся Машиной груди. Тут же в горле пересохло, а в голову ударила кровь. Дико захотелось вновь прижаться к ней и ухватив грудь ладонями, втянуть сосок в рот, крепко сжав губами.

— Та-а-ак! — вновь настойчиво раздалось у него в мозгу, — вам что, прошлой ночи мало было?

Вздохнув, Кудашев, отодвинулся от подруги и принялся нашаривать по сторонам одежду, затем на секунду прервал поиски и решительно, как был голый, встал и пошел в дальний угол сеновала.

— Ого! — вновь напомнил о себе кот-хранитель, — да она тебе всю спину расцарапала!

Юрий только усмехнулся, не оборачиваясь. Под старой корзиной, он разгреб в стороны сено и достал плотно увязанный старый холщовый мешок. Вытряхнул из него свою форму. Хватит носить чужие обноски! Скрываться уже поздно, да и не от кого.